ONLY THE GOOD DIE YOUNG (Полная версия)

Вересковые пустоши часто сравнивают с морем, и сейчас Татьяне представилась возможность убедиться в справедливости этих слов. Колебание пурпурного верескового покрывала под порывами ветра действительно напоминало море – северное море Петергофа, где она родилась. И воздух здесь был такой же... Или Татьяне просто хотелось так чувствовать. Близость настоящего моря ощущалась здесь. В запахе ветра, в его влажном дыхании, в низком гулком шуме, который скорее угадывался, чем слышался. Море было где-то рядом, возможно, скрытое ближайшей каменной грядой, но его не было видно, и оно не подавляло своим величием скромное очарование долины. При солнечном свете летним днем здесь, наверно, было удивительно красиво. Но сейчас серые тучи неслись слишком низко к земле, порывы ветра были слишком резкими, и было немного неуютно. И все же Татьяне здесь нравилось. Хотя рядом с Генри ей нравилось везде. Они шли через пустошь, взявшись за руки. Пешком, отпустив лошадей. И Татьянина вороная Мирта и белоснежный Сентинэль Генри примчались бы по первому зову, но сейчас – кто знает? – им, возможно, тоже хотелось побыть наедине. Поэтому Татьяна и не подзывала Мирту, хотя очень сожалела об оставленных в седельной сумке перчатках. Можно было сотворить новые, но не хотелось нарушать магию этого места посторонним вмешательством. Так иногда хочется чувствовать себя просто человеком, беззащитным и зависящим от обстоятельств. Впрочем, кое-что свое она в это место все же привнесла, например, эти каменные глыбы, которые попадались по пути... Вроде бы они ничем особо и не отличались от тех, что были здесь изначально, но Татьяна знала, что видела их раньше, совсем не здесь, в этой долине, где она при жизни никогда не была, а в холодной Финляндии, где они иногда отдыхали с сестрами. Там, в поросших неказистым лесом пустошах, где они собирали среди камней редкую землянику. Там так же веяло невидимым, но близким морем, так же серое небо льнуло к земле. Впрочем, может быть, это были просто похожие камни. Татьяна замечала между ними трепещущие листики земляники, но не была уверена, как это понимать: возможно, земляника растет и в вересковых пустошах. - Спой что-нибудь, - попросила Татьяна, когда они присели отдохнуть. Генри не стал заставлять себя долго упрашивать – петь он любил. И, в отличие от нее, не стеснялся. И арфа у него была сегодня с собой. Только выбор песни Татьяну несколько озадачил - «Поля Атенрай». - Тебе нравится эта песня? – спросила она, когда он закончил. - Да, разве она не красива? - Красива, - согласилась Татьяна и улыбнулась про себя, представив, как взбесилась бы ее знакомая, огненноволосая Дейрдре, расскажи она ей об этом. Впрочем, Генри пел эту песню немного не так, как ее доводилось Татьяне раньше слышать. Он явно наслаждался прекрасной мелодией и звучанием своего голоса, но вряд ли глубоко вдумывался в смысл слов. Скорее всего, все песни, кроме религиозных гимнов, ему казались легкомысленной музыкой. А может, так и надо, подумала Татьяна. Все-таки это песня, а не политический памфлет. Она и так уже прониклась печальной и героической судьбой ирландского народа, но только Генри обратил ее внимание на то, как удивительно прекрасна сама эта музыка. Генри тем временем заиграл другую мелодию, быструю, но плавную, не веселую и не грустную, а задумчивую и чуть тревожную. Запел, но не звонко, как предыдущую песню, а вполголоса, в таких нежных, глубоких тонах, что сердце Татьяны затрепетало. Time will come and I know That I'll call you in the morning Then you'll put on your wooden dress o' white My bride Angel yours and angel mine Merge in one forming new burning sun Rise up two barefooted souls Day falls Пальцы Генри перебирали струны, и мелодия, срывающаяся с них, сплеталась с его голосом, околдовывая Татьяну. Она вдруг осознала, что место, где они находятся, действительно прекрасно. Вереск колыхался подобно волнам, пробегающим по водной глади в такт песне, и даже ветер, казалось, вплетался в нее, подхватывая и унося дальше к морю. Сумерки, наконец, сгустились плотно, словно темноте тоже хотелось подойти поближе и послушать. Когда песня кончилась, вокруг уже почти ничего не было видно. Генри развел костер и наломал вереска, чтобы не сидеть на голых камнях. Правда, Татьяне особенно рассиживаться не пришлось. - Теперь я еще поиграю, а ты станцуй, - сказал Генрих. Татьяну иногда возмущал этот его тон. Он не приказывал и не просил, а говорил как о чем-то уж решенном. И хотя он никогда не предлагал ничего такого, чего ей самой бы не хотелось, все же Татьяна и сама любила принимать решения. Татьяне раньше не приходилось танцевать в почти полной темноте, лишь при отсветах небольшого костра, но мелодия, которую заиграл Генри, была такой легкой, что от нее само тело словно становилось невесомым, ноги сами собой отталкивались от земли, мелодия обняла ее и закружила в изящном прихотливом танце. Through the rainbow Then tonight she will say she loves somebody else Over rainbow Did you hear distant thunder she's up with the rain See the rising sun Say she loves somebody else Татьяна кружилась, едва касаясь ногами вереска, следуя песне, и думала, что когда-то вот так же Лютиен танцевала для Берена, еще не зная его... Say she loves somebody Say she loves somebody else I wish it was rain Tears will flow is that rain Losing myself in the sky Just take this way... Все кончилось внезапно. Раздался резкий, коробящий душу звук, и мелодия оборвалась. Татьяна споткнулась и замерла. - Проклятье, - сказал Генри с досадой. – Опять струна лопнула. Не с моими лапами играть на таком нежном инструменте. Татьяна осознала, что едва стоит на ногах от усталости и опустилась с ним рядом на вереск. Генри отложил арфу и обнял ее, притянув к себе. - Нужно было взять гитару, – сказал он. - У гитар разве струны прочнее? - Ее не так тяжело тащить, и потом не так обидно, – пояснил Генри. – Или лучше в следующий раз будешь играть ты. Татьяна покачала головой. - Это мои младшие специалисты по гитаре, а мне ближе рояль. - И что ты предлагаешь? – с некоторым беспокойством спросил Генри. - Взять с собой в следующий раз запасные струны, - вздохнула Татьяна. Генри засмеялся и поцеловал ее в висок. - Об этом я и не подумал, - сказал он. – Все говорят, у меня практический ум, - ответила Татьяна не очень весело, поскольку не была уверена, что девушке пристало этим гордиться. Конечно, им ничего не стоило сотворить новую струну или даже целый рояль, но как и в случае с перчатками они предпочитали этого не делать. - Можно лечь спать, если ты устала, - предложил Генри. Татьяна слегка напряглась и попыталась отодвинуться. Генри ее и не держал, просто одна его рука лежала у нее на плече, а другая на коленях, но сделать это все равно было черезвычайно трудно. Но Генри и сам почувствовал ее смущение и слегка отстранился. - Извини, - сказал он. – Я все время забываю, что ты по-другому воспитана. - Не в воспитании дело... Понимаешь, - сказала Татьяна, тщательно подбирая слова. – Я ведь никогда... Не мечтала о мужчине. Никогда не была влюблена. Ольга, старшая, была, и даже Мария, младшая – да, а я нет. Может, ждала тебя? – она неловко улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, но несколько натянуто, пристально глядя на нее в ожидании продолжения. Татьяна отвела глаза. - Только один раз я всерьез задумалась об этом, - сказала она, начиная краснеть. – Когда мы ехали из Тобольска в Екатеринбург... До Тюмени плыли пароходом. Родители и Мария уже были там, а мы выехали позже. И вот... – она прерывисто вздохнула. - Той ночью нас заперли в каюте, а мы не могли запереться изнутри. Это было очень страшно, матросы, которые нас конвоировали, напились пьяными и палили из ружей. И я слышала, что они говорили, они собирались... – Татьяна запнулась, пытаясь подобрать слова под потемневшим от гнева взглядом Генри. – Войти к нам, - сказала она, наконец. - И до этого бывало, что охрана позволяла себе в наш адрес... разные высказывания и намеки, но я обычно старалась это игнорировать... в отличие от Марии, которой всегда находилось, что сказать в ответ, иногда что-нибудь очень резкое. Она у нас всегда была не робкого десятка. Но Марии тогда с нами не было, да и не знаю, удалось бы ей поставить их на место. Но все обошлось... Но только... – Татьяна молчала на этот раз гораздо дольше. – Я даже не знаю, как сказать. - Если не хочешь, не говори, - посоветовал Генри. - Не хочу. Но я должна... Должна рассказать, чтобы ты знал. Это... темное, стыдное, но я не хочу иметь от тебя тайн, тем более вот таких. Я той ночью, признаюсь, подумала... Не смотря на страх и отвращение, что может и лучше, если так случиться. Ведь если нас убьют... Я так никогда и не узнаю, что значит быть женщиной. Так и умру... И ни один человек не... увидит меня, не скажет, красива ли я, не назовет желанной... Поэтому в тот момент я почти хотела, чтобы они вошли. Я даже подумала – может, один раз испытать земное наслаждение важнее чистоты и вечного блаженства. Если бы так случилось, я бы, наверно, не попала сюда, не говорила сейчас с тобой... Все было бы сейчас иначе... - Во-первых, не случилось бы, - сказал Генри сурово. – Я бы этого не допустил. Не представляю как, но я бы вас уберег. Я и при жизни, как только мог, пресекал подобное. Прелюбодеяние само по себе мерзкий грех, а уж вовлечение в него насильно – этому нет прощения! - Значит, я грешница, - проговорила Татьяна, с трудом сдерживая слезы. - Согрешить один раз в помыслах, это не в счет... Всей своей остальной жизнью ты тысячу раз искупила этот грех. И даже если бы что-нибудь действительно произошло... Думаю, это ничего бы не изменило. Ты все равно была бы здесь. Со мной. Татьяна кивнула, надеясь, что в сумерках не видны ее слезы. Отереть их она не могла, потому что Генри держал ее за руки. Он поднес ее озябшие пальцы к губам и поцеловал их. - Значит, ты меня прощаешь? – спросила Татьяна. - А ты меня? Я даже сосчитать не сумею, сколько у меня было женщин в юности. Принц может себе позволить... «И симпатичный принц, надо сказать», - отметила про себя Татьяна. - И не думаю, что последующие десять лет целибата что-либо для меня исправили. - Если это правда, что со дня смерти своего отца и до самой женитьбы ты... – Татьяна снова сбилась. - Не знал женщин? – подсказал Генри. - То, что пристало принцу, не пристало королю. - Тогда я просто восхищаюсь с тобой, - сказала Татьяна – Я знаю, для мужчины это подвиг! Генри расхохотался. - Это у тебя такое мнение о мужчинах? Забавно. Но, положим, ты права. Но на самом деле, - сказал он, уже серьезно взглянув на смутившуюся Татьяну. - Это я восхищаюсь тобой. Преклоняюсь глубоко и бесконечно. Чтобы на долю совсем юной девушки выпали такие испытания, и она вынесла их с такой стойкостью и твердостью духа... Вот истинно подвиг! Я сам не уверен, что смог бы... - Все было не так уж... тяжело, - Татьяна еще больше смутилась – Мы ведь были все вместе. Это было совсем не то, как если бы нас разлучили и заперли где-нибудь поодиночке. Знаешь, наоборот, мы в то время... веселились даже больше, чем до ареста. Как будто жили эти последние дни обычными девушками, а не княжнами. Смеялись по любому поводу, раньше мы столько не смеялись. Помню, как однажды Анастасию – она была стриженная после кори – в поезде приняли за мальчика, как мы хохотали над этим! И когда в Тобольске – родители уже уехали, а мы остались, нам резко ухудшили условия содержания, перестали пускать на улицу и даже не разрешали спускаться вниз из своих комнат. Начальник не позволял, а сами охранники нас пропускали – назло ему или из симпатии к нам... Иногда прямо в его присутствии: он злился, а нам было смешно. Просто... Когда нет другого выбора, смеяться или плакать... - Я бы этого не вынес, - сказал Генри уверенно. – Это то, чего бы я точно не вынес. Мне хватило в детстве... Когда я жил при дворе Ричарда - вроде бы родственником, но, по сути, заложником... И в глубине души понимал, что меня могут убить... в любую минуту. Поэтому я понимаю, каково было тебе. Но я тогда был ребенком и не мог в полной мере ощутить происходящее. Дети в смерть до конца не верят. Я на самом деле только потом понял, что жил на краю гибели все эти годы, а тогда... Король был ко мне всегда очень добр. Добрее, чем родной отец, если на то пошло. И все же... в бою не страшно. Разве что с непривычки, но после Шрусбери я уже не боялся. Я ведь стал главнокомандующим еще в шестнадцать лет и с тех пор сам принимал решения. А когда думаешь о том, что все зависит от тебя – бояться некогда. Даже умирать не так страшно, когда смерть – вот она, и остается только смотреть ей в лицо. Но тюрьма, плен, неизвестность... ожидание чего-то страшного и неизбежного, этого бы я не перенес. Знать, что твоя судьба в чужих руках... Татьяна поднесла палец к губам. - Наша судьба в руках Божьих и больше ничьих, - сказала она. – Разве ты не знаешь об этом твердо? Я знаю, и это помогало мне. И тебе бы помогло. - Не уверен, - с сомнением произнес Генри. – Надеюсь. Но все же меня страшит подобная участь... У меня в роду слишком много было... королей-мучеников. Ричард, которого свергнул мой отец, умер в тюрьме ужасной смертью... Это чтобы обелить нас рассказывают, что он сам уморил себя голодом, но я-то знаю... А мой пращур Эдуард Второй... – Генри зажмурился и махнул рукой. - О Ричарде мне известно, - осторожно сказала Татьяна. – А про Эдуарда я что-то не слыхала... Я только знаю, что его свергла с престола собственная жена... Но о его жизни и смерти я ничего толком не знаю... - Потому что такие истории, как его жизнь и особенно смерть, не принято рассказывать молодым девицам из хороших семей, - угрюмо ответил Генри. Татьяна решила больше не развивать эту тему. - Ты ложись, - сказала она неловко. – А я посижу еще. У тебя сегодня был трудный день. - Как и у тебя, – заметил Генри, но на ложе из вереска все же прилег. Татьяна не стала отрицать – эти дни были трудными у всех. И в последнее время нелепыми и неделикатными стали самые обычные вопросы вроде «как поживаете». Поживали в Зарассветье все сейчас más o menos (так себе), но говорить об этом вслух было не принято. Раз уже решил стать ангелом – терпи. - Спой ты теперь для меня, - попросил Генри. Татьяна страшно смутилась, но отказать в чем-либо Генри было невозможно. Она придвинулась чуть ближе к нему и запела вполголоса, словно опасаясь, что ее может услышать кто-то еще кроме него. By chance it was I met my love It did me much surprise Down by a shady myrtle grove Just as the sun did rise... Но постепенно песня увлекла ее, и голос зазвучал увереннее. Все-таки петь она тоже умела. И смущалась не потому, что у нее это плохо получалось, а потому, что для Генри все хотелось делать идеально... Лучше, чем кто-либо другой. Хотелось, чтобы все от нее исходящее для него стало особенным... There I enjoy a pure content At dawning of the day Then, hand in hand, we lovers went To see the flock at play... - ...Тебе нравятся английские песни? – спросил Генри. – Ты их чаще поешь, чем русские, я заметил. - На самом деле я люблю петь по-английски, потому что по-русски я иногда картавлю, - призналась Татьяна. – Но не только в этом дело… Все эти песенки, мне их еще мама в детстве пела. Как колыбельные и просто так… Нам всем, но мне чаще всего. Мама со мной больше всего возилась, пока я была маленькая. Пока не родился Алексей, конечно. Ольга и Мария больше льнули к отцу в детстве, да Ольга и сейчас его любимица... А с Анастасией, когда она родилась, уже все нянчились, вот она и выросла такой избалованной. Вернее, даже не выросла, а... Так что получается, с мамой мы больше всего были близки. - Я видел твоих сестер и брата. Ты на них совсем не похожа. Странно. Ты похожа на англичанку. - Я уже говорила, что больше пошла в маму, а она европейка... И внешностью тоже. А остальные в отца. Типичные славяне. - Я тебе иногда завидую, - заметил Генри. – Тому, что у тебя такие любящие родные. - Иногда это угнетает, - призналась Татьяна. - Ты не представляешь, что значит иметь трех сестер. - Немного представляю, - ухмыльнулся Генри. – У меня самого было три младших брата. Это ненамного лучше. Они вели распутную жизнь, а вся дурная слава досталась мне. - Я не совсем это имела в виду. Они хорошие, просто... Слишком близко к сердцу принимают все, что со мной происходит. - Не могу их за это осуждать... – Генри вздохнул. – Хотел бы я, чтобы мои дела кто-нибудь принимал так же близко к сердцу. Татьяна придвинулась к нему вплотную. - «Его друзья и враги восхищались им и боялись его, но никто из них не любил Генриха»... Это правда?.. – спросила она. - Думаю, да, - Генри помрачнел. Татьяна провела рукой по его волосам. - А я тебя люблю, - сказала она. – Я тебя понимаю. Другие не понимали, а я - да. Мы с тобою чем-то похожи, знаешь? В чем именно, это ускользает от меня, но... Просто мне больше повезло. У меня была любящая семья, а у тебя нет. А что до друзей... У меня их тоже не было и нет. Только сестры. И брат. И родители. И – ты. - У меня друзья есть, - сказал Генри. – С некоторых пор. И я очень дорожу ими. Но все же... – он запрокинул голову и задумчиво поглядел на нее. - Я еще так мало знаю о тебе... Что ты любишь? Кроме музыки и верховой езды? - Серсо, - сказала Татьяна подумав. На самом деле – что? Не говорить же – вышивать и шить платья куклам! Она даже читать любила меньше, чем Генри. - Как насчет соколиной охоты? - Что? – удивилась Татьяна. – Я никогда... Разве здесь можно убивать птиц? - Но догонять их можно, - возразил Генри несколько насупленно. - Соколы красивые птицы, - быстро сказала Татьяна. - Мне бы наверно... Это могло бы понравиться. И она поежилась, потому что ночная прохлада уже вступила в свои права. - Ты приляг, - мягко попросил Генри. – Приляг рядом. Можешь не очень близко. Ты же не собираешься всю ночь так просидеть? Татьяна вздохнула, но на вереск все-таки легла. Поближе к огню, подальше от Генри. Спиной к нему, подложив руку под голову. Услышала, что и он пошевелился, повернулся в ее сторону. - «И не смела лечь она к бессердечному поближе», - продекламировал Генри. Татьяна не видела его лица, но по голосу поняла, что он улыбается. – Помнишь эту историю? - Да, - Татьяна тоже улыбнулась. – Но не думаю, что пока мы спим, мимо пролетит эльф и окропит нас любовным зельем. - Все может случиться, - проговорил Генри таинственно. – От вересковых пустошей всего можно ожидать. Здесь и эльфы могут водиться, и феи, даже драконы. Но в любом случае, зелья на нас переводить не к чему... И все же, если ты ляжешь рядом со мной и положишь голову мне на плечо, так будет безопаснее. И удобнее. И теплее. - Мне не холодно. - Мне холодно, - сказал Генри немного капризно. – Я слишком далеко от огня. - Хорошо, можешь подвинуться, - вздохнула Татьяна. Генри тут же оказался рядом, взял ее руки в свои. - Как же ты говоришь, что не замерзла, - прошептал он укоризненно. – Руки у тебя ледяные просто. Он укрыл ее своим плащом и нежно поцеловал в щеку. Татьяна не выдержала, повернулась и уткнулась ему в плечо. - На всякий случай, - сказала она. - Чтобы никакие эльфы и злые феи на тебя не посягали. Надеюсь, все же дракон здесь не объявится сегодня. - Я был бы не против, если бы тебя похитил дракон, - пробормотал Генри сонно. – Тогда я мог бы сразиться с ним и тебя спасти. Генри уже спал, а Татьяна все ворочалась. В отсутствие звезд любовалась взлетающими в небо искрами от угасающего костра... Теребила висящий на шее маленький кулон с тремя крошечными, но яркими сапфирами – первый и пока единственный подарок от Генри. И размышляла. Это при свете дня ее отношения с Генри казались простыми и ясными, но когда она начинала всерьез задумываться о них, от ясности не оставалось и следа. Во-первых, он был старше ее. Татьяна все время себе об этом напоминала. Даже по земным меркам между ними было почти четырнадцать лет разницы. А по здешним – больше пятисот. Хотя рядом с ним это не ощущалось. Возможно, Генриху она кажется еще девчонкой, и он не воспринимает ее всерьез. Хотя скорее, наоборот, по меркам его времени она должна казаться уже зрелой женщиной. Сам он часто вел себя гораздо более ребячливо, чем она. И, наверно, ему тоже кажется, что она ведет слишком по-детски, никак не может на что-то решиться! Татьяна во всем доверяла своей матери и всегда спрашивала у нее совета. Но что та может посоветовать ей теперь? Ее собственный брак был заключен из династических соображений, официальным способом. И хотя при их с Генри жизни они были (или собирались быть) монархами величайших держав, здесь, на Небе, они не обладали ничем, кроме самих себя. Да и этим Татьяна не могла распоряжаться в полной мере – большая ее часть принадлежала Богу. И еще некоторая часть – семье, так что на долю Генри приходилось не так уж много. Ей почти нечего было ему предложить. Но и взамен она попросила бы совсем немного. Просто право быть рядом с ним и знать, что он ее не прогонит. Дни и ночи Татьяны проходили в смятении и душевных терзаниях. Рядом с Генри она ненадолго забывалась, но вдали от него не находила себе места от тягостных раздумий. Казалось, между ними все кристально ясно, и все же Татьяна не была уверена, что все понимает правильно. Да они говорили о любви, но ведь любить можно и друга, и брата? Они вели откровенные разговоры и даже несколько раз целовались, и все же Татьяну не оставляли сомнения. Ведь у нее не было ни малейшего опыта в таких делах. Возможно то, что она принимает за любовь, всего лишь обычная симпатия с его стороны? В своих истинных чувствах Татьяна не сомневалась, но проявить их открыто не решилась бы никогда. А вдруг это все-таки окажется ошибкой? Открыться ему и понять, что обманулась – Татьяна понимала, что после такого она умрет вторично, на этот раз от стыда. От страха зайти дальше, чем следует, и нарушить приличия она замыкалась и вела себя гораздо сдержаннее, чем ей самой хотелось. С нарастающим отчаянием она понимала, что эту сдержанность Генри, скорее всего, принимает за холодность и это в свою очередь удерживает его от следующего шага. Нет, Татьяна не думала, что сама должна сделать этот шаг – Генри ведь все-таки мужчина. Но как-то намекнуть, дать понять, что она к этому готова, это необходимо сделать ей, проявить чуткость и такт женщины. Но как это сделать? Если она даже стеснялась лишний раз встретиться с ним глазами, не то что ободряюще улыбнуться в ответ на его взгляд? Он временами смотрел на нее так, что у Татьяны пропадали всякие сомнения, но только для того, чтобы вернуться снова, когда она оставалась наедине с собой. Татьяна решилась на отчаянный шаг – провести с ним наедине целую ночь вдали от дома – это ее окончательно скомпрометирует, и уж тогда станет ясно, каковы его намерения на ее счет... Но теперь эта затея казалась ей беспросветно нелепой. Генри так мило и непринужденно держался, словно это была обычная прогулка, какие были у них раньше. И Татьяна сама уже думала, что в этом нет ничего такого особенного – встречать вместе рассвет в пустошах или любоваться ночью на звезды. Правда ни рассвета, ни звезд пока не предвиделось – серая пелена плотно затягивала небосвод... Soundtrack: Paddy Reilly (или Johnny Logan) / Fields Of Athenry Telenn Gwad / Day Falls Telenn Gwad / Over The Rainbow Clannad / By Chance It Was