Меланхолия и рефлексия

Кармин — это небо, когда тебя нет. Горящий, как адовый, лавовый цвет. Он жгучим и жарким огнём полыхает, Он плавит покров, будто лезвий букет. Сечет и вскрывает под рёбрами плоть. И вихрем жжет вены, лижет копоть Осевшую на потолках и на стенах Убитого пламенем дома из тлена. Мой дом — он горит, пусть над крышей спокойно. И я вместе с ним под обстрельным огнём. И мне говорят, что не будет так больно. Но не понимают, что я заражён Колючей и плазменной, адской любовью. Тоскою, что режет и косит меня. Внезапной и сильной, рокочущей болью Что в лёгких кипит, горячее кремня. Циановый — цвет твоей страшной забавы, Что с корнем меня разрезает на прах. Циан разгуляется в мышцах канавы, Разверзнется небо, осыплет свой крах. А обсидиан — это то, что осталось, Осталось на простыни нашей любви. Засохшая лава от райских объятий. Застывшая вера. Хоть благослови. Не надо, пусть небо алеет кармином. Прошу, не терзай, и не вздумай вспороть. Тебя я одну назову господином Души и опавших углями свобод Холодного, странного нашего дома. Где мне не хватало добра для ворья, Для ветхого пламени в ступе, для рома Что можно забрать, не жалея сырья. Мне хватит. Горящее небо не плачет. Не плачу и я, остывают угли. Затянутый тучами свод, это значит Что дым не коснётся ничейной земли. Холодной, печальной, сухой, но свободной. Усеянной кровью разбитых сердец. Дождя здесь не будет, воды чужеродной. Сгорели до тла. Затянулся рубец. Велением старой звезды путеводной Осыплется небо водой. Наконец.