Три чёрных котелка

      Четыре рыцаря Королевской гвардии стояли и смотрели, как их брат избивает беззащитную девушку.       Сир Таллад и сир Бейлон своими благородными лицами выражали сдержанное неодобрение происходящим. Сир Мендон нёс свою службу с такими же мёртвыми глазами, как и всегда. Никто из них не шевелился. Ведь приказа на это не было.       Осмунд перевёл глаза обратно на сира Мерина. Очередной удар его тяжёлого сапога попал в живот лежащей девчонки, заставив её перевернуться на живот, выбив из неё жалобный писк.       Разметав по утрамбованной ботинками земле её рыжие косы.       Король явно наслаждался этим. Он тяжело дышал, глядел на всю сцену исподлобья, и на его кукольном личике проступало нечто вроде мрачного удовлетворения... Почти плотского удовлетворения. Судя по рассказам, Его Величество никогда не был образцом благородства, но, побывав в руках безумной толпы, желающей разорвать его на куски, он стал ещё хуже. Будто вместо его бренного тела ревущая чернь растрепала его душу, растащила её на ошмётки и затолкала её в тысячу своих глоток. Он испуганно дёргался от малейшего резкого звука или движения, постоянно кричал по ночам, мочился в постель, и не раз королева была вынуждена вскакивать среди ночи, чтоб успокоить сына в своих объятиях. Иногда она засиживалась с ним допоздна, к неудовольствию Осмунда, который уже мысленно начала предъявлять права на её общество. Что он, конечно, не спешил выражать вслух.       Король хорошо выбрал время, в этом ему не откажешь. Лорд Тирион Ланнистер в этот день инспектировал городские стены и не мог защитить леди Сансу. Умно. Подлый человек, как бы он ни был ничтожен и глуп, в подлости своей проявляет невероятные хитрость и изворотливость.       Воздух был чист, прозрачен и свеж, несмотря на Королевскую Гадость снаружи, выдыхающую смрад каждой своей ноздрёй. Высокое небо щеголяло самой глубокой синевой, и дворцовым птицам крики боли совсем не мешали петь. Цвет аристократии Королевский Земель стоял по три стороны от площадки в пёстрых одеждах. На чьих-то лицах проступало то же самое выражение сдержанного неодобрения, что и у благородных сиров Бейлона и Таллада. Никто не двигался с места.       Кроме сира Мерина Транта.       Рванув за косу, он поднял леди Сансу на колени перед королём. Вопросительно взглянул на своего монарха. Тот кивнул. Пощёчина. Осмунд бы такой даже не заметил — иные женщины в его жизни били по физиономии куда как сильнее — но девочка рухнула лицом в грязь. Рыцарь пнул её в округлый задик, ещё сильнее впечатывая её лицо в землю. Она всхлипнула.       Осмунд вздохнул. Эта задница была создана для страстных шлепков, и других вещей, о которых благопристойные обитатели Красного Замка, собравшиеся здесь, при свете дня говорили лишь шёпотом. Эти огненные косы должен наматывать на кулак любовник, а не эта свинья со скучающим взглядом.       «Какая бессмысленная трата хорошего мяса», подумал он.       — Жаль, — сказал он стоящему рядом сиру Талладу. Слишком громко.       Король услышал.       Джоффри Баратеон поднял руку, давая Транту сигнал остановиться. Его глазки впились в Кэттлблэка.       — Сир Осмунд, вы хотели что-то сказать?       Ответная улыбка Осмунда была широкой и непринуждённой.       — О, Ваше Величество, мысли вашего скромного слуги слишком ничтожны, чтобы вы останавливали на них своё царственное внимание.       — Я приказываю, сир Осмунд, — мальчишка с трудом сдерживал себя. Ещё немного, и перейдёт на крик, — Повторите двору, что вы только что сказали.       Лицо Кэттлблэка выразило озабоченность.       — Жаль, — сказал он, — Что здоровье будущих детей Вашего Величества, которым на роду написано владеть этой страной, подвергается такой опасности. Золотые брови короля нахмурились.       — Что вы имеете в виду?       — О, — Осмунд повел рукой, — Истинно то, Ваше Величество, что вашей семье предназначено великое будущее. Эта леди — он указал на девчонку Старк, стоящую на четвереньках в грязи, — станет вашей королевой, и принесёт вам множество детей, здоровых и прекрасных, столь же великодушных, как ваш отец, столь же высоконравственных, как ваша мать, столь же мудрых и храбрых, как вы, Ваше Величество. Правильно ли я говорю?       — Губы мальчишки тронула улыбка. Он кивнул.       — Всё правильно, сир Осмунд. Продолжайте.       — Но… — Кэттлблэк нахмурился, — Есть, Ваше Величество, одна проблема…       — Какая же?       — Ваше Величество, тело женщины создано для деторождения, и внутренности её для этого предназначены. Но если эти внутренности будут повреждены, скажем, если женщину регулярно избивать, то они будут работать неправильно, и дети будут рождаться слабыми и больными. Скажем, ребёнок от такой женщины может родиться карликом…       Он не без удовольствия отметил, как лицо королька болезненно исказилось.       — Вот такие опасности, Ваше Величество, существуют для вашего великого потомства, а я, ваш скромный слуга, имел своей целью лишь предупредить вас.       Кукольное личико короля стало задумчивым.       — Но её предатель-брат нанёс поражение нашим доблестным войскам. Она должна быть наказана за его действия.       На лице Осмунда снова появилась благожелательная улыбка.       — Несомненно, Ваше Величество. Но, что, если я скажу вам, что существуют лучшие способы наказывать женщину?       — Какие же?       — Ваше Величество, — Осмунд простёр руку в сторону провинившейся, — Взгляните на неё.       Леди Санса стояла на коленях в грязи, не шевелясь. На бледной коже проступали синяки и ссадины, которыми её наградил Трант. Её глаза были пустыми и бессмысленными, как у животного, она будто смотрела сквозь своего жениха, развалившегося в резном кресле.       — Видите, Ваше Величество? Она уже ничего не понимает и ничего не чувствует. Она отгородилась от мира внутри своей головы, и никакими тумаками вам её не достать. Никакая наука сейчас не пойдёт ей впрок, Ваше Величество. Золотая головка медленно кивнула.       — Это обычное дело, ваше величество. Так часто ведут себя те, кто получает кнут без пряника. Если же, Ваше Величество, вы хотите, чтоб ваши наказания шли ей впрок, я скромно предлагаю, чтоб вы действовали тоньше. Пусть её броня отвалится под воздействием вашей ласки и заботы. Тогда она снова будет восприимчива к ударам. Изводите её понемногу, день за днём, даже не силой — словом, жестом. Заставьте её усомниться в том, что причиной её страданий являетесь вы, а не она сама — пускай она терзает сама себя. Любое избиение закончится, синяки заживут. Но если вы растянете её наказание во времени, превратите в наказание саму её жизнь… О, это достойно короля.       Его Величество Джоффри сидел с разинутым ртом.       — А что же мне делать сейчас, сир Осмунд?       — Отпустите её в её покои. Пошлите к ней мейстера. Дайте ей передышку.       — Хорошо, — король хлопнул в ладоши, — Делайте, как он говорит. Сир Осмунд, вы должны будете рассказать мне больше, — он поднялся с кресла.       Когда Осмунд обернулся через плечо, уходя вслед за королём, девчонка всё ещё стояла на коленях в грязи, глядя в пространство. Какой-то слуга поднял её на ноги, как куклу. Осмунд подмигнул ей.       Хотя он и сомневался, что она это заметила.

***

      Бактана была трезвой, и поэтому злой. Осмунда это устраивало.       Королева запретила давать ей спиртное по его просьбе. Наёмница хлестала вино в таких объёмах, будто хотела утопиться в нём. Даже по стандартам Осмунда Кэттлблэка это было слишком.       — Ты должна пойти, Бак. Леди Танда хочет выразить нам свою благодарность за спасение своей дочери. Королева освободила меня от обязанностей королевского гвардейца на вечер именно для этого!       — Ты вот иди и.       Её чёрные волосы, свободно падающие на плечи, спутались в уродливые колтуны. Крошки еды виднелись в них, и, кажется, в некоторых местах они слиплись от вина. Глаза Бактаны по-прежнему блуждали, старательно избегая собеседника.       — Но ведь дуру Лоллис спасла ты! Я лишь стоял и смотрел. Ну правда, Бак, ты должна пойти. Там будет пирог с миногой. Там будет вино… Бактана резко подняла на него взгляд. Осмунд понимающе улыбнулся.       — Не те помои, которыми ты пыталась упиться до смерти. Борское золотое, дорнийское красное, пентошийское с виноградников магистра Мопатиса.       Бактана отвернулась.       — И ты мразь ну. Когда?       — Вот это другой разговор. Сегодня вечером. Но сначала тебе нужно привести себя в порядок.       Три служанки принесли чистую одежду и бадью с горячей водой. Бактана окинула их тяжёлым скользящим взглядом из-под полуопущенных ресниц. Выглядело так, будто она раздумывала, не пырнуть ли их ножом. Осмунд был бы не против. Хоть оживится немного.       — Уйдите, — произнесла она наконец. Осмунд повернулся к двери.       — Не ты, Кэттлблэк. Мне поможешь мыться.       Одна из служанок понимающе хмыкнула, уходя из комнаты. Другая хихикнула. Третья закатила глаза.       Бактана сбросила с себя одежду. Нет, она больше не пыталась залезть к Осмунду в штаны. Скорее, ей просто было плевать. Все культурные нормы, связанные со стыдливостью, были вытряхнуты из неё, как ненужный хлам из мешка прямо в грязь Королевской Гадости в день отплытия принцессы Мирцеллы. Её сильная и жёсткая личность, её гордость были раздавлены и растоптаны, треснули, как клинок под давлением, чтоб никогда больше не быть целыми. Бактана была грудой осколков самой себя.       При всём при этом, Осмунд Кэттлблэк, как известный ценитель, не мог не отметить, что Бактана из Баясабада обладала славным телом. Она была низкорослой, с широкими бёдрами и плоским животом. Это было тело воина, крепкое и жилистое, но вместе с тем это было тело женщины, округлое и гладкое во всех нужных местах, и при этом стройное и подтянутое. Следы опасной жизни покрывали её кожу, шрамы от клинков, когтей, зубов… зубов? Осмунд предпочёл бы не знать подробностей.       — Почему я, а не служанки?       Она обернулась к нему, нагая, смуглая, с парой самых крепких небольших грудей, что Осмунд когда-либо видел. Теперь её тёмные раскосые глаза смотрели прямо на него.       — Единственный человек, я которого не боюсь, ты.       Его член был твёрже камня на протяжении всего процесса мытья. Он понимал, что мог бы овладеть этой женщиной в любой момент, и она не издала бы ни звука, не сделала бы ни единой попытки ему помешать.       Но даже по стандартам Осмунда Кэттлблэка это было бы слишком.

***

      Мир съёживается до размеров твоей боли.       Холодный камень под твоей щекой. Ты видишь каждую трещинку, маленьких насекомых, танцующую в воздухе пыль. Почему? Ты переворачиваешься набок. Призраки страха плавают вокруг, но ты строишь стены, стены, стены.       Мир пахнет потом, и плесенью, и голодной смертью.       Почему? Она помогла им. Она сделала всё правильно. Почему они отплатили злом? Что она сделала не так? Всё её слёзы давно высохли на камнях, остались лишь тупая боль в животе и пустота в груди. Она обняла руками колени, притянула их к телу. Мир был таким холодным, несмотря на жару. Холодным и жестоким.       Ничему она не учится. Глупый, глупый ребёнок. Уродец, правильно её назвали. Никогда она не будет такой как другие. Никогда не будет принадлежать и участвовать. Не разделить ей с людьми ни радостного смеха, ни места у очага. Никогда. Только холод, вечный холод таким как она. Холод, и грязь, и насмешки. Решила, что ты нормальная! Пришла к ним со своими подачками! Дура.       Сама виновата.       Ну и замечательно. На этой крыше её никто не найдёт. Тут она и сдохнет, всем на радость. И никто не будет по ней плакать. Может, Осмунд чуть-чуть погрустит. Но ничего, рыжая девица из борделя быстро его утешит. У всех есть, кому утешить. Только у неё никого нет. Ну и замечательно.       Некому видеть её уродство.       Она даже не помнила, как попала сюда. Какое-то хозяйственное помещение рядом с маленькой часовней. Никто сюда не заходил. Только колокола иногда вырывали её из собственной головы. Спать мешали. Да она и не хотела спать. Она хотела сдохнуть. Она услышала шаги. Тихие, мягкие, будто кошачьи. Но это был человек. Кто-то идёт к ней. Ну и ладно. Ну и всё равно. Может, он убьёт её и съест.       Тень накрыла её, вынуждая поднять глаза.       Человек носил простое облачение септона. Он был худым, лицо его было испещрено морщинами, коротко остриженные волосы были совсем белыми.       — Так вот кто птиц пугает! — произнёс человек с мягкой улыбкой, но тут же лицо его стало серьёзным. Он сощурился, пристально вгляделся в неё.       — Ты не больна ли, дитя? Когда ты в последний раз ела?       — Не знаю, — глухо пробормотала она.       Человек покачал головой.       — Это не дело. Пойду посмотрю, не осталась ли у меня еда.

***

      Еда у леди Танды, что ни говори, была отменная. Уж проследишь за этим, когда несколько лет подряд пытаешься выдать замуж полоумную дочь. Юркая служанка не уставала подливать вино и бросать на Осмунда быстрые взгляды исподлобья. Яркий свет солнца заливал просторный солярий через крупное окно, выходящее на балкон. Осмунд нежился в его лучах, откинувшись на спинку стула, будто сытый котяра. Его белый плащ лежал рядом на диванчике, аккуратно скомканный.       Картину портила только угрюмая физиономия Бактаны, сидящей напротив.       — Попробуйте… Попробуйте вот ещё, сир, — хлопотала леди Танда, — А ваш братец Осфрид… такой занятой человек, вечно с этими своими наёмниками… грубияны… Вы, сир Осмунд, пригласите его к нам, уж мы стол накроем! Будем рады его видеть! Он, случайно… м-м-м… дамы сердца у него нет?       Бактана икнула.       — Я непременно передам ему ваше приглашение, миледи, — поселить младшего братца в Стокворте было бы славно. Менее славно было ожидать прихода Станниса, который раздавит всё, что будет иметь неудачу оказаться внутри стен Королевской Гавани. Но визит вежливости не будет лишним.       Бактана рыгнула. Леди Танда моргнула, затем скорчила дружелюбную мину.       — Леди Бак… Бак… тина. Мы с моей дочерью хотели бы поблагодарить вас за её спасение в том ужасном бунте. Если бы не вы… я бы, право, не знаю…       — Её в бы все в отверстия выебли пятьдесят мужиков, — прервала её Бактана, хлопнув по столу пустым бокалом. Вино стекало по её подбородку и шее на новую тунику, — Меня как.       Леди Танда побледнела, её подбородок задрожал. Она неуверенно глянула на Осмунда. Изначально старуха приглашала лишь его, но он настоял на обществе Бактаны. В конце-концов, его заслуга состояла лишь в том, что он немного постоял в стороне, а потом сбежал.       Осмунд кивнул.

***

      Септон задумчиво кивнул. Хлеб и вода, которые он принёс, исчезли быстро. Ари сама не понимала, как была голодна.       — В этом нет твоей вины, девочка. Это уличные волчата, для них сила и жестокость — единственный закон. Они берут то, что могут взять. У волка одна добродетель — пожирать. Но ты… ты показала клыки. Ты говорила с ними на их языке. Она облизала крошки с пальцев, затем вытащила кусочки пищи из дыры на месте выбитого зуба.       — Человек — это животное, обречённое помнить.       Септон мягко улыбнулся.       — И я не знаю ничего злей памяти. Как и ты. Эти шрамы уродуют душу слабых и низводят в могилу сильных.       Она глянула на него исподлобья.       — Как так? Разве не должны выживать сильнейшие? Ведь у животных так, а мы животные…

***

      — Леди… Бактуна… Нам жаль, что эти животные сделали это с вами…       — О, несомненно, — она оскалилась щербатым ртом, чавкая куском цыплёнка. Лишь около половины её зубов уцелели, и жевать ей приходилось на одной стороне, словно старухе, — Ваша жалость большая мне помощь. Моя задница обязательно теперь зарастёт, — жир стекал по её подбородку, падал крупными каплями на скатерть, — И зубы мои вырастут обратно тоже.       — Мамочка, — радостно заявила леди Лоллис, — эти пирожки очень вкусные!       — Золотце…       — Моя жопа разорванная стоила явно спасения жопы дуры безмозглой этой, — выплюнула Бактана. Она взяла бутылку криво сросшимися пальцами и попыталась налить себе, но вместо этого залила кровавым дорнийским белоснежную скатерть.       — Бля, — задумчиво процедила она сквозь зубы, — вот всегда так…       Осмунд осторожно взял у неё из рук бутылку и принялся наполнять бокал. Бактана перехватила его запястье, когда он попытался отвести сосуд. Бокал наполнился до краёв, и вино хлынуло через них. Бактана глянула на Осмунда с выражением мрачного удовлетворения.       — Жопы за! — прохрипела она и залпом осушила бокал. Затем поднялась со стула, шатаясь.       — Мне воздух нужен. Лицемерием воняет здесь.

***

      — Здесь наша вера с тобой не согласится, дитя, да не о том речь, — септон задумчиво помял меж пальцами край рукава своего одеяния, скроенного из простой ткани и во многих местах зашитого грубой серой нитью, — Понимаешь ли, в слабых есть сила, которая недоступна сильным…       — Я не понимаю!

***

      — Поймите, миледи, — шептал он, — Это не её вина. То, что она пережила…       — Я понимаю, сир, но можете вы, например, поговорить с ней? Ведь вы же мужчина. Объясните ей, что такое поведение неуместно. Я скатертей не напасусь!       Осмунд обернулся к окну. Бактана стояла на балконе, опираясь локтями на кованую ограду. Солнечные лучи, бьющие в глаза, превращали её силуэт в тень на фоне неба.       — Бактана…       Она подтянулась вверх на руках, поставила ноги на ограду балкона. Внезапно Осмунд понял, что она делала.       — Нет! — крикнул он.

***

      — ...Они реагируют различным образом на штормы жизни, ломающие древа человеческих жизней. Слабый отступит, когда сильный пойдет вперёд. И там, где слабый прогнется под давлением мира, спрячется в его порах, в закоулках своего разума, и перезимует, сильный будет стоять до конца, не отступая ни на шаг…

***

      Он медленно, осторожно шагнул к балкону.       — Не делай этого, Бак. Прошу, давай без резких движений. Слезь с балкона. Мы ещё можем…

***

      — ...Они не могут отступить. И они ломаются. Шторм разрывает их на куски, которые никогда уже не станут целым.

***

      Целого шага ему не хватило. Тень женщины птицей сиганула вниз. Осмунд услышал звук, будто лопнула упавшая с высоты переспелая дыня. К горлу подступила тошнота, он отшатнулся от окна. Леди Танда стояла, в ужасе прикрыв рот обеими руками.       — Она же…       — Э-э-э… По крайней мере… — выдавил из себя Осмунд, — Это сделали не мы. Вы видели, что это не я, а я видел, что это не вы.       Она уставилась на него.       — Мамочка! — подала голос всё ещё сидящая за столом леди Лоллис. На её взрослом лице читалось выражение детского удивления, — Почему она это сделала?