Под керосиновым дождем

      Когда спустя несколько часов в дверь вновь стучат, Нина отрывается от шитья и идет открывать, почти уверенная, кого увидит на пороге. Вафли были чудесными, и хотя это заслуга исключительно умелых рук матери Дамьена, а вовсе не кого-то ещё, Нина все же готова сменить гнев на милость. В определенных пределах.       — Какие люди, — хмыкает она, сложив руки на груди. — Ну что ж, так и быть, проходи…       Каз кивает и решительно переступает порог.       Он оказывается слишком близко в тесной прихожей, так что Нина может разглядеть каждую пуговицу на его рубашке, непривычно светлой. Обычно Каз отдает предпочтение темным цветам. Нина поднимает голову и внимательно вглядывается в знакомое сумрачное лицо.       — Зачем пожаловал?       Каз отвечает долгим пристальным взглядом, а затем протягивает к ней руку. Бледную, костлявую, но с длинными изящными пальцами. Такие бывают у великих пианистов. Или у великих воров.       — Познакомимся? — Нина иронично усмехается краешком рта. — Очень неприятно, Нина Зеник. К вашим услугам!       Каз вздрагивает, сжимает челюсти, но усилием воли не отшатывается и даже отвечает на её игривое рукопожатие. Неплохой результат, к слову.       — Тебе повезло, что я в хорошем настроении, — Нина отпускает его так же быстро, как и дотронулась. — Ну, пойдём!       Каз следует за ней в комнату. Нина слышит его тихие вкрадчивые шаги у себя за спиной. Это вам не шумный жизнерадостный студент-разносчик сладостей, топавший как табун лошадей. Каза практически не слышно.       Этакое молчаливое мрачное привидение. Весьма взволнованное привидение, надо сказать. Мало того, что Бреккер до сих пор не проронил ни слова, так и пульс его то и дело норовит пуститься в галоп. Фигурально выражаясь, разумеется.       Матти, дисциплинированно сидящий на диване, отрывается от книжки с цветными картинками и с любопытством разглядывает гостя. Каз отвечает ему настороженным взглядом и тут же делает отстраненный вид, как будто даже не заметил ребенка прямо перед собой.       Да, периодически Каз при всей своей пронырливости проявляет удивительную толстокожесть в налаживании отношений. Это тот самый случай. Нина и так не в настроении, а разговор явно предстоит долгий. И вытолкать Бреккера взашей из квартиры после того, как имел глупость впустить его, уже вряд ли получится. Нет, теоретически Нина это может, но веселить соседей перипетиями собственной жизни в её планы на этот вечер определенно не входило. Да и нельзя же подавать сыну дурной пример…       — Пойду всё же поставлю чайник, — вздыхает Нина. — Без чая, Бреккер, я тебя долго не вынесу! А, точно… Матти, поздоровайся с дядей Казом и займи его беседой пока что!       Каз бросает на неё слегка затравленный взгляд, и Нина мстительно ухмыляется.       — Пливет! — радостно восклицает Матти и машет Казу рукой.       Тот к чести его быстро берет себя в руки и выдает очень сдержанное приветствие. По крайней мере сухое “Здравствуй, Матти” произнесено с должной спокойной интонацией, приличествующей для очень занятого безэмоционального человека. Голосом Каз и впрямь владеет безупречно, но ему ли пытаться обмануть сердцебита?       Удаляющаяся в кухню Нина кожей чувствует прожигающий её спину взгляд и благостно потирает руки.       Чайнику греться достаточно долго. Этого хватит для небольшой, но яркой мести. Причем чужими руками! Точнее даже устами ребенка, как бы ужасно это ни звучало. Благо Матти не так давно перешел на новую стадию познания мира, и Нине определенно нужна передышка.       Спустя десять минут она неслышно подходит к двери и с непередаваемым удовольствием прислушивается к противостоянию двух характеров. Каз в кои-то веки столкнулся с достойным противником по упрямству.       — Почему?..       — Не знаю. Займись своей книжкой.       — Почему?       — Потому что я не могу отобрать эту честь у твоей дражайшей матери — отвечать на твои бесконечные вопросы.       — Почему бесконечные?       — Потому что лишить тебя языка она мне не позволит, к моему величайшему сожалению, — с искренней грустью в голосе констатирует Каз.       — А ты можешь?       — О да!       — А почему?..       Нина спешит вмешаться, пока оглушительный скрежет зубов за стенкой не обрушил всё здание.       — А вот и чай! Матти, будешь? Нет? Тогда возьми вафельку и Гансу отнеси. Можете поиграть пока, нам с дядей Казом надо серьезно поговорить! Потому что! Вот, молодец. Ну, беги! Дверь пусть побудет открытой.       Матти убегает, и Нина переводит смеющийся взгляд на мрачного Каза.       — В Бочке твой сын долго не продержится, — выносит тот неоспоримый вердикт. — Особенно если не научится вовремя закрывать рот.       — В таком возрасте это практически невозможно, — усмехается Нина, но в глазах её на мгновение вспыхивают опасные огоньки. — К тому же, в Бочке он под твоей защитой.       — Не жди, что я буду опекать его от всего на свете, когда он подрастет, — желчно фыркает Каз. — Он либо научится отстаивать себя, либо однажды ты потеряешь и его тоже.       Деликатностью Каз как всегда не грешит, но мысли высказывает чертовски верные. И за это на мгновение его действительно можно возненавидеть.       — Если я потеряю его из-за тебя или твоих поручений, Каз… — Нина многозначительно понижает голос. — Или не приведи Гезен, ты заставишь моего сына заниматься твоими грязными делами… Разговор у нас с тобой пойдет совсем иначе. Ты понял меня?       Он кивает.       — Понял.       — Вот и чудесно! Сахарку? — Нина знает, что её улыбка сейчас больше напоминает оскал, но таково уж волшебное умение Каза — выводить её из себя буквально за минуту.       Каз хмыкает. Он терпеть не может сладкий чай, о чем Нина прекрасно знает.       — Я бы поверил, если бы ты предложила стрихнин, — он невозмутимо берет чашку из её рук и делает глоток.       — Я всё ещё дико зла на тебя, Каз Бреккер, — шипит Нина. — И не думай, что так легко получишь прощение!       — Я хочу его увидеть, — говорит Каз сухо, и она осекается на полуслове.       — Кого?..       — Того матроса. Он на Кара Теше, верно?       Вот так просто, четко и безжалостно. Как в старые и не очень добрые времена. И отнекиваться бесполезно: поди пойми, Инеж ему рассказала или сам догадался. Скорее всего, сам, иначе бы сказал бы сразу.       — Есть ли что-то в этом городе, что проходит мимо твоих глаз и ушей? — Нина неожиданно даже для самой себя расслабляется и спокойно тянется за печеньем.       Каз, однако, остается серьёзен.       — Слишком многое, к сожалению, — произносит он мрачно. — Я могу контролировать то, что я знаю, и тех, кого я могу предсказать, но вокруг происходит слишком много событий.       — Оглянись, Каз, вокруг нас огромный мир! В нем всегда слишком много событий, — хмыкает Нина.       — Знаешь, как рождается хаос? — спрашивает он внезапно. — Из тысячи мелких разрозненных происшествий, ничем не связанных на первый взгляд. Ты видела когда-нибудь паникующую толпу? Достаточно десятка беспризорников и нескольких умелых провокаций, чтобы убить сотни людей. Чтобы люди убили себя сами!       — Мы живем в преддверии войны, — Нина пожимает плечами. — Керчия выпутывается из любой передряги, разве нет? У нее есть деньги, есть связи, есть компромат буквально на весь наш чертов мир! Это самая безопасная страна, она фактически диктует всем правила приличия, потому что на вас где сядешь, там и слезешь, не так ли?       — Более пылкой и патриотичной речи я ещё не слышал, — едко отзывается Каз. — Надо записать для нашего правительства, когда оно в очередной раз начнет вывираться! Ладно, я к тебе по делу.       — Это я уже заметила, — кротко замечает Нина и кидает многозначительный взгляд на оголенную руку собеседника.       — Сведи Инеж со своими морскими связями, — говорит Каз, не обращая на этот взгляд никакого внимания. — Те, кто возит контрабанду и подпольно вывозит гришей, они постоянно в море.       Нина поджимает губы. Инеж — это куда лучше, чем Джаспер, но Инеж, действующая по просьбе Каза, это непредсказуемое явление с ещё более непредсказуемыми последствиями. Особенно здесь показателен последний случай.       — Кажется, мы договаривались, Каз, что ты не будешь лезть в мои связи со всем своим неубиваемым бандитским шармом, — кисло произносит она. — Нервы бедных старушек не выдержат твоих манер. Что тебе там понадобилось?       — Кридс даст деньги на перевооружение, только если мы уничтожим корабль-призрак. Читаешь свежую прессу? Это тот самый, который уничтожил посольский корабль. Нам нужны все сведения, которые только можно собрать.       Про корабль Нина слышала, и не только из первых уст — бредящего матроса. Последнее время в благотворительных комитетах и салонах только и разговоров, что об этой провокации и грядущей войне. Слухи, похожие на правду, перемежаются страшилками и откровенными выдумками, а те в свою очередь превращаются в истину для большинства. Пугающий процесс, если задуматься, но вечный как сам мир.       — Хорошо, — неохотно произносит она. — Капитана Гафу в Равке уважают, она никого не напугает. Но чтобы никаких Отбросов, Джаспера и остальных лейтенантов! У них никаких манер...       — Договорились, — Каз кивает. — Инеж… будет осторожна.       При упоминании её имени сердце у него вновь подскакивает, а зрачки расширяются. Нина с интересом прислушивается к этим процессам, даже забывая о былом недовольстве. Кажется, кое-что Каз все же переосмыслил.       И вполне возможно — кое-что практически…       Кхм, иногда по косвенным признакам Нина узнает о человеке несколько больше, чем хотела бы знать. В некотором роде в её восприятии все люди обнажены. Чуточку больше, чем в это слово обычно закладывают. Всё же обычно обнаженность для людей ограничивается отсутствием одежды, а Нина имеет счастье взаимодействовать непосредственно с переплетением кровеносных сосудов и внутренних органов.       Чертов парем ещё больше обострил это восприятие, так что Нина порой не вполне уверена, как выглядит тот или иной орган, и для чего он нужен, но ощущает оный вполне явственно.       Она не знает, что происходило с Казом последние пару дней, но за это время организм его успел слегка сойти с ума. Ну, в целом явление довольно знакомое. В общем-то у Маттиаса в своё время было примерно так же, но тогда, слава всем святым, Нина была лишена большей части подробностей. Все же в мире остается очень мало романтики, если взглянуть на него с точки зрения непосредственно анатомии.       Зато это дает возможность немного поднять себе настроение.       — Я смотрю, ты сегодня без перчаток, — весело произносит Нина. — Что-то сдвинулось?       При слове “перчатки” Каз вздрагивает, и ритм пульса начинает выстукивать нечто столь бравурно-паническое, что Нина присвистывает и начинает тихонько хихикать. Каз мужественно сжимает челюсти, явно не намеренный раскалываться так легко.       — Бреккер, — говорит она спустя затянувшуюся паузу. — Ты в курсе, что у тебя покраснели уши? О, святые, ты умеешь краснеть! Да что ж такое с этими перчатками?..       Каз, судя по легкой панике на лице и слегка отсутствующему взгляду, вспоминает нечто особенно захватывающее. Нина прыскает и смеется уже по-настоящему:       — Каз Бреккер, я жажду подробностей! Что могло тебя настолько поразить в самое сердце?       Ну ладно, и не только в сердце, но эту деталь можно пока что опустить.       — И рубашка, я смотрю, светлая, — продолжает Нина с предвкушающей акульей улыбочкой. — Потрясающе!..       — Далась вам всем моя рубашка! — взрывается Каз внезапно, и уши у него краснеют уже по-настоящему. Нина наблюдает за этим явлением с живейшим любопытством естествоиспытателя.       — О-о-о, — тянет она с восторгом. — Наш неприступный Каз Бреккер наконец-то встал на путь порока! Ты определенно нуждаешься в парочке советов, как эффективнее затеряться в его глубинах… Ну-ну, не бойся!       Она ловко ловит его руку и щекотно проводит пальцами по его ладони. Каз резко выдыхает, но не вырывается, заставляет себя расслабить руку. Это значительный прогресс.       — Есть жалобы с прошлого раза? — деловито спрашивает Нина и начинает мягко разминать его ладонь, медленно перехватывая контроль. — Вот так, расслабься. Видишь, тошноты нет.       — В прошлый раз я… не мог думать, — говорит Каз тихо. — Точнее мог, но как будто пьяный. Не мог сконцентрироваться, все расплывалось в памяти, я едва сумел сосредоточиться, когда понадобилось. Никто не догадался. Но если это цена за излечение, то это не мой путь, Нина. Слишком многое на кону!       — Тогда я заблокировала тебе все, что можно, и, кажется, в паре мест то, что нельзя, — хмыкает Нина неловко. — Больше мы так не поступим. Будем двигаться медленно. Я буду подталкивать, но не более, а дальше ты должен будешь сам предпринимать шаги.       — Какие?       — Избавляться от перчаток, касаться предметов, воды, чужой кожи. Обнимать кого-то, жать руки, целовать… и не на порыве эмоций, это тебе не поможет, а медленно и неотступно вводить эти действия в обыденную жизнь.       — Предлагаешь мне перецеловать всю Бочку? — с мрачной иронией интересуется Каз, явно не вдохновленный её словами. — Или, может, в следующую встречу обнять Кридса и весь Торговый совет по очереди? Что думаешь?       — Сомневаюсь, что они будут в восторге, — Нина фыркает, — Но если вдруг надумаешь, не забудь позвать меня! Я хочу насладиться зрелищем!..       Каз издает какой-то невнятный, но в высшей неодобрительный звук, но Нина не обращает на него внимания и берется за вторую руку.       — Оказывается, у тебя очень даже перспективные пальцы! — хихикает она.       Каз закатывает глаза.       — Даже не хочу задумываться, в каком контексте ты применила это слово!       — А стоило бы… — Нина хитро смотрит на него из-под ресниц. — Точно не хочешь расширить свой взгляд на мир, Бреккер? Узнать что-нибудь полезное?..       Каз куда больше хочет сбежать, но мужественно ограничивается прожигающим взглядом. Нина неодобрительно качает головой и мысленно прикидывает горизонт для дальнейшего насмешливого ехидства. Горизонт открывается бескрайний. Что за благодать!..       — Не дергайся, — она цепко держит Каза за руку и осторожно кладет ладонь ему на щеку. — Ты же не хочешь лишиться последних мозгов?       — Если только ты не хочешь лишиться поступающих денег, — бурчит Каз, но послушно замирает, только вздрагивает, когда она легонько постукивает пальцами по его виску.       Это только кажется простым со стороны, но требует такой сосредоточенности, что Нина осознает, что слышала чьи-то шаги, лишь когда раздается удивленный возглас:       — Святые!.. Ох, простите! Дверь была открыта, и дети… Ганс, Матти, идемте, вернётесь позже!       Наталья Яссенс деликатно отшатывается от дверного проёма и тянет за руку упирающегося Матти. Нина беспомощно провожает их взглядом и оглядывается на Каза. Его лицо совершенно непроницаемо, и это внезапно её успокаивает.       — С другой стороны, моя репутация давным давно разрушена, — философски заключает Нина и, отпустив последнюю внутреннюю ниточку чужого нерва, убирает руки, и отстраняется.       — Мир определенно не узнает ничего нового, — Каз качает головой. — Эта новость устарела на пару лет.       — Если не больше, — Нина, тем не менее, отводит взгляд.       Ложные слухи — её привычная среда обитания, она не боится их, напротив, давно научилась обращать их себе на пользу. На редкость полезное умение, стоит признать.       И всё же существует одна ложь, на которую она пошла сама и которая однажды обернется великим горем. Ложь, за которую едва ли можно простить, ибо нет ничего страшнее разрушенной надежды.       И едва ли положение спасет тот аргумент, что ценой той лжи была чья-то жизнь.

* * *

      Хаскель шумно закашлялся и тяжело оперся о косяк, пытаясь восстановить дыхание. Пим молча подал ему мундир, потом цокнул языком, закатил глаза и помог старику не запутаться в рукавах.       — Пуговицы-то хоть сам застегнешь?       Пер Хаскель покосился на него, будто бы пытаясь осмыслить услышанное, и спустя продолжительную паузу все-таки кивнул. Неловкие трясущиеся пальцы принялись неловко вдевать металлические кружочки в крепкие петли.       Пим предпочел отвернуться. Он сложил руки на груди и уставился на противоположную стену.       — Раньше-то ко мне не иначе как “сэр” обращался, — хмыкнул Хаскель.       — Давно дело было, — отозвался Пим коротко. — Ты мне больше не босс.       — А чего ж возишься-то со мной?       Пер Хаскель справился-таки с мундиром и заозирался в поисках своей шляпы. Как это сочеталось в его воображении, можно было только догадываться, но Пим лишь покачал головой и протянул ему темно-зеленый котелок.       — Тебе не знакома фамилия Гивиц? — спросил он, не размыкая пальцев. — Он был сержантом, погиб на Вороньей высоте.       — Э, парень, за столько лет разве упомнишь? Может, и был такой, — Пер Хаскель пожал плечами. — Много парней полегло ещё в первый бой. Узкоглазые — твари хитрые были, кидали дымовые бомбы, а от того дыма кожа кусками отходила. Наш командир сам пустил пулю в голову тем, кто попал под него, но остался жив. Это было милосердно. Потом патроны стали экономить — парни просто обматывались взрывчаткой и выходили передать последний привет узкоглазым и леттердамским перебежчикам.       Пим опустил голову. Хаскель похлопал его по плечу.       — Если он был там, — сказал он серьёзно, — то с ним был Гезен.       Пим кивнул и прикусил щеку, будто сдерживая ещё какой-то вопрос. Пер Хаскель убрал руку и водрузил на голову шляпу.       — Что ж, пойду я, — произнес он с едва заметной горечью и обвел взглядом знакомые стены. — Надо же, был такой с виду невзрачный крысеныш, а внутри-то сталь пряталась. Любит Гезен таких. Как есть любит! Держись его, Пим.       — Держусь, — губы Пима дернулись в намеке на улыбку. — Заглядывай, Пер!       — Он не будет мне рад.       — Он никому не рад, кроме своих пассий, — усмехнулся Пим. — Но он не станет мешать.       Хаскель лишь недоверчиво покачал головой.       — Покажи татуировку, — вдруг попросил он.       Пим пожал плечами и недоуменно закатал рукав. Расплывшиеся от времени контуры темной татуировки все ещё были прекрасно различимы на смугловатой коже. Взъерошенный крупный ворон опустил клюв в чашу и с любопытством косил лукавым глазом на смотрящего. Пим невольно потянулся пригладить вечно топорщащиеся лохматые волосы.       Пер Хаскель рассматривал старую татуировку с едва различимой грустной улыбкой, а затем вздохнул:       — Теперь он на своем месте, ест отборное мясо, а не падаль. Хорошо! Помню, Лукки всё наблюдал за воронами, говорил, что они хранят нас. И он был чертовски прав. Они предупреждали, когда шла новая волна дымов: взмывали вверх и кричали, будто заранее оплакивали нас. А мы все равно выжили. Ладно, прощай!       Пер Хаскель перешагнул порог и направился в теплое сырое марево дневного Каттердама. Дверь скрипнула, но не закрылась до конца.       Пим вернул рукав место и долго смотрел вслед несуразной прихрамывающей и покачивающейся фигуре. Пер Хаскель шел тяжело, но высоко подняв голову и выпятив грудь вместе с пивным животом. И почему-то сегодня он не казался ни смешным, ни потерянным. Только плотный воздух странно облегал его грузную фигуру, будто сгущался темным, почти траурным ореолом.       Пим вышел на крыльцо, все ещё пребывая в каких-то глубоких невысказанных мыслях, растерянно оглянулся на молчаливую тихую Клепку, а затем, словно приняв для себя какое-то решение, зло сплюнул под ноги, стремительно сбежал с крыльца и быстро зашагал вслед уже скрывшемуся за поворотом Хаскелю.

* * *

      “Здравельц”, наверное, можно назвать одним из самых порядочных и чинных питейных заведений в городе. Здесь не бывает драк, не летают стулья и бутылки (а если и летают, то со столь завидной меткостью, что второй бросок обычно уже не требуется, а ответного не следует по понятным причинам). Что до посетителей, то они отличаются особым философски-миролюбивым настроем и подчеркнутой вежливостью друг к другу. Здесь редки ограбления, вооруженные налёты или что-нибудь хоть сколько-то интересное, хотя местная публика всегда приветствует подобные начинания с нездоровым блеском предвкушения в глазах.       Стоит отметить, что стражники Каттердама весьма непритязательны в пище для духа и разума, но чрезвычайно ценят места, где наливали бы крепкое пойло и давали нечто обжигающе горячее, истекающее животным и рыбьим жиром и позволяющее часами находиться на дежурстве под леденящими хлесткими ветрами и проливными дождями. По вечерам они собираются отдельными кучками и пьют, много, долго и безнадежно, как пьют люди, знающие, из чего будет состоять их жизнь до самого смертного одра. Днем, впрочем, не самому наблюдательному посетителю заведение может показаться до скучного обыденным. По крайней мере, пока он не споткнется о внимательные острые взгляды, в которых явственно читается, что ты виновен, а в чем именно, всегда можно выяснить при помощи нехитрых подручных средств вроде молотка и нагретой кочерги.       Сверкающий улыбкой и начищенными рукоятками револьверов Джаспер чувствует себя здесь как рыба в воде. Правда, на той стадии, когда последняя начинает закипать, и плавнички неосторожной рыбки скукоживаются, а брюхо начинает явственно ощущать нарастающий жар от стенок котла. Ещё не мучительный, но… намекающий.       При появлении его долговязой фигуры разговоры смолкают на мгновение, но уже спустя пару секунд большинство посетителей равнодушно возвращается к созерцанию содержимого своих тарелок. Хотя в некоторых случаях рассматривать то, что ты ешь, Джаспер категорически не рекомендовал бы в целях сохранения аппетита.       Он беззаботно шагает по залу и непринужденно присаживается за столик, где сидит только один седой хмурый стражник в темно-фиолетовый мундире. Он сосредоточенно зачерпывает ложкой нечто неопределимое из жестяной миски, и мощные челюсти двигаются с невозмутимой размеренностью. Когда тень Джаспера заслоняет тарелку, он морщит нос и неохотно поднимает голову.       — Здравствуй, Гарт, — Джаспер ослепительно улыбается. — Как жизнь?       — Сияние умерь, смотреть больно, — ворчливо отзывается тот. — Чего тебе, плут?       — Да я так, поболтать заглянул, — Джаспер осторожно стреляет взглядом по сторонам и, убедившись, что в радиусе слышимости никого нет, доверительно понижает голос. — Хотел попросить совета. Никто лучше тебя не знает города и его окрестностей!       — Раз подлизываешься, значит, уже что-то задумал, — Гарт откидывается на спинку стула и скрещивает руки на груди. — Не думай, что если работаешь со стражей, то ты теперь на особом положении!       — А разве нет?.. — Джаспер лукаво смотрит на него. — Город нанял нас, так что мы в одной лодке.       — А ещё я помню твоё лицо на плакате “В розыске”, парень, — хмыкает Гарт. — Так что не задирай клюв, и перышки будут целы. Что ты хочешь?       — Немного, — Джаспер наклоняется к нему. — Я знаю, у каждого гарнизона стражи в Керчии есть свой собственный знак, вроде металлической бляхи с рисунком. Тебе, как капитану, они должны быть известны. Голубой фон, золотистый колосок. Знаешь такую?       — И при каких обстоятельствах ты её увидел? — Гарт мрачнеет на глазах, на лбу собираются складки глубоких хмурых морщин.       — Скажем так, этот стражник вел себя не как стражник и был там, где ему находиться совсем не стоило, — Джаспер многозначительно поднимает брови.       Вместо ответа Гарт оборачивается к окну и машет рукой, призывая Джаспера посмотреть туда же.       В окне, к слову, не происходит ничего примечательного. Мелькают редкие прохожие да идут, чеканя шаг, стражники группами человек по пять-десять. Обычное явление для района, где в основном и кучкуется стража. Хотя… Джаспер присматривается повнимательнее, и сердце внезапно екает: группы двигаются слишком целеустремленно и идут одна за другой. И их много, даже в приблизительном пересчете слишком много. Многие несут за плечами вещевые мешки, словно прибыли издалека.       И форма. Она другая. Светло-серая с золотым кантом, отдающая каким-то мерзковатым лоском, откровенно чуждым страже Каттердама, практично считающей, что темно-фиолетовый куда менее заметен в городских сумерках, а кровь и грязь с него отстирать куда проще.       — С вокзала идут. Со вчерашнего дня прибывают, — вполголоса говорит Гарт. — Дневной поезд пришел час назад. В городе их уже под две сотни, может больше.       — Кто это?       — А это та бляха, которую ты искал. Специальный гарнизон Леттердама, — Гарт оборачивается к Джасперу и многозначительно качает головой. — Не суйся к ним! Это люди старого Сфорцы, и только он им закон.       — Хочешь сказать, что пока клерки и биржевые крысы мирно работают в своих уютных конторках, наш город спокойно наводняют сфорцианцы?! — Джаспер лихорадочно подсчитывает увиденное. — Какие две сотни? Мимо нас только что прошло человек пятьдесят, и они продолжают идти!       — Мне это не нравится так же, как и тебе, — Гарт кидает ещё один тяжелый взгляд в окно. — Но нам велено идти им навстречу. Так что не обессудь, задерешься хоть с одним, и мне придется отправить тебя в камеру. Фамилия Бреккера тут не поможет. Сфорце твой босс что кость в горле! Не вздумайте зацепиться с ними! Ясно?       — Но почему их столько? Это хоть как-то объяснили?       — В связи с напряженными настроениями в столице, — Гарт усмехается, и усмешка эта пропитана едкой злостью. — А ты думал, погромы земенских районов останутся без внимания?

* * *

      — Старый жирный пёс!       Рыжий цветок беспомощно полетел на землю, и начищенный сапог тут же безжалостно втоптал его поглубже в грязь, раздавив лепестки.       Высокий бритый молодчик в светлой форме толкнул Пера Хаскеля к стене.       — Так где, говоришь, воевал? Гордишься собой, нелюдь?       Задыхающийся Хаскель сплюнул кровь с разбитых губ и прохрипел тихо, но непримиримо:       — Если кто здесь и нелюдь, так это ты!       — Посмотрите-ка на него! Сладко было убивать таких же керчийцев, как ты сам, а?       Пер Хаскель с трудом разогнулся.       — О нет, парень, керчийцев я не трогал, только предателей, продавших страну! И поверь, этим я горжусь!       Несколько солдат в светло-серой форме обступили его полукругом на узкой, вымощенной светлой брусчаткой улице, одной из тех, за которыми начинался Зельвер. Редкие прохожие теснились к противоположной стороне, опасаясь приближаться или вмешиваться. Кто-то быстро выдернул рыжий цветок из собственной петлицы и тоже суетливо бросил его на землю. Пер Хаскель проводил его брезгливым взглядом и отвернулся.       — Такие псы войны, как вы, не стоят даже пули. Выжив, вы пришли убивать невинных женщин и детей, скажешь нет? — продолжал главный заводила. — Леттердам пострадал в войне не меньше, чем остальные, а такие, как ты, решили, что этого мало!       — В жизни не убивал детей, — Хаскель сверкнул глазами. — А что насчет тебя, шелудивый щенок?       Следующий удар повалил его на колени.       — Только так тебе и стоять за всё содеянное! Ползи, тварь! Проси прощения!       Хаскель плюнул ему на сапог, и в следующий же момент упал на мостовую от яростного пинка. Подняться ему не дали, ударили в живот. И продолжили бить ногами, хохоча и крича во весь голос. Перепуганные горожане жались к стенам домов, завороженные этой первозданной неприкрытой жестокостью среди бела дня. Какими бы разнузданными ни бывали в Кеттердаме ночи, но день подчинялся закону и лицемерной благочинности.       Оглушающе громкий выстрел разорвал эту вакханалию подобно удару грома. Один из леттердамцев упал, схватившись за ногу. Светлая брючина мгновенно пропиталась кровью. Ярко-красные ручейки побежали по мостовой, смешались с другими, потемнее, нырнули в швы между брусчаткой и растворились в уличной грязи. Леттердамские солдаты отпрянули, точно скалящиеся шавки.       — Кто хочет ещё? — мрачно спросил Пим и поудобнее перехватил револьвер. — Избить беспомощного старика — вот как у сфорцианцев нынче выражается геройство?       — Хочешь к нему присоединиться? — угрожающе произнес заводила, но взгляд его прочно приковался к направленному на него дулу. — Ты напал на стражника. Будешь молить о том, чтобы тебя повесили!       — Хочешь в баржу Жнеца? — в тон говорящему отозвался Пим. — Будешь молить, чтобы он забрал тебя поскорее. Пер, ты как?       Хаскель что-то неразборчиво промычал, изо рта его текли струйки крови, но всё же он смог подняться на ноги и даже сделал пару нетвердых шагов. Кто-то из леттердамцев потянулся к оружию, но тут же замер, когда дуло револьвера уставилось уже на него.       — Ты, скив поганый! Хоть моргни лишний раз, мигом прострелю башку! — Пим оскалился и протянул Перу руку. — А сейчас мы уходим!       Он попятился в узкую щель между домами, таща Пера Хаскеля за собой.       — Думаешь, тебе это сойдет с рук? — крикнули им вслед. — К вечеру оба будете болтаться в петле!       Пим быстро отстегнул от пояса дымовую шашку.       — Смотри, чтоб твоя мамаша не получила тебя по частям, если ещё раз полезешь на Отбросов! — выкрикнул он. — Наслаждайтесь!       Едкий дым взвился облаком, заставляя попавших в него людей хвататься за глаза и заходиться в судорожном кашле. Этот рыжий Уайлен, как ни крути, дело своё знал крепко, хоть и был знатного рода.       — Всё же есть во мне что-то и от шуханцев, — пробормотал Пим себе под нос и что было сил пихнул Хаскеля в первый попавшийся проулок. — Шевелись, Пер! Если догонят, нам крышка! И впрямь будем висеть рядышком…       — Ты слишком хорошего мнения о моих возможностях, сынок, — на бегу прохрипел тот, держась за бок. — Но спасибо!       Они с трудом бежали по тенистым переулкам, стремясь затеряться в самой глубине городских трущоб. Пер Хаскель едва дышал и поминутно харкал кровью, сплевывая красную слюну, но давний уличный инстинкт — бежать, бежать несмотря ни на что, всё ещё не давал ему сдаться.       Спасительная Пятая гавань уже виднелась в глубинах переплетений узких улиц, когда силы оставили его окончательно.

* * *

      — Полагаю, вы уже получили приглашение от Лукаса?       Карл Наас принимает Уайлена в своём кабинете и любезно указывает на пару мягких кресел. Уайлен кивает и автоматически подносит к губам предложенный бокал с бренди.       Алкоголь жжет рот. Уайлен усилием воли заставляет себя сосредоточиться на текущих проблемах. Чертово письмо совершенно выбило его из колеи.       — Что оно символизирует? Чего мне ожидать? — спрашивает он коротко.       — Вас начали воспринимать всерьез. Настоятельно рекомендую приглашение принять, — Карл Наас пристально смотрит на него поверх собственного бокала. — Значит, мистер Бреккер?       — Он — перспективный партнер, — Уайлен спокойно выдерживает этот взгляд.       — Полагаю, с весьма давних пор, — сухо заключает Карл Наас.       — Не более давних, чем окупился предложенный им бизнес. Он — единственный человек, который готов вложиться в мой проект.       Уайлен спокоен. Раскопать в подробностях историю с аукционом недоступно никому, Каз позаботился об этом. Разобраться, что тогда происходило, практически невозможно, и доказать что-либо — тоже.       — Он похож на человека, который не боится рисковать.       Иногда Уайлену кажется, что Каз просто это обожает. И чем рискованней дело, тем больше шансов, что оно привлечёт его внимание.       — Полагаю, риск у него в крови, — хмыкает Карл Наас. — Как и у вас. Совет не позволит новому оружию остаться в руках такого человека, как мистер Бреккер. Вам стоит заранее определиться со стороной, Уайлен. Потом времени не останется.       — Предлагаете мне аферу? Мистер Бреккер не любит, когда его пытаются обмануть.       — Я предупреждаю вас, Уайлен. Связи с таким человеком способны утопить любого, когда мистер Бреккер войдет в немилость, а это случится совсем скоро.       Что ж, такого стоило ожидать.       Если для того чтобы удержаться на вершине, нужно кого-то предать, значит, так тому и быть. Однако стоит приложить усилия, чтобы выжать из этой ситуации всю возможную прибыль. Как выразился бы сам Каз.       — В конце концов, это же бизнес, — Уайлен пожимает плечами и делает глоток. — Ничего личного.       Карл Наас рассматривает его с заинтересованным прищуром.       — Вы повзрослели, Уайлен, у вас появилась хватка, — говорит он одобрительно. — Однако следующий ход вам стоит делать очень осмотрительно. В данный момент мистер Бреккер нам нужен, нас ждут неспокойные времена. Не секрет, что в совете назревает раскол. Лукас сдерживает противостояние, насколько это в его силах, но противоречий слишком много. В определенный момент это может вылиться в прямой конфликт…       — Вы о вступлении в войну с Новым Земом?       — Если бы, — Карл Наас морщится. — Старик Сфорца всегда появляется там, где назревают внутриполитические разногласия и норовит сунуть лишнюю палку в это несчастное, с трудом вращающееся колесо. Если он приехал в столицу, то наши шуханские друзья уже обнаружили в происходящих событиях свой живейший интерес. Новый Зем не заинтересован в войне с Керчией, в отличие от Шухана...       Сведений прибавляется. Не зря Уайлену никогда не хотелось лезть в политику, но с легкой руки Каза он, кажется, вот-вот увязнет в ней с головой.       — Мистер Бреккер тоже приглашен на приём. И по чистой случайности господин Ван Бюррен, которого вы имеете честь знать, как председателя главного керчийского банка, тоже там будет, — говорит Карл Наас с весомым настойчивым намёком. — Не всё, что Лукас делает напоказ, он имеет в виду на самом деле.       — Кажется, я начинаю понимать, — протягивает Уайлен обескураженно.       О Гезен, он слишком прост для этого мира интриг! Им бы с Казом поменяться местами, вот кто действительно будет в этих кабинетах чувствовать себя как рыба в воде.       — Приходите, Уайлен, — доброжелательно произносит Карл Наас. — Не сомневаюсь, вам будет интересно! И заодно, раз уж подворачивается такой случай, я, наконец, представлю вас моей племяннице...