Нас двое

Ах, эта братская, братская, братская, братская любовь. Живет во мне, сожжет меня дотла.

У Игоря в жизни была проблема. Проблема была кудрявая, в свои десять уже доставала ему до плеча и больше всего на свете любила свой телефон и мотать людям нервы. Проблема называлась «Максим». Еще она называлась «брат», но Игорь упорно настаивал на том, что она называется «небраттымне», чем расстраивал маму и смешил отца. Еще он настаивал на том, чтобы «небраттымне» убирал за собой. «Небраттымне» к своим десяти годам все еще не выучил слово «уборка», так как представления об этом понятии не имел. Будем честны, он просто не хотел иметь представления об этом понятии и очень бесил этим Игоря. Игорь не выносил хаоса в своей комнате — его слишком много было внутри. Но «небраттымне» сам был хаос и множил его вокруг. Он разбрасывал одежду, никогда не клал на место то, что взял, и складировал у кровати посуду, печенье и фантики. Когда Игорь возвращался со школы и видел всю эту красоту (ему было шестнадцать, так что приходил он позже), в его глазах загорались красные лампочки. Лампочки предупреждали, что Максу пизда, но Макс сидел на кровати в наушниках, пялился в телефон и над чем-то ржал. «Смешно тебе, гнида, — думал Игорь, преисполнившись братской любви. — Ну, сейчас ты у меня попляшешь». Затем, медленно выдохнув, он подходил к кудрявому чудовищу, которое по какой-то злой иронии звалось его братом, и громко ронял на пол рюкзак, привлекая внимание. Макс испуганно дергался и снимал наушники. Игорь сжимал кулаки, сдерживая бешенство. — Это что? — спрашивал, указывая на развал. — Я уберу, только досмотрю ролик. Семь минут осталось, — отвечал Макс. «Врешь, — зло думал Игорь. — Все ты врешь, зараза». Он был прав, и они оба знали об этом, но Макс продолжал строить из себя хорошего мальчика, вызывая в Игоре желание убивать. И все же Игорь усилием воли заставлял себя цедить «ладно», и отходить. Когда его тень переставала нависать над Максом, тот сразу же забывал о данном обещании. Ему было заебись в виртуальном мире и болт положить на все остальное. Игорь переодевался и шел на кухню ставить чайник. Сверлил глазами дырки в часах. Ровно через семь минут возвращался в комнату и тяжело смотрел на чудовище. Чудовище уссыкалось со своего Воблера и даже не думало приступать к расчистке авгиевых конюшен. Игорь начинал закипать, как семью минутами назад закипал чайник. Стучал по дверному косяку. Макс не слышал. Ролики про компьютерные игры были ебать какие смешные. Игорь хрустел пальцами. Очень хотелось облить Макса горячим чаем, но Игорь себя знал, поэтому благоразумно оставлял чашку на кухне. Тень нависала над Максом — длинная и мрачная. — Еще четыре минуты, — говорил Макс. — Семь минут назад ты говорил, что осталось семь минут. — Ну Игорь, тут правда чуть-чуть осталось, — ныл Макс. — Надо же. Прямо как моего терпения. — Я все уберу. «Пиздабол», — думал Игорь и возвращался на кухню. Прихлебывал чай, обжигая язык. Смотрел на часы. Бесился. Через семь минут возвращался в комнату. Ролики все еще были ебать какие смешные. В комнате все еще был развал. Игорь в два широченных шага оказывался возле Макса, чтобы отобрать телефон, однако, удивительный феномен: когда дело касалось сенсорного прямоугольничка, Макс вдруг становился очень вертлявым, шустрым и все слышащим. Отобрать прямоугольничек не получалось. Игорь зверел. Схема повторялась ежедневно, как в аду. Еще Макс не любил мыть посуду. Игорь тоже не любил мыть посуду и вполне мог понять его. Но почему после того, как он перемоет гору посуды, вытрет стол и аккуратно развесит полотенца, на кухне обязательно нарисуется кудрявая ублюдина и за десять минут сведет его усилия на нет, понять Игорь не мог. Не мог понять, почему «небраттымне» не может помыть за собой одну сраную тарелку и одну сраную вилку. Этот факт бесил Игоря даже больше, чем ежедневно устраиваемый развал в комнате. Еще сильнее бесило, что на каждое напоминание Макс раздраженно вздыхал, закатывал глаза и бросал «уберу я, не надо мне напоминать». Но никогда, блять, не убирал, если ему не напомнили. Игорь мысленно крыл его матом, потому что вслух мама запрещала, и пытался ровно дышать. В конце концов, папа устал после работы и не обязан слушать их ругань, Тишке нельзя учить плохие слова, а у мамы разболится голова, и Игорь снова будет чувствовать себя виноватым. Но если они с Максом были дома одни, можно было не сдерживаться. Игорь этих моментов ждал, как иудеи манны небесной. Игорь был очень злой — на весь мир, но в первую очередь на Макса. — Помой тарелку, — говорил он голосом Фредди Крюгера. — Прямо сейчас. Или я включу горячую воду. Суну твою тупую кудрявую башку в раковину. И помою тебя. Понял? Макс закатывал глаза и тяжело вздыхал. Игорь сжимал кулаки, чтобы не сжать пальцы на его горле. Макс мыл тарелку и с презрительным «доволен?» возвращался к своему обожаемому телефону. Игорь смотрел на оставленную на столе вилку и чувствовал, что еще чуть-чуть и закосплеит Везувий в семьдесят девятом. В глазах мигали лампочки. Как дышать, Игорь благополучно забыл. — Почему. Ты. Не. Помыл. Вилку? — мрачным шепотом спросил он у Макса. — Ты просил помыть тарелку, — ответил он, не отлипая от телефона. — Про вилку уговора не было. Терпение Игоря лопнуло с громким треском. Он схватил Макса за волосы и поволок на кухню. Макс вырывался, кричал и пытался расцарапать брату лицо, будто был огромным котом. Игорь, как и обещал, сунул Макса башкой в раковину и включил воду. Макс заголосил громче прежнего. — Ну что, сука, смешно тебе?! — рыкнул Игорь. — Холодненькая идет, да? Включить горячую? Включить?! — Нет! Игорь включил. Перед глазами стояла пелена, в крови бурлило бешенство. Вода теплела, Макс трепыхался. Когда стала горячей, Игорь выдернул его из-под струи и закрыл кран. Макс шлепнулся на пол, кашляя, дрожа и таращась испуганно. Игорь чувствовал одновременно ужас и удовлетворение. — Я маме все расскажу! — крикнул Макс и убежал рыдать в комнату. — Не сомневаюсь, — буркнул Игорь. Намочил полотенце, вытер со стола. Помыл злосчастную вилку. Потом сунул голову под струю воды. Горячая шла. * Все знают: утро начинается с истерики. Макс был из тех уебанов, что оставляют все дела на потом, а когда в жопу клюет петух, начинают сокрушаться. Мол, как же так, никогда такого не было, и вот опять я все проебал. Когда Макс все проебывал, он начинал ебать мозги окружающим. Батя уходил на работу в шесть утра, успевая смыться до припадка, так что билеты на концерт одного дерьмового актера доставались Игорю с матерью. Уроки, на которые Макс положил болт вчера вечером, утром почему-то оказались не сделаны. Как же так, как же так. Игорь с садистским удовольствием разбудил Макса в пять, но тот проныл, чтобы от него отстали, и заснул мертвым сном до восьми. Уроки начинались в девять. Игорь уже час как был собран и со злой веселостью наблюдал за раскрасневшимся подвывающим Максом, который «ничего не УСПЕВА-А-А-А-А-ЕТ». Маму, конечно, было жалко. Женщина она была спокойная, и повышать голос было ей не свойственно, но Макс кого угодно мог довести до цугундера своими истериками, так что уже несколько лет по утрам она кричала. Потом у нее болела голова, и за это Игорь с каждым днем ненавидел Макса все больше. Любая семья — оркестр. Макс своей хаотичной энергией превращал их музыку в какофонию. Но вместо того, чтобы отвести его за гаражи и отпинать как следует, Игорь каждое утро вел его в школу, потому что об этом просила мать, а ей отказать он не мог. В школе Макс, почему-то, брал себя в руки и изображал хорошего мальчика. Игоря от этого хамелеонничества потряхивало, так что он старался с братом ни коим образом не пересекаться на переменах. Еще не хватало на глазах у всех его отмудохать и попасть к директору. Но порой Макс находил его сам. Черт знает, зачем. Игорь отводил взгляд от лестниц, чтобы не искушаться. Макса очень хотелось столкнуть и смотреть, как он будет угловато катиться, пока не замрет у нижней ступеньки с вывернутой неестественно шеей. Посмотреть на это Игорю было любопытно уже четыре года. Кто б знал, каких усилий ему стоило сдерживаться. Вся сила, в общем-то, на сдерживание злобы и уходила, поэтому Игорь чувствовал себя отвратительно слабым и сердился от этого еще сильнее. Сердился, потому что был вынужден жить с человеком, которому достаточно просто дышать, чтобы вызывать в Игоре ненависть. Сердился, потому что этот человек занимал все его личное пространство и звался братом. Сердился, потому что мать все Максу прощала, каким бы гондоном он не был и сколько бы крови её не выхлебал. Макс был тот еще энергетический вампир. Они все это знали, но сделать было ничего нельзя. Игорь, конечно, периодически предлагал его закопать где-нибудь или сдать в детдом, но все, что оставалось по итогу — терпеть и смеяться. Поэтому, когда Макс умудрялся довести до нервного тика даже их флегматичного батю, тот спрашивал у матери, из той ли дырки у нее вылез Максимка, и все смеялись, запивая истерику коньяком, а Макс обижался и уходил ныть в комнату. Жертву он всегда строил из себя мастерски. Тиша, к счастью, был не такой. Тиша был спокойный, цельный и похожий на отца. Космос, а не хаос. Игорь любил его жадно, почти до боли, и от переполняющей к мелкому нежности у него рвалось сердце. Игорь оставлял её губами на улыбчивых Тишиных щеках, таскал брата на руках и дышал его мягким кудрявым затылком, который почему-то пах белыми грибами. Тиша удивительно походил на Игоря, и в этом тоже было что-то космическое, потому что предпосылок для этого не было никаких. Тиша пошел в отца, а отцы у них были разные. Но, пожалуй, эта была их с мамой маленькая заслуженная победа. Игорь звал Тишу запоздавшим на четырнадцать лет близнецом и считал его исключительно своим. Тиша же любил их всех, а Макса какой-то особенной всепрощающей любовью, и от этого Игорь злился неимоверно, но оставалось только сцеживать яд. Макс, несмотря на всю свою истеричную ублюдочность нездорового ребенка, от всех расстройств отходил быстро. Напряжение спадало, оркестр начинал играть слажено, и только Игорь тлел, выдыхая гарь, как дракон, и процарапывал ручками листы, делая домашку. Делать вид, что ничего не было, он не мог, и злоба копилась в нем, как гной в незалеченной ране. Макс спал, а Игорь смотрел на него. И думал.