Что-то должно дать

— Вы знали? Нет, Ранбу не знал. Он знает сейчас, но почему он не всегда знал? Почему он никогда не подумал спросить? — Вы знали, что Техноблейд уничтожил Таббо? Ранбу знал, что у Таббо был его последний шанс, но он никогда не знал, как это произошло, кроме последней диспетчерской с Эрет. Томми в какой-то момент рассказал ему все об этом, что является еще одной забавной вещью в ретроспективе, потому что Таббо ему об этом тоже не сказал. Что бы Таббо сказал ему? Он ничего не понимает, что для него нормально, но все же. В истории Таббо должно быть много пробелов, не так ли? Не то чтобы Ранбу имел что-то против, что они хранят секреты друг от друга, они оба хранят секреты, и они оба очень, очень осведомлены об этом. Но Техно… Все это время они проводили вместе, все миссии, которые они выполняли, и он никогда не знал… Путешествие от арктической базы до Сночестера уже связано с мышечной памятью, и он почти не замечает, что она проходит мимо него. Вместо этого его разум наполнен образами темных надвигающихся фигур, страха, лжи и всего того, что он не знает, что он должен знать. Техноблейд уничтожил Туббо. Это может быть правдой, но может быть ложью. В любом случае, насколько заслуживает доверия Фанди? Если Туббо действительно казнили, то почему об этом никто никогда не говорил? Почему ему никто не сказал? Его собственный друг страдает от рук одного из его ближайших друзей, наверняка кто-нибудь сказал бы ему все это время? Какой же он идиот, если это окажется правдой. В доме никого нет, кроме Майкла, которого он целует и отправляет спать, так как солнце давно село. Затем он входит в особняк. Посреди комнаты Ранбу находит сундук, адресованный Таббо, но он пуст. Осмотрев комнату, он находит пятна воды, ведущие вверх по лестнице, смутно похожие на шаги, как если бы кто-то копал снег в особняке. Он делал это много раз раньше, но с этими что-то не так, хотя он точно не знает, почему. Несмотря на все свои усилия, сердце Ранбу начинает биться, и когда он видит Таббо, лежащего на боку на полу, он чуть не отшатывается, едва зацепившись ногой за край ступеньки. Мир сужается во что-то, кроме его неподвижного тела на холодном полу. — Таббо! — кричит он и бросается вперед, опускаясь и перекатывая Таббо на спину. Ни крови, ни синяков, ни повреждений, насколько он может видеть, но и его глаза не открываются. Он нежно будит его, трясет за плечо и двигается так, чтобы голова Туббо лежала у него на коленях. Его лоб кажется холодным, но это не так страшно, и через несколько мгновений он может сказать, что на самом деле дыхание идет из его приоткрытого рта. — Проснись, пожалуйста, — бормочет он, убирая волосы с глаз, — пожалуйста, просто скажи мне, что ты в порядке. И, наконец, движение. Слабое бормотание чего-то и едва открывающиеся глаза. Рука Таббо в перчатке тянется вверх к лицу Ранбу, тыкая его в щеку. — Ты дома. Ты настоящий. — Я дома, да, я дома. Ранбу наконец-то может выдохнуть и опустить плечи, которые, как он не подозревал, напряглись. В тишине они собираются и идут в свою спальню, снимают верхнюю одежду и доспехи и просто сидят достаточно близко, чтобы их можно было утешить, но не настолько, чтобы касаться друг друга. Это до боли очевидно, что у них обоих есть вещи, которые им нужно выкинуть из груди, но Ранбу никогда не умел говорить, а Туббо никогда не был склонен к этому, по крайней мере, не об эмоциях и вещах, которые все скрывают глубоко внутри них. — Я разговаривал с Филом сегодня, — говорит Ранбу. Рука Туббо сжимается в кулак, скручивая вместе с собой одеяло. Его лицо остается нейтральным. — Он рассказал мне кое-что, о чем я не знал. — Вероятно, это не его дело — рассказывать. Он делает паузу и обдумывает это, а затем решает, что должен категорически не согласиться. — Таббо, это правда? Сделал… — Не спрашивай меня об этом, — рявкнул он. Таббо глубоко вздыхает и закрывает глаза, но его рука дрожит, и он поджимает губы, как всегда, когда ему страшно. Это похоже на обман — знать его так хорошо, когда он так старается это скрыть. — Так что это правда. — Я этого не говорил. Но ему не нужно было этого делать. Конечно, правда. Ему бы хотелось, чтобы это было ложью, возможно, тогда ему не пришлось бы чувствовать себя таким полным и полным дураком, но Туббо не будет смотреть на него. Он едва открывает рот, чтобы что-то сказать, а когда он это делает, он выталкивает слова, как будто отчаянно пытается удержать что-то еще. — Таббо, почему ты мне не сказал? Почему за все это время мне никто не сказал? Он качает головой. — Пожалуйста, поговори со мной, я должен знать! Ничего такого. — Кто забрал твой второй шанс, Таббо? Он качает головой еще сильнее. — Откуда у тебя эти шрамы? — Нет. — Почему об этом никогда не говорят? — Прекрати! Стоп! Просто остановись, Ранбу. Пожалуйста! И он это делает. Он остановился. Стыд прожигает его, пока Туббо воет, он, должно быть, сдерживал с тех пор, кто знает сколько времени. Он зашел слишком далеко, он не собирался так его ломать, теперь он не знает, какие части собирать. С каких это пор эта рана гноится в Туббо и почему этого никто не заметил? Это единственное, чего он не может осмыслить. Люди говорят, что рассказали ему все важное, что произошло до него, но почему тогда никто не сказал ему о Таббо? — Это не дело Фила — рассказывать тебе, — говорит он между икотой и вытираясь. Почему-то расстройство уже утихло. — Но почему ты мне никогда не сказал? Он пожимает плечами, возвращаясь в более чем относительно скорость. — Он потерялся во всем остальном, в более важных вещах. Кроме того, у меня прочная кожа. Я могу с этим справиться. Это никогда не казалось настолько важным, чтобы сказать. — Не важно? Таббо, ты… — он глубоко вздыхает. Гнев — редкая эмоция для него, но в последнее время она становится все более и более привычной, и он так ее ненавидит. Он все еще не всегда знает, как удержаться от того, чтобы зайти слишком далеко, и однажды он боится, что просто сломается. — Я был по соседству с человеком, уничтожившими моего друга, и никогда не знал. Он знает, что мы друзья, но не сказал мне. Вы знаете, что я нахожусь с ним, и вы мне не сказали. Почему мне никто ничего не говорит? Тебе просто все равно, что это случилось? Говорят, что сражайся с огнем, как и Туббо, нахмурив брови и повысив голос в качестве своего оружия. — Конечно, я забочусь! Как вы думаете, почему я просыпаюсь посреди ночи в ужасе? Как вы думаете, почему я не люблю фейерверки? Как ты думаешь, почему я терпеть не могу Техноблейда? — Очевидно, я понятия не имел, потому что ты мне не сказал! — Потому что это не имеет значения! Тогда никого не волновало, и сегодня никому нет дела! Все, кто когда-либо видел меня как легкомысленный и согласный, боковой удар, пешку! Это использовалось, чтобы доказать свою точку зрения кому-то другому, и так оно и было! И если я говорю об этом, то начинаю болеть, и я не могу себе этого позволить! Как кто-нибудь отнесется ко мне всерьез, если я буду продолжать расстраиваться из-за происходящего, о котором никто, кроме Фанди, даже не помнит? Ранбу приходится закрывать лицо руками и глубоко дышать, ощущать запах еще свежего дерева их дома и вздыхать дольше, чем он думал, что когда-либо вздыхал. Весь гнев тает, как снег, или, по крайней мере, спрятан в какой-то скрытой части его тела, где он может подождать, чтобы исследовать его. Он слишком устал, чтобы сердиться, и слишком грустен. Внезапно он видит ущерб, который всегда был настолько очевиден в Таббо, что он никогда не уделял достаточно внимания, все трещины и красные флажки, которые он не замечает, потому что он просто не знал о стрессе, который сеял хаос внутри него. Ему нужно сбросить это. — Хочешь, я принесу тебе еще воды? — спрашивает он и смотрит вверх. Туббо тоже обезоруживается, снова становится спокойным, но еще печальнее, как будто какой-то его слой свалился. Он кивает. Когда Ранбу возвращается с полным стаканом, Таббо лег на спину и уставился на навес, положив руки на живот, а одна нога свисает с края и едва скользит по ковру. Он кажется пустым, но, возможно, это просто сказывается на нем напряжением последних десяти минут. Хотя он должен задаться вопросом, как долго продолжается интенсивность, как долго Ранбу упускает из виду все признаки? А когда они начались? — Казалось, никого это не заботит, — говорит Таббо, садясь и попивая из стакана, который ему вручили. Ранбу садится на край кровати, положив руки на колени, опустив плечи. — Все думали, что я слабый, даже Томми, он просто лучше относился к этому, он не хотел этого признавать. Если никто другой не думал, что это имеет большое значение, то почему я должен? Я подумал, может быть, я просто драматичен. Я уже потерял шанс, и другие люди тоже потеряли свой. Если бы я начал расстраиваться по этому поводу, это было бы слабостью, понимаете? Тогда я был президентом, и тогда я определенно не мог позволить себе быть слабым. Конечно, это было не очень хорошее президентство. В конце концов, Лманберг был разрушен под моим руководством. Теперь Сночестер — мой последний шанс доказать, что я не знаю. Что я человек. — Туббо, конечно, ты человек. Это не то, что вам нужно доказывать. По крайней мере, мне. — Я знаю, — Туббо проводит кончиком среднего пальца по краю стакана, — но я был пустяком. Я не забываю об этом. Все видели во мне продолжение кого-то другого, потому что я следил за всеми до тех пор, пока они меня просили. Томми, Уилбур, Шлатт, даже Дрим после того, как Уилбур сделал меня президентом. Томми был изгнан, потому что у меня не хватило смелости драться с Дрим. Все, что я пытался сделать, это сохранить мир, но я даже не мог этого сделать. Гнев вспыхивает на мгновение, когда Ранбу вспоминает. Каждый раз каждый раз постоянно терпит поражение в том, чтобы увидеть, насколько тяжким бременем они возлагают людей, нуждающихся в наибольшей поддержке. Таббо не слаб, он никогда не был слабым, Ранбу отказывается верить в это, но он не мог справиться со всеми вещами, которые бросили ему, а кто мог? Никому и не должно быть. Это было несправедливо и жестоко. — Тогда я обзавелся более прочной кожей, научился справляться с этим самостоятельно, и вот мы здесь. Какое-то время это работало. Долго. А сегодня Фил начал задавать вопросы, на которые я не хотел отвечать, это был буквально худший день из возможных, и я просто вроде не знаю, немного развалился. — Мне жаль, — из всего, что он хочет сказать, что он хотел бы, что он не знает, это единственное, что он может придумать, что имеет смысл в данный момент. — Это не твоя вина. Тебя там не было, ты не знал, — он говорит это так ласково, что кажется почти неправильным. — Нет, я знаю. Я имею в виду крики и толчки. Существовали лучшие способы, которыми я мог бы это сделать. Отсутствие воспоминаний о событиях — это одно, но оставаться в неведении об этом было просто так неприятно, и мне жаль, что я обрушился на тебя. Таббо кивает и толкает Ранбу плечом в бок. — Извинения приняты. И спасибо. — Да, конечно. Конечно. Они оба опираются друг на друга, лицом друг к другу, но почему-то все еще чувствуют себя комфортно, голова Туббо опирается на руку Ранбу, рог слегка впивается в кожу, но безболезненно. Он не может поверить, что прошло не больше суток, ведь не вчера же вернулся Уилбур? Как он уже нанес столько разрушения? Или, может быть, он просто заставил круг разорваться. Ранбу не знает, и, честно говоря, он слишком устал, чтобы вдаваться в подробности. Это будет на завтра. — Между прочим, ты не слабый. Ты никогда не был таким. Если ты не можешь принять ничего другого, мне нужно, чтобы ты это знал, хорошо? Он мычит и кивает. Ранбу подозревает, что он соглашается лишь наполовину, другая сторона полностью одолевает отчаянную потребность во сне. Они всегда устают кричать друг на друга, что, к счастью, случается нечасто. Он благословлен таким особым образом. Несмотря на все раздоры и проблемы, которые у них есть, секреты, которые они хранят, и ложь, которую они рассказывают, они оказались в достойной ситуации. Друзья. На языке Ранбу оно кажется чуждым и сладким. — Как вы думаете, что-то наконец изменится? Теперь, когда Уилбур вернулся? — спрашивает Туббо после еще одного глотка воды. — Я не знаю. Не похоже, что здесь это возможно, но возможно. Может, это разорвет круговорот, может, история не повторится. Хотя, скорее всего, он станет грубее, прежде чем у него появится шанс поправиться. Он снова мычит. — Однако мы выстоим, несмотря ни на что, — говорит он, не зная, говорит ли он это за Таббо или за себя. Возможно за обоих. — Ага, — Таббо ставит стакан на тумбочку, снимает носки и залезает под одеяло, скручивая ноги и зажав руки под щекой, — что-то нужно дать, понимаешь? Ранбу отражает это и поворачивается на бок, заправляя одну руку под подушку. — И это будут не мы. Он мелькает так быстро, что Ранбу почти упускает его, почти не обращает на это внимания, но там, на долю секунды в глазах Таббо мерцает огонь, Ранбу думает, что это могла быть надежда, маленькая, хрупкая и исчезающая, но бесспорно. Затем он закрывает глаза и снова прижимается к подушке. Завтра они еще поговорят. Завтра Ранбу получит ответы на свои вопросы. Завтра он скажет все, что слишком устал, чтобы сказать сейчас, о том, что Таббо — самый сильный человек, которого он знает, и о том, что ему не нужно быть сильным все время, что он не одинок, как он гордится им, и как гордились бы больше людей, если бы они могли просто видеть все, что он делал сам, не имея ничего, кроме собственного интеллекта, силы и решимости. Завтра он поговорит с Техно, которые могут пойти разными путями, как плохими, так и хорошими. Он еще даже толком не знает, что считать хорошим и плохим. Но завтра все начнет меняться к лучшему, по крайней мере, для них, хоть немного. Завтра.