***
Утром туристы едва продрали глаза — сказалась почти бессонная ночь, проведенная в разговорах с новыми знакомыми, песнях и танцах. Только один Вася, который предусмотрительно ушел спать пораньше, выглядел свежее остальных и теперь поглядывал на ребят с усмешкой и помогал собираться, чтобы они ничего не забыли. Но им повезло! В заброшенный поселок из сорок первого ехал местный старичок, как его называли лесорубы, Деда Слава. Он милостиво согласился подбросить рюкзаки путешественников до поселка, а заодно и проводить их туда. Правда, не обошлось и без старческих оханий: «И куда вас только несет в такую глушь, чего не сидится в тепле дома?..» Вышли только после обеда, долго прощаясь и фотографируясь с рабочими. Обменялись адресами с Бородой, пообещав выслать ему фотокарточки. Только Постырь старался держаться в стороне и почти ни с кем не разговаривал. Люся же долго крутилась вокруг Вальки, но так и не решилась попрощаться с ним в индивидуальном порядке. Следом за Дедом Славой ребята двинулись по заметенной лыжне, радуясь, что все еще идут без рюкзаков. Деревенская лошадка шла медленно, и группа успевала по дороге фотографироваться, дурачиться и валять друг друга в снегу. От утренней усталости и сонливости не осталось и следа, и они чувствовали, что готовы идти так до самой ночи. Во всеобщее веселье не вмешивались лишь Коля Норкин, который с самого утра был не в настроении, и Саша. Южин вообще сегодня был особенно тихим и ковылял позади всех, отставая и с трудом догоняя ребят, но на это никто не обращал внимания. Кроме Норкина. На очередной остановке, когда Рустик взялся учить Нелю фотографировать, Вадим счищал снег с лыж, а Толя вздумал залезть на елку за шишками, Коля подошел к Глебу. Их начальник хоть и веселился и смеялся вместе со всеми, но при этом держал лицо и умудрялся незаметно руководить группой даже сейчас. — Что-то Сашка отстает, — пояснил Коля. — Вон еще где только мотыляется. Глеб обернулся и приставил руку «козырьком», высматривая друга. Южин пыхтел в паре десятков метров от остановки друзей, неуклюже наваливаясь на лыжные палки. Сосновский сердито зажевал губу, больше злясь на самого себя, что не заметил этого раньше, а затем кивнул Коле. — Собери всех и идите дальше. Мы вас догоним на следующем привале. Оставив Норкина и остальных позади, он быстро подъехал к Южину. Тот, казалось, испугался, что Глеб обратил на него внимание. — Саш, что с тобой? Он остановился и поднял голову, грустно хлопая длинными ресницами. Щеки покрыл нездоровый румянец от напряженной дороги, дыхание со свистом выходило из груди. — Нога что-то ноет, — буркнул он сквозь зубы. — Наверное, пока в машине ехали продуло. Но скоро должно пройти, — поспешно добавил он, увидев, как Глеб нахмурился. — У меня такое уже было… в прошлом году. Помнишь? Глеб обернулся на ребят, но уже никого не было видно. Норкин увел их дальше за санями дедушки. Даже Неля отправилась вслед за ним, не став дожидаться руководителя. — Сильно не напрягайся, — смягчился он, увидев, как переживает друг. — Езжай потихоньку, я с тобой останусь. Так и догоним остальных. — А не потеряют? — Не потеряют. Я Кольку предупредил. Давай за мной, тебе так легче будет. Саша попытался ускорить темп, чтобы совсем не уронить лицо в глазах Глеба. Ему было досадно, что он так подводит его, да и всю группу тоже. Но что поделаешь? Он не мог продолжить путь, никак не мог. И его тело становилось слабым и больным от осознания этой мысли. — Глеб? — А? — Васенка тебе не говорила, что ей кошмары снились? Сосновский обернулся к нему, и Саша почти остановился от неожиданности. Глеб тоже притормозил. В одно мгновенье тишины отчетливо прозвучал смех ребят, как будто где-то совсем рядом, и тут же все стихло. — Она тебе рассказывала? — отрывисто спросил Глеб. — Что ей снились кошмары про наш поход? — Ну да, было такое. — А ты? — Что я? Глеб не выдержал и полностью развернулся к Южину, сметя всю лыжню вокруг себя. — Ты, наверное, тоже поделился с ней своими тревогами и снами? — с нажимом переспросил он. — Вот она и напугалась. Саша сам испугался такого обвинения. — Да нет, что ты! Я ничего ей не рассказывал, она сама ко мне пришла! Я бы никогда ее пугать не стал — зачем? Но Глеб все равно еще некоторое время постоял, насупив лоб, а потом резко развернулся и пошел дальше, сердито втыкая палки в рыхлый снег. — Не отставай. Надо ребят нагнать.***
«Ну что ж, рано мы радовались. Расслабились, называется, — до поселка нас довез дедушка из поселка. Не самих нас, конечно, но наши рюкзаки, к которым мы пока еще не успели как следует привыкнуть и полюбить их тяжесть. Дорога прошла весело. Толька, наверное, истратил всю пленку, делая снимки. Особенно отличился Вася, который то просил меня и Люсю позировать вместе с ним, то брал у Рустика мандолину, то примерял на себя ушанку Юры. Как еще только на лыжи Глеба не встал. До второго Северного мы добрались уже в потемках, еле нашли избушку для ночлега. Признаться, к этому времени мы уже все вымотались, пусть и шли без рюкзаков. Мы с Люськой с тоской вспоминаем о кровати с панцирной сеткой и рукомойнике в доме, а мальчишки выражают свою усталость более грубо — спорят друг с другом да и еще пытаются острить. — Неля, — говорит мне Вадя, — попробуй вместо того, чтобы в тетрадки строчить взять иголку да зашить пару бахил. А то, знаешь, листками из блокнота нам ботинки не обернуть. Я стараюсь не злиться и не обижаться. Понимаю, что он просто устал, потому что большую часть пути шел направляющим, и у него сейчас, наверное, ноги как пудовые. Но ничего не могу поделать с собой — краснею от обиды и еще ниже склоняюсь над дневником, не отвечая ему. За меня заступается Люся: — Вот противный флегматик! Сам бы взял иглу да зашил что тебе надо! Нет же, нужно все свалить на девушек! У нас равноправие или как? — Или как, — встревает Коля Норкин. Он с Рустиком только-только зашел с улицы, притащив доски для растопки печки, а уже спешит вставить свое слово. Мне хочется зажать руками уши, потому что я представляю, какой спор тут сейчас развернется. — Скажешь, что вам не нужно было рюки разгружать? — продолжает Коля, смотря на маленькую Люську сверху вниз. — Согласна все сорок кило на себе тащить? — И согласна! Давай, перекладывай весь лишний груз из своего рюка в мой, я с радостью потащу его на себе! Сама! Я не выдерживаю, беру дневник и ухожу на улицу. Здесь луна и белый снег, и при желании еще можно что-нибудь увидеть. Только устраиваюсь поудобнее, как вижу Глеба. Он тоже ходил за дровами и теперь тащит их, немного вытянув руки, чтобы доски не опирались на грудь. Неудобно ведь так... Он кивает мне по дороге и заходит в избушку. Пойти за ним? Мальчишки должны скоро успокоиться и снова подобреть. К тому же я бросила там бедную Люську. Нет, надо вернуться. Но едва я закрываю дневник, как дверь снова открывается и показывается Глеб. Присаживается рядом со мной и спрашивает: — Ты что тут, не замерзнешь? Я улыбаюсь и протягиваю ему руки, а он осторожно берет их, складывая в свои ладони. Кожа у него твердая, мозолистая — настоящие руки туриста, который привык держать лыжные палки, топор, раскладывать палатку и таскать валежник. На Кавказе два года назад неуклюжий Броня подпалил нашу палатку. Пока Юра и Вадик не подбежали с водой и песком, Глеб голыми руками хлопал по огню, чтобы сбить его. Вот такой он турист. Прижимаю ладони к его и вдруг чувствую что-то не то. — Ой, ты что? Это царапина? Я быстро поворачиваю его кисти тыльной стороной вниз, отгибая пальцы. На твердых ладонях свежие раны, и я неосознанно ахаю. — Да ерунда, — он сжимает руки в кулаки и прячет их под мышками. — Расковырял гвоздем, пока тащил доски. Это же все из старого забора, нам пришлось его доломать, чтобы было чем топить. У Саши Южина аптечка, нужно будет найти бинты и йод. Я не говорю это вслух, но себе мысленно отмечаю обязательно подлечить руки Глеба, даже если он начнет возражать. А то как же он лыжные палки будет держать? И не только он. Кто там еще ломал этот забор?.. — Поговорить нужно, — коротко и серьезно говорит Глеб, заглянув мне в глаза, и я отвлекаюсь от насущных забот. — Как руководитель группы, я должен следить за порядком. Не допускать разногласий и паники среди людей… Наверняка он имеет в виду, чтобы мы не огрызались друг на друга и не обижались. Но в первую очередь ему стоило поговорить об этом с мальчишками, а не со мной! — ...поэтому чтобы больше никаких разговоров об этих дурацких кошмарах и предчувствий, — серьезно закончил он и снова посмотрел мне в глаза. Я только сейчас поняла, что он все это время говорил о другом. — Ну, это же просто смешно, Нель. Комсомольцы, атеисты и верите в вещие сны! В общем, чтобы больше я об этом не слышал, понятно? Хуже холодного, равнодушного Глеба может быть только командующий Глеб. Который отдает тебе приказы, как солдату. Во что верить. О чем думать. Какие сны видеть. Который думает, что страх можно выключить, как приемник. — Я поняла, — киваю я, потому что он сидит и ждет мой ответ. — Хорошо. Спокойной ночи, Глеб. Больше не смотря на него, я быстро поднимаюсь и возвращаюсь в дом. Нос противно закладывает, и в груди легкие сжимаются, не давая сделать ни нормальный вдох, ни нормальный выдох. В избушке уже намного тише. Я нахожу взглядом Люсю: сердито перетряхивает одеяла, устраивая постель. К ней сейчас лучше близко не подходить, стоит подождать, пока остынет. Все остальные тоже укладываются спать, и только из одного угла все слышатся какие-то возражения и споры. Оглядываюсь и вижу Васю и Юру. Я так удивляюсь, что эти двое добродушных здоровяка о чем-то вполголоса ругаются, что забываю про Глеба и его расцарапанные руки, про злую Люську и свои кошмары. Подхожу к ребятам, пытаясь понять, что случилось. — ...сроду там не пройдем, это опасно. Вот Глеб… — Если пойдем, как хочет Сосновский, то ни в какие сроки не уложимся, понимаешь? Юра поднимает глаза и замечает меня. Закрывает рот, передумав отвечать, и Вася тоже оборачивается. Мне становится почти неудобно, что я влезаю в их разговор, но с другой стороны — почему они что-то обсуждают за спиной Глеба? Почему Вася не выскажет ему в лицо свое несогласие или что там у него? — О чем ругаетесь, мальчики? — весело спрашиваю я, не показывая своей растерянности. Они тоже улыбаются, и нам всем сразу становится легче. — Да разве ж мы ругаемся? — отмахивается Дорошенко. — Просто обсуждаем, как нам лучше идти — по реке, как предлагает Василий, или в обход, как говорил Глеб. — И потеряем из-за этого день, если не больше, — упрямо поддакивает Постырь, складывая на груди руки. Я оборачиваюсь на дверь, которую уже еле видно в потемках. Глеб так и не вернулся. Сидит и мерзнет на крыльце. — Я думаю, Глеб все просчитал и знает, как лучше, — признаюсь я. И неожиданно оказываю этим Дорошенко услугу. — Вот и я о том же, — радуется он. — Васенка тоже опытный турист, она в этом разбирается. Так что эксперименты оставим на другое время. Вася хмурится, но зла на нас держать не стал. Желает спокойной ночи и отправляется раздобыть воды для умывания. Я не успеваю уйти, чтобы подготовить постель себе, как Юра снова начинает говорить: — Уж лучше потерять день пути, чем провалиться под лед. Верно, Васенка? Пустить пыль в глаза нам вздумал: да я в каких только походах не бывал, и по горам и по рекам ходил, а вы тут все как дети малые!.. Я сомневаюсь, что Вася сказал именно так, но не спорю. — Я тоже пойду спать. Завтра тяжелый день. Спокойной ночи, Юр. Прежде чем я ухожу, он слегка касается моего локтя и, смотря прямо в глаза, отвечает: — И тебе добрых снов, Васенка. Я быстро ухожу от него, радуясь, что в избушке уже полумрак, и он не заметил, как у меня порозовели щеки. Пожелание Дорошенко не сработало: мне приснился не то, чтобы кошмар, но какой-то непонятный и неприятный сон. И проснулась я позже всех. Солнце уже всходит над лесом, и рассеивает матовый, морозный туман. Так не хочется вставать с нагретого места у стены, рядом с печкой, но ребята ходят по всей избушке, громко разговаривают. Что-то брякает, перекатывается, а на улице ржет лошадь. А когда я поднимаюсь, то узнаю, что Саша Южин с нами дальше не идет.»