***
Король Робб занялся укреплением Красного Зубца сразу после неудачных переговоров. Этот естественный рубеж защищал Риверран от атак с востока и юга. Не так давно лорд Талли на этих самых бродах отбил атаку Тайвина Ланнистера, заставив его повернуть на столицу, а, как говорил отец Осмунда, «Хорошее повтори и ещё раз повтори». У Станниса, с другой стороны, тоже не было большого выбора. Главные цели в Речных землях — Харренхол и Риверран. Стены Харренхола были чудовищными колоссами, под которыми блистающая армия юга могла завязнуть надолго. А чем дольше сиятельным лордам воюется, чем скучнее им становится. Подати не собраны, жёны не одарены, любовницы не трахнуты. Тянет домой. Вот и разбегаются по одному, забирая свои свиты и ополчения. Одно дело, когда Харренхол стоит пустой, как это было в самом начале войны. Когда Ланнистер появился под стенами замка, оборонять его было некому. Но теперь в чёрных стенах Харренхола располагалась крупная армия под началом зловещего лорда Болтона, да вдобавок к этому Осмунд послал туда своих братьев со всеми людьми, которых им удалось привлечь или нанять за последнюю пару месяцев. Твердыня Харрена была практически неприступна — разве что Станнис раздобудет дракона, конечно. Оставался Риверран. Что ж, плацдарм для этого наступления у Станниса теперь был. Вскоре после возвращения королевской семьи братья Греи, сюзерены Каменной Септы, прибежали с поджатыми хвостами. Как выяснилось, население города прогнало их взашей и присягнуло Станнису, подарившему им такую долгожданную месть. Новым хозяином города Баратеон провозгласил Безумного Охотника — теперь его величали не иначе, как лорд Хантер из Каменной Септы (Санса, узнав об этом, так смеялась, что у неё вино брызнуло из ноздрей). Так и получилось, что путь, пройденный свитой короля Робба на переговоры со Станнисом, теперь в обратном направлении протопала вражеская рать. Люди, кони, обозы — громадная армия, которую Осмунд уже видел под стенами столицы. От которой, как он думал, он сбежал. Теперь он встречал её в бою. И на этот раз ему было, за что биться.***
— Суки, — с чувством выплюнул сир Бернард, — Хитрые, чтоль? Командовать обороной одного из бродов на Красном Зубце Осмунду поручил сам король Робб. Причиной тому стал боевой опыт Кэттлблэка в Спорных землях. «Вот и посмотрим, на что он способен», сказал тогда монарх. Санса волновалась, но Осмунд объяснил, что задача командира — направлять войска из тыла, а не лезть в гущу боя. Он почти не солгал. Риверран был где-то на северо-восток вдоль реки, невидный отсюда. В обе стороны тянулись другие броды. Крошечные люди обороняли их, и другие крошечные люди пытались их захватить. Весь день воды реки доносили шум сражений, звон и крики. Участок берега напротив Осмунда держали союзники Станниса из Королевских земель. С утра первого дня битвы, когда они появились там, бойцы Осмунда со своего берега наблюдали полнейший хаос, говорящий, видимо, об отсутствии какого-либо единого командования. Это Осмунда совсем не удивило: по Красному замку он помнил дворян Королевских земель как толпу самодовольных придурков. Судя по всему, эти напыщенные индюки боролись за право командовать атакой вплоть до полудня, когда посреди беспорядочного лагеря был наконец установлен пышный шатёр, над которым, вместе с золотым стягом Баратеонов, взвилось зелёно-чёрно-белое знамя Дома Берч. Осмунд помнил старого осла сира Бальмана Берча, главной заслугой которого была удачная женитьба на наследнице Дома Стокворт. О сопернике менее грозном он и мечтать не мог, и этому порадовался. Вскоре ожидания Осмунда оправдались. Видимо, Берч был задет тем, что вверенные ему люди потеряли целый день, пока на других участках реки уже вовсю шли бои. Стремясь наверстать упущенное, он бросил свою конницу в поспешную лобовую атаку, не озаботившись ни разведкой, ни прощупыванием обороны. Ну разве мог он предположить, что мелководье будет щедро усыпано железными шипами? Устройство шипов было восхитительным в своей простоте. Несколько длинных и тонких железных острий соединялись в основании, образуя нечто похожее на ежа. Конструкция была такой, что в любом положении одно острие всегда торчало вверх. Эта нехитрая штуковина пропарывала и копыта коней, и стальные латные ботинки рыцарей. Пораскинув мозгами — что заняло у него сутки — Берч решил послать своих воинов штурмовать брод пешими. По крайней мере, люди понимали опасность шипов и не пёрли напролом, чего нельзя было ожидать от лошадей. Впереди шли пикинёры, ощерившиеся длинными пиками и прикрывающиеся от стрел щитами. Эти простолюдины шли осторожно, проверяя дно на наличие шипов и других ловушек. Со стороны их формация напоминала то ли ежа, то ли черепаху. Позади них, также прикрывшись щитами, шли спешенные всадники под гордо поднятыми знамёнами. Отполированные доспехи блестели на солнце, закрытые шлемы придавали им нечеловеческий вид. Эти сукины дети не привыкли воевать пешком, особенно по пояс в воде. — Хитрожопые, сир, — невозмутимопоправил Осмунд. — А в чём разница? Осмунд не ответил. По его приказу стрелки дали залп. Противник поднял щиты, последовала трель глухих ударов. Кто-то вскрикнул, пара человек упала, но черепаха продолжила двигаться вперёд. Вверх по холму воздух доносил отрывистые команды. Снова залп, и ещё один. Вниз по течению уже плыло несколько трупов. Противник нёс потери, но двигался вперёд. Вот враги вышли на мелководье. Ступали осторожно, выверяя шаги. Лишь один вскрик отметил несчастного, который наступил на шип, остальные смогли миновать ловушки благополучно. На сухой земле их уже ждала пехота. Пики пошли против пик, завязался бой. Осмунд приказал лучникам прекратить огонь, чтоб избежать стрельбы по своим. — Ждать, — пробормотал он скорее самому себе. Осмунд бывал в таком замесе. Пехотный строй пикинёров, стоящий так плотно, что задницу не почешешь. Сзади и с боков напирают свои, а спереди в лицо лезут острые наконечники вражеских пик. Всё, что ты можешь делать — это проталкивать древко своей собственной пики вперёд, в сторону противника, и надеяться, надеяться… Осмунд тряхнул головой, прогоняя воспоминания. Спешенные всадники, что шли по пятам за пикинёрами, бросаться в бой не спешили. Выйдя на сушу, они обошли сражающихся по дуге и развернулись. Оголённый фланг пехотинцев Талли оказался сразу перед ними. Командир прокричал команду. Подняв мечи, топорики, молоты и палицы, рыцари Станниса бросились на врага. Там, внизу, сражались в тесноте и грязи десятки озлоблённых мужчин, одетых кто как: в кольчугу, стёганку, сукно, изредка — в ржавую бригантину. Иные имели на голове широкополые шапели, иные — островерхие шишаки, а кто-то ограничивался кожаной шапкой. Грубые, краснолицые, гнилозубые, со спутанными бородами и вшами в складках одежды, они не отличались друг от друга ничем, кроме знамён, реющих над головами, и стороны, с которой они пёрли. Они жили ради жидкого жалования, дешёвой выпивки и возможности изнасиловать девку в подвернувшейся деревне. Осмунд провёл бок о бок с подобными людьми половину жизни, научился понимать их. Теперь же, на его глазах, рыцари резали их, как волки телят. После мутной реки латные доспехи уже не блестели на солнце, и яркие краски на их сюрко потускнели под слоем грязи и пыли. Но это не имело значения. Даже в честном бою эти простолюдины имели немного шансов против клина закованных в броню рыцарей. Сейчас же их атаковали во фланг, и плотно стоящие бойцы не имели возможности даже повернуть свои пики в сторону врага. Кто-то пытался достать кинжалы, но против лат они были бесполезны. Зажатные с двух сторон, пойманные в клещи, люди Трезубца могли только кричать, словно поросята на бойне, пока орудия дворян разили их шеи, бока, головы. — Милорд, шмальнём? — взмолился сержант лучников. Им было тяжело смотреть на то, как их товарищей внизу истребляют. — Ждать! — рявкнул Осмунд. В стрелах сейчас толку не было: речники скосят своих едва ли меньше, чем врагов. Ему было дурно от этого зрелища не меньше, чем остальным. Пожалуй, даже больше, ведь, как командир, он нёс ответственность за каждого бойца. Южане продолжали перемалывать его вояк, упоённо врубаясь в их ряды. Несколько парней дрогнули, бросили пики и побежали. Ряды друзей и врагов смешались, спутались. Осмунд оторвался от наблюдения, похлопал по плечу сигнальщика. — Валяй. Звук рога разнёсся над рекой, пронзительный и чистый. Последовало несколько мгновений оглушающей тишины, затем земля содрогнулась от топота копыт. Из прибрежной рощи вылетел отряд конницы. Впереди скакал юный сир Байрон, с поднятым к небу мечом, с боевым кличем на устах. Задние ряды спешенных рыцарей только начали оборачиваться, осознав, что им грозит, когда кони врезались в них на полном скаку. Со своей позиции на вершине холма Осмунд услышал треск ломающихся костей. Некоторое время было сложно понять, что происходит на берегу. Кони, люди, пики и мечи смешались в один неразличимый клубок кровавого насилия. Затем он начал таять, когда отдельные фигурки людей одна за другой бросились в воды реки, пытаясь перебраться на другой берег. Затем этот ручеёк превратился в поток. Враг бежал, бежал, бросая оружие, не разбирая дороги. Иные в спешке наступали на скрытые в воде шипы и с криком валились в воду. Иные слишком отдалялись от брода, и течение подхватывало их, словно ветошь. Никто не слал им в спины стрел: Осмунд запретил. Если стрелять в убегающего противника слишком часто, он разучится убегать. Кому нужен враг, который стоит до последнего? Осмунд повернулся к сиру Бернарду. — Отличие хитрого от хитрожопого, мой добрый сир Бернард, заключается в следующем. Хитрый знает, что вокруг него могуть быть умные люди, и действует соответствующе. Хитрожопый же убеждён, что он один умный, а все остальные — идиоты. Поэтому его так легко обвести вокруг пальца. Рыцарь лишь восхищённо присвистнул. Осмунд с сопровождением спустился вниз. Берег и мелководье были завалены окровавленными телами и брошенным оружием. Раненые ползали, стонали, просили воды. Кто-то из числа победителей уже начал мародёрствовать. Осмунд присел на корточки перед одним из пленных, поставленных на колени на траве. Откупорил флягу, дал ему напиться. — Ну здравствуйте, сир Бальман. Берч был располневшим пожилым человеком с длинными, но жидкими седыми волосами. Дорогой доспех его и пёстрое сюрко были запачканы кровью. Он заметно дрожал, то ли от купания в холодной реке, то ли от последствий боя, и большая часть воды угодила мимо рта. — Сдаюсь вам, — выдал он наконец. Добыча была богатая. Стокворты, несомненно, заплатят за Берча большой выкуп, но сейчас более важным было то, что враг на этом участке реки оказался практически обезглавлен. Пока эти ослы на другом берегу не выберут себе нового лидера, люди Осмунда смогут передохнуть, укрепить оборону, или перебросить силы на другие броды, где может понадобиться подкрепление. Помимо Берча, в плен угодили пара незначительных рыцарей и с двадцать простых воинов. Тех, что могли идти, увели в тыл, остальных добили: речникам хватало своих собственных раненых. На этом хорошие вести кончились. Стычка завершилась победой, но манёвр Берча дорого им обошёлся. Около четверти пикинёров Осмунда было убито или тяжело ранено. Оставалось надеяться, что пленение командира задежит врагов надолго, иначе вскоре брод будет некому защищать. Но самым тяжёлым ударом стало даже не это. Сир Байрон лежал на траве. Пика угодила ему в живот, обломок её древка всё ещё торчал меж пластин его доспеха. Всегдашний задорный румянец на его юном красивом лице сменился меловой бледностью. Сир Байрон ещё дышал, но всем вокруг было понятно, что мальчишка не жилец. — Берни… — простонал он, — Совсем паршиво, да? — Мне жаль, парень, — пробормотал сир Бернард, едва сдерживая себя, — Мне очень, очень жаль, — он отвернулся. Сир Бернард знал ещё родителей Байрона. Он же тренировал его в оружейном мастерстве, учил верховой езде. Мальчишка вырос у него на глазах. — Отнесите в тыл, — сухо сказал Осмунд. Он оглядел прибрежную гальку, усеянную телами, трупы, качающиеся на волнах Красного Зубца. Они выиграли себе немного времени. — У воды ставить колья. — скомандовал он сиру Бернарду, — Рассыпать ещё шипов в реке. Сбежавшим — по десять плетей. Не дожидаясь ответа, Осмунд быстрым шагом направился вверх по холму.***
Сир Байрон умер вечером следующего дня. Сир Бернард и пара других парней похоронили его на склоне холма. Были сказаны слова, пролиты слёзы. Осмунд разрешил хоронившим по глотку вина. Большинство погибших не удостоились такой чести. Их свалили в стороне от брода, в одну кучу, своих и чужих вперемежку. Чайки, вороны и прочая мерзость уже начали проявлять в ним интерес, но у вверенных Осмунду воинов были более насущные дела, чем порядочное погребение для них. Пока соседние броды подвергались атакам, у Осмунда всё было спокойно. Зато на другом берегу можно было заметить какое-то хаотичное волнение. Кэттлблэк рассудил правильно: после пленения Берча лагерь Королевских земель поглотила борьба за власть. Кажется, дошло до драк. Осмунд же не терял времени даром. По его приказу в реке были рассыпаны новые шипы, которые так хорошо себя зарекомендовали за эту битву, ставились колья, рылись рвы и насыпались валы. Берег реки и холм превратились в настоящую крепость, и Осмунд мог по праву гордиться своей работой. На третий день после захвата Берча брод посетил с инспекцией король вместе с обоими Талли и замковым мейстером. Фортификация была сдержанно одобрена, как и успехи в отражении атак. Пленных забрали в Риверран. Осмунд узнал, что оборона на всём протяжении реки происходит успешно, атаки Станниса отбиваются с большими для него потерями. Когда король, узнав о разладе во вражеском лагере, высказал желание перераспределить бойцов Осмунда на другие участки битвы, Кэттблэк без лишних слов показал ему гору трупов и овраг за холмом, куда складывали раненых. Те лежали на голой земле, без лекарств и крыши над головой, стонали от боли и просили воды. И их было много. «Они ударят не скоро, Ваше Величество», сказал Осмунд, «Но когда они ударят, нам понадобится каждый человек. И мы не знаем, когда это произойдёт». Вместо того, чтоб ослаблять брод, король без лишних слов приказал старому мейстеру задержаться, чтоб помочь раненым. Это помогло, хоть и не сильно. Как оказалось, не только король Робб проводил инспекцию позиций в тот день. Несколько позже, ближе к закату солнца, соглядатаи Осмунда заметили суматоху в лагере Королевских земель. Прибыла конная кавалькада под знаменем с горящим оленем. Острый взгляд Осмунда заметил самого короля Станниса, красную жрицу, братьев Флорентов и седого человека в скромных одеждах, с которым король постоянно переговоривался. — Луковый Рыцарь, — пояснил Осмунду щербатый сержант, — Контрабандист, который спас ему жизнь в Штормовом Пределе. Осмунд слышал о нём. После взятия Королевской Гавани король Станнис назначил Лукового Рыцаря комендантом города. Во время переговоров со Старками он оставался в столице, и некоторые говорили, что, возьми его Станнис с собой, и двум королям удалось бы договориться. Но теперь было поздно для таких мыслей. Станнис явно не был доволен успехами на этом участке. Осмунд мог разглядеть группу лордов, собравшуюся перед королём. Судя по жестикуляции, тот их гневно распекал. В голову пришла мысль, что Станнис в этот момент представлял из себя прекрасную мишень. Попасть было затруднительно, но, по прикидкам Осмунда, вполне возможно. Он нашёл лучника, считавшегося лучшим, и пообещал ему золотой. Стрелок и Осмунд расположились на возвышенной позиции, скрытой ветками деревьев, чтоб с того берега их не было видно. Лучник наложил стрелу, прищурился, оценивая обстановку, поднял лук вверх, целясь. Маленькая красная фигурка за плечом Станниса встрепенулась, повернула голову. Красная жрица. Лица на таком расстоянии было не разглядеть, но по какой-то необъяснимой причине Осмунд был уверен, что она смотрит прямо на них. Он вздрогнул. Затем заметил, что стрелок дрожит. Пот катился по его лицу, несмотря на то, что тот и смотрел-то не на жрицу, а вверх. Лицо лучника судорожно дёрнулось, будто от страха, затем он просто бросил лук и убежал. Больше Осмунд пристрелить Станниса не пытался. Ночь прошла без происшествий. Но утром, на рассвете, Осмунд и его люди увидели кое-что новое. В центре вражеского лагеря стоял большой шатёр, над которым в первых лучах восходящего солнца плескалось на ветру знамя в чёрно-белую клетку. Осмунд узнал этот герб. Он принадлежал Винсенту Стонтону, которого король Станнис объявил лордом Харренхола. Передышка была окончена.***
Лорд Винсент Стонтон был сделан совсем из иного теста, нежели Берч. Это стало понятно довольно быстро. Лагерь Королевских земель был приведён в порядок. Палатки, раньше поставленные кое-как, теперь расположились в строгом порядке. Исчезла грязь между ними, были проложены дороги. Появились дозорные и регулярные патрули. Меж тем, прибыл гонец. Станнис понёс тяжёлые потери и отчаялся, сообщил он. Сиру Бриндену Талли удалось разговорить одного из пленных, и тот поведал, что вскоре произойдёт массированный штурм всех бродов одновременно как на Красном Зубце, так и на Камнегонке, к северу от Риверрана. Это будет решающая атака: всё или ничего. — Мы готовы! — громогласно объявил гонцу Осмунд. Тот лишь сдержанно поклонился. И действительно, вскоре на другом берегу реки развернулась бурная деятельность. Лорд Винсент согнал крестьян из окрестных деревень, хотя занимались они чем-то странным: рубили окрестные деревья и складывали на берегу огромные кучи из сучьев, ветвей, брёвен. Вокруг были поставлены флагштоки со знамёнами Домов Королевских земель. Ветер неистово трепал их. Осмунд недоумевал: Стонтон решил строить осадные орудия? На строительство это было мало похоже. В этом противостоянии определённо было что-то личное. Стонтон и Кэттлблэк помнили друг друга по Королевской Гавани, первый презирал второго за его поступки, и главное — оба жаждали обладать одним и тем же. Харренхол, мрачная твердыня Речных земель. Как бы ни был велик этот замок, его не хватит на двоих. И уж тем более — на троих, если считать Бейлиша. На всякий случай, Осмунд приказал своим солдатам быть настороже, а рыцарям — облачиться в доспехи. Сам он также надел латы которые заказала ему Санса: внушительные чернёные латы, подогнанные под его гигантский рост. На груди был выложен эмалью красный котёл на шипастой цепи, а закрытый шлем-топфхелм венчала пара демонических рогов. Идея принадлежала самому Осмунду, и он был очень доволен. — Милорд изволит надеть плащ поверх доспеха? — спросил мальчишка-оруженосец. Тяжёлый, плотный, кроваво-красного цвета плащ с чёрным шитьём. В тот день он сослужил Осмунду хорошую службу: с самого утра дул сильный промозглый ветер, и если бы не плащ, командир обороны бродом вполне мог бы слечь с простудой. Это было бы очень невовремя. — Да, поверх доспеха, — Осмунд кивнул, поглощённый мыслями о грядущей атаке. Затем он застыл, отмахнулся рукой от оруженосца, застёгивавшего латный воротник-горжет. — Милорд? — неуверенно спросил тот, в тревоге вглядываясь в лицо Осмунда. — Ветер, — пробормотал Кэттлблэк, — Ветер… В каком направлении сегодня дует ветер, малец? — На север, милорд. К югу от Зубца прямая равнина, вот оттуда и дует постоянно. А этот берег высокий, холмистый, и с севера сюда не задувает. — На север! — повторил Осмунд, уставившись на оруженосца, будто только что его увидел, — Прямо на нас! Следующий приказ, отданный командующим, несколько удивил солдат. Иные, разгадав его мысли, оценили дальновидность этого шага, другие были настроены скептически. Но все подчинились. Каждый воин, защищавший брод, раздобыл кусок ткани и держал его при себе, периодически обмачивая в воде. Ждать подтверждения своих опасений Осмунду долго не пришлось. Солнце клонилось к закату, когда груды ветоши на том берегу были облиты маслом и подожжены, превратившись в гигантские костры. Чёрный дым, верный направляющей руке ветра, потянулся через реку, вскарабкался вверх по холму, окутал его вместе с позициями речников и затаившимися там людьми. Осмунд предусмотрительно расположил пехоту и спешенных всадников на берегу, впритык к воде, сразу за рядом острых кольев. Вверху, на холме, в качестве второго ряда обороны он поставил лучников, хоть от них теперь и было мало толку. Сам Осмунд остался со своими рыцарями: чад от костров скрыл поле боя, и на несколько шагов вперёд ничего не было видно. Сидеть на вершине холма для него теперь было бессмысленно, ибо там он был слеп. Осмунд оглядывал ряды помрачневших, сосредоточенных воинов: каждый обернул вокруг лица смоченную водой тряпку. Глаза их над тряпками покраснели, слезились, но руки уверенно держали пики и алебарды. Он удовлетворённо кивнул. Теперь им оставалось лишь ждать начала атаки. Дым от костров клубился в багрово-рыжих лучах восходящего солнца. Угрюмый неземной свет их превращал берег реки в преисподнюю. Чумазые лица воинов с покрасневшими глазами, обмотанные грязными тряпками, неверная игра света и тени искажала, уродовала ещё больше, превращала в свирепые демонические морды. Солдаты дёргано переглядывались, будто стараясь понять, не привратились ли их товарищи взаправду в чудовищ. Осмунд сам уже не был уверен: дым, кровавый свет и ноющее ожидание противника сводили с ума. Будто сжалившись над ним, по воде разнёслись плеск, топот и ругань. Сердце Осмунда ёкнуло в груди: эти звуки показались ему лаем адских псов. Но вместе с тем, пришло облегчение: к ним шёл враг, которого можно было убить. Дым впереди уплотнился, принял форму. Серо-багровые клубы его соткались в человекоподобные силуэты, собрание смутных, неверных теней, складывающееся в единое колючее существо. Осмунд тряхнул головой. Нужно действовать. — Пики! Воины выставили пики вперёд в боевом порядке. — Барабанщик, бей! Разгони хандру! — гаркнул Осмунд с воодушевлением, в которое сам не верил. Ритмический бой барабана ворвался в закатный сумрак резкой струёй кипятка, ударил по ушам, по мозгам. Солдаты встрепенулись. Теперь они отчётливей видели своего врага: не демоны, не тени, а всего лишь люди, такие же, как они, с такими же пиками в руках и такими же бородами под тощими лицами, замотанными мокрыми тряпками. Они шли прямо на людей Осмунда, но они шли медленно, потому что боялись. Огромные железные шипы, что пронзали стопу насквозь, покалечили многих людей и лошадей за эти дни. Один неосторожный шаг — и ты выведен из боя, брошен на произвол судьбы в грязной реке под носом у неприятеля, и даже если ты выберешься, никакой мейстер не поспешит спасти твою ногу от гангрены. Шипы — это смерть, и страх перед этой смертью речники отчётливо увидели, почуяли, как звери. Почуяли. И перестали бояться. Ряд пикинёров Осмунда взорвался криками. Ругательства, оскорбления, торжествующие вопли посыпались на атакующих, сопровождаемые мерным громом барабана. Один из людей Станниса во втором ряду вздрогнул, завалился на своих товарищей, крича от боли. Речники ответили дружным хохотом. Воины Королевских земель насупили брови, разразились своими собственными криками и ругательствами, подходя к линии кольев вплотную. Два ряда пикинёров сомкнулись, как челюсти жуткого хищника. Осмунд и его спешенные всадники находились позади пехоты, за пределом досягаемости вражеского оружия. Рядом с ним надрывался мальчишка-барабанщик, а сир Бернард в полном доспехе держал знамя — чёрный котёл с шипастой цепью на кроваво-красном поле. Громогласный голос Кэттлблэка прорезал шум битвы, отдавая приказания. Наконечники на длинных древках вонзались в плоть, вырывали из неё жизнь. Солдаты с обеих сторон валились в воду. Иные кричали от боли, другие же, сражённые на месте, падали молча, провожаемые лишь глухим плеском воды да воодушевлёнными возгласами противника. Все голоса, крики, звуки сливались в один вязкий гул. Дым забирался в щели шлема, щекотал глаза, ноздри, обжигал горло и лёгкие. Стена одоспешенных тел напирала со всех сторон, как будто он провалился в колодец, и красная вода Зубца плескалась, плескалась внизу вокруг его ног, и не было неба внизу, а только злая багровая тьма. Осмунд боялся, что кровавая вода начнёт подниматься, и он утонет в колодце, захлебнётся, останется здесь навсегда, навсегда, навсегда… Вода хлынула в прорези его шлема. Что-то упиралось в спину, или спина упиралась во что-то. Чьи-то руки держали его. Осмунд стал вырываться, но хватка была крепкой и уверенной. — Ну-ну, милорд, ну-ну! Тихо, тихо, сейчас мы. Да сними с него шлем, сказал! Милорд подскользнулся, не видите! Надо ему… Давай-ка! Голос был знакомый. Принадлежал сиру Бернарду. Почему-то он успокоил Осмунда. Чьи-то руки освободили его от шлема, и он понял, что лежит на спине в воде. Сир Бернард подал ему флягу. В выражении лица старого рыцаря проскочило что-то отеческое, пока Осмунд пил. Гул битвы всё ещё слышался рядом, но он был приглушённым, будто не имел в этот момент особого значения. Голова гудела сильнее. Осмунд отпил, закашлялся от дыма. Ему помогли подняться на ноги, обвязали тряпку вокруг лица. Пахла она омерзительно, и от этого запаха ноги Осмунда снова чуть не подкосились, но он устоял. Осмунд зажмурил глаза, глубоко вдохнул, медленно выдохнул. Память, опять его собственная память. Воспоминания о службе в Спорных землях не отпустили его до сих пор. Вцепились в его душу когтями, и в минуты слабости пускают ему кровь. Осмунд вспомнил, как его накрыло во время бунта в Королевской Гавани. Осни тогда посмеялся над ним. Осёл, что он знает! Осмунд на военной службе выхлебал больше дерьма, чем этот дамский угодник за всю жизнь! Он со злобой стиснул зубы. Злоба эта придала ему сил, прочистила голову. «Сукины дети», подумал Осмунд, «Все эти, вокруг — сукины дети. Они не знают, через что я прошёл. Чем я был, и чем я стал. И братья, и эти придурки, что воюют на стороне Риверрана, и те, на другом берегу. Всё это херня, а в конце останусь только я. Я и мои шрамы». Он открыл глаза. Мир вокруг почти не шатался, зрение снова обрело чёткость. Осмунд крепко стоял на ногах, и вражеские пики не могли его достать. Он был на поле боя, как тогда, в Эссосе, но он больше не был куском мяса, брошенным на убой. Он был командиром, приказам которого подчинялись сотни людей. Он, Осмунд Кэттлблэк, направлял ход этого боя. Он решал чужие судьбы, а сам был практически неуязвим. Он помнил свою беспомощность в пехотном строю, но она больше не вернётся. Он выше этого. Страх больше не достанет его. Он, Осмунд Кэттлблэк, сам выбирает свою судьбу. Осознание этого наполнило спокойствием его душу. Осмунд улыбнулся идущей перед глазами бойне, надел шлем. Он больше не боялся. Потери речников в предыдущих боях возымели своё пагубное действие. Хоть они и находились в выгодной оборонительной позиции, они значительно уступали в количестве. Пикинёры яростно обменивались ударами, прорежая ряды друг друга, трупы громоздились на трупы, и Осмунду было видно невооружённым глазом, что его солдаты кончатся быстрее. Это было паршиво, но ещё паршивей было другое. Оправившись и оглядев сражающихся как следует, Осмунд заметил, что солдаты врага в задних рядах усиленно обшаривали речное дно. Находя железные шипы, щедро рассыпанные перед боем, они с размаху зашвыривали их подальше от брода, вниз по течению. Было заметно, что они работали организованно, по предварительной задумке, пока передние ряды прикрывали их. За всем этим виднелся холодный расчёт. Будто чей-то дьявольский ум направлял действия своих солдат из багрового дыма. Досада сдавила почерневшее сердце Осмунда при виде того, как орудия, столь успешно их защищавшие, пожираются багрово-бурой глубью Зубца. Затем пришло осознание того, зачем они это делают, и Осмунд непроизвольно разинул рот от ужаса. Мерзкая тряпка тут же проскользнула меж его губ, и пришлось выталкивать её языком. Осмунд содрал шлем, сорвал повязку, проплевался. Он поискал глазами бойца помоложе, с ногами порезвее, и взгляд его остановился на мальчишке-барабанщике, до сих пор отбивавшем ритм. На вид пареньку было лет двенадцать. Осмунд схватил его за плечо. — Ты! — прокричал он мальцу прямо на ухо, силясь перекричать шум битвы, — Лучники наверху! — Осмунд закашлялся, обрызгивая парня слюной, — Всех сюда! Поспеши! Оставив барабан, перепуганный мальчик ринулся вверх по склону холма. Осмунд наблюдал за тем, как тот исчез в клубах багрового дыма, и в первый раз за долгие годы ему захотелось помолиться. Враги не преминули заметить исчезновение барабана, и гонца они тоже заметили. На глазах Осмунда солдаты в задних рядах указывали друг другу в ту сторону, куда убежал быстроногий мальчишка. Затем какой-то сержант отдал приказ, и несколько воинов поспешили обратно через реку, в сторону лагеря. У Осмунда похолоднело в груди: он понял, что это значит. — Всадники! — воскликнул он, — Боевое построение! Медлить было нельзя. Осмунду подали щит и оружие — массивную булаву с шипастым шаром на конце. Постоившись, спешенные всадники во главе с ним стали обходить сцепившихся в смертном бою пикинёров. Вот они прошли сбоку от схватки, стали разворачиваться. Незащищённый фланг вражеских пикинёров теперь был прямо перед ними. Осмунд пытался успокоить сердце, бешено бившееся в груди. Лучники должны успеть! Если они не успеют… Осмунд подавил паникёрские мысли. Командиру они не пристали. Он будет делать то, что должен. Да, — то, что должен. И будь, что будет. Осмунд отдал приказ. Издав боевые кличи, его рыцари бросились на врага. Булава Осмунда со смачным звуком опустилась на плечо пикинёра, вминая внутрь кость, затем приземлилась между лопаток, круша ему позвоночник. Бедняга не успел ни развернуться, ни вытащить запасное оружие. Сила удара отбросила его на спину солдата, что стоял в ряду перед ним. Пока тот мешкал, силясь отпихнуть товарища, Осмунд точным ударом вмял его широкополый шлем прямо в его мозг. Десятки пикинёров были сражены в первые минуты атаки. Теперь уже люди Станниса были зажаты с двух сторон, беспомощны как поросята. Осмунд мог быть доволен собой: манёвр Берча обернулся против тех, кого тот сам недавно вёл в бой. Стоило Осмунду подумать об этом, как он услышал грохот рассекающих воду коней. Замысел лорда Винсента в этом бою был понятен: при помощи дыма вывести из игры лучников Талли, убрать шипы со дна, чтоб обеспечить проход конницы, и затем ударить по речникам всем своей мощью. Обескровленный отряд Кэттлблэка не сможет противостоять такому натиску, будет опрокинут и смят. Как сказал бы Бейлиш, «Смерть в три хода». Безусловно, тот факт, что сам командир обороны бросился в гущу боя, рискуя своей дурной головой, был для Стонтона более чем кстати. Рыцари Осмунда убивали пехотинцев направо и налево. Его собственная булава крушила врагов как печенье, проламывая их дешёвую броню и кости под ней. Но с каждым движением страх, точно яд, всё глубже впитывался в его тело. «Быстрее», думал Осмунд, бросая быстрый взгляд на пустой высокий берег за спинами своих пикинёров. Русло реки под его ногами тряслось от яростного топота копыт, и с каждым ударом сердца он был всё ближе. «Быстрее», думал Осмунд, делая подножку врагу и опуская острый конец щита на его затылок, посылая брызги костного мозга во все стороны. Краем глаза он заметил того рыцаря, чьё имя никак не мог запомнить, сражающегося с тремя противниками одновременно. «Быстрее», думал Осмунд, погружая шипастое навершие в живот сержанта пикинёров, того самого, что командовал атакой. Сержант согнулся напополам, и булава Осмунда, ударив снова, размозжила ему лицо. То, что упало в чернильно-чёрную воду, уже мало походило на человека. Осмунд опустил окровавленную булаву, огляделся. Вокруг, куда не повернись, на фоне багрового дыма вертелись, скакали, сцеплялись в свирепых схватках чёрные силуэты, словно демоны, навеки запертые в пресподней. И над всем шумом, который они издавали, сквозь чад прорывалось клацанье железных доспехов и задорное ржание десятков коней, которые были уже совсем близко. Осмунд застыл на месте, всматриваясь слезящимися глазами в дым, где ему уже чудились смутные конные фигуры. Сейчас они нахлынут на рассеянных в воде пеших воинов Осмунда, будто могучий потоп, захлестнут их и смоют, оставив на мелководье лишь изломанные трупы. Что-то холодное разлилось в жилах Осмунда, превратив его в недвижную статую, способную только смотреть, мыслить и бояться. Вот и всё. Он подумал о Сансе, горячей и любящей, ждущей его где-то там, в Риверране. Так далеко от неё казался теперь он, покрытый кровью и грязью, в пропотевшем насквозь поддеспешнике и развалившихся в кашу от сырости портянках. На пути конной атаки, которую она могла увидеть лишь в ночных кошмарах. Осмунд выдохнул, выпуская из себя все мысли. Стоило ему расслабиться, и все его тело начало саднить отложенной болью ото всех ударов, усилий, от чудовищного напряжения. Лёгкие горели огнём. Дымовая завеса на юге налилась тяжёлой тьмой, готовясь выпустить из себя смерть. Осмунд поднял забрало шлема, чтоб встретить её. И воздух наполнился свистом. Осмунд поднял голову как раз вовремя, чтоб увидеть, как десятки стрел, повиснув в дыму сердитой птичьей стаей, ринулись вперёд, в сторону врага. Немедленно за дымовой завесой раздались крики боли, ржание, наполненное страхом, и плеск от падения тяжёлых тел на полном скаку. Солдаты Талли разразились радостными криками. Осмунд обернулся. На высоком берегу, овеваемые седыми космами дыма, в несколько рядов стояли его лучники. Осмунд видел, как открывается и закрывается щербатый рот их сержанта, выкрикивая команды, хоть слов и не было слышно. В течение нескольких мгновений после первого залпа лучники дали второй, стреляя прямо в дымовую завесу, вслепую. Снова раздались крики и ржание. Несколько одиночных всадников вылетело из дыма прямо на рыцарей Осмунда, но те, уже оправившись от потрясения, быстро расправились с ними. Выскочила также пара сирых коней, один тащил седока за ногу, плеская его в воде. Лучники дали третий залп, снова попали — да и не могли они на таком расстоянии не попасть. Конная атака Стонтона захлебнулась в крови. Пехотинцы Станниса дрогнули и побежали. Это было похоже на то, как каменный валун в одно мгновение рассыпается песком. Они бежали, бросая оружие, забыв о раненых товарищах, о врагах, с которыми только что бились насмерть. Иные пробегали так близко от застывшего на своём месте Осмунда, что, пожелай он, мог бы дотронуться до них рукой. Это был единый поток, устремлённый в одном направлении: на юг, к своему лагерю, в безопасность. Осмунд поднял булаву, взвесил её в руке. Он знал, что должен делать. — В атаку! — заревел Осмунд, воздев булаву над головой, — Риверран! — РИВЕРРАН!!! — радостно подхватили его бойцы. В едином порыве они ринулись вперёд, сквозь клубящуюся тьму. Конница Стонтона была рассеяна неожиданной для них стрельбой. Множество людей и лошадей было сражено стрелами, множество было утянуто течением и утонуло. Иные потеряли лошадей, были ранены. Но даже те, что в этом безумии умудрились остаться на скаку, никак не ожидали оравы воинов Осмунда, которая с рёвом и криками выпрыгнула на них прямо из дыма. Атакованные оказались атакованы сами. Рухнувших с лошадей в поток добивали на месте, одиночных конных толпой стаскивали со скакунов. Но рыцари, присягнувшие королю Станнису, не дрогнули и не побежали. Они приняли бой прямо здесь, посреди реки, в клубах едкого дыма, багровеющего в лучах заката. Это была отчаянная, безумная, безжалостная схватка озверевших от крови демонов, забывших о свете дня. Первый враг, на которого обратилось внимание Осмунда, лежал в реке, облокотившись на локоть. Когда Осмунд замахнулся на него, он закричал что-то о милосердии и попытался прикрыться рукой. Булава сломала кости руки, а следующий удар сломал ему шею. Другой рыцарь бросился на Осмунда. Кэттлблэк с размаху раздробил ему колено. Рыцарь повалился в воду на четвереньки, истошно крича, пополз куда-то, подволакивая искалеченную ногу. Осмунд последовал за ним, нанося удары не целясь, по спине, плечам, голове, пока тот не растянулся в воде недвижимо. Следующего противника Осмунд перебросил через щит, но когда хотел прикончить его, напал другой. Пока они обменивались ударами, первый поднялся, а вдобавок ко второму присоединился третий. Осмунд встал в оборонительную позу, точными движениями отбивая удары, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону. Ему удалось вывести из боя одного, но на его место возникли ещё двое. Все они обступили Осмунда плотным кругом, словно стайные хищники, примериваясь для решающей атаки. Только сейчас Кэттлблэк заметил, как далеко он оторвался от своих. Видимо, дурацкая погоня за калекой загнала его глубоко в ряды противника, да увы, в хаосе боя он не смог понять этого сразу. — Ну, кто? — с вызовом спросил Осмунд, поглядывая то на одного, то на другого, пока взгляд его не остановился на случайном противнике. Тот облизал губы, метнул взгляд на стоящего рядом товарища. Осмунд чувствовал их неуверенность, их страх перед этим свирепым рогатым великаном в чёрных доспехах. — Я! — раздался громогласный голос, привыкший командовать, — Я буду сражаться с тобой! Осмунд насмешливо улыбнулся под глухим шлемом, почтительно отсалютовал булавой. — И я принимаю ваш вызов… лорд Стонтон. Лорд Винсент Стонтон ступил в круг, плеская по воде латными сапогами. Он был среднего роста, но плотного телосложения, с широкими плачами и прямой спиной. Был он одет в стальной доспех, покрытый ослепительно-белой эмалью, розовой в багровой полутьме. Поверх доспеха у него было сюрко в чёрно-белых цветах его дома, в центре которого были вышиты белые крылья. Такие же белые эмалированные крылья красовались на его шлеме, оставлявшем открытым сердитое красное лицо со стриженой бородой. Вооружение лорда составляли щит и меч. Клинок и белая эмаль брони были изрядно испачканы грязью и кровью, но во тьме поля боя они всё равно сияли тусклым белёсым светом. — Идите, — сказал он своим людям таким тоном, будто стряхивал пыль с плеч, — Он мой. Воины были только рады выполнить приказ. Даже тот, которого Осмунд ранил, сумел подняться на ноги и с удивительной скоростью заковылял прочь. Они сошлись. Стонтон ошеломил Осмунда. Каждый его удар был безупречен, отточен, словно лезвие бритвы. Возраст лорда Винсента и рост Осмунда будто не играли никакой роли в этой схватке. Вскоре уже Осмунд обливался потом, едва успевая отбивать удары, метившие в сочленения его доспеха. — Мои сыновья! — кричал Стонтон, осыпая его градом ударов, — Ты убил их, мерзавец! Ты убил их всех! Осмунд не ответил, пытаясь сосредоточить все силы на схватке. В его голове вспыхнула надежда, что лорд потеряет контроль над собой из-за гнева, но она быстро потухла. Стонтон гонял его по реке с холодным профессионализмом прирождённого воина. Он вырос в замке, его обучали бою с малых лет, Осмунд же мог похвастаться несколькими годами обучения под началом рыцаря-бастарда и опытом войны в пехотном строю. Это сослужило ему добрую службу в последние дни, когда он командовал с вершины холма, но теперь, изнывая под ударами меча, он жалел, что посмел выйти из-за спин своих солдат. Что посмел вообразить себя рыцарем. Стонтон разошёлся. С каждым новым ударом он выкрикивал имя одного из своих павших сыновей. «Норберт!» — и Осмунд едва успевал отбить удар, метивший ему в подмышку. «Харберт!» — удар щита о щит выбил Осмунда из равновесия. «Осберт!» — удар сверху по шлему наполнил туманом его голову. Осмунд почувствовал, как кровь струится у него под волосами, рухнул на одно колено «Робе-е-ерт!!!», взревел лорд Винсент, идеально нацеленным ударом меча отбрасывая в сторону щит Осмунда. Кажется, следующим был Альберт. Осмунд успел задуматься, дойдёт ли лорд до Дагоберта, или следующим же выпадом его и прикончит. Сил сражаться у Осмунда не было. Лорд Винсент сделал шаг вперёд, занося меч для удара. — А… А-а-а!!! Благородное лицо Стонтона исказила гримаса боли. Он дёрнулся, поднял из воды ногу. Прямо перед своими глазами Осмунд увидел эмалированный латный ботинок, пронзённый насквозь длинным и тонким металлическим шипом. Ухвативший за шанс, словно за соломинку, Осмунд собрал оставшиеся силы в кулак и попытался встать. И тогда лорд Стонтон, завопив по-звериному, повалился прямо на него всем своим весом. Оба рухнули в воду. Щит Стонтона, меч и булава полетели в сторону. Двое мужчин в тяжёлых доспехах ожесточённо сражались в воде, каждый пытался взобраться наверх и опустить голову соперника под воду. Стонтон исхитрился тыкать в ногу Осмунда железным ежом, застрявшим в его ступне, но его сил было недостаточно, чтоб пробить латы пинком, да ещё и без замаха. Зато Осмунд вскоре почувствовал, что враг слабеет от потери крови. Удар щитком шлема прямо в открытое лицо Стонтона — и Кэттлблэк оказался сверху. Лорд Винсент дёрнулся наверх, отчаянно хватая воздух. — Сдаюсь! — прохрипел он, — Пощады! Осмунд со злобой рванул его голову вниз, приложил затылком о дно. Стонтон обмяк, принялся пускать пузыри. Его лицо за багровой завесой воды искажала гримаса агонии и ужаса. Сделав нечеловеческое усилие, Стонтон пересилил Осмунда, и его голова снова показалась на поверхности. — Выкуп! Большой выкуп! Осмунд остановился. Стонтон выглядел жалко. Рот жадно хватал воздух, глаза были затуманены, одно крыло отломилось со шлема. Враг истощил все свои силы, и уже очевидно не представлял для него опасности. Вокруг кипела битва, все воины были слишком заняты друг другом, чтоб обращать внимание на них. Это давало Осмунду возможность подумать. Обещание выкупа было заманчиво, но стоит только Стонтону оказаться на свободе, как права Осмунда на Харренхол снова окажутся под угрозой. Осмунд мысленно взвесил все за и против и покачал головой. На лице Стонтона отразился испуг. Он пристально вглядывался в глухой щиток шлема, скрывавший лицо Осмунда, видно, силясь найти там намёк на своё спасение. — Харренхол… Ты хочешь Харренхол? Твой! Забирай! Осмунд задумчиво сжал губы. Был шанс, что Стонтон, будучи дворянином, сдержит своё слово, данное под угрозой. А был шанс, что не сдержит. Вдобавок, лучники Осмунда умудрились выкосить весь выводок Грачиного Приюта, что подразумевает желание отомстить. Нет. Пока Стонтон жив, он является угрозой правам и безопасности Осмунда. Придя к этому выводу, он уверенно надавил, погружая голову лорда Винсента обратно в багровую реку. — Нет! — запротестовал тот, — Нет-нет-нет, нет!!! Нет. Осмунд наблюдал, как его враг пускает пузыри, чувствовал, как сопротивляется его слабеющее тело. Нога Стонтона колотила стальным ежом по дну, но всё неохотней и неохотней. Вокруг воины Осмунда с торжествующими криками гнали врага прочь, на южный берег. Стонтон испустил последний бульк и замер, словно огромная белая рыбина в кровавой воде. Осмунд отпустил его. Под его чёрным доспехом разливалась смертельная усталость, но вместе с тем… Вместе с тем, он чувствовал удовлетворение. У Харренхола может быть только один лорд.