* * *
Когда она частично боковыми переулками, частично крышами возвращается к кораблю, там всё ещё спокойно. Ей остается несколько ярдов до трапа, когда кто-то хватает её за локоть. — Инеж! — Родер?.. Что ты здесь делаешь? Новый паук Каза — толковый парнишка, он сумел стать неплохой заменой, поэтому Инеж относится к нему со смесью симпатии и смутной досады. Порой неприятно осознавать, что кто-то занял твоё место, пусть оно тебе больше и не нужно. Но сейчас ей не до анализа собственных чувств, в расширенных глазах Родера плещется страх, он неосознанно продолжает стискивать пальцы на её руке. — Видела толпу? Там куча солдат! Такое побоище будет! Они хватают всех, обыскивают людей, дома, рвутся к кораблям! Нужно уходить, Инеж! Сейчас же! Я собрал наших, и у нас тяжелораненый. Когда они успели? Что здесь делает Родер? Откуда раненый? Это всё неважные вопросы. — У меня тоже, — только и говорит она, Родер кивает: — Я знаю. Ну, по крайней мере, вопрос, что он здесь делает, можно снять с повестки дня. Объясняться с Казом, судя по всему, тоже не понадобится. — Что в Четвертой гавани? — спрашивает она быстро. — Мост не перекрыли? — Леттердамцы не знают город так хорошо, — Родер криво усмехается. — Есть лодка, мы сможем выплыть через боковые каналы — в Бочку! Инеж размышляет недолго. Бочка — это последнее место, где стоило бы появляться Оскальду, учитывая, кто отдал приказ о его убийстве, но едва ли Казу сейчас принципиально довести дело до конца. Она согласно кивает и шагает по направлению к трапу, жестом приглашая Родера следовать за ней. — Почему обыскивают дома и корабли? — спрашивает она. — Ты узнал, что случилось? Родер дергает уголком рта и неприязненно цедит сквозь зубы. — Эти псы, леттердамцы, избили нашего старика! Ветерана войны! Забили бы до смерти! Говорят, Пим вступился, подстрелил одного из них, и они оба сумели сбежать и добраться до Пятой гавани! Когда люди узнали, что случилось… Сегодня мы все заодно! Мы не отдадим их этим мерзавцам! Они хотят повесить Пима! — Ну, положим, Каз этого тоже периодически хочет, — бормочет Инеж себе под нос и отчаянно машет Ортеге. — Сюда! Где наш гость? Ортега кидает на Родера быстрый настороженный взгляд и отвечает: — Уже под причалом. С ним Тамир и Ханса. — Мы должны его вывезти, — Инеж распоряжается властно и быстро, не давая никому заподозрить, насколько она растеряна. — Шаган, отведешь этого человека к лодке, Родер поможет вам выбраться в город. Плывите в Бочку, прямиком к господину Бреккеру, скажете, что вас послала Призрак. Он поймёт! — Да, капитан! — при упоминании Каза Шаган беспокойно передергивает плечами, но повинуется беспрекословно. — А ты? — Родер хмурится. — Я останусь, — Инеж качает головой. — Я не оставлю корабль и людей. — Но… — он осекается под тяжелым взглядом Инеж. — Поверь, леттердамские солдаты — не самое страшное, что я видела в своей жизни, — говорит она сдержанно. — Что с Пимом? — Прячется, — отзывается Родер. — Ему нельзя в Бочку, иначе сфорцианцы придут и туда! Ни в коем случае не показывай, что вы знакомы! Если всё пойдёт плохо, он… готов. Он опускает голову и касается двумя пальцами виска. Инеж понимает его без слов. — Вороны не бросают свою стаю, — говорит она тихо. — Я буду рядом. Родер улыбается ей уголком рта, прежде чем последовать за Шаганом. Инеж смотрит ему вслед и лишь спустя несколько мгновений соображает, что так и не спросила, кого же из Отбросов ранили? Разве у них были старики?..* * *
— Когда я смогу поехать в приют? Уайлен внутренне вздрагивает от этого непривычно требовательного тона и устало трет переносицу. Чертовы очки натирают и раздражают кожу. Металл, наверное, паршивый. Он сидит за столом в отцовском, а точнее уже своём кабинете, а мать возвышается напротив, скрестив руки на груди, совсем на себя непохожая: вытянутая как струна, резкая и нервная. Даже голос, обычно мягкий, обретает сейчас странно капризные нотки и чуждую ранее холодность. — Я ведь тебе уже объяснял, — мягко говорит он. — В последний раз Джаспер узнал, что там гуляет какая-то зараза, поэтому тебе туда пока нельзя. — Тем более я должна поехать! Им может быть нужна помощь! — Мама… — Уайлен беспомощно вздыхает. Сейчас он уже жалеет о совместном решении, которое они приняли с Джаспером — не рассказывать Марии о двойной личности Анастасии Плав. На это было несколько причин. Во-первых, это слишком сложно даже для них, а расследовать проблему тщательнее ни у одного ещё не выдалось свободного времени. А во-вторых, Уайлен в принципе боится рассказывать матери правду о чем-либо. Нина говорила, что иногда сердце Марии бьется так слабо, что малейшее потрясение способно нанести ей непоправимый урон. Учитывая, что вся их жизнь — сплошные потрясения, Уайлен предпочитает придерживаться политики ненавязчивой лжи во благо и пока что даже ухитряется в ней не путаться. — Врач сказал, что тебе нельзя общаться с теми, у кого есть признаки земляницы! — продолжает увещевать он. — Она очень прилипчивая, а для тебя так и вовсе опасна. Мать хмурится и поджимает губы до тонкой обиженной линии, нервными быстрыми движениями комкает в пальцах край шали, безжалостно скручивая тонкую ткань. — Ты просто не хочешь пускать меня туда! — выпаливает она. Весьма проницательно. Уайлен и впрямь был бы рад впредь никогда не отпускать её в эту нафталиновую лицемерную богадельню, если уж по-честному. Однако он готов мириться с ней ровно до тех пор, пока оттуда не начинает исходить настоящая опасность, как, например, сейчас. — Я должна повидаться с Анастасией, я ей обещала! — глаза матери горят каким-то лихорадочным блеском, и Уайлен непонимающе хмурится. К несчастью, Мария это замечает: — Она тебе не нравится, верно? А ведь только благодаря ей я осталась жива! Ты должен быть ей благодарен, а не удерживать меня от встреч! Уайлена внутренне передергивает. Эти слова он уже слышал не раз за жизнь. “Должен быть благодарен” — за то, что жив, за то, что имеет крышу над головой, что с ним, позором семьи, возятся, вколачивают образование, дарят билет во взрослую жизнь… дарят освобождение от этой жизни… К демонам такую благодарность! Он глубоко вдыхает, отгоняя неприятные воспоминания. — Я беспокоюсь о тебе, только и всего, — говорит он спокойно. — Если хочешь, то мы поедем. Как только истечет срок карантина! Благо карантин обещает тянуться месяца три, не меньше. — Мне нужно поехать сейчас! — Это невозможно, — парирует Уайлен все с тем же спокойствием. — Я не могу тебе позволить рисковать собой даже ради твоей подруги, хотя я отношусь к ней с искренним уважением. К тому же… От собственного тона становится не по себе, отец обычно говорил так: с мягкой вкрадчивой непреклонностью, и тогда становилось ясно, что ничего не добиться, не переспорить, не отстраниться от услышанного. Ты выслушаешь всё, что он скажет, и должен будешь остаться благодарным за эти слова. Мать смотрит на него с каким-то горьким разочарованием, прикрывает глаза и сокрушенно качает головой, по щеке её катится прозрачная слеза. — Вот и тебе понравилось меня неволить, — шепчет она тихо. — Как вы стали похожи… Ты совсем как твой отец, Уай! Ты совсем как он! Она резко разворачивается и выходит прочь, а Уайлен ещё долго смотрит ей вслед, оглушенный и растерянный, не в силах избавиться от ощущения, что один из ножей Инеж каким-то образом оказался у него под ребрами. Иначе эту ослепляющую боль не объяснить… Гезен! Милостивый Гезен, за что же ты так ненавидишь своих детей? Спустя некоторое время он все же находит силы выбраться из кресла и несколько раз глубоко вдыхает, пытаясь успокоиться. Взгляд мечется по комнате: знакомые стены, знакомые обои, золоченые рамы картин, резная мебель из темного дерева. Надо было избавиться от каждой вещи! Надо было избавиться от всего! Каз бы нашел, кому загнать весь этот лоск. Надо было разнести весь этот дом по кирпичику, уничтожить всё, что принадлежало отцу, чтобы он даже не надеялся когда-нибудь вернуться обратно. Чтобы он нашёл пепелище! Уайлен двумя пальцами берет конверт, одиноко лежащий на секретере, и медленно надламывает темно-красную печать Хеллгейта. Что здесь? Он так и не решился доверить эти сведения ни одному из секретарей. На первый взгляд текста на листе бумаги не так уж много. Уайлен испытующе прищуривается и решительно засовывает его обратно в конверт. Он справится с этим сам! Но не здесь. Ему нужно на воздух, иначе он умрет! Он захлопывает дверь в кабинет, с наслаждением отмечая, что отец ненавидел этот грохот — боялся за ценное дерево и не любил громкие звуки. Уайлен кривится в усмешке и начинает спускаться по лестнице. Если бы он был помладше, то не отказал бы себе в удовольствии съехать по перилам — просто в качестве протеста. Жаль с возрастом юношеская ловкость начинает значительно уступать чувству самосохранения. Перед тем, как шагнуть с последней ступеньки, он задумывается на мгновение, а затем решительно направляется туда, где почти не бывал в последний год — в сад. Сад за домом небольшой и давно уже выглядит заброшенным, особенно с той стороны, что выходит на канал. Уайлен распорядился посадить там что-нибудь вьющееся, но нужные растения никак не приживались. Только в последний год витую ограду наконец затянул равкианский вьюнок, привезенный Инеж из Ос Альты. К сожалению, по городским правилам, участки, выходящие на главные каналы, должны быть эстетичны и дружелюбны: никаких сплошных высоких заборов, колючей проволоки и прочих излишеств. Только цветы, витые ограды или невысокие красивые заборчики. Порой Уайлен шутит, что правила эти писал умелец вроде Каза, дабы облегчить себе возможность проникновения в особняки купцов высшей гильдии. Каз в такие моменты лишь польщенно хмыкает и говорит, что иногда во власти встречаются умные люди. В конечном итоге с канала обычно открывается отличный вид на чужие сады, Уайлена и Марию это очень раздражало ещё в первый год. Будто бы диковинные звери, выставленные в клетке благоустроенного зверинца на потеху неиссякаемому потоку зевак. Противопоставить этому что-либо, не привлекая внимания, было сложно, так что они почти перестали выходить в сад. В конце концов, Уайлен обустроил для матери закрытый дворик, где она могла в свое удовольствие рисовать, а сад остался медленно зарастать всевозможными вьющимися растениями с редкими корректировками от приходящего садовника. Джаспер требует, чтобы тот приходил строго по расписанию, и целый день до этого возится в саду сам, отключая многочисленные ловушки по периметру и беспрестанно ругаясь себе под нос. Уайлен по правде говоря и сам не помнит, чем конкретно набит его сад, помимо секретной дыры в заборе, нескольких тайников с боеприпасами и взрывчатыми смесями и парочки водонепроницаемых кожаных папок с отборным компроматом. И это только то, что хранит там он сам. Пожалуй, Уайлен не хочет даже задумываться, что туда могли от себя добавить Джаспер и Каз. В любом случае, сейчас в преддверии лета буйство зелени надежно охраняет его от чужих любопытных взглядов, а свежий воздух, прохладный из-за близости воды, наполняет грудь какой-то смутной надеждой. Всё пройдет и наладится. Краем уха он засекает какие-то звуки, похожие на не очень музыкальное пение и шорох с редкими странными глухими шлепками. Письмо перекочевывает в карман, и Уайлен идет на звук, малодушно радуясь поводу отложить его ещё на какое-то время. Гравий дорожек мягко шуршит под ногами. Уайлен минует заросли жасмина, заворачивает за угол и останавливается. При виде открывшегося зрелища его неудержимо тянет улыбаться. Малена качается на его старых детских качелях, запрокинув голову к небу и что-то тихо напевая. Когда качели теряют запас амплитуды, Малена с силой отталкивается ногами от ствола дерева, лихо прокручивается на веревках и с ловкостью пружинит ногами, не давая качелям врезаться обратно в дерево. Раскачаться как следует у нее не получается, но качели послушно кружатся маленькой каруселью и закладывают захватывающие виражи, только старые веревки натужно и ворчливо скрипят об ветку дерева. Уайлен наблюдает за этим, и на душе вдруг теплеет, словно что-то внутри наполняется утешительным исцеляющим светом. Он раньше не понимал, что Джаспер находит в возне с младшими Птенцами, точнее у него не было даже времени проникнуться общением с детворой. Однако, когда в их жизни появилась Малена, он начал что-то переосмысливать. Он ведь никогда не был старшим — товарищем, братом, наставником. Маленький купчик, самый младший и наивный, которого надо опекать и направлять. Иногда эта позиция бывает весьма полезна, но с каждым годом становится всё более неудобной и мешающей. В конце концов, у них с Казом разница в год с небольшим. Ещё десять лет, и она станет почти неощутимой. А уж если они доживут, скажем, до семидесяти, то исчезнет вовсе. Они оба станут глухими старыми пнями и будут днями напролет ворчать и перетаскивать дряхлые кости из одного кресла в другое. Ага, конечно! Каз и в семьдесят не прекратит красть у друзей все, что плохо лежит. Во-первых, потому что от них не прилетит заслуженной кары, а во-вторых, он это и кражей не считает, так — тренировкой, всё равно ведь потом возвращает на место. Отчего-то живо представляется седой Каз, сначала ловко прячущий в карман чужую вставную челюсть, а потом напрочь забывающий, где она лежит. Уайлен сам не понимает, когда начинает тихо смеяться собственным мыслям, но плохое настроение растворяется в небытие, и даже ссора с матерью кажется не такой страшной. Девочка на качелях кружится перед ним, будто бы в облаке света, белые кудри развеваются на ветру, и только тонкие ноги в неизменных брезентовых штанинах и тяжелых ботинках ловко пружинят о ствол дерева. Несмотря на веселые образы, проскальзывающие в сознании, Уайлен со смутной тревогой внимательно отслеживает взглядом её движения. Качели старые, не приведи Гезен, что-нибудь случится. Веревка перетрется или ветка ненадежна… Интуиция не подводит. Внезапно Малена отталкивается ногами сильнее, чем собиралась, и не рассчитав амплитуду, на полной скорости летит прямо в ствол дерева, не успевая выставить ноги. Она успевает лишь тоненько вскрикнуть и сжаться в попытке уйти от удара… — Оп! — Уайлен быстро шагает вперед и останавливает качели, практически ловя их с Маленой на лету. — Поймал! Не бойся! Та опасливо открывает глаза и спустя мгновение уже смущенно смеется. Уайлен шутливо грозит ей пальцем и отпускает качели. — Осторожнее, — говорит он с укоризной и кидает взгляд вверх на крепление качелей. — Им уже столько лет, что веревки могут не выдержать. Это мои качели на самом деле. — Серьезно? — Малена вскидывает брови. — Ну да, я уже и забыл, что они здесь висят, — Уайлен улыбается и вздыхает. — Сейчас я уже не рискну на них качаться. Урон репутации, видишь ли. — В погоне за репутацией можно всю жизнь мимо пропустить, — Малена философски болтает ногами и искоса смотрит на него, выворачивая шею, когда качели прокручиваются в другую сторону. — Это ничего, что я здесь? — Напротив хорошо! — Уайлен прислоняется к многострадальному стволу дерева. — Я рад, что они служат ещё кому-нибудь! Раскачать тебя? Малена встряхивает головой, и лицо её озаряется яркой смешливой улыбкой. Она покрепче берется руками за веревки и кивает: — Почему бы и нет! Уайлен протягивает руку и легонько подталкивает доску, посылая её вперед. Малена радостной пищащей птицей устремляется вверх. — Сильнее! Уайлен хмыкает и раскачивает качели сильнее. Малена восторженно смеется и летает взад-вперед, будто бы сама становясь маленьким белоснежным вихрем. — Ещё! Сильнее! — кричит она весело, проносясь мимо. — Не бойся, я не упаду! — Инеж мне не простит, если ты улетишь, неугомонная! — смеется и Уайлен. — Сейчас взлетишь ещё выше, и ветер унесет тебя от нас! Малена, кажется, не боится ничего — ни скорости, ни ветра. Она задорно хохочет и давно взлетела намного выше, чем когда-либо осмеливался в детстве сам Уайлен. Хотя совсем сильно Уайлен её раскачивать не рискует, в надежности верёвок он по-прежнему не уверен. Наконец, качели замедляют свой бег, и взбудораженная смеющаяся Малена ловко спрыгивает на землю, жизнерадостно взмахивает руками. — Это удобнее, чем корабельные канаты! — заключает она. — Но далеко на этой штуке не улетишь. Даже ветер не поможет! — Уже мечтаешь улететь? — спрашивает Уайлен с добродушным смешком. — Подрасти немного сначала, и тогда может однажды и впрямь полетишь! Возьму тебя с собой в полет, будешь мне помогать! — Обещаешь? — Малена с восторгом хлопает в ладоши и подпрыгивает на месте. — Я справлюсь! Я очень быстро учусь! — Только там нельзя проказничать, как ты любишь, — Уайлен наблюдает за ней, и на душе становится как-то тепло и спокойно. — Сделаем тебе специальный шлем, и полетишь с нами. — Шлем? — Без этого там нельзя, — Уайлен автоматически потирает место на лбу, где была ссадина. — Если тряхнет, можно сильно удариться головой и потерять сознание. А трясет там сильно. — Так ты уже летал? — глаза Малены горят восторгом. — Расскажи! Что там в небе? Уайлен задумывается, не глядя нащупывает веревки и осторожно садится на широкую доску качелей, Малена возбужденно крутится рядом в ожидании того, что он скажет. — Это как будто отдельная вселенная, — произносит он, наконец. — Там ты свободен, там нет правил, нет других людей! Ни одной живой души, только облака, солнце и пронзительная синева моря внизу. И в какой-то момент ты вдруг понимаешь, что ты единственный человек в мире, который смог достичь такой высоты. В это невозможно поверить! — Было страшно? — Малена плюхается прямо на траву у его ног и завороженно смотрит снизу-вверх. — На что это похоже? — Я боялся только за машину, — Уайлен улыбается, в глазах вновь мелькает потрясающий пейзаж вечернего неба. — Но настоящего страха не было. Знаешь, я не верил в то, что это со мной происходит, до последнего! Это так странно: ты совершаешь одно обыденное действие за другим, что-то происходит вокруг, нечто потрясающее, невероятное, и ты даже не успеваешь осознать, что сделал что-то невозможное! Я и сейчас не верю! — А я верю, — Малена протягивает руку и осторожно касается его рукава. — Ты из тех людей, кто становится легендой! — Это не я, это Райт, — Уайлен пожимает плечами. — Это его изобретение, я лишь помог его усовершенствовать. — Ты первый человек, который поднялся на этой машине в небо и вернулся обратно! — Малена взмахивает руками, описывая круг. — А я буду второй! — В лучшем случае двадцатой, — остужает её пыл Уайлен. — Но, возможно, ты станешь первой женщиной, которая поднялась к небесам! Уж во Фьерде этого не произойдет ещё лет сто, готов побиться об заклад! — Ух ты! — Ага, — Уайлен шутливо отдает ей честь. — Сможем основать первую воздушную эскадру и охранять берега Керчии! — Он ведь быстрее корабля? Самолет. — Быстрее, — кивает Уайлен. — Он быстрее многих вещей, на самом деле. Но на лошади его догнать теоретически можно, если скакать во весь опор… Он рассказывает, и Малена слушает внимательно, только кивает в такт его словам. Видно, что ей действительно интересно. Кажется, она — единственный человек, с кем Уайлен смог поделиться тем, что пережил там, в воздухе, кто смог и захотел его понять. Этот восторг, этот ужас, близость смерти и солнца, синеву моря под самыми ногами и невероятное чувство одиночества в этом огромном и пустом небе. Всем остальным важнее то, что на земле. Дрязги, политика, аферы и поиск выгоды, перестрелки и погони. Они не стояли на пороге новой эпохи, а Уайлен был там и видел сквозь завесу времени эту яркую и четкую картину будущего, где небо наполнено людьми, где самолеты прорезают облака острыми металлическими крыльями. Он знает, что однажды это случится, он уверен в этом. Каз даже не представляет, что он начал этим проектом. Гениальный человек, берущий эпохальные решения буквально из воздуха, Уайлен не знает, восхищаться его хваткой или благоговеть перед этим чутьем. Даже Джаспер поддерживает это начинание лишь потому, что так сказал Каз, и потому, что самолет полюбился Уайлену. Будущего он за ним не видит, для него это всего лишь забавная игрушка или часть новой опасной аферы. Может, в этом и заключается тот самый невидимый надлом между ними. Полёт — это нечто совершенно новое! Новое измерение, новая наука, величайшее открытие человечества. Удивительное оружие и чудесное спасение — прогресс, не требующий силы гришей, пусть и созданный с их участием. Гриши ведь тоже не всесильны. Уникальный корабль царя Ланцова никто не сумел повторить или поставить на поток, его скорость и маневренность так и остались недосягаемыми. У равкианцев есть лишь редкие медленные дирижабли, которые без гриша на борту в момент станут бесправной игрушкой во власти ветров. — На самолете можно будет доставлять любой груз очень быстро и никто не сможет этому помешать, — задумчиво произносит Малена. — Как думаешь? — Это будет дорого, — Уайлен задумчиво смотрит на небо, пытаясь произвести в уме необходимые расчеты. — Золотой груз выйдет, если учесть расход топлива и методику его выработки. Я на одну заправку потратил столько, что мог бы купить четверть корабля. — Те, кому действительно надо, не считают денег. — Для перевозки грузов я бы усовершенствовал равкианские дирижабли, — Уайлен увлекается и начинает жестикулировать. — В теории можно использовать специальный газ, который будет поднимать их вверх! Если привлечь алкемов, это можно осуществить ещё быстрее! Разработать более совершенную систему управления, и они смогут перевозить огромный вес. Медленно, но все равно быстрее, чем это возможно сделать на земле! — Жаль, в море потеряются, — вздыхает Малена. — Ветра там жуткие. — Если они будут легкими, то чисто теоретически их можно приковывать к кораблям, чтобы те буксировали их до нужного места, — Уайлен подбирает веточку и начинает рассеянно чертить по земле. — Можно рассчитать массу и ветер… — А твой самолет можно поднять с корабля? — интересуется Малена. — Тогда их можно было бы использовать в морских битвах! Уайлен качает головой. — Его и с земли поднять-то трудно. А с корабля… — пока это невозможно! Слишком мало места для разгона, да и деревянные парусные корабли не годятся для самолетов. Мачты просто не позволят ему ничего сделать! Если бы можно сконструировать железный корабль с внутренним двигателем, очень-очень длинный и устойчивый… — Равка немедленно объявит ноту протеста и потребует его уничтожения, — грустно вздыхает Малена. — Я знаю. Дурацкий закон… И в некотором роде залог мира. Страшно подумать, что было бы, если бы фьерданские самолеты возможно было закупить и вывезти в Новый Зем или Шухан. Кто откажется сейчас повторить те бомбардировки, которые пережила Равка, только уже на Керчии? Кто откажется проехать на огромной железной машине по живой плоти, которая никогда не сможет противостоять такой силе? До тех пор, пока транспортировка подобных вещей возможна лишь по частям, а сборка слишком дорога и является военной тайной Фьерды, мир может перевести дыхание и успеть подготовиться к новому сражению. — Увы, — Уайлен разводит руками. — Зато это хранит нас от большой войны во всем мире. На современных кораблях невозможно перевозить тяжелое оружие, поэтому танки остаются во Фьерде, а самолеты — в Керчии. — Корабли могут перевозить большой вес, между прочим, — обижается за них Малена. — Больше одного-двух танков перевезти они вряд ли смогут, — отзывается Уайлен. — Я видел их, они огромные! А ездят с удивительной легкостью и имеют невероятную мощь выстрела. Это оружие новой эпохи, и лишь Уайлен знает сейчас, насколько это серьезная угроза. В Керчии танков нет. В Шухане один или два, и то скорее в качестве диковинки, чем реального вооружения. Только Равка, познавшая на себе всю мощь нового оружия, лихорадочно обновляет свои арсеналы и пытается создать аналоги. Ну или получить хотя бы несколько образцов танков. Помнится, одна из операций Нины состояла в том, чтобы устроить тайные переговоры равкианских агентов с одним фьерданским генералом с целью выкупить несколько машин и контрабандой переправить в Равку. Уайлен никогда не спрашивал, чем закончилось её бегство в Керчию. Нина лишь однажды криво усмехнулась, одним махом опрокинула в себя рюмку коньяка и по очереди загнула пять пальцев, называя ничего не значащие для Уайлена имена. — Их рассекретили после моего бегства, двоих расстреляли без суда. Троих удалось вытащить из-под пыток. У моего материнства дорогая цена. Я заслужила свой приговор. Это был плохой вечер, и Уайлен помог ей дойти до комнаты, радуясь про себя, что Нина хотя бы на время переселилась в его дом. Здесь она находила поддержку, и постоянное напряжение, которое не отпускало её ни на секунду, хоть немного отступало, давая ей возможность хотя бы спокойно уснуть. Утром они встретились за завтраком, кивнули друг другу и больше никогда не вспоминали об этом разговоре. Уайнен задумчиво поджимает ноги и слегка качается взад-вперед. — Раскачать тебя? — Малена тихонько подталкивает доску качелей. — Никто не узнает, обещаю! Он молча кивает, берется руками за верёвки, и качели устремляются вперёд, мягко несут его по воздуху, без кувырков и внезапных рывков, от которых екает в груди, и вместо чуткого штурвала в руках лишь равнодушные веревки. Известная траектория, понятная амплитуда — ничего страшного или захватывающего. И чего он так боялся в детстве? — Сильнее, — просит он внезапно для самого себя. Малена мягко толкает его в плечо, качели летят назад, закручиваясь вокруг своей оси. Уайлен закрывает глаза и ловит лицом теплый ветер. Под веками мелькают картины: поле, заполненное самолетами, молодые пареньки в керчийском обмундировании, готовые сорваться ввысь к самым облакам и покорить прежде неприступное небо. И огромные железные птицы, кружащие над Керчией и охраняющие её покой. Пусть он увидит это однажды наяву. Пожалуйста, Гезен! Пусть они все доживут до тех времён! Это случится! Обязательно случится. Качели замедляют ход, Уайлен моргает и оглядывается на остановившую доску Малену, которая протягивает ему чересчур знакомый конверт. — Вот! У тебя из кармана выпало. — Хотел бы я выбросить его в реку, — Уайлен криво усмехается и забирает письмо обратно. — Знаешь, в детстве я боялся, когда меня раскачивали слишком сильно. Мама никогда не могла рассчитать толчок правильно, и я улетал, крича во весь голос. Мне куда больше нравилось гулять в саду с отцом, когда он был в настроении. Он всегда рассказывал что-то интересное, играл со мной, учил, как не бояться качки, обещая, что тогда возьмёт меня с собой в путешествие на корабле… Голос предательски срывается. Уайлен качает головой. — У меня никогда не будет детей, я уверен, — хрипло говорит он. — И это к лучшему. Я не хочу всю жизнь бояться, что стану подобен отцу. Я любил его беззаветно и искренне, как может любить ребёнок, а он любил во мне лишь своё отражение. А когда зеркало помутнело и перестало отражать, решил его уничтожить. Малена несмело касается пальцами его руки, и Уайлен хватается за её ладонь, пытаясь удержаться на этой грани спокойствия и не дать себе провалиться в черную бездну непрошенных воспоминаний. — Ненавижу его письма! — признается он. — Они заставляют меня проживать всё это вновь, и я теряюсь в этом, захлебываюсь. Боюсь каждого письма и не могу не читать их. Как корка на ране! Это письмо меня уже вымотало. Слова вылетают так легко. Он никогда не находил в себе сил признаться в этом матери или Джасперу, зная, как сильно это взволнует их. Казу же признаваться в таком было бы и вовсе стыдно. Малена для него чужой человек, доверенный, но не близкий. С ней ему намного легче, она умеет слушать, умеет не осуждать, но столь сильных эмоций, как у Джаспера, его рассказы у неё не вызывают. Не могут вызывать. — Ко всему прочему, я забыл очки и сейчас вовсе его не прочитаю, — завершает свою исповедь Уайлен. — Ненавижу эти чертовы письма! — Там очень личное? — спрашивает Малена, а когда Уайлен безразлично пожимает плечами, предлагает. — Я могу прочитать и пересказать тебе. Хочешь? А в принципе… Хуже уже не будет. После возвращения от Нааса Уайлен мучается с этим письмом уже не первый час, не решаясь ни прочесть самому (с трудом и дрожью в руках, потратив на это часа три), ни попросить кого-либо. Да и просить-то некого: Джаспер не дома, а мать нельзя волновать. — Валяй, — он протягивает ей конверт. Малена аккуратно вытаскивает лист бумаги и быстро пробегает глазами текст, хмурится, перечитывает вновь и вскидывает на Уайлена неуверенный взгляд. — Там… — она кусает губы. — Там извещение о судебном заседании по поводу признания и официального усыновления незаконнорожденного, которое возводит его в статус законного наследника и уравнивает в правах с законными детьми. — Указано имя незаконнорожденного? — глухо спрашивает Уайлен. — Неразборчиво написано… — Малена придирчиво водит пальцем по кривоватым тесно налепленным буквам. — Вроде бы некто по имени Д. Плав… я плохо читаю керчийские закорючки. — Этого достаточно, — отзывается Уайлен и устало прикрывает глаза. — Он всё-таки сделал свой ход…