***
Но он оставляет каждый и каждый раз: он прощает все за каждую новую страницу ужасного хрустящего переплёта, отвратительного лаконичного оформления, но невозможных контрастов эмоций, которые, как ему всегда казалось, не конёк Пак Сонхва. Перелистывая очередную страницу, Сан шумно втягивает носом, сосредоточен но бегая глазами по строчкам. Это была книга про них. С другими именами и другим фокусом. Вздыхая, Сан чувствует, как исходит дрожью. Это не было книгой про них. Книга была про него. Про такого, каким его видел Сонхва. С заметным концом. С моралью о том, что некоторые вещи нельзя рубить с плеча, ведь можно пожалеть навсегда, и это не переболит, как расчесанная точка ветрянки. Ветрянка оставляет уродливые шрамы. Чхве Сана поглощали воспоминания. Всё, что было когда-то близко, но несоизмеримо далеко теперь. Все чувства и сомнения. Вся боль и сладость. И теперь все это неслось на него со скоростью поезда. Больше не интересовало, как скоро придёт его друг. Больше не хотелось тусовки, чтобы забыться. Больше не было стимула искать новые встречи. Он вдруг понял, что все это время ужасно скучал. Сердце провалилось в пятки и замерло перед тем, как забиться на бешеных оборотах. Перед глазами понеслись чужие улыбки, взгляды, руки, маленькая кухня, наглаженные простыни, сгоревшие завтраки, пустая пепельница, тихо шумящий ноутбук в стороне. Ласковое солнце теперь только жалило нежную кожу через окно: Чхве Сан захотел спрятаться. Все внутри отдалось тупой болью утраты. И пусть он любил придумывать себе проблемы — сейчас был совсем не тот случай. Сейчас, спустя несколько лет, он пожалел о своей напыщенной глупости. Настолько, что стало трудно дышать. Настолько, что руки сами потянулись к телефону в импульсивном, но единственно верном порыве. «... вызываемый абонент недоступен… » Настолько, что слезы покатились по его смуглым щекам.***
Сонхва сидел за столиком, и это было просто немыслимо. Врем летето так быстро, вокруг разбивались созвездия, падали кометы, дома складывались, как карточные домики, и все кружилось так быстро. Сонхва сидел за столиком, а сердце билось так быстро, что ломало все своды ребер и приводило тело в полнейший хаос, норовя убить того, кого должно было ограждать от таинственного пугающего слова «смерть». Сонхва сидел за столиком, и возмутительно просто пил кофе в тот самый момент, когда от его неосторожного взгляда в сторону зависела чья-то жизнь. Сонхва сидел за столиком, а Сан так и стоял, приклеившись к стеклу с другой стороны. Усмиряя свое пылкое сердце. Удерживая выступающие слезы. Ощущая груз многолетней вины. Чувствуя, что уже ничего не спасти. Знающий, что это и есть его многозначительное «Туда без обратно», которое он давно уже упустил, не спросив конечного адреса. Эта была его драма, его глупость, его счастье, его ошибка и теперь, снова, его большая мечта. Пак Сонхва с пачкой сигарет на кофейном столике. С, наверняка, сладким латте. С лицом, не приобретшим популярность. С еще более светлыми пепельными волосами. В футболке с чем-то исключительно ретровским и, конечно, в кожаной куртке, судя по фурнитуре, все той же. Судя по взгляду, все то же. Внутри себя несчастный Чхве Сан умолял обернуться. Ну же, давай, посмотри в сторону, за окно. Но Сонхва не смотрел. Будто маленький провинившийся Сан, его Сан-и перестал существовать, пропав со всех радаров, хотя… так ведь оно и было. И все это складывалось так, что хуже уж точно некуда.***
(DPR IAN — Nerves) — Вот! — на стол Пак Сонхва буквально обрушилась его собственная измятая книжка. В нос ударил запах чего-то свежего, и быстрее, чем он успел спросить, что стряслось и кто так нагло врывается в его пространство, в глаза бросился не кто-то, будь он хоть Богом. Чхве Сан. — С-с… — Мне нужен автограф, — бесцеремонного перебив блондина, бескомпромиссно потребовал Сан, стараясь скрыть волнение за голосом, полным претензии, — И написанная тобой ремарка под звездочкой, что воспоминаниям нельзя посвящать книги — они могут стать реальностью. И едва он закончил, как Сонхва, подскочив со стула, буквально налетел на него, обнимая так сильно, что стало больно дышать. — Только ты можешь так ужасно обращаться с книгами, — шепот касается шеи, и, не выдерживая, Сан выдыхает с таким напряжением, будто мгновение назад решалась его жизнь, не в силах поднять рук для ответного объятия, — Что с тобой? — от этого голоса хочется сдохнуть, и он непременно сделал бы это, если бы не молниеносно поразившее его волнительное счастье, — Ты весь дрожишь. — Помолчи хоть немного, — качая головой, Сан едва собирается с силами, краем глаза замечая, что от импульсивного подъема Сонхва кофе разлилось по столу, накрыв собой несчастную книгу, истрепанную его невротическими длинными пальцами, — Иначе я не смогу тебя поцеловать. Подумать только. Как в самых бульварных романах. Как в самых ужасных книжках. Как в незатейливой желтушной прозе. Сан целует Сонхва посреди некогда их любимого кафе. Капучино въедается в белые страницы с отпечатанными буквами «Таймс Нью Роман, 12». Сердце уходит в пятки, когда высокие скулы брюнета начинают подсвечивать влажные дорожки упавших слез. Когда его губы становятся ярко-красными. Когда он без лишних ужимок от адреналина и страха, забыв о любых правилам хорошего и плохого тона, просит у Сонхва ключи. Когда книга со своим посвящением вдруг теряет всю свою актуальность, потому что они долго разговаривают и выпивают все кофе в заведении, и Сан признается, что пожалел и побоялся исправить, что времени прошло так много, что «слишком», но он все же рискнул, а у Сонхва просто оказался выключен телефон, и ноги сами его понесли… Когда все встает на свои места в момент, не созданный для окончания добрых сказок. Но получается так, как и в книге не напишут, зато обязательно начиркают в нерейтинговой предсказуемой бульварной литературе. Чуть позже, ранним рассветным утром, стараясь не тревожить спящего брюнета, Сонхва зачеркивает в посвящении строчку «Воспоминанию», и пишет убористым черно-гелевым почерком: «Воспоминаниям нельзя посвящать книги — они могут стать реальностью», — в своем личном экземпляре напечатанной книги о том, кто такой радостный, солнечный, громкий, живущий на всю катушку, невозможный, неисправимый, незабываемый Чхве Сан.