В глазах резко потемнело. Ещё секунда и-
— Господи, тут какой-то парень в обморок свалился! Эй, позовите кто-нибудь медсестру!
— Кто это?
— Что здесь происходит?! Этот мальчик, он, он плохо себя почувствовал? Вы, двое, да, вы, помогите мне дотащить его до кабинета!
— Да, мэм.
***
— Ита-а-ак… Ларс Ульрих, верно?
— Да, — Ларс потëр начавшую ныть спину. Приложился он об пол нехило.
— Когда вы в последний раз спали? И, извольте уточнить, сколько часов.
Строгая женщина в очках смотрела на него исподлобья и что-то записывала в большой дурацкий блокнот.
— Вчера, конечно же. Я, вообще-то, привык спать ежедневно. — даже в таком плачевном состоянии Ларс умудрялся язвить. Но медсестра на его слова только усмехнулась как-то злорадно и, мигом убрав невидимой тряпкой эту чëрточку с лица, продолжила быть невозмутимой. Глаза её почему-то всё равно остались злорадными и будто внутренне еле сдерживали свою хозяйку о ужасно неприличного «ха-ха-ха». Почему?
— Да будет вам известно, мистер, что врать таким персонам, — «Каким? Небинарным, что-ли?» — как я, не совсем играет на вашу сторону. — лыба давилась из каждого слова этой мымры.
— О чём вы?
Хлоп!
Громкий удар блокнотом с котятами по столу заставил Ларс прикусить язык и вздрогнуть всём телом, как от конвульсии.
— О том, что у вас всё признаки как минимум недельного недосыпа! Вы не хотите разговаривать серьёзно, но ситуация может принять такие обороты, что закончите в психушке! — отлично, теперь она кричит на него, изволя немолодые связки. — Скажите честно, — её голос принял удивительно умоляющую интонацию, — сколько вы не спали? Я не буду больше кричать, извините, мне просто нужно знать это, чтобы, если нужно, выписать вам направление.
— Я не врал вам, мэм, я сплю.
— Тогда то, что ваш сон настолько неэффективен, меня поражает. Если вы и не врёте, то почему выглядите, как, простите, ходячий мертвец?..
Как бы это тупо не звучало, но Ларс сам был в ахуе.
Он же точно помнил, что закрывал глаза, проваливался куда-то, встречался со Львом, потом просыпался… Всё было как обычно, но-
— Мистер?
Ларс застывал. Как желе. Как раздробленные и варëные перемолотые кости и сухожилия рогатого скота с добавлением дурацкого виноградного сока с мятными шариками.
— Вот что. Я выписываю вам направление, вы идёте в больницу на приём к психотерапевту.
— Но со мной всё в порядке! Я совершенно отлично себя чувствую. — Ларс для наглядности попробовал вскочить с койки, чтобы продемонстрировать свои жизненные силы. Ключевое слово «попробовал», потому что тут же свалился обратно.
— Вам нужна помощь.
— Нет!
Блокнот пошевелился.
— Значит так. Я — умываю руки. Позвоню вашим родителям, надеюсь, они разумные люди.
***
Красное. Красное.
Флажки.
Ярмарка. Чёрное. Сок смородины.
Нет, нет, смородины. Ледяные руки. Больше, больше. Колокол разбит и заброшен. Ползут пауки и везде одеяла в катушках. Диадема из фантиков с лепестками сакуры. Ну и что. Рот болит голова болит что случилось. Идиоты, мне не нужно. Боль боль боль. У кровати нет ножек.
НЕТ НЕТ НОЖЕК
А У МЕНЯ НЕТ СЕРДЦА ОНО СГОРЕЛО КАК САМОЛЁТ В АДУ
подорожник не лечит рану он её заставляет ныть как брошенку у обитого железом равнодушия причала чужого взгляда
Гвоздь в потолке, на нём — жестокий мотылёк палит глаза. Алиса тоже падала. Коридоры как тоннели под землёй. Катакомбы не чище крыс в помойках. На плойке горят светлые волосы.
Стиральный порошок жжёт глаза, из них начинает течь кровь, жирными сгустками плюхаясь на пол. Это не ванная это не дом это не я. Километр до света. Перекличка в деревянных ящиках.
Среди деревьев нет прорезей, как в масках детских детских масках на праздниках с конфетами и эстафетами и сине-зелëно-красными звëздочками на стенах.
Привет.
Как меня зовут? А их?
***
— Я мистер Найт, твой лечащий врач. Мы с коллегами посоветовались и решили всё же оставить тебя пока в стационаре. Так будет лучше для нервных клеток мистера и миссис Ульрихов. Ну и для тебя, Ларс, тоже. — строгость наполовину, жёлтые леденцы из самолётов, холодный стетоскоп, подагра на обоих ногах, запах спирта и мерзости (чистоты).
— Я надолго здесь? — Ларс облизывает светлые и треснутые, как чашка, губы.
— Не думаю, что могу дать точный ответ. Для начала нам нужно понаблюдать за тобой, а именно за твоими снами или тем, что происходит вместо них.
— Но это бесполезно, вы же и сами понимаете, так ведь? — смотрит заискивающе, большими пальцами ковыряя заусенцы на указательных.
Но наш герой не сдаётся…
— Почему? — хочется врачу быстрей узнать, какого чёрта, ещё куча пациентов, а этот ещё и не факт что интересный. Как хорошо что родители этого сосунка имеют страховочку иначе хуй бы он здесь сейчас «страдал».
— Со мной всё в порядке. — малец произносит это так, что хочется всыпать ремнём по заднице, так уж нагло, будто бы это так очевидно, а мистер не врубается до последнего, как дурак.
— Нет. Иначе ты бы сюда не попал. — мистер хочет Лиззи с ресепшена, такую же страховку и съебаться от новоприбывшего по срочному. — Ларс, будь добр, подожди повторного обхода, мы с тобой ещё поговорим.
— Ладно. Не забудьте. — Ларс немного улыбается, но только немного, потому что больно разрывать губы наживую до крови.
— Да-да, разумеется. — Врач раздражён. Это видно. Какая убогость. Как же хорошо, что это лишь сон, Боже...
***
— …твоя проблема, Джеймс, заключается в обыкновенной невнимательности! Ты же сам видишь, что там плюс, так почему пишешь минус? Ну тупая же ошибка, ты погляди только! — Джеймс, несмотря на то, что не видит его лица, склонившись над злосчастной тетрадью, всё равно чувствует в голосе Джейсона нелепую улыбку, какая бывает при каком-нибудь дурацком пустяке у каждого, кто хоть раз в жизни позволял себе посмеяться над совершенно очевидной чепухой.
— Да не знаю я, как. Просто само выходит. — Джеймс чувствовал, как пустая клетчатая страница, располагающаяся справа, намокла от его вспоневшей ладони, лежащей на ребристом от влаги куске бумаги, и подумал, что, наверное, ещё один такой раунд бесконечного поиска дискриминанта и доказательств того, что два треугольника, мать их, равны, и он сдастся и выгонит Джейсона из своего дома к чёртовой матери, ах, стоп, это же его студенческая комната, вот пиздец.
Ладно, ещё чуть-чуть и всё, конец этому алгебраически-геометрическому аду, вон, стрелки уже показывают без пяти семь…
***
Ларс отловил Кëрка на перемене, схватив за рукав песочного пиджака.
— Ульрих, мне бы спешить, скоро урок, что-то срочное?
— Очень срочное, Хэммет, мне без тебя не справиться. — ладно, допустим, Кирк ему поверит. Дрожит весь, может, и правда, случилось чего.
— Чем я могу помочь? — парню явно было не до него. — Только говори быстрее, не хочу опаздывать на физику.
Ульриху хотелось одновременно врезать ему и ползать в ногах от отчаяния.
— Чёрт! Там долго объяснять, лучше просто приходи к дубу во дворе школы после уроков, я тебе всё расскажу.
— Прости, я после уроков сразу иду к Джуни, а потом уже поздно, меня могут не отпустить.
— Давай я тогда тебе позвоню?! — неожиданный фальцет Ларса резанул уши обоим. — У меня есть твой номер-
— Тише, успокойся… — Хэммет немного растерялся, видя, насколько Ульриха берёт беспокойство, — да, хорошо, ты мне позвонишь (давай вечером, примерно после восьми), а сейчас извини пожалуйста, мне надо идти.
Ларс закусил губу. Если всё сорвётся, то и он — с крыши.
***
Желудок свело. Он не ел… Сколько? День, два? По ощущениям — целую вечность. Рыжие волосы торчали соломой от некачественного (зато по скидке!) шампуня, кожу покрывали чешуйки от чрезмерной сухости, полупрозрачные веснушки и маленькие прыщики.
Хах. А ведь он было поверил в сказку. В хуязку, блять. Ничего в груди не спокойно, и только трепетно да обжигает что-то минут пять, час, вечность.
Дэйв щурился во мраке комнаты, прислонившись позвонками к острой стенке комода и бессвязно вдыхал и выдыхал, наполняясь и опустошаясь кислородом, никотином и прочей хуйнёй. Взгляд его потушен и разбит, в комнате не настолько холодно, но руки и ноги упорно не становятся более персиковым, живыми и тёплыми. Всё застыло. Только предпоследняя сигарета молча освещает кубический сантиметр бледного лица.
Когда-то Мастейн пообещал себе не сдаваться несмотря ни на что, но после того, что произошло между ним и Джуниором, эта идея начала сминаться и сдуваться в грустный сдохший шарик с тупого дня рождения.
Ах да, как всё было…
***
Джуниор спокойно переливал суп в плошку. Дейву должно понравиться. После того, как мастейновская натура пробилась даже сквозь болезнь и пациент на третий день употребления куриного бульона на обед начал канючить что-то «поприкольнее», его милосердному другу-няньке-врачу-
рабу пришлось пораскинуть мозгами
почти как Кобейн и надумать борщ. Почему борщ, никто не знал точно, Дэйв раз пять не смешно или не совсем пошутил про агитацию за красные супы и пропаганду коммунизма, а Джуниор только пожал плечами. Свёкла каким-то чудом была в домах у обоих, поэтому Мастейн не чувствовал себя ещё более обязанным Джуни за продукты.
Смерив тару взглядом, достойным шефа, и убедившись, что блюдо выглядит весьма аппетитно, Элеффсон позвал друга есть. Тот осторожно и по стеночке приполз к столу и взгромоздился на табурет.
Дэйв молча принялся есть. Красные капли борща тихо брызгали от ложки и падали на бежевую клеëнку.
— Вкусно? — услышав голос Дэвида рыжий поднял голову и кивнул, возвращаясь к еде. — Ну ладно, не буду тебя пока задалбывать. Ешь спокойно.
— Ой, спасибо за позволеньице, не ведаю, как благодарить! — Дэйва распирало от чувства, что надо во что бы то ни было выебнуться так, как если бы он стоял на площади и поливал громогласными стихами граждан-зевак. Ну что за тяга к самовывозу за что первый километр…
— Хватит, не поясничай. — Джуни порядком устал бегать за этим всем, но в нытьё замечен не был, ибо сам заварил этот борщ.
— Ну как не пояснить за чай? * Чёрный топ, но сахара нет, увы, мы не богатые тут. Джуниор, кстати, ты как там, домашку делаешь? Хотя чë я спрашиваю, конечно делаешь. Ты ж у нас умняша номер один. — Мастейн, ëрзая на стуле, доедал последние крохи капусты на донышке тарелки, и голова была пустая и счастливая от наполненного желудка и Джуниора рядом. Теплота же, ну.
— Слушай, Дэйв, если в мире есть вселенский заговор, то ты обязан быть в нём замешанным.
— С чего это?
Эллефсон улыбнулся, поджимая губы в неловком смешке.
— С того, что такой говорительный механизм могли придумать только для секретных разработок ЦРУ. Фонтан просто.
— Ой, да не пизди. Нормально я говорю. — тощие руки Дэйва загремели посудой вперемешку с шумом проточной воды, когда тот начал мыть стекло, фарфор и керамику.
— Нет, правда. Ты не замечаешь этого. Тебе бы, по-хорошему, в журналисты податься с таким острым языком. Или там, не знаю, в интервьюеры. Будешь со всякими важными людьми встречаться-
— И давать в жопу за пару фраз, за которые мне-
— Дэйв!
— Но это же реально так! Подлизнешь нужное очко и всё — ночуешь дома, жрёшь в рестике, живёшь себе с деньгами в кармане и бед не знаешь. Только хуйня это всё и полный бред, вот что я думаю по этому поводу. Каждый может вертеться как хочет: хоть в кругах, хоть на шесте, мне посрать. Я не собираюсь валяться в ногах у всех этих «важных» людей, которые мало того что сами из себя ни про что, так ещё и смеют что-то там вякать про благотворительность и сострадание. Ебать ангелы! — рыжая голова с возмущением гласила, приглушая звуки, пока была внутри шкафа, дабы убрать тарелки и чашки.
Джуниор примирительно встал с табуретки и подошёл ближе к Дэйву, протягивая руки:
— Не будь столь строг, всё эти селебрити такие же люди, как и мы с тобой, не демоны же они из преисподней, раз им по кайфу помогать другим. Тем более, что материальные средства для них не проблема, а это очень важный момент.
— Хрена с два я скажу всерьёз, что люди помогают другим не просто так. У всего есть своя цель, люди если и помогают кому-то, то только себе. «Я сделаю тебе хорошо, чтобы мне самому стало хорошо от того, что тебе теперь не хуёво по моей милости». — Мастейн яростно жестикулировал, неистово горя желанием что-то донести. — Поверь, если бы всё всё делали бескорыстно, мы бы не жили в мире, где глобальное потепление и вымирание животных из Красной книги не страшнее голода, болезней и суицидов, блять!
— Хорошо-
— Всё в пизду летит, какое «хорошо»?! Мы сука даже боимся мыло уронить в тюрьме лишь бы не опидораситься, такая уж печаль, нет чтоб делом заняться…
— Каким делом?
И тут оба заржали так, что чуть не начали рыдать. То, насколько двусмысленно прозвучали слова рыжего на фоне основной темы было неплохим поводом для горячих щёк Джуни и красного носа Дэйва.
Хриплый голос Мастейна прервал приступ внезапной смешинки и заставил Джуниора вновь напрячься.
— Ты это, не бери в голову. Я не специально.
— Да ладно, — вторил ему Эллефсон, — что бубнить-то…
Между ними стало как-то слишком неудобно и удобно одновременно. Такой хрупкий момент.
— Джуниор, я…
— Да?
— Я не знаю даже как тебя благодарить, если честно. Всё, что ты делаешь, это… Это очень круто, я, может, и прав насчёт других людей с их заморочками и так далее, но я бы хотел ошибиться насчёт тебя. — он тихо опускал слова в воздух, как растопленный парафин в стакан с глицерином, и они плавали там, оставаясь комками, недо-высказанные, что-ли. — В общем, я не знаю, что с тобой-
— А что со мной? — тихо спросил-ответил Джуниор. Они всё так же нелепо и жизненно торчали на кухоньке с низким потолком и запахом супа и чая, и Дэйв чувствовал, как внутри него обваливается грот с негранëнными алмазами.
— …я не знаю, что с тобой
так, и почему всё слишком хорошо, наверное, впервые за мои последние два года,
но я хочу.
И их рты, щеки и оголённые нервы сталкиваются по вине одного.
***
Джуниор не понял. Он ничего не понял.
И именно поэтому Дэйв сейчас так гранжово и грустно, упоительно и болезненно чиркает зажигалкой и расходует последнюю сигарету на то, чтобы прижечь ею свежие и пахнущие кислотой раны на никудышном, истрепавшемся сердце. Которое, оказывается, бьётся за Джуниора посильнее Пруссии против Австрии в далëком 1866 году**.
