Не те, что прежде
15 июня 2022 г. в 01:48
Китти составляла заклинания из отдельно разложенных слов. Такой увлекательный пазл предложил Бартимеус, и Китти в который раз отметила для себя, насколько хороший он учитель. С той ночи, когда Бартимеус внезапно пришёл, чтобы поговорить практически по душам, прошло что-то около трёх недель. Тот разговор и эти три недели…
Китти подвисла над двумя картонными карточками. Выбрала глагол, положила четвёртым в предложении. Слух уловил лёгкое движение. Сидящий на противоположном конце стола в облике кота Бартимеус нервно дёрнул кончиком рыжего хвоста. Она подняла глаза.
— Что? Где ошибка?
— Это комбинированное заклинание. Ты должна перейти на коптский. — Китти, мысленно чертыхнувшись, закусила костяшку пальца. — С чего я вообще тебе подсказываю. Это же твои очки. — И сощурил янтарный глаз. — Лучше начни с начала.
Карточки зашуршали, смешиваясь.
— О чём ты хочешь поговорить? Это не ждёт до утра, никак? — Китти приподнялась на локтях. Ей хотелось уснуть опять. Натаниэль не рассказал что-то важное, что-то, что было Китти крайне необходимо.
— Ты ведь уже проснулась. — Бартимеус казался каким-то слегка растерянным. Китти привыкла видеть его уверенную, собранную деловитость, и от этой гармонирующей с обликом беззащитности внезапно совсем растерялась.
— Что-то случилось?
— Случилось. Да. — Он смотрел на свои ладони. — Это не ты, а… я не подхожу для того, что мы должны сделать. Тебе понадобится энергия посоха. Без моей поддержки тебе это не по силам. А мы… не одна команда. Я не умею работать в команде. Ни с кем.
— А он? — Китти с трудом прикусила язык, в последний момент сказала нейтральное «он», не «Нат».
— Он… — Бартимеус откликнулся эхом. — Он — это другое. — И замолчал.
В тишине Китти спустила ноги с постели и встала, придерживая одеяло на груди. Одеяло тащилось тяжестью позади.
— Пойдём на кухню, Бартимеус. Мне, кажется, нужен горячий чай.
— Вот теперь верно. — Китти не без гордости поставила на лежащем тут же клочке бумаги ещё одну галочку. Рыжий пустынный кот не по-кошачьи кивнул, дёрнул острым ухом. На кончиках его ушей топорщились забавные, мягкие на вид кисточки. Каждый раз, когда Бартимеус принимал этот облик, Китти по-детски кисточки хотелось потрогать.
— Осталось ещё два. Что мне выбрать в этот раз — правду или действие?
— Сначала получи эти два. Действием. — И, вздёрнув хвост, он широким прыжком переместился на подоконник. — Лыжи? Пробежка?
Китти тоскливо взвыла.
Одной чашки чая на этот разговор оказалось конечно же недостаточно.
— Значит, я лезу из шкуры вон, чтобы сделать невозможное, а ты опускаешь руки просто потому, что «не можешь работать в команде», — Китти произнесла спокойно, держа горячую чашку в ладонях перед собой. Это не было обвинением, упрёком не было. Было сухой констатацией. Бартимеус покачал головой. Но промолчал. — Мы оба делаем это в память о, — замялась, споткнулась на букве «Н», — нём. Мы должны это закончить. Я хочу это закончить.
Кивок.
— Ты от меня до сих пор шарахаешься. И хочешь сказать, что запросто в себя впустишь?
— Не «запросто». Но… у меня есть выбор?
— Отказаться?
— Нет уж… уволь. Я уже начала. Бросать не намерена.
— Хорошо. — Он подтянул колени к подбородку. Всё, что виднелось над столом — колени, лицо да руки. Тонкие, смуглые руки. Китти вдыхала ароматный пар — мята, лимон, жасмин.
— Расскажи мне о нём, — попросила вдруг. — Не о Разрыве. О Джоне.
Он покачал головой, но потом кивнул.
— Засранец Мендрейк. Жил-жил, бесил-бесил… а потом умер.
— А между?
— Между… — Пауза. Чёрные глаза туманятся искрами. — Не хочу.
— Я заканчиваю его дело, живу в его доме, читаю его книги. Но толком его не знаю. — Китти кривила душой. Слегка. Считались ли ночные разговоры с Натаниэлем достаточными, чтобы и вправду знать? — Те дни, в Лондоне… их было слишком мало. — Мальчишеское лицо напротив застыло маской. Китти сделала глоток. Короткий, резкий, призванный быть маскировкой судорожному вздоху. — То, как вы работали вместе. Даже не как команда, а как одно целое. С самого начала. У нас, — чтобы не расплескать чай трясущимися руками, поставила чашку на стол, закончила: — так не выйдет.
— Не выйдет, — ответил эхом, хоть Китти не спрашивала, а утверждала. — Он был один такой, единственный.
— Я знаю.
Руки мальчика опали. Он стал похож на тряпичную куклу, брошенную на стул беспечным ребёнком в спешке.
— Не знаешь. Нет. — Боль. Впервые за долгое время, боль. Смешавшись с собственной болью Китти, боль Бартимеуса схватила её за горло. — Эта его дурость — закрыть Разрыв только потому, что умирают люди и потому, что каждый день без чего-то грандиозного прожит напрасно, этот его сумасшедший альтруизм в Лондоне. Этот его героизм, прущий, как на дрожжах. Зачем надо было вас спасать, их тут всех пытаться спасти? Меня было спасать зачем? Если я его не спас. Если мне секунды не хватило.
Китти хотелось плакать, хотелось его утешить, хотелось обнять и прижать к себе. Было ли это потому, что выглядел ребёнком сейчас? Китти впервые подумала, как сильно изменилась за это время, как далеко ушла от той разбитой, но не сломленной девочки, которая когда-то сидела с ним в заброшенной библиотеке.
— Я не могу с тобой работать, убеждаю себя, что смогу, а не могу никак. Подпустить. К тому, что внутри. — Видел ли Бартимеус Китти? Помнил ли, что слушает, сидя напротив и обнимая себя за плечи? Вина разрывала на части необходимостью молчать. Китти могла поговорить с Натаниэлем, могла увидеть его, пусть только во сне теперь. Как ей хотелось сказать Бартимеусу. Как хотелось. Китти молчала. И слушала.
— Не понимаю, зачем ты со мной рванула. Зачем тебе беда другого государства, другого конца мира, чужих людей?
— Может потому, что не ты один его любил, а ему это было важно?
— Да не любил я никого!
— Ну да… не любил. Конечно. Именно поэтому тебе так хреново, — сказала с сарказмом. Едко. — Почему-то я могу это признать. Что влюбилась, как идиотка. Если бы я могла об этом говорить. Я бы говорила. А ты… молчишь. Наверное это стыдно для такого, как ты? Позорно?
— Лучше молчи. — Чёрные глаза полыхнули.
— А то что?
Тишина. Хруст столешницы под хрупкими на вид пальцами тысячи лет, как умершего мальчишки.
— Его звали Натаниэль. Не Джон, — проронил мальчишка глухо. Слова рухнули в тишину монетой в пустой колодец. Китти кивнула. Это было важно — то, что он сказал. — Это стыдно. Для нас. Любить своего хозяина. Но я. Его. Любил. — Это было доверием и даже капитуляцией.
Последние слова Бартимеус произнёс сквозь зубы. Голосом ребёнка, в котором гремели гулкие камнепады. А потом он сжался, исчез, заклубился тьмой. Китти медленно подняла чашку. Половину остывшего чая расплескала на стол, на себя и на пол, часть всё же сумела выпить, стуча о стекло зубами. Закрыла глаза.
В молчании и слепоте её сомкнутых век тёплые, иллюзорно человеческие ладони отняли опустевшую чашку. Китти услышала, как полилась вода, ощутила горячий пар совсем рядом. И запах ощутила — мята, лимон, жасмин.
— У нас гораздо больше общего, чем нам кажется, — проговорила наконец Китти осипшим голосом. Мертвенно спокойный, мальчишка египтянин сидел напротив. — Как мне придётся учиться магии, так же и тебе, — надавила, — придётся учиться работать со мной в команде. Для меня это тоже сложно. Но у нас есть цель. Общая. И общие причины. Я уже сделала первый шаг, я дала тебе свободу. Ты поделился со мной его именем, личным для тебя. Это — вполне, начало.
Кивок в тишине.
— С каких пор ты стала такой рассудительной, мисс, — сделал короткую паузу, — Китти Джонс?
Китти промолчала. В чашке плавали кусочек лимона и одинокий листочек мяты.
— Когда в следующий раз ты шарахнешься от меня, я тебе напомню. Об этих твоих словах. — Он казался абсолютно спокойным. Таким же, как всегда. Будто и не было этой вспышки.
— Напоминай, — кивнула Китти. И широко зевнула. Это была середина ночи. Китти просто безумно хотелось спать. Какое-то время Бартимеус в отрешении смотрел куда-то мимо Китти. Потом, поднявшись, принялся бесцельно возиться с предметами на кухне — переставляя, вращая в руках.
— В него невозможно было не влюбиться. — Сказал, показалось, не Китти, а упаковке печенья, которую созерцал сейчас. В отличии от Китти, упаковка была слушателем бесстрастным.
— Никак нельзя было отказать в этом его дурацком желании — стать героем, сделать что-то важное. Я был уверен, что для него одного это невозможно. Даже для нас двоих — невозможно. А он вцепился, как собака в кость. И вот теперь мы пытаемся закончить это невозможное. И для нас с тобой это невозможное становится ещё более невозможным.
— Если мы этого не сделаем, что случится?
— Глобально? — Он лишь на мгновение обернулся к Китти, но тут же вернулся к предметам в своих руках. — Да бес его знает. Возможно рано или поздно он схлопнется сам. Ну… в идеальном мире так бы во всяком случае могло произойти. Но скорее всего будет расширяться до какого-то определённого момента, начиная с которого, потери для Иного места перестанут быть незаметными и начнут быть критическими. А землю, какую-то её огромную часть, это уничтожит. Но ни я, ни ты этого уже не застанем. Тем более, ты. А если смотреть не глобально, — он взял со стола сахарницу, открыл, заглянул внутрь, — я не выполню обещание, которое ему дал. Вот и всё.
Боли во втором, не глобальном, Китти ощутила намного больше.
— Они ведь сами работают над этим. Почему не справляются? Может, глупый вопрос.
— У них с магией хуже, чем везде, где ты привыкла. Понимаешь ли… — он опёрся о столешницу ладонями позади себя и наконец посмотрел на Китти по-настоящему. — Количество магии во времени ив мире неравномерно. Ну… как бы тебе сказать. Бывали тысячелетия или столетия расцвета, бывал полный магический упадок, когда люди не тревожили нас минимум пару веков.
Британская империя, а именно Гледстоун, выбрал путь агрессивной магической политики. Ну, ты и сама знаешь. И всем стало дурно. А есть страны, в которых магии практически нет. Живут себе тихо, мирно, ни с кем не воюют, никому существование своими притязаниями не поганят. Вот малороссийский союз давным-давно выбрал нечто среднее. Они отказались от старых знаний и начали изобретение своих собственных подходов.
— Каких?
— Хм… — он призадумался. — Ну… я знаю погано. Знаю, что сочетали магию и прогресс, что волшебства тут было как бы и много, а как бы и… скажем… встретить фолиотов на конвейерах, или ещё в какой промышленности ты бы могла. А вот какого-нибудь беса с письмом — это уже маловероятно. Короче, они активно развивались, но так и остались недоразвитыми. А, когда у них шарахнуло, вообще отгородились железным занавесом. Насколько мы поняли, им не хватает знаний.
— Почему мы не можем просто дать им эти знания? Как-то объясниться? Мы тут прячемся, как мыши. Помощь предложить не проще?
— Не проще. — Мальчик вернулся к своему стулу, но садиться не стал — поставил колено. — Во-первых — у них беда с языками и, насколько я понял, эта беда вполне себе нарочно была устроена, во-вторых — ко всему западному, а уж тем более — связанному с магией, они настроены максимально враждебно. Когда мы сюда переезжали… — Он закатил глаза… — Надо было Ната за немого выдавать, а не вот это вот всё. Тут… сложно. Они так оберегают свои секреты или… что там они оберегают. Как страус над яйцом трясутся, ей богу. И по фиг, что оно им боком выходит.
— А если они боятся, что западные волшебники могут сделать хуже?
Чай почти остыл. Китти потянулась к чайнику, чтобы добавить в чашку кипятка. Бартимеус кивнул:
— Возможно. Не знаю. Но, африт меня дери, если так, я их понимаю. От этих волшебников добра не жди.
Китти хихикнула.
— Значит будем навязывать добро. Рисковать жизнями — и навязывать.
Мальчик улыбнулся. И подмигнул.
— Мне нравится. Сделаем добро — и убежим. А они пусть думают, кто же это такой молодец.
— Анонимный Бартимеус… да ладно. Ты не сможешь. Если сбежишь, никто не сложит оды в твою честь. И никаких восхвалений.
— М-да… Это проблема. — Китти впервые за долгое время ощутила лёгкость. Откуда она взялась? — Придумал! — Бартимеус наконец плюхнулся на стул. — Мне компенсируешь ты. Будешь слагать оды. Как у тебя с поэтическими талантами, Китти Джонс?
Китти фыркнула в чашку. И промолчала. Ей всё ещё казалось странным и невозможным всё то, что, сидя на этой кухне, она обсуждала с джинном. Где Китти, а где посох Гледстоуна? Китти могла представить Натаниэля тем самым героем, который и вправду способен прийти, совершить невозможное в одиночку — и убежать. Сама же Китти была способна разве что на последнее.
Китти представила Натаниэля — такого, каким видела его прежде, такого, каким встречала теперь, во сне. Пока Китти может встречать Натаниэля во сне, к цели она идёт точно не в одиночку. Она искоса посмотрела на Бартимеуса. Как себя чувствует он? Что у него внутри сейчас? Стало ли легче после этого странного, скакавшего по волнам разговора?
— Смотри-ка… Почти рассвет, — Было застывший, Бартимеус вдруг ожил. — Если продержишься ещё немного, наконец посмотришь с балкона, как это красиво.
Китти продержалась. Вытащила с собой чашку и одеяло. Сменивший облик, Бартимеус уселся котом на заснеженные перила. Какое-то время они наблюдали в молчании. Тёмно-красное, по-зимнему позднее, солнце с ленивой торжественностью рождалось в неясном и хрупком свете.
— Чем выше, тем красивее, — проронил кот тихо. Китти придерживала одеяло у горла одной рукой.
— Это и так красиво. — Дурацкая улыбка растягивала губы сама собой. — Холодно так, но уходить не хочется.
Кот неторопливо повёл хвостом.
— Если захочешь, следующий рассвет покажу тебе с неба.
Китти вдруг поняла: это безумно важно. Именно то, что предложил, что предложил сейчас. Это было следствием их долгого разговора, следствием договора, который она озвучила за двоих. А ещё ей хотелось, по-детски хотелось. Кивнула:
— Да. Да… захочу. — Солнце ползло всё выше. Кот провожал его, сощурившись. А потом, гордо вздёрнув хвост, заявил:
— Вот, что я придумал, Китти Джонс…
Он придумал новую систему пряника без кнута.
Теперь Китти не просто достигала успехов в магии и тренировках. За каждую новую задачу она получала очко. Каждые десять могла потратить на одно желание — действие или правду. Впрочем, со вторым Бартимеус всегда выкручивался. Но было вполне забавно.
Он всегда придумывал нечто невероятное. Если это было действие, вытаскивал Китти на прогулку, где обязательно показывал что-то новое — архитектуру, людей, традиции; если правда — делился иногда захватывающими, иногда — смешными историями далёкой древности.
Сначала отнёсшаяся к предложенной системе со здоровым, взрослым скептицизмом, уже спустя три дня Китти внезапно поняла, насколько сильнее это её мотивирует. Поняла она и ещё кое-что — гораздо более важное, гораздо более значимое — долгий ночной разговор не прошёл напрасно. Они постепенно сближались. Медленно, но верно они превращались в соратников и товарищей. Кем могли стать потом?
— Ладно… — Китти упёрла руки в бока, сощурилась на нагло развалившегося на подоконнике джинна, — пусть будет пробежка.
— С препятствиями?
Китти зарычала. Мышцы горели после вчерашних нагрузок, но она понимала необходимость развивать тело, с каждым днём становясь быстрее, сильнее и, как следствие, гораздо могущественнее.
Те годы, что Китти была членом сопротивления, она считала свою физическую форму вполне хорошей, а боевые навыки, если их можно было назвать таковыми, достаточными для выполняемых ею тогда задач. Китти владела кулаками, ножом, могла похвастаться быстротой ног и реакции, физической выносливостью и меткостью. Бартимеус разбил иллюзии в пух и прах.
Месяцы голода, лишений и тягот, которые были после, свели на «нет» все умения и навыки тело. Но, вопреки боли в мышцах, тело вспоминало даже быстрее разума.
Китти быстро переоделась, спрятала волосы под шапку, скептически покосилась на лишь набирающий силу за окнами снегопад.
— Ты — пингвин.
— Чего?
— Толстенький, неуклюжий, переваливающийся с лапки на лапку пингвин.
И, демонстрируя, Бартимеус прошлёпал по полу в облике забавной, вращающей клювом птицы. Китти лишь фыркнула. Она не привыкла к холодам, так что каждый день утеплялась с завидным энтузиазмом. Бартимеус же стабильно подтрунивал. Это уже стало почти традицией.
Переступал порог в уже привычном облике. Китти лишь покосилась. И не почувствовала ничего — она наконец привыкла. Погода разыгралась не на шутку. Снег валил густо, крупными хлопьями, будто в серых небесах кто-то разорвал исполинскую подушку. Китти любила снег сразу по двум причинам: во-первых — это было красиво, а во-вторых — метель означала, что по-настоящему сильного мороза пока не будет. Китти всё ещё ненавидела холод. К холоду было привыкнуть куда сложнее.
Бежали по узкой, сглаженной снегом дорожке бок о бок, отслеживая дыхание, держа единый ритм. Бежать с кем-то рядом было всегда на порядок легче. Редкие прохожие косились с явным скептицизмом — Китти прекрасно их понимала. В здравом уме она бы и сама ни за что не выбралась в такую погоду без крайней необходимости. Тем более, на пробежку.
Бартимеус насвистывал что-то залихватское. Несмотря на холод, Китти быстро начала обливаться потом и даже пожалела, что утеплилась, как тот пингвин.
Бартимеус выбрал непростой путь — дорожка, хоть и прямая, забирала круто вверх. Вместе со снегом, это поднимало сложность задачи на некий невыполнимый уровень. Но Китти держала ритм.
— Втянулась? — Кивнула. — Отлично. Готова?
И снова кивнула:
— Да.
— Пять слов контроля. Древнегреческий.
Китти выплёвывала ровно, на каждом выдохе. На Бартимеуса не смотрела. Только себе под ноги.
— Одна ошибка в произношении. Ин о́птима фо́рма, ин тэ́мпорэ оппорту́но,
— В наилучшей форме, в удобное время.
— Где поставишь?
— В зависимости от ситуации, качественные и временные условия располагаются в завершающей части заклинания. — Китти слегка задохнулась и сбила ритм.
— Принято. Защитная формулировка первого уровня. Латынь.
— Но́ли мэ та́нгэрэ.
И так без перерыва.
Он сыпал вопросами гуще, чем небо — снегом. Китти отбивалась от них коротко, лаконично, стараясь, как могла, сохранять дыхание размеренным и спокойным.
Они свернули к Саржиному яру, несколько секунд отдохнули на светофоре. Эти несколько секунд Китти показались божественным даром. Теперь бежали круто вниз. Это было сложно. Китти несколько раз поскользнулась и один — всё-таки упала, в последний момент ухитрившись, тяжело приняв на руки удар о землю, быстро восстановить вертикальное положение.
Бартимеус уводил её дальше от людей. Это была одна из многих, предложенных им, новых тренировок и, чем тише и приглушённее становился мерный городской шум, тем туже скручивался у Китти в животе комок напряжённых нервов.
Китти слишком боялась заклинаний. Китти слишком боялась демонов. И Бартимеусу было об этом известно.
Когда он сбавил темп и внезапно исчез из поля зрения, Китти осознала: сейчас. Пора. В этот же момент сзади раздался опасный треск. Китти пригнулась. Иллюзия? Нет? — не важно. Она знала, умом понимала, что Бартимеус не причинит вреда. Но руки начали дрожать, и колени — тоже. Как давно это с ней произошло? С каких пор стало так? Ведь Китти когда-то была бесстрашной.
Закрыть разрыв — задача сама по себе невыполнимая. Добраться до него, даже с Бартимеусом в теле — нечто не менее трудное для обоих. Враждебно настроенные местные, беспорядочная магия, демоны тут и там.
Китти шарахнулась к стволу ближайшего дерева. Ствол оказался иллюзией. Чёрт возьми!
Они оба должны быть готовы к чему угодно. Хватит ли сопротивляемости Китти? Хватит ли опыта Бартимеуса? Сам он пробирался к Разрыву несколько раз, и это было непросто. Сумеет ли провести Китти живой и невредимой?
Уклоняясь от заклинаний, Китти почему-то вспомнила тот вечер, когда в родительский дом заявился тогда ненавидимый, надменный, такой отвратительный ей Мендрейк. Вспомнился демон, которого задушила. Усталость, безумие. Тогда, после всех ужасов гробницы, после гибели товарищей, на Китти нахлынуло странное сумасшествие. Тогда ничего не боялась. Почему же собрать всю волю в кулак стало теперь так сложно?
Это произошло после ночи восстания — Китти знала. Та ночь стала переломным моментом, точкой невозврата, после которой Китти уже не чувствовала себя прежней. С ума сойти. А ведь до той ночи Китти уже была волшебницей, Китти вызывала демонов, Китти заключала их в простейшие самодельные артефакты. Китти мечтала вызвать Бартимеуса, верила, что объединение демонов и людей ради совместной цели — это рабочий план.
Потом был безумствующий Ноуда, были десятки смертей.
Вспышка, не ощущение движения, а только его интуитивное предчувствие. Китти, чертыхнувшись, упала и, перекатившись на спину, раскинула руки в стороны. Снег наконец утих. Одинокие, редкие хлопья, медленно кружась, оседали вниз. Китти дышала тяжело и обливалась потом.
— Сдаёшься? — Бартимеус. Облик Натаниэля. Улыбка.
— Ты заслоняешь мне небо.
Сухой смешок.
Ещё несколько секунд он нависал сверху, а потом и сам рухнул рядом, подняв облачко снежного крошева.
— Делаешь успехи. — Китти его не видела, но в голосе сквозило явное одобрение. Это отчасти льстило.
— Это хорошо. Бартимеус, — ей захотелось сказать. Обязательно, захотелось. — Я вдруг поняла, как сильно изменилась после той ночи. С Ноудой. И после всего, что было потом.
— Да? — Что читалось в его голосе? Китти не понимала.
— Ты не удивился, когда я тебя вызвала в первый раз. Тебе было не до того, но всё-таки.
— Нат рассказал. Что училась магии.
— Да. — Китти ковыряла дырочку в снегу указательным пальцем, и даже сквозь перчатки ощущала пронзительный холод. — Я училась, чтобы вызвать тебя. Потом всё закрутилось совсем иначе, но… да. Тебя это удивляет?
— Хм…
— Ты тогда поразил меня. В самый первый раз.
— Ну да. Я такой. Что-то припоминаю.
— Вот я и училась. Чтобы ещё с тобой поговорить. А потом восстание, эта ночь. Я думала — всё, что ты делал, ты делал из-за него. Когда его… когда он ушёл… ведь ты демон, понимаешь? И ты был такой… Что мне стало страшно. Признаю… бояться тебя — это было глупо.
— Глупо лежать тут. — Он стремительно поднялся и подал руку. — Вставай, Китти Джонс. Я не умею возиться с человеческими соплями, а, если ты продолжишь валяться, они у тебя несомненно будут. — И, лишь когда Китти, оказавшись на ногах, принялась отряхиваться, добавил тихо: — мы оба не те, что прежде.
Обратно брели в молчании. Китти восстанавливала силы, Бартимеус медленно сжимал и разжимал пальцы своей иллюзии, глядя то под ноги, то в небо, то провожая взглядом заснеженные стволы.
— Я рада, что отважилась и тебя отпустила. Это правильно.
Он хмыкнул. И ничего не ответил. Ещё один кирпичик из ледяной стены отчуждения между ними только что исчез, растаял, бесследно испарился. И это было важно. Не только для их миссии.
Китти хотела отыскать себя прежнюю, хотела понять и то, каким прежде был теперь такой отрешённый, так часто угрюмый джинн.
Единственным, что не давало покоя Китти была вина. За то, что почти каждую ночь продолжала видеться с тем, кого оба они любили. За то, что собственная боль потери медленно утихала. За то, что боль Бартимеуса Китти пока не могла врачевать ничем.