***
Они лежат в постели — за окном всего лишь рассвет. Приятно ломит мышцы. После пары часов отдыха почему-то не хочется спать. Потягиваясь, Сан переворачивается со спины на живот и, оперевшись на локти, с улыбкой рассматривает расцвеченное рыжими лучами спокойное лицо. Он любит его, всего, целиком. Чувственные губы, тонкий нос и темные глаза, сильные руки, гибкое тело, длинные ноги, бардак на голове по утрам, идеальный порядок дома, но идеальный беспорядок — внутри этой чертовой головы. Сонхва невозможен и невозможно невозмутимый — в большинстве своем. В этом было что-то такое, но Сан выводил его из равновесия просто тем, что был таким — каждый раз. — Эй, — тихий шепот, и темноволосый парень прижимается к чужому виску, втираясь носом в коротко стриженный волос, — Просыпайся, Хва, — улыбаясь, он в шутку прикусывает острый угол челюсти, — Просыпайся, иначе все проспишь. Сонхва пробуждается стоном. Проспав два часа, он не чувствует той золотой бодрости, которая откуда-то взялась в венах младшего. Он отворачивает голову под тихий смех сбоку. Тяжело открывает глаза с еще более тяжелым вздохом. Сан ластится, как кошка. Как всегда. — Пять утра, Сан… — Сонхва хрипит так, что темноволосый едва различает слова в этом месиве, — Не говори мне, что выспался, — очередной тяжкий вздох, на который Сан только закатывает глаза, — Потому что я — нет. — Ты зануда, — кривляясь, Чхве тихо смеется и прижимается губами к бьющейся жилке, где от пробуждения быстрее разгоняется пульс. Улыбается, — Твое сердце говорит, что ты в полном порядке. — Потому что бьется? — почти в отчаянии предполагает Пак, накрывает лицо руками и трет закрытые веки, пытаясь прогнать сон, потому что его парню снова приспичило разбудить его в дикую рань. — Быстрее — рядом со мной, — довольно констатирует Чхве. — Если… ты перестанешь меня трогать, — разумеется, Сонхва слышит гадкий и довольный смешок, пока растирает лицо ладонями, — Будет биться медленнее. — Оно остановится, если я перестану, — Сан смеется, даже слишком кокетливо для пяти утра, и валится на Сонхва сверху, улыбаясь и хихикая, пока Пак стонет измученно и наигранно недовольно, закатывая глаза. Сан шутит. Сан еще не знает, что прав. — До десяти утра я мертв, — блондин отмахивается от младшего, когда тот лезет ему под подбородок, пытаясь кусаться, но слышит в ответ новую порцию смеха. — Тогда я не дам тебе умереть. Сонхва сдается уже через пару минут. Хорошо, Сану просто невозможно отказывать, потому что он слишком изворотливый проныра. Сначала это раздражало, сейчас — стало неотъемлемой частью квартиры, где этот же пронырливый парень регулярно наводил бардак, а потом смотрел такими глазами, что попросту приходилось прощать все. Секс в пять утра тоже прощался, потому что никто не умел будить так, как Сан. Настолько настойчиво, что у Сонхва не оставалось поводов отказать. По крайней мере, когда внизу начинало давить белье, отмазки не имели никакого смысла. Сан был работой вахтовым методом — с ним не было выходных. И это крошило привычные дни Пак Сонхва. Топило в неопределенности, которая с некоторых пор была его всем. — Как твое сердце? — смеется, оказавшись на лопатках Чхве Сан и вопросительно приоткрывает губы, поднимая брови, так и норовя опять залиться тихим утренним смехом. — Сан, замолчи, — пытаясь не усмехнуться, Сонхва опускается ниже, поучительно пытаясь прикусить выступившую реберную дугу вверху живота. — О, ты любишь тихих? Все же усмехаясь, Сонхва замирает и с улыбкой закатывает глаза. Довольному Чхве Сану быстро прилетает по левой ягодице с характерным звонким шлепком. — Ты невозможный, — Хва честно пытается оставаться серьезным, но это просто нереально, когда у младшего игривое настроение. Он смеется, кокетничает и играет, пока не начинает стонать от глубокого распирающего внутри. Хорошо, Сонхва любит его ребячливость, но больше любит смотреть, как у Сана закатываются глаза и напрягаются жилы на шее, стоит ему вбиться глубже и задержаться на пару милисекунд. Младший повторно изувечивает его лопатки, скорее всего, намеренно, тянет колени к груди и выгибается в спине, буквально прося каждым действием поддержать в пояснице, но… сегодня Сонхва не играет в эти игрушки. — Нет, сегодня ты сам по себе, — замедляясь всего на секунду, Сонхва наклоняется и прикусывает чужое ухо, вдыхая немного острящий запах проступившего пота и испарины, — Не все же мне играть по твоим правилам? Когда Сан понимает, что его всегда внимательный любовник намеренно кидает его в самостоятельность, он состраивает такое лицо, что в пору пожалеть его, как мальчишку, но гримаса быстро сбивается глубоким толчком и гортанным стоном. Хва тоже не так уж и прост — он давно не ведется на чужое кривляние — только тогда, когда сам того хочет. Чхве сверкает глазами, недовольно, почти осклабливаясь. И закидывает руку ему на шею, прижимая к себе, из-за чего внезапно простонавшему Сонхва приходится поднять опорную руку выше, почти растянувшись над изнывающим младшим, пока вторая придерживает чужую согнутую в колене ногу. — Дай руку, — совершенно изведенный Сан действует так хаотично, что блондин, ничего не понимая, подчиняется, позволяя младшему управлять свободной рукой, но никак не ожидает, что тот уложит ее прямиком на собственный член. В перерыве между двумя стонами Сан противно усмехается. — Нет никаких правил, Хва, — он давит пяткой в его ягодицу, заставляя протолкнуться еще глубже и задержаться внутри, рукой жмет его руку, выстанывая в подбородок старшего, — Двигайся или я тебя убью… Возможно, Сонхва соврал, сказав, что Сан невозможный. Скорее, что-то другое с приставкой «не», например, нереальный. Иначе и быть не могло. Чхве умел отдаваться так, что в глазах были блики и звезды — во всех смыслах, не только ему и сексу. Он вообще был страстным — во многих вещах, во всем, что привлекало его внимание. Задыхаясь, Сан улыбается, когда слышит низкий стон сверху, и радуется тому, что у постели Сонхва нет изголовья, потому что еще чуть-чуть, и он свесится с матраса головой, и тогда она будет кружиться от скорого оргазма и прилива крови. А они оба были на финише. А им обоим было хорошо. — Близко? — только и успевает спросить Сан, хватаясь за широкие плечи и сжимая Пака по талии согнутыми в коленях ногами, невольно постепенно напрягаясь внутри. — Да, — Сонхва, очевидно, еще хуже, чем его любовник. Они не гонятся за синхронностью, но в этот раз кончают случайно — в раз. Сонхва чуть ли не валится на брюнета, пропуская каплю слюны на своей нижней губе, которая скользит вниз и падает на верхнюю — Сана. Тот улыбается, хмыкает. В этом было что-то пикантное, но — никакой грязи. Может, все дело было в том, что это не кто-то, а Пак Сонхва? — Как твое сердце? — осипший с самого утра Чхве спрашивает почти без издевки, еле как сводя ноги, под чередой полос рыжего солнца и голубоватой рассветной темноты. — Не лучше, чем твое, — Сонхва отзывается сбоку, дотягиваясь рукой до прикроватной тумбы. — Ты не экономишь бумагу, — ноет Сан в ответ на протянутые ему салфетки. — Ни слова, Чхве, — они оба смеются, но младший все же принимает салфетки и стирает белое с живота. Возможно, так было удобнее, чтобы не изляпать пол по пути в душ — блондин был прав. Хоть Сан и не признавал, но он частенько его слушал. И слышал. И это было достаточно редким явлением для него — увлеченность одним и надолго. Порой казалось, что Хва — навсегда. Наверное, не казалось, а было правдой?***
— Ваш кофе, — они оба вываливаются из воспоминаний, когда официантка приносит два кофе, но Сонхва и в горло не лезет. Снова хочется перекурить и отмотать 182 дня назад, чтобы не согласиться с Саном и сделать все, чтобы не дать ему уйти — не дать повода об этом подумать. — Хва, перестань же себя винить, — Сонхва вздрагивает, как от ожога, когда его руки касаются теплые пальцы и на него смотрят заботливые глаза. — Не зови меня так, — у него ассиметрично дергается верхняя губа, а поднявшиеся на младшего глаза не излучают и толики радости. — Я пытаюсь быть дружелюбным, — сдаваясь, Сан снова нахмуривается и создает это виноватое и умоляющее выражение лица. — Я скучаю по тебе, — Сонхва произносит это так в лоб, что даже пугается, когда их взгляды пересекаются в возникшей между пустоте. Сан замирает, изумленно приоткрывая губы, словно услышал раскат грома посреди безоблачного неба. Сухая гроза. Наверное, это была она. — Хв… Хен, — еле как выкручивается младший, медленно убирая руку с чужой, понимая, что переходит границы, — Я хотел сказать, что я… я уезжаю из города, — Сан никогда не хотел бы испытать это чувство снова — то, которое ощутил на дне желудка, когда экс-бойфренд поднял на него глаза, — Я хотел сказать лично, ведь ты… ты некоторое время искал встречи со мной, и я подумал, что… — Неважно, Сан-а, — вдруг отмирая, Сонхва размахивает ладонью и топится в кружке с кофе, едва не обжигаясь большим глотком, — Надеюсь, ты станешь счастливее, когда переедешь с… Хва не произносит неприятное «С ним». — Нет! — энергично отнекивается брюнет, — Нет, я один. — Вот как… На душе становится еще гаже. Вот уже полгода прошло, а они оба одни. И Сонхва так по нему сохнет. Не спасет ни одна клиника. А Сан бежит из города, как щенок, поджав хвост. Уезжает. И пытается быть милым, будто они друзья и у них все всегда хорошо. Будто их немногочисленные встречи после разрыва закончились явным успехом. Будто он не видел, как Сонхва смотрит на него побитым псом. Может, и правда не видел? Иногда Паку кажется, что без желания и цели Сан может не замечать ничего. — Извини, я выйду, — вставая из-за стола, Сонхва бросает и брюнета, и остывающий кофе, — На пару минут, — произносит он, уже отдаляясь к двери, а потом и вовсе открывая ее. Он останавливается прямо на углу, с одного бока которого окна кофейни, в которой они были сейчас, в которую любили ходить тогда. Закуривает тяжелым движением прокрутки колесика зажигалки. У него, кажется, немного трясутся пальцы. Сан уезжает, и это… так тяжело.***
— Да, у нас не все хорошо в последнее время, но мы ведь можем все изменить, — очередной вечер, когда они разговаривают на повышенных тонах, закатывают глаза от неудовольствия сцены, цыкают и вздыхают. — Когда в последний раз ты делал что-то, чтобы все изменить, Хва? — Сан умеет бить, оперируя его же словами. Сан увлеченный игрок, он вообще больно бьет, когда не придуривается, когда это не понарошку. — Да, возможно, я не всегда такой участливый, каким ты хотел бы меня видеть, но… — Сонхва хмурится и не успевает придумать себе оправдание. — Два месяца ты говоришь мне одно и то же. Я устал, — выкрашенный в красный, который успел немного отмыться, Сан скрещивает руки на груди и вздыхает, продолжая качать головой, как зацикленный, — Хва, ты безучастный, — видимо Чхве не устраивало, что после лихорадки первых эмоций и самого разгара первой фазы, самой активной и яркой, взаимоотношений последовало спокойствие, — Ты молчишь, ты живешь своей жизнью, где нет меня! — не сдерживаясь, повышает голос, но тут же замолкает, не имея привычки ругаться слишком громко. — Я просто не такой взрывной, как ты, — Сонхва оправдывается, как может, но на самом деле и правда не понимает, что с ними произошло. Они словно выгорели, став хорошими любовниками только на чуть меньше, чем год. Озорство Сана — иногда переходившее рамки нахальство — все чаще заставляло скрипеть зубами, а отстраненность Сонхва побуждало младшего лезть на стены. Кажется, они просто не подходили друг другу или не могли справиться с тем, что были не идеальными, но каждый скандал заворачивал гайки: обещая друг другу решить все проблемы, они только закапывались сильней. Возможно, им стоило взять перерыв и переболеть несколько недель, поработать с собой без лишних глаз и вернуться в совместную жизнь более свежими, но почему-то никому не пришло в голову. Они пришли к выводу, что им точно не станет лучше. Сан заикнулся первым, а у Сонхва не нашлось аргументов, чтобы не согласиться. Да, потом причины нашлись — нашлось больше сотни, но Сан отрезал на раз, сказав, что все будет хуже, если они сойдутся сейчас. А дальше все пошло вкось и не на тот лад. Сонхва скучал до дурки, по новой начал курить, работал столько, сколько позволяла усталость, чтобы меньше находиться дома, где теперь никто не наводил беспорядок. Он честно не знает, как переживал этот промежуток Сан, но не решился спрашивать ни в одну из встреч. Это было их больной темой. Об этом не стоило говорить — ни тогда, никогда. Да им вообще не стоило расставаться, но есть ли сейчас в этих мыслях хотя бы какой-то смысл? Почему-то казалось, что нет.***
— Я думал, ты бросил, — Сонхва вздрагивает и оборачивается. Он даже не услышал, как Сан вышел за ним — вслед. — Начал полгода назад, — прозрачно произносит блондин, — Нужно было отвлечься, и не остаться безработным. Они молчат. Сан всегда ругал его за сигареты, потому что, по его мнению, у Сонхва был красивый глубокий голос, который кощунственно было портить курением, но после исчезновения Сана в отсутствии сигарет пропал смысл, пропал вместе с ним. — Значит, уезжаешь? — спустя несколько затяжек Сонхва спрашивает, не смотря на Него — будучи не в силах смотреть. — В родной город, — Сан кивает, чувствуя себя настолько ужасно, что впервые от вида бывшего хочется плакать. Потому что ему было не многим лучше, потому что он сотню раз думал о том, чтобы вернуться, но потом вспоминал о причинах. Их характеры были слишком разрозненными — они слишком разные. Их не спасет даже любовь. Это как физиологическая несовместимость, только какая-то другая, но не менее проблемная. — Как дела? — от внезапного вопроса Сан вздрагивает и удивленно переводит взгляд на блондина, — Не удивляйся, я не видел тебя несколько месяцев. — Не смог прижиться здесь — слишком высокие цены и тяжелая работа для такого как я, — младший улыбается немного сбито, а Паку вновь хочется взять его к себе на содержание и оставить хотя бы так. — Ты на совсем? — затушивая сигарету, Сонхва все же оборачивается к Сану и смотрит, такими глазами, каких Сан не видел никогда. — Я не знаю, — нервно качает головой и поджимает губы — волнуется. — Это — последний раз? — Пак держится хорошо, но на дне зрачков блестит тоской и сожалением. Сан знает, по кому он тоскует. — Хва, пожалуйста, — он прикусывает губу, в очередной раз нарушая чужой запрет на прозвища и вообще что угодно, — Не заставляй меня страдать. — И это говоришь мне ты, Чхве Сан? — Сонхва улыбается, склоняя голову вбок и запихивая руки в карманы. Это и правда смешно. И его защита в виде улыбок и лёгкого вкрадчивого голоса тоже смешная, — Надеюсь, ты будешь счастлив, где и с кем бы ты ни был, — Сан не успевает ни сказать, ни спросить — ему в грудь ударяется ладонь, за которую он машинально схватывается, ощущая тепло лишь секунду — оно тут же тает — в пальцах он слышит только хруст денег, — За мой и за твой кофе, — когда он поднимает глаза с собственной ладони, он почти готов сдаться внезапному порыву прошлого, но снова не успевает (и когда Сонхва успел стать таким участливым и активным?). — Не переживай, Сан-а, — Хва улыбается, ловко скрывая всю ту бездну, которая большими кусками жрет его изнутри, — Я в порядке, — врет прямо в глаза, не собираясь думать о том, выглядит ли это правдоподобно, — Если вернешься и захочешь увидеться, твой номер у меня есть. Сан остается один на углу кофейни, где они любили сидеть, по меньшей, полгода назад. Остается с такой дырой внутри, что скребут и воют кошки. Почему эти полгода все было хотя бы немного нормально, а сейчас он чувствует себя так, будто все потерял? Почему именно сейчас Пак Сонхва стал таким нужным? Почему он уезжает из города? Потому что не прижился в нем? Или не смог прижиться тут без Него? Сан не был уверен ни в чем — он просто взял билет и собрал чемодан, выехав из съемной квартирки в спальном районе. Он бежал от себя и к себе — он не верил, что справится с этим в одиночку, и все было так запутано. Это было о том, как люди совершают ошибки и ставят в цену себя. Казалось бы, Чхве все понимал, но поступал так что терял понимание. Ему нужно было сбежать, нужно было сказать себе «остановись», и он бежал — бежал, чтобы все понять и, возможно, вернуться. Все было так сложно. Так сложно. Сложно. Потому что он любит игры, но жизнь — не игра. "hey girl hey girl I heard you’re leaving town hey girl hey girl it might not matter now hihowyoudoin I heard you seem to be happy now hi how you doin don’t worry bout me cause I’m doing fine"