Дальний путь к мечтанию

Находиться дальше от епископа Конрада и его нечисти оставаясь в пределах родных краев было невозможно, потому можно было позволить себе в кои-то веки расслабиться душой и телом. Не прислушиваясь ко всякому постороннему звуку, не косясь сторожко на ночные тени, не опасаясь вкусить заодно с вином яд, от которого не существует в природе противоядия. Шарлей и Рейневан были в замке преданного делу Чаши старого рыцаря, чью верность было невозможно купить, а застращать было тем паче немыслимо. Таких оставалось все меньше, но они все еще были, что вселяло надежду на правый исход дела, в ходе затянувшейся войны начинавшего казаться гиблым все сильнее. На сей раз с ними не было третьим Самсона, он должен был к ним присоединиться через день-другой, здесь они его и дожидались. Не отказывая себе в отменной бургграфской выпивке, вознаграждая себя за многочисленные и в особенности последние ночи, когда зуб на зуб от холода не попадал, пробирая до мозга костей до сих пор. Недавний студент захмелел быстрей прожженного искателя приключений, жаль не весело, с желанием погорланить песни да смешными историями поделиться, хохоча во всю глотку. Рейневан грустил по своей возлюбленной панне, за которой носился как угорелый по городам и весям, словно за никак не достижимым Граалем. Любил, переживал, волновался. Наболевшим его и пробило взахлеб поделиться с Шарлем, напрасно старавшимся рассмешить его, отвлечь от горестных дум, заставить порадоваться ну хоть бы тому, что они сейчас вкусное винцо у теплого очага спокойно попивают. Зря он это сказал, юноша совсем скис, поразительно, как от выражения его лица великолепное сладкое вино не превратилось в кислейший уксус. - Мне-то хорошо, да, а Ютте, незнамо где, плохо! И не скажешь ведь, что тот ошибается, чтоб не ранить предположением, как той вдали от горемычного влюбленного тоже сейчас совсем недурно, чего, к тому же, невозможно сказать наверняка. А парень уже и пьяную слезу от расстройства пустил, о чем повезет, если завтра не вспомнит, что настроения ему явно не улучшит. - Бедолага ты мой. – Шарлею оставалось лишь обнять его за вздрагивающие плечи, вздохнув, прижать к себе и по свежевымытым, распушившимся, мягко сияющим в свете огня, светло-золотым волосам гладить. Без слов вышло только хуже – Рейневан разрыдался в голос. Обвив его шею руками, крепко да горячо. Что лучше сказать: не надо, не плачь или наоборот – молодец, поплачь давай как следует, в волю? Не угадаешь заранее, сколько голову не ломай. Потому, решив не ломать ее без толку, Шарлей, сам будучи порядком под хмельком, поцеловал его ласково, жалеючи и сочувствуя. Хотел в прохладно-мокрую щеку, получилось во влажно-горячие губы. Так получилось, что не как закадычного друга вовсе. А так, что прямо сей же час на папско-римский костер. Шарлей от себя самого такого не ожидал, не то, чтобы от Рейневана, что тот станет пылко целовать его в ответ! Истина была, конечно, в вине. В тепле. В том, что они были одни. Вдвоем. Так бывает… Когда есть и прежде подспудно была тяга друг к другу. *** Начиная с тревожного утра и на продолжении целой проведенной вместе недели, Шарлей ждал, когда Рейневан наконец перестанет делать вид, что ночью ничего особенного между ними не произошло. Ждал напрасно. Не уяснив для себя того хотя бы, правда ли тот совершенно все спьяну позабыл или исправно изображал неведение, не желая о том никогда не вспоминать. Сожалея о случившемся и стыдясь того, что между ними было, коря себя за измену любимой и кто его знает за что еще. За то, что понравилось. Или наоборот? Он чем-то обидел его, случайно причинил ему боль? Не зная об этом точно, Шарлей и прощения попросить не мог. Спросить напрямую, тем кладя окончание всем терзающим его душу сомнения, было исключено. Ведь этим он мог ввергнуть в ад юношески-наивную душу Рейневана, пребывающую в блаженстве незнания. Несколько раз Шарлей все-таки не выдержал. Впервые в самый неподходящий для выяснения отношений момент, когда удачно пойманному разбойнику Рейнмару Беляу грозила скорая расправа, а он якобы мимо проходил и захотелось ему выкупить хорошенького белокурого пленного для плотских утех. Страх за него в тот жуткий момент и не первый день назревавшее нервное напряжение вулканически прорвались наиболее скверным образом для того, чтобы уяснить наконец-то, что недолгому любовнику известно в действительности. Но Рейнмар даже глазом не моргнул. Никаких выдающих смятение бледности или напротив румянца, не обязательно смертельной или жгучего, не было. Ничего ровным счетом. Как шпиону, Рейнмару не единожды приходилось лгать, да так, чтобы поверили полностью, но, близко зная его, Шарлей не сомневался, что тот бы как минимум невольно дрогнул, если б услышанное задело его хоть отчасти, а не влетело в одно ухо и тут же насовсем вылетело в другое. В следующий раз Шарлей просто сказал, как есть, что любит его. И понимай, как хочешь. Рейнмар не понял. Все же лишь сделал вид?.. Третий раз, при их последнем разговоре, Шарлей позвал его с собой. Как говорят о том, чтобы разделить не дорогу куда-то, но всю, сколько отмеряно, жизнь. В жизнь он его и звал, позвал бы в любом случае, не зависимо от того, что между ними всего-то однажды было. Для Рейневана - точно в помине не было. Пора было признать, что бесценное воспоминание для двоих навсегда осталось у него одного. Это и было самым страшным. Это было как смерть. С ней он и отказывался все это время смириться. На смерть Шарлей насмотрелся за последние годы и особенно месяцы на весь остаток жизни. Смотреть, как целенаправленно гробит себя тот, кого он любил и за кого бы жизнь отдал, будь та ему нужна, сил у него больше не было. Нужных слов он так и не нашел. Что любит, сказал. Спас напоследок. Все, что мог, сделал. С огромной радостью сделал бы больше, все, что по человеческим силам, но Рейнмару это было не надо и сам он нужен нисколько не был. Впереди ждал Константинополь, где ему было нечего делать так же, как в любом другом месте. Чем дальше отсюда, тем лучше. Там, куда до него не донесется весть о том, что Рейнмара в живых больше нет.