Остролист снова в огне

      С сигаретой между жёсткими пальцами, с рюкзаком за плечами, с пустотой во всём теле и собственном мире, с жёлтым букетом не-синих-синяков. Под нависающей сверху бетонной стеной с облаками-трещинами, под руинами чувств. На мутное будущее сквозь рыжую чёлку. Если бы у Дэйва был выбор: пойти вперёд и надрать судьбе зад или послать всё нахуй, Дэйв бы сначала послал всё нахуй, а в процессе надирал и надирал бы зад этой судьбы до посинения. Может, поэтому он и сделал тогда то, что сделал. Ну, взял и чуть не съел Джуниора и его губы, его зубы, его язык и вообще всё, до чего мог дотянуться в те недолгие минуты шока и желания. Что же, это было не совсем то, чего он добивался (а добивался ли? Можно ли бесконечные взгляды исподтишка считать за что-то стоящее?), и уж тем более не так, как он себе представлял (а вот это уже откровенные враки, ведь ничегошеньки-то он и представлял, он не думал, он делал, что захотелось, что завыло, закричало, а потом как запело). Понравилось ли Дэйву, вопрос не стоял (зато стояло нечто другое, и хорошо, что всё происходило в почти вертикальном положении, в противном случае одному из них стало бы неловко, и да, это ни разу не Дэйв). Впечатления остались… Такие, что ни на какие другие не променяешь, вот какие. Эта мягкая упругость, тёплая податливость, чернота перед глазами, тотальный стоп и протест времени и пространству! Оно того стоило, думал Дэйв, не смыкая той ночью глаз. Пусть прохладно, пусть насморк ещё не оставил его в покое, а мать вернулась только под утро, опять в ужасном состоянии и с гремящим на весь дом пакетом бутылок пива и ещё хер пойми какого пойла. Пусть так. Теперь у него есть воспоминания об ощущениях, дающих ощущение, что он жив. Он — жив (!). И почти свободен. Надо лишь закончить школу, сдать экзамены и свинтить наконец отсюда куда-нибудь подальше, как можно дальше, может даже в другую страну. Сигарета кончилась, пепел перестал мазаться о кончики пальцев и ногтей, огонёк дотлел и погас. Дэйв шёл дальше, не обращая внимания на мелочи вроде развязанных шнурков на кедах и покрасневших от холода рук. Сейчас он не существовал как Дэйв Мастейн. Его нет, Дэйв застыл, улетел с крыши за диск закатного апельсинового кружка. Всё такое невесомое. Будто картонные декорации для детских праздников. Непонятная апатия пополам с тревогой сковала всё тело. Дэйв выронил сигарету. Та грязной чёрточкой упала в сугроб у края дороги. Глаза не хотели видеть что-то вокруг, они безумными мухами в стакане с молоком и бетоном над головой боролись, пытаясь зацепиться за что-то там, за гранью. Что-то настоящее. Его не было. Ничего не было. Дэйв вынырнул из недо-омута, как Марк Рентон из толчка посреди жизни, одной из песен Лу Рида и самого худшего туалета в Шотландии. Он оглянулся в смятении, слово что-то вспомнил, но так и не понял, что именно. Что-то его смутило. С мрачным привкусом в голове Дэйв решил не думать об этом по крайней мере столько, сколько сможет. В пизду. *** Джеймс скучал на уроке литературы и преспокойно вертел ручку между пальцев, пока дверь кабинета внезапно не заскрипела на весь класс. Рыжая башка сунулась в проём, худосочное тело скользнуло следом, руки, торчащие из растянутых рукавов тëмно-зелёного, явно женского, судя по покрою, свитера невесомо закрыли за собой. Личинки в классе зашевелились, почуяв запах гнилья. — Мастейн, почему снова опаздываем? — спросила учительница, не отрываясь от книги. — У меня сломался будильник. — на самом деле, сломался вовсе не будильник, а что-то более хрупкое и неосязаемое в самом Мастейне, но вряд-ли старуха, прозябающая в школе всю свою безумно скучную жизнь поймёт, про что он. — Извините. Джеймс аж прервал своё занятие и отложил ручку. Чтобы Мастейн… Извинился? Странно, что свиней в окне ещё не видно. Дэйв никогда не считал нужным приносить свои извинения за такую мелочь, как опоздание. — Ладно, бог с тобой. Сядь с Хэтфилдом, а то ему что-то очень скучно на моих уроках. — миссис строго глянула на упомянутого, надеясь попасть в глаза, но тот сориентировался и быстро отвёл взгляд. Мастейн сёл на новообретëнное рабочее место. Достал учебник, тетрадь с конспектами (литература была для него тем самым единственным уроком, где можно было расслабиться и учиться в своё удовольствие, отвечая почти на каждом уроке и высказывая мнение по поводу того или иного произведения), ручку и жёлтый фломастер. Неонового такого цвета. Джеймс не видел у него такого, зато слышал, что кто-то из их класса терял подобный. Он наклонился к соседу и прошептал максимально тихо: — Ты чего, маркер спëр? Дэйв уже исписал половину страницы. — Не твоё дело. Нашёл на лестнице. Джеймс наверное, почувствовал стойкое пренебрежение рыжего и решил не докучать ему своими расспросами. Действительно же, это не его проблемы. И всë-таки Джеймс предложил Дэйву перекурить после уроков на ближайшей заброшке, пусть и «курением» назывались две-три тяжки на одного (сигареты у школьника были в дефиците). — Всё тлен и мрак. И мы с тобой — лишь пепел. Дэйв, прижав ногу к груди и свесив другую, сидел на подоконнике в каком-то из кабинетов бывшей школы. Несмотря на хуëвый вид, аварийным здание не являлось; его, скорее, не хотели чинить и облагораживать после многолетней эксплуатации. Вот и решили тупо построить рядом новую шкалку, а эту ну нахер, пусть школьники развлекаются (в смысле, гулять нельзя, но не пойман — не вор, так что…). Джеймс молча протянул сигарету Дэйву. Парень был далёк от такого рода суждений, он любил жизнь, а жизнь иногда любила его, поэтому особо острой ненависти он к ней не питал. — С чего так? — спросил Джеймс, наблюдая за тем, как дым витиеватыми нитями плывёт вверх и растворяется в темноте трещин высокого потолка. — Как есть. Повисло молчание. Тот самый сорт молчания, когда людям попросту не о чем говорить. Дэйв пустым взглядом упёрся в белое небо и поежился, когда очередной сквозняк хлестнул его шею, откинув назад несколько прядей рыжих волос. Джеймсу подумалось, что если бы это была сцена из фильма или сериала, её было точно взяли как иллюстрацию к очередному эпизоду. Тишина постепенно пропитывала воздух, подбираясь к стенам. — Ты прости, конечно, но мне кажется или тебе стоит обратиться к врачу? По-моему, такая глубокая меланхолия это ненормально, — сказал Джеймс. Рыжий, казалось, забыл о втором человеке в помещении и поэтому чуть дёрнулся от звука. — Во-первых, это не меланхолия, а больше реализм. Не пытайся в стили, Джеймс, ладно? Во-вторых, извини, но ты не думал, что я сам хотел бы пойти в больницу, да вот только не у всех есть на это деньги, — Дэйв говорил это язвительным тоном, нарочно выделяя отдельные слова, но что удивительно, его лицо ничего не выражало, оно представляло собой маску, лик манекена, горшок с глазами, что угодно, но не обычное живое лицо подростка. Джеймс вздохнул. У него осталось ещё три сигареты. *** Из всех бед и несчастий бедного Ларса избрала тошнота. Она была просто выматывающей. Ни поесть, ни попить. Только хардкор. Точнее, хард-рок. Радио передавало из Мейденов, хрипя от небольших помех. Ларс не помнил начала этой тошноты. Она будто всегда была с ним, а сейчас вдруг показала свою болотную голову из трясины. Он очень не хотел в больницу. Но сумка с вещами уже стоит внизу, в коридоре. Больница как больница. Мрачновато, не очень хорошо пахнет и куча людей. Причём странных людей, каких-то слишком тихих или напуганных (?). Ларс не желал становиться таким же. Пожилая медсестра проводила его и отца на пятый этаж. — Вот твоя палата, тут две свободные койки, можешь выбирать любую. — она улыбнулась серой улыбкой. К отцу подошёл главврач. Им явно было что обсудить, так что скоро Ларс остался наедине с медсестрой и выбором, где спать. — Давайте ту, что возле окна. — он обожал окна и смотреть в них. Дома помимо уроков Ларс лежал на кровати, смотрел в окно и слушал радио. Чтож, ситуация не спешит сильно меняться, а отсутствие радио можно и потерпеть. В голове Ларса и так постоянно играла какая-то музыка. Зачастую, та, которую он знал из телека или того же радиоприёмника, но были и исключения. — Хорошо, располагайся. В два часа будет обед, вам принесут его прямо в палату. Не забывай хорошо питаться! — старушка кивнула непонятно чьим словам и, развернувшись, исчезла в изумрудном коридоре. — Чëрт, тут нет подушки! — Ларса немало потрясло это открытие. — Да, их тут не было, даже когда я только приехал. Внезапно на пороге появился парень, своим видом очень напоминающий вампира, зомби и привидение сразу. Признаться, он очень испугал Ларса своим неожиданным камбэком, вынудив ещё раз поставить выроненную из рук чашку на тумбочку. — Ты… Как тебя зовут? — Смотря кто, — незнакомец почему-то засмеялся и смех этот был тише и ласковей всего, что Ларс когда-либо слышал. Очень странно. — у меня не много имён, но достаточно. — Так, я Ларс. И я бы хотел- Парень, тряхнув длинными волосами (рокер, что-ли какой, подумалось Ульриху), перебил его, говоря всё в такой же странной интонации: — Ларс? Откуда ты? Нет! — он сделал рукой «стоп"-жест. — Я угадаю: Норвегия? — Дания. — для Ларса всё сейчас было похоже не неведомую игру, играли в которую оба, но знал об этом только один. — Эх, я был близок. Ну да, Дания, точно. Можно было и с первого раза, но что уж тут… — на неясное бормотание неизвестного было Ларсу посрать и трижды вытереть, но он просто не знал, как его остановить. Что происходит вообще? — Чувак, ты не мог бы сказать как тебя зовут? — …хорошо. А? А, да, я Пелле. Но друзья зовут меня Дэд. — Мм, понятно. С чем лежишь? — Не помню, кажется, что-то с депрессией, — Пелле сгорбился, скосив глаза, и Ларс понял, что эта тема была не лучшей. — Извини. Тот опять тряхнул шевелюрой, будто сбрасывая с головы несколько бабочек, и слегка улыбнулся: — Ничего, всё в порядке. Ларсу стало смешно. — Ну, сам понимаешь, раз мы тут, значит уже не всё в порядке! Пелле улыбнулся шире. Он освоится. В два часа должны принести обед. *** Джеймс спрашивал у Кëрка, почему Ларс не ходит в школу уже две недели, но так ничего и не узнал, кроме того, что их одноклассник сейчас в больнице. Ни названия болезни, ни номера медицинского учреждения известно ему так же не было. Это было не так уж неожиданно, в самом деле. Ларс в последнее время, насколько помнили его знакомые, которых Джеймс опросил, был очень подавлен и постоянно тревожился ни с чего. Звонить его отцу у Хэтфилда смелости (наглости?) ещё не набралось, поэтому парень просто старался как можно чаще наводить справки и не забывать о цели разузнать, что произошло. Не очень приятно, когда кто-то из твоего окружения пропадает без объяснений. Надо же, а ведь он (Ларс) ему нравился. Как друг, конечно. Кстати, девушка у Джеймса всё же появилась. Лора, невысокая, с крашеными в рыжий волосами и зелёными глазами, перевелась к ним из другой школы совсем недавно. Настолько, что Ларс её не застал. Ну и зря, та оказалась очень весёлой и дружелюбной и сразу вызвала симпатию у Джеймса. Через неделю он предложил проводить её до дома, она согласилась, и заверте… Звучит очень неплохо. Джеймс целовал Лору в щёку и думал, что Ларсу бы она тоже понравилась. *** Дэйв был в странном настроении сегодня. Картина с Джуни уже не вызывала желания упиваться ею, от неё стала болеть голова. Захотелось сделать уроки, как-то загрузить мозг, отвлечься от всего. Пролистав учебники, Дэйв с нарастающей паникой осознал, что почти ничего не понимает по большей части предметов. Но если он не поступит куда-нибудь в хорошее место, то не сможет уехать отсюда. Мысли лихорадочно скакали. На подкорке вырисовывался план. Он нагонит сверстников, подумаешь, тут подучить, там повторить — и успеваемость у него в кармане. А сил хватит. В окне был виден розовый зимний закат, когда Дэйв начал, и синяя изморозь ночи, когда закончил. По итогу, ему осталось только лечь спать и кинуть утром в сумку учебники с тетрадями. Но было ещё кое-что. Мастейн где-то слышал, что ведение личного дневника помогает, когда никто тебя не понимает. Идея не оригинальная, но, движимый любопытством (а вдруг и правда поможет?), странным эмоциональным подъёмом и кофеином (сгрыз несколько зёрен из банки с кофе: кипятить чайник громко, а пробуждение матери — меньшее, что сейчас нужно), Дэйв взял толстый ежедневник и… Сначала незнамо с чего оробел. Потом взял в руку ручку, опустил кончик стерженя на бумагу. И почувствовал, как изнутри поднимается, а затем изливается в строчки нечто очень тяжёлое, как груда клубков железных нитей, крепко запутанных и забрызганных слезами с кровью пополам. Дэйв поднял наверх мокрое лицо. Рука болела от непрерывного сильного нажима. Тело затекло, спина немного онемела. Он с глубоким вздохом отложил ручку и закрыл дневник. Лампа на столе всё также тихо светила жёлто-тëплым светом. Левая рука наощупь выключила её. Дэйв посмотрел в окно и увидел рассвет.