ONLY THE GOOD DIE YOUNG (Полная версия)

В комнате, в которую вошла Татьяна, не было никакой мебели, стены и потолок были белыми. А может, их и вовсе не было, а был просто плотный чистый свет. Поэтому трудно было понять, какого размера эта комната, она не казалась ни просторной, ни тесной. Сидеть здесь можно было на белом подоконнике. В комнате было только одно окно, большое и квадратное. Но за ним не было ни голубого неба, ни солнца. Все тот же белесый свет. У окна стоял Олег. Юноша, почти ребенок. Стройный и хрупкий. С васильковыми чистыми глазами, с золотистыми волосами, с красивым, серьезным лицом. Наверно таким был Гарри в юности, подумала Татьяна с горечью. Юноша горячий и смелый, отдавший жизнь ради борьбы с врагами, таким прямой путь на небеса... Но прекрасный юноша был безбожником и даже сейчас не желал принять Бога и стать его воином. И покой – как милость – он принимать не желал. Бунтующая душа, из тех, кому место в чистилище. Но и там нельзя удерживать насильно, если человек твердо решил уйти. В этом юноше еще оставались сомнения, и Татьяна надеялась, что удастся его переубедить и удержать... Татьяна сотворила себе стул и села на него. - Я пришла поговорить с тобой, - сказала она. – В последний раз. - И совершенно напрасно, – отвечал Олег, не глядя на нее. - Я все же не хочу терять ни единой возможности тебя переубедить. - В чем? Я всю свою жизнь знал, что Бога нет, - сказал он. – А теперь вы предлагаете мне поверить в него? Вот так сразу?.. - Но ты же видишь, что ЕСТЬ? Как можно не верить в то, что видишь, отрицать очевидное?.. А если бы ты не способен был верить, ты бы и вовсе здесь не оказался. - Я верил в другое! В то, что жизнь дается один раз, и нужно прожить ее достойно. - Жизнь дается один раз и нужно прожить ее достойно, - подтвердила Татьяна. – Святая истина. Но жизнь вечна. - Но мне не нужна такая жизнь! – почти выкрикнул юноша. – Я хочу жить в настоящем мире, я хочу бороться! - Ты можешь бороться и здесь. Против того же зла. - Это значит – против демонов? - его губы изогнулись в насмешливой улыбке. – Тогда я лучше с ними буду. Как говорила одна моя подруга: «они восстали против самого Бога!» - Но разве не обидно будет тебе, если то, ради чего страдали и умирали твои друзья, окажется напрасным? Все то, что вы защищали: свобода, совесть, мирная жизнь попирается демонами, а ты хочешь служить им! - Я не собираюсь служить никому. Но и здесь я не останусь. - Тогда ты попадешь в Ад как простой грешник и будешь обречен на вечные муки. - Лучше уж так, чем отречься от всего, что было моими принципами и стать всего лишь рабом... Пусть и самого Бога! Татьяна хрустнула пальцами. - Но ведь и у вас на земле был бог, которому вы поклонились, - сказала она. – Почему же служение земным богам тебя не унижает? - Он человек и великий человек! – воскликнул Олег. - Он всего лишь мнимый пророк, - возразила Татьяна, понимая, что разговор катится в совершенно ненужную сторону. – Он, возможно, был одним из тех, кто приказал убить меня и мою семью... - А ты его за это по-прежнему ненавидишь? – спросил Олег. - Я его не ненавижу. Я его жалею, - и эта была правда. – Я не могу не ужасаться той судьбе, что уготована ему здесь. Но вот если бы... – Татьяна встала и подошла к Олегу почти вплотную. – Если бы он тебе отдал приказ – расстрелять меня... Ты бы выполнил? Олег попятился от нее. - Ты просто издеваешься. Никто мне не позволит... Да тебя ведь и нельзя убить! - Нельзя, - согласилась Татьяна. – Но ты захоти. Только захоти по-настоящему это сделать, и ты свободен. Вспомни все, что ты обо мне слышал... Я знаю, тебе есть, что вспоминать, я этого и при жизни наслушалась и начиталась. - Даже если я... признаю очевидное, как говоришь ты... Я никогда не поверю в добренького милостивого Бога, во все эти сладкие сказочки, которыми в невежественных странах пичкают младенцев... Я скорее поверю в Бога-тирана! - Никто не просит тебя верить в сказки... Но ведь доброта – не значит слабость... Ваши матери молились Богу Истинному о том, чтобы он придал вам силы выдержать все мучения и встретить достойно смерть, и Бог услышал их молитвы. Они не просили о вашем спасении, ведь что бы вы сами предпочли? Спастись или пожертвовать жизнями во имя вашей борьбы? И Бог был добр, когда внял их молитвам, но он был и тверд, когда не позволил им желать милости... - Милость мне и не была нужна... – угрюмо огрызнулся Олег. – Но моя бедная мамочка... Как она теперь там... Одна... - Бог поможет ей это преодолеть, - сказала Татьяна ласково. – Как помогает всем в их страданиях, кто обращается к нему. Но каково было бы ей узнать, что ты отвергаешь последнюю возможность спасения и надежду на вашу встречу в грядущем?.. - Хватит! – Олег зажал уши. – Хватит, я все равно никогда не стану вашим благостным ангелом, после того, как был воином... Борцом. - Думаешь, ангел не может быть воином? - Не может! Истинно боевой дух присущ только людям! Живым! - Оставь его, - прозвучал голос от двери. Татьяна вздрогнула и обернулась. Генри стоял в дверях, небрежно облокотившись плечом о косяк. Наверно, соскучился ждать ее в кабинете. Татьяна вспомнила – если они обручены, то могут оказаться рядом друг с другом в любой момент. - Он еще ребенок, - сказал Генри. – Он не солдат. Даже если он и умер героем. Я по себе знаю – умереть гораздо проще, чем жить. Так что пусть бежит к демонам. - Я ни к кому не бегу. Я просто не хочу быть здесь. - Ну, так и пусть идет, - пожал плечами Генри. – Ты же знаешь, Таня, насильно в рай не тянут. Хотя в одном он прав безусловно. Нашим ангелам не хватает боевого духа. Татьяна уставилась на него в полном изумлении. - Если бы нам хоть сотню таких ребят, как вы... Да хоть бы десяток, мы бы не терпели таких сокрушительных поражений последнее время. Верно, Таня? Татьяна продолжала озадаченно хлопать глазами. Генри неуловимо подмигнул ей. Олег язвительно улыбнулся. - Вы же могущественные великие ангелы, как же это вы можете терпеть поражение? - Но это ты, действительно, сказок начитался. Мы не всесильны. Напротив. Ангелы быстро привыкают к безмятежной жизни, им начинает нравиться наслаждаться этой жизнью вечно, и умирать уже не хочется... вот они и не рвутся в бой. Татьяна вынуждена была снова присесть. Генри встал у нее за спиной и положил руку на плечо. - Молить и славить Бога очень легко, - продолжал он как ни в чем ни бывало. – Легко клясться ему в вечной преданности. Но когда приходит время доказывать эту преданность на деле... Генри развел руками. Мальчик усмехнулся, словно говоря: «Так я и думал!» - А ты что же? - спросил он. - Что ж, я полководец, мне положено быть смелым. К тому же... - Мало ли, что кому положено... Не всякий способен выполнить свой долг, даже если и хочет. Генри улыбнулся. - Ты говоришь очень разумно... Для шестнадцатилетнего. Но признаю, что я защищаю не столько Бога, сколько себя самого, свой дом, свою невесту. Свою родину, в конце концов. О Боге я вспоминаю в последнюю очередь. «Еще пара фраз в таком роде, и я вынуждена буду взять его под арест, - тоскливо подумала Татьяна. – Он словно разум потерял!» - Вы и в настоящей жизни были командиром? – спросил Олег с некоторым интересом. - Я был королем, - ответил Генри с гордостью. – Я вершил историю. - Историю вершит народ, а не короли, - запальчиво возразил Олег. - Пока что народ на моих глазах лишь сбегает в преисподнюю, где проще. - Я не сбегаю, - возразил Олег. – Я ухожу. - И это легко можно понять, - кивнул Генри. - Что ты можешь понять?.. – Олег вдруг разозлился. – Нам с вами не по пути. - Я тоже так думаю, - согласился Генри. – Так что, наверно, даже и хорошо, что таких, как вы, с нами не будет. Пусть наши ангелы и не герои, но они, по крайней мере, мне покорны. Это главное, что требуется от подчиненных, не так ли? – и он осторожно надавил пальцами на затылок Татьяны, вынуждая ее кивнуть, словно в подтверждение его слов. *** - Не пройдет и двух дней, как он попросится добровольцем в мой полк, - уверенно заявил Генри, когда они вышли из комнаты. - Если, конечно, этому посодействовать. Сумеешь это устроить? - Сумею, - Татьяна еще не могла прийти в себя. – Но отчего ты так уверен? - Я просто слушал тебя и думал, что я бы сам чувствовал на его месте. Когда тебе навязывают чужое и заставляют принять то, что ты всю жизнь отрицал. Даже если умом понимаешь, что это правда и на благо тебе. Но не разумом единым жив человек. Он смелый и гордый, он не может покориться просто так. - Я не понимаю, чем лучше то, что ты наговорил ему. Какую-то дикую ересь... - Эта дикая ересь именно то, что ему хотелось услышать. Ты просто требовала от него поверить в то, во что он верить не желает... А это так не работает. Ты не думай, что я пытаюсь чему-то учить тебя, серафима... - Ты именно это и пытаешься делать... - Погоди... Я просто намекнул ему, что здесь он на самом деле может увидеть именно то, что хочет. Убедиться в том, что всю свою жизнь был прав, а мы - нет. - Он здесь этого не увидит. - Не увидит. Но он умный парень и быстро разберется, что к чему. Дай мне десять дней, и он уже никогда не помыслит о Преисподней. Татьяна только головой покачала. - Я думаю, не ошибся ли ты с выбором поприща?.. Ты бы принес гораздо больше пользы здесь, чем на поле брани. - Благодарю покорно, - поежился Генри. – Я и так уже здесь подзадержался. Ты мне покажешь, где выход? Мне хочется поскорее отсюда выбраться. - А ты уверен, - не удержалась Татьяна, когда Генри открывал перед нею очередную тяжелую дверь, - что тебя теперь отсюда выпустят? После всех твоих фокусов? Никогда бы не подумала, что ты способен так беспардонно... говорить неправду. Да еще в этих стенах. Как ты только насмелился!.. - А я все время незаметно руку держал вот так! – Генри показал ей сложенные крестом пальцы. - Мальчишка! – Татьяна хоть и была возмущена до крайности, с трудом сдерживала смех. Но тут же посерьезнела. – Наверно, все же не совсем правильно, что я позволяю тебе забирать из Чистилища... Нераскаявшегося. - Тебе что важно, - спросил Генри, – чтобы человек принял Бога или чтобы он принял его по-вашему? - Конечно, меня волнует то, чтобы он его принял. Способ не важен, главное результат... И все же... А если... - Если, если, - беспечно прервал ее Генри. – Не переживай. Обойдется. Со мной же обошлось... По сравнению с тобой, я столько грехов совершил за свою жизнь, что странно как меня вообще оттуда выпустили, - вздохнул Генри. – Когда я об этом думаю, то не понимаю, чем все же я это искупил. - Тем, что никогда и ничего не просил для себя, - сказала Татьяна твердо. – Ничего для себя не делал. С самых юных лет ты не себе принадлежал. Пусть ты совершал ошибки, но их совершают все. Но ты всегда желал блага. Ты служил только Богу и всего себя посвящал Ему и стране, которую считал своей. Я знаю, ты собственную корону и скипетр несколько раз перезакладывал, чтобы у твоих солдат в походах было все необходимое... Ты был воином и правителем, суровым и справедливым. Ты никогда не стеснялся проявлять свою любовь к Богу на людях... Хотя за это тебя и при жизни и после нее ославили лицемером. Не было в тебе никогда трусости, эгоизма и равнодушия. А это – единственные грехи, которые невозможно искупить. Вот почему ты здесь. - Что ж, возможно, - сказал Генри смущенно. - Не «возможно», а совершенно точно, - твердо сказала Татьяна. – Я же читала твое дело. *** - Знаешь? – сказал Генри, когда они вышли за ворота здания (Татьяна решила немного его проводить). - Если у тебя еще появятся такие... Зови меня. У меня для них всегда найдется место в моем полку. Для всех. - Ты с ними не справишься, - сердито сказала Татьяна. - Это я не справлюсь? – Генри так удивился, что даже забыл обидеться. – Я с чем угодно справлюсь – лишь бы ты не передумала. - Сколько ты будешь это повторять? Что мне сделать, чтобы ты перестал бояться? - Пока мы не поженимся, - ответил Генри. И выжидательно посмотрел на нее, но Татьяна сделала вид, что не поняла его взгляда. Генри вздохнул. - Мне наверно... Нужно официально попросить твоей руки? У твоих родителей? Раз ты до сих пор живешь с ними. - Наверно придется, - согласилась Татьяна, сохраняя непроницаемое выражение лица. - Не представляю, как это делается, - задумался Генри. - Но ведь ты уже был женат? Как ты просил руки своей предыдущей невесты у ее отца? Генри задумчиво потер подбородок. - Я завоевал его страну и включил свою будущую жену в условия мирного договора. - Нет, - Татьяна старалась сохранять серьезность. – Это не подходит. Придумай что-нибудь еще. Генри засмеялся, но вдруг нахмурился. Татьяна вопросительно на него посмотрела. - Я хотел сказать еще одно... То, о чем ты писала в своем письме. Извини, что прочитал без спросу, но думаю, оно к лучшему... То, что ты пишешь... О том, что сейчас не время... нам быть счастливыми. - Я вовсе не... - Не думай, что такие сомнения не посещали и меня. Но все же... Разве от того, что мы будем несчастны... В мире станет меньше слез, и главное... меньше радости? Разве если горе обрушится на нас, другие влюбленные откажутся от своего возможного счастья? Если бы люди поступали так, в мире и вовсе бы его не осталось. А Богу угоднее наши улыбки и благодарности, обращенные к нему, а не тяготы и слезы. К тому же вдвоем – мы сильнее. Ты сама видела. Вдвоем мы преданнее послужим ему. Поступай, как считаешь нужным, но не оставляй меня своей любовью и терпением... Если ты хочешь помогать людям обретать свет – начни с меня. Ибо без тебя – всякий свет для меня померкнет. Татьяна кивнула, не в силах что-либо сказать в ответ. Все слова были излишни, она и сама прекрасно знала все, то, что он ей говорил. И все же услышать это именно от него ей было необходимо. - Если ты хочешь отдать себя всю – отдай мне, - сказал Генри серьезно и поцеловал ее. Не так как раньше – более крепким, долгим и глубоким поцелуем, чем обычно. У Татьяны перехватило дыхание. Она, вдруг чего-то испугавшись попятилась от него, и наткнулась спиной на увитую плющом решетку. Генри снова подступил к ней вплотную, наклонился и коснулся губами ее шеи, сжал в объятьях. Татьяна чувствовала жар его ладоней сквозь тонкую ткань блузки, голова у нее кружилась, и ноги подгибались от его непривычно смелых прикосновений. - Не надо, - сказала она, когда почувствовала, что его пальцы прикасаются к верхней пуговице на блузке. – Пожалуйста, престань, - хотя хотелось ей совершенно обратного. Она даже в ужас пришла от своих мыслей и желаний и попыталась все же отстраниться. – Генри, нас же могут увидеть! - Пусть видят, - сказал он. – Сколько можно скрываться? Я больше без тебя не могу. - Ты видишь меня каждый день. - Но мне этого недостаточно, - сказал он упрямо. – Я хочу видеть тебя всегда. У Татьяны даже в глазах защипало от этих слов, но она сумела взять себя в руки. Что было довольно сложно, Генри хоть и отступил немного, продолжал водить кончиками пальцев по ее шее около уха. - Гарри, перестань, - взмолилась Татьяна. - Я же сейчас упаду. - Я тебе подхвачу, не бойся, - пообещал Генри, но руку убрал. - Я еще не представила тебя родителям, а мы только после этого сможем пожениться, – вздохнула Татьяна. – А до тех пор нужно вести себя более... сдержанно. Генри решительно подхватил ее на руки. - Значит, мы идем знакомиться прямо сейчас! – заявил он. – Это решено. - Гарри, прекрати! Поставь меня сейчас же! Мне надо возвращаться на работу. - Не надо, - сказал Генри. - Я тебя увольняю. - Ваше Величество! Генри, уловив оттенок металла в ее голосе, поставил ее на землю и вздохнул. Татьяна хмурилась, но в душе ее грызло беспокойство. Все же Генри взрослый мужчина, и ему маловато поцелуев, она это понимала. И неизвестно, долго ли он способен терпеть ее девичьи капризы. Если любит, то должен терпеть, конечно, и ждать, сколько потребуется. Однако проверять его чувства таким способом Татьяне вовсе не хотелось. Да и не в этом было дело, она сама ничего так не хотела, как быть с ним. Ей становилось тоскливо при мысли о том, что надо снова разлучаться и потом весь день ждать новой встречи. ЦЕЛЫЙ ДЕНЬ! А то и дольше, если что-нибудь случалось. Но ей было невыносимо страшно знакомить Генри с семьей. Одно дело полушутливые разговоры, другое – когда поймут, что все всерьез и Татьяна покидает их... Она боялась и представить, что тогда будет, особенно с Ольгой. Да ей и самой было трудно представить, как это они вдруг расстанутся и не будут больше жить в одной комнате. Конечно, если выбирать между ней и Генри окончательно, она колебаться не будет... или будет? Да и попросту говоря страшно так резко менять все в жизни... Наверно, все эти мысли слишком отчетливо отразились на ее лице, потому что Генри, глядя на нее, помрачнел. - Я тебя не тороплю, - сказал он. - Я все понимаю. Но и ты пойми. Я не привык... Когда от меня ничего не зависит, и я ничего не могу сделать. И мне трудно. Еще немного подожду и... - И что? – тихо спросила Татьяна. - И снова буду ждать – ответил он так обреченно, что Татьяна тут же возненавидела себя за бессердечие. – Хорошо, - сказала она. – Даю слово, завтра пойдем к моим родителям. Сегодня я их подготовлю. Генри улыбнулся с явным облегчением, но несколько неуверенно. - Но ты ведь сама этого хочешь? – уточнил он. – Я ведь на тебя не давлю? - Еще как давишь, - вздохнула Татьяна и обняла его. Генри был как раз такого роста, что удобно было класть ему подбородок на плечо. - Я сделаю все, что ты пожелаешь, - сказал Генри, неожиданно бережно обнимая ее в ответ. – Все, что угодно. Пожелай чего-нибудь прямо сейчас. - Мне ничего не нужно, - сказала она. «Я хотела бы прямо сейчас увидеть солнце - подумала она. – Как тогда на рассвете. Хочу, чтобы камни в кулоне, который он мне подарил, засияли, и крошечные радужные отблески упали на его лицо. Это самое красивое, что я видела в жизни». Она зажмурилась, но солнечный свет проник сквозь ее ресницы. В тяжелых тучах прямо над ними образовался разрыв, и солнечные лучи осветили небольшой участок улицы вокруг них. - Это ты сделал? – спросила Татьяна. - Откуда такое удивление? – казалось, Генри был несколько уязвлен. – Когда я с тобой – для меня нет невозможного. Повелевай мною. Погода – это пустяк. Я для тебя сделаю любую погоду, какую ты только захочешь, - улыбнулся он. - А мне с тобой рядом – любая погода нравится, - улыбнулась она в ответ. Мимо них проследовал конный отряд, видимо возвращавшийся с учений. Командиром отряда была совсем юная девушка – веснушчатая и золотоволосая, она с ослепительной улыбкой поклонилась Генриху со своего коня, и он отсалютовал ей в ответ, взглянув на нее с почти отеческой нежностью. - Что это ты на нее так смотришь? – настороженно спросила Татьяна. - Это Женевьева, - пояснил Генри, тепло улыбаясь. – Моя ученица и помощница. - Я это знаю, - сухо сказала Татьяна. – Я спросила: что это ты на нее так смотришь? - Хм-м, - Генри взглянул на нее задумчиво. – К этому я, признаться, не был готов. И что, так и будет с нынешнего дня? - Да, - отрезала Татьяна. - Прежде чем строить глазки другим дамам в моем присутствии, подумай о последствиях... милый. Ты можешь мною командовать, я не против. Но только посмей заглядеться на кого-то кроме меня. - А мой «подвиг» здесь не спасает положение? - Ни в малейшей степени. Генри призадумался. - Должен ли я принести торжественную клятву и призвать в свидетели Бога в том, что я не посмотрю с любовью ни на одну женщину кроме тебя? - Твоего слова будет достаточно. - Тогда я тебе его даю. - И у меня... ты не хочешь попросить того же? - Нет. Я тебе просто верю. Татьяна смущенно помолчала, потом виновато вздохнула. - Еще бы. Тебе легко в это верить. Ты ведь знаешь, что я ни на кого кроме тебя не посмотрю... Ты такой... Большой, я не знаю, как еще об этом сказать. Мечта. Загадка. А я маленькая незаметная девочка. Я всегда буду бояться и думать, что не была тебя достойна. Ах да... Чуть не забыла... Вот возьми, - она протянула ему маленький сверток. - Что это? - Это? – Татьяна вдруг сильно смутилась. – Это я сделала утром. Для тебя, то есть... для всех. И для тебя тоже. Это пирожки. С... земляникой. Генри взял пакет и вопросительно взглянул на нее. - Нет, - сказала Татьяна. – Можешь есть смело, то, что ты ожидаешь... Это вот. Она протянула ему кольцо. Его она тоже сделала утром. Продумала тщательно каждую деталь. Это был тяжелый старинный по виду перстень, не золотой, но бронзовый, с крупным красным камнем с инталией*, изображающей Георгия Победоносца. Она хотела, чтобы он получился именно таким, чтобы его не просто можно было носить мужчине (и королю!), но чтобы и Генри он нравился. - Ты что-то долго молчишь, - сказала она осторожно. - Просто думаю... Когда ты успела так хорошо узнать меня? Чтобы понять, чего бы мне хотелось больше всего. Татьяна покачала головой. - Мне кажется – я знала тебя всю мою жизнь, - сказала она. *** - Кстати, совсем забыл, - сказал Генри, уже собираясь уходить, - я видел твою сестру. - Кого? – у Татьяны снова подкосились ноги. - Твою сестренку. Маленькую такую, рыженькую. Вернее, она сама подошла ко мне и поздоровалась. - Откуда же она узнала, что ты – это ты? – воскликнула Татьяна. - Я – это я, во-первых... А во-вторых, почему бы ей этого не знать? - Я никому дома еще не рассказывала, с кем встречаюсь, - обреченно призналась Татьяна. - А она просто подошла к тебе... И что сказала? - Ничего особенного... – Генри, кажется, слегка встревожился. - Добрый день, как поживаете, когда нанесете нам визит... я решил, все уже знают, кто я... Что с тобой? - Я падаю в обморок, - сказала Татьяна подавленно. Генри с готовностью снова подхватил ее на руки. - Но почему ты так переживаешь? Она держалась очень мило. Даже угостила меня конфеткой. - Это еще ничего не значит – она всех конфетами угощает... Ох, как же мне теперь домой возвращаться. Что теперь будет... Какой ужас... – она спрятала лицо у него на груди. - Не переживай так. Я, правда, не совсем понимаю, что в этом такого трагичного... Но все равно – всегда можно найти выход. - Да, - сказала Татьяна успокаиваясь. – И знаешь, что? Я передумала. Мы пойдем к нам прямо сейчас. - Правильно, - поддержал Генри, - лучше застигнуть врасплох, чем быть застигнутыми... А как же работа? – спросил он лукаво. - Ничего, - Татьяна решила, что терять все равно уже нечего. – Сегодня я... мы... ты заслужил для меня отдых. А теперь ты мне что-нибудь скажи, - попросила она. – Что-нибудь романтичное. Мне это совершенно необходимо. Генри наморщил лоб, словно припоминая. - Hang there like fruit, my soul, till the tree die! (повисни словно плод, душа моя, покуда древо не зачахнет), - продекламировал он, наконец. - Очень заманчиво, - усмехнулась Татьяна. – Но не особо романтично. - Это твой любимый Шекспир. И, между прочим, есть мнение, что это его самые романтичные строки. - Держу пари – это мнение мужчины... - Да. А ты против? Татьяна немного подумала. - Я против только последнего слова, - сказала она. – Но ты не боишься, что я восприму это слишком буквально? - Нет, не боюсь. Я даже согласен носить тебя на руках на работу и с работы. - Наверно это нехорошо, - сказал Татьяна, - говорить о живом человеке «мой», но все же... Иногда я бы хотела... Генри поудобнее устроил ее у себя на руках. Теперь она могла смотреть ему прямо в глаза, все снова и снова изумляясь их глубине и сиянию. - Я весь твой, - сказал Генри. ...И синие камни-слезы в лучах солнца не сияли, а словно рыдали от счастья...