* * *
Когда у тебя нет возможности читать, а с адвокатом пообщаться необходимо, то выхода два: делать вид, что читать документы ниже твоего достоинства, или же досадливо потирать лоб, показывая, как у тебя болит голова от перенапряжения. За прошедшие годы Уайлен научился гармонично чередовать эти нехитрые приемы, периодически делая вид, что вчитывается в текст. К счастью, люди не очень внимательны. — Чем это мне грозит? — Уайлен постукивает пальцем по злополучному листку. — Что это может быть? Мой отец мог стать жертвой мошенничества или это сознательное решение? Тогда какие цели преследует? Адвокат Петер Гарваш неторопливо просматривает бумаги. Золотые очки блестят на его аккуратном вздернутом носе, подпрыгивая каждый раз когда он шевелит им, прежде чем перевернуть страницу. Уайлен не торопит его. Гарваша он ценит: это человек старой закалки, уважаемый в адвокатской гильдии. Мистер Гарваш нетороплив, основателен, на редкость уважительно относится к деньгам и очень щепетильно — к своим словам и советам. — У вас есть доверенность на всё имущество господина Ван-Эка старшего, составленная им в здравом уме и твердой памяти, — произносит тот наконец. — Вы уполномочены вести все его дела. По факту вы даже имеете право оспорить сам факт признания, но если с той стороны апеллируют к праву бастарда, то, скорее всего, суд отклонит ваш иск. — Что это за право? — Довольно каверзная штука. Глава семьи имеет право признать незаконного сына, если у него есть веские доказательства, что на текущем наследнике линия семьи прервется. Это пережиток прошлого, однако до сих пор эту лазейку используют, чтобы узаконить бастардов. Раньше требовалось свидетельство медика о бесплодии или тяжелом заболевании наследника, сейчас нравы стали менее щепетильными… К сожалению, в данный момент вы не женаты и не имеете детей, суду будет этого достаточно. Тем более что узаконенный бастард в данной ситуации не имеет права претендовать на какое-либо имущество, так как ваш отец им не распоряжается. Замечательно… Уайлен сжимает челюсти. О да, отцу отлично известно, почему наследников от сына ждать не стоит. Справедливости ради, он в свою очередь сделал всё, чтобы Уайлену никогда не захотелось ими обзавестись. — Что посоветуете делать с этим новоявленным братцем? — Хотите дельный совет? Поискать на него компромат и не ходить по улицам в одиночку, — с ровным лицом отзывается мистер Гарваш. — В случае вашей смерти он становится первым прямым наследником по мужской линии… Едва ли ваш отец, простите, намерен обустроить покушение на вас, но если он стал жертвой мошеннической схемы, то аферист может пойти на крайние меры! Учитывая профессию Плавикова и нрав отца, то схема складывается весьма занятная. Прямо-таки идеальная! — Скажите-ка, а мою доверенность на имущество он тоже унаследует? — спрашивает Уайлен почти весело. — Это тонкий вопрос, в таком случае разбирательства в суде будет не избежать. Однако большая вероятность того, что… — Да, — заканчивает фразу Уайлен. — Спасибо, мистер Гарваш! — Мы можем предложить ему встречу, выслушать условия и собрать досье на этого человека. Я могу нанять хороших детективов, если пожелаете. Уайлен качает головой. — Пусть объявится сам. Посмотрим, чего ему надо! Не хватало ещё, чтобы Плавиков и впрямь пересекся с адвокатами Уайлена. Лучше уж попросить Каза убрать его по-тихому. Умельцев в Каттердаме хватает. Непривычные мысли, взрослые, жестокие — в меру циничные, в меру равнодушные. Уайлен не привык к себе такому и не хотел бы привыкать, вот только никто не собирается спрашивать, чего он хочет на самом деле. Кто-то весело барабанит в дверь кабинета, и в следующий момент Джаспер просовывает голову в образовавшуюся щель. — Можно? — Да, мы уже закончили. Спасибо вам за консультацию, мистер Гарваш! — Не за что, господин Ван Эк, — откликается тот, педантично собирая документы в кожаный дипломат. — Однако я бы на вашем месте не пренебрегал мерами личной безопасности. Ситуация весьма неприятная. — Я учту, — сдержанно, но с нотой искренней благодарности произносит Уайлен. Они раскланивается, и мистер Гарваш уходит, неодобрительно покачивая седой головой и молчаливо сетуя на беспечность своего клиента. Знал бы он, как обстоят дела на самом деле… Джаспер тут же теряет всю обходительность, плюхается на только что освободившееся, ещё теплое кресло, и хлопает ладонями по столешнице. — А вот с этого места поподробнее. Почему твой адвокат рекомендует тебе принять меры безопасности? И ради Гезена, Уай, хоть сейчас не ври! — Я и не собирался… Уайлен стягивает с носа опостылевшие очки и откидывается на спинку кресла. Темный деревянный потолок плывет в уставших глазах. — Прочитай, — он придвигает к Джасперу письмо. Джаспер нетерпеливо хватает бумажку, вчитывается в текст, и брови его взмывают куда-то к макушке. — Что это за бред? Плавиков — Ван Эк? В смысле? — А ещё с некоторых пор мой прямой наследник, — Уайлен криво ухмыляется. — Изящная схема, да? Черт знает, брат ли он мне, но он работал на моего отца, сейчас это очевидно! Признаться честно, он боится смотреть на Джаспера в этот момент. Всего одно движение пальца отделяло Плавикова от того, чтобы уже никому не причинить вреда, но Уайлен струсил. И теперь всё происходящее кажется закономерным воздаянием за эту трусость. — Эта гнида не может быть твоим братом! — Почему нет, — меланхолично пожимает плечами Уайлен. — С таким-то отцом? Может, мы все одной породы. Кровь — не вода. — Кровь — это никому не нужные помои! В случае твоего папаши это точно! Никакого значения она не имеет, ясно? — Джаспер порывисто кладет бумагу на стол и поднимается на ноги, начинает мерить кабинет шагами, и от его беспрестанного мелькания Уайлену только хуже. — Помоями она становится у тех, кто сидит на розовом тумане, — мрачно отзывается он. — Может, скормить его Плавикову? — Идея, кстати, неплохая. Сдохнет — никто не удивится, — Джаспер хмыкает и, крутанувшись, ловко приземляется на подлокотник кресла Уайлена. — Но сначала было бы неплохо его найти! Уайлен слабо усмехается. На самом деле идея дурацкая и жестокая, но налет дельности у неё не отнимешь. Розовый туман последнее время заполонил черный рынок — ароматическая смесь из Шухана, погружающая в сладкие сны и баснословно дорогая. Если подсаживаешься на неё, то с каждым разом тебе требуется всё больше и больше. Яд проникает в кровь, накапливается в ней, и спустя всего пару месяцев вместо человека остается оболочка с желтыми белками глаз и синяками по всему телу. Ещё через пару месяцев умирает и она. Это не их методы. — Он слишком силен, — Уайлен качает головой. — В прошлый раз он чуть не загубил нам весь проект. Я не понимаю, на кого он работает — на отца, на земенцев, на пиратов?.. Что за сила стоит за ним? — Этих сил стало как-то уже чересчур много, — Джаспер облокачивается на его плечо и задумчиво щелкает пальцами. — Такое ощущение, как будто мы просто щепки в водовороте различных течений, нас дергает во всех направлениях, швыряет из стороны в сторону, а мы даже не понимаем, кто наш настоящий враг… И только Каз сохраняет бодрый вид и пытается балансировать на лезвии бритвы, которое вот-вот прорежет ему подошвы! — Всё ещё злишься на него? — Уайлен поднимает голову. — Почему не на меня? Джаспер кривит рот в печальной усмешке. — Я слишком хорошо знаю его натуру и знаю признаки, когда всё начинает выходить из-под контроля. Каз заваривал кашу, а получился отменный керосин, который вот-вот вспыхнет. Он и сам это знает. Мы все это знаем! Мы изменились, а он по-прежнему меряет всех привычными ему рамками: ты для него всё ещё наивный купчик, Инеж — принадлежащая ему девочка-тень, а я… — голос его затихает, и Джаспер отворачивается. Вот оно… понимает Уайлен и осторожно касается его локтя. Джаспер подскакивает, как заведенная пружина, и вновь начинает мерить шагами комнату. — Каз тоже меняется, — осторожно произносит Уайлен. — Он уже не тот, что прежде. И ты для него важен… — Не хочу об этом говорить, — жестко отрубает Джаспер. — Ничего не изменилось, Уайлен! Я не тот человек, который заслуживает доверия в его глазах. Я не тот, кому будет дозволено попрощаться с дорогим мне человеком или пожелать ему удачи. Своё место я уяснил, и будет об этом. В его голосе столько едкой отчаявшейся горечи, что на сердце становится больно. — Почему ты не злишься на меня? — Потому что я тоже не говорю тебе, что рискую не вернуться этой ночью, — Джаспер пожимает плечами. — Здесь всё честно. А Каз… Ладно, пар я уже выпустил, теперь мне просто больно. Пройдет! — Джас… — Лучше давай подумаем, что делать с Плавиковым, — нарочито жизнерадостно отзывается тот. — Выманить и пленить, или найти и грохнуть? Что предпочтительнее? Последнее, если что, за мной, так и быть! — Сложный выбор, — Уайлен издает слабый смешок. — Сам не знаю, что лучше. Возможно, сначала надо просто понаблюдать. А выманить… у нас же есть верная приманка. Это ведь его мать находится в приюте святой Хильды? Джаспер вдруг замирает посреди движения, морщится и касается висков. Железная ручка на двери начинает дергаться и трястись, словно сама по себе. Уайлен едва успевает поймать покатившуюся со стола ручку. — Не суйся туда, — говорит Джаспер непривычно жестко. — И мать не пускай. Я попрошу Каза выделить туда людей, пусть караулят его. Занимайся самолетом и своими делами, но в самом приюте тебе делать нечего! — Что такое? — Я не знаю, — Джаспер качает головой. — Что-то страшное. Эта женщина, Анастасия… с ней что-то не так! Я не могу о ней думать, голову как будто раскаленной иглой прошивает. — Ты в порядке? Джас?.. Тот трясет головой. — Я ничего не помню, Уай! В последний свой визит туда я что-то видел, но стоит мне попытаться вспомнить что именно, в глазах темнеет! Я не сумасшедший, правда! Джаспер действительно выглядит плохо, он морщится, щурится, будто пытаясь избежать боли, на лице выступает испарина. Сердце невольно сжимается в приступе страха. И понимания. — Да нет, ты точно не сумасшедший, — тянет Уайлен тихо. — Если Плавиков гриш, то и она тоже, не так ли? Его мать… Джаспер невнятно хмыкает и как-то неловко прижимает руку к сердцу, потирая грудь. — Видимо так, — бормочет он рассеянно. — И если они оба сидят на пареме… Джас! Уайлен не успевает договорить: побледневший Джаспер пошатывается и делает судорожный вдох, отчаянно хватая ртом воздух. Уайлен едва успевает его подхватить. — Что с тобой??? — Сердце… больно! Сейчас! Отдышусь… — выдыхает Джаспер и хватает Уайлена за руку, больно стискивая пальцы. — Не езди туда, Уай! Не смей! Слышишь! Не смей… Он заходится кашлем. Уайлен мечется, пытаясь сделать хоть что-то и ничего не понимая. Великий Гезен, он готов обещать что угодно, хоть собственную душу, лишь бы Джасперу стало легче. Ему становится. Спустя несколько мучительных, пропитанных паникой минут, когда Уайлен боится оставить его хоть на мгновение и не знает, к кому броситься за помощью, Джаспер действительно приходит в себя. Он дышит тяжело, с перебоями, но уже не морщится на каждом вдохе. — Вот так вот я съездил в приют, Уай, — резюмирует он сипло. — Сжечь бы эту богадельню ко всем чертям...* * *
Каз прислоняется затылком к двери и устало закрывает глаза. Шаги паренька — как его? — Оскальда удаляются по скрипучим половицам коридора. Очередной филя, купившийся на правду в фальшивой обертке. Благородный, принципиальный, храбрый, как принц из детских сказок, однако осмотрительный и с мозгами — тюремщики из таких становятся или зверьми, или людьми, которых уважают. И у тех, и у тех есть неплохие шансы выжить. Каза в принципе устроит любой вариант, при котором Оскальд сохранит голову как можно дольше. Особенно если он перестанет влезать в драку за каждое оскорбление капитана Гафы. Уж в Хеллгейте её несут такими словами, что даже черти покраснеют, в этом даже сомневаться не приходится. А уж как там поминают самого Каза… Он самодовольно ухмыляется. Сколько их было — благообразных старух и расфуфыренных дамочек полусвета, бородатых фабрикантов и сухопарых священников, на чьих холеных жирных руках грубо захлопывались тяжелые кандалы. Сколько было вскрытых подвалов, разгромленных борделей и выведенных верениц людей в рваном тряпье, шатающихся от истощения и подслеповато щурящихся от солнца, которое впервые за несколько лет освещало их изможденные лица. Каз видел многое в этом городе. Каттердам жесток, лицемерен и лукав, Каз сполна хлебнул его сточных вод, перемешанных с кровью. Он точно знает, кто он. Вор, мошенник и убийца. Но отчего-то с каждым прожитым годом ему доставляет все больше мстительного удовольствия вычищать ту грязь и гниль, которая наполняет эти так хорошо знакомые ему улицы. Ради этого стоило заключить договор с Кридсом, — ради этого чувства облегчения и подъема, ради ощущения чего-то полноценного, настоящего в своей жизни. Ради ненависти тех, кого всегда ненавидел он, ради возможности отплатить им той же монетой, ради криков и проклятий таких, как Хелен. Иногда они действительно звучат как музыка для ушей. “Подонок!”, “Шавка закона!”, “Проклятый предатель!”. Они действительно считали его своим? Они правда думали, что Грязные Руки будет на их стороне просто потому, что сам вырос на тех же улицах? В том, чтобы видеть лица освобожденных людей действительно есть что-то… Что-то, чему нет названия. Просто чувство облегчения где-то глубоко в душе, как будто терзающие его призраки отступают на мгновение и прячутся где-то во тьме. Пусть Каз знает, что этот миг счастья — всего лишь миг, пусть он знает, что всем освобожденным не видать легкой жизни и настоящей свободы, все равно любое существование после и даже смерть будут лучше того, что они пережили. Каз предпочел бы смерть. Всегда предпочитал, но оказывался живучей. Он не благодетель, не филантроп, у него не щемит сердце при виде плачущего ребенка или умирающих на улице нищих. Ему плевать. Их слишком много и никогда не станет меньше. Но когда рабочие на нужных ему фабриках объявляют забастовку, потому что им не платят пятый месяц кряду, Каз не отказывает себе в удовольствии навестить владельцев этой фабрики. Ему нужна бесперебойная работа и налаженное производство. Когда в тесных подвалах тщедушные рабы без документов и имен шьют дешевые вещи днями и ночами напролет, умирают над дешевой яркой тряпкой, а затем их трупы потихоньку сталкивают в городские каналы, то Каз приходит в это место и уничтожает всё. Трупный яд не должен скапливаться в каналах, а дешевая рабочая сила рушит экономику и его сложные рыночные схемы. Достойный повод. Быть может, настанет черед и Хеллгейта. Этот парень — Оскальд — пригодится на своем нынешнем месте. Человеческий ресурс — ценная вещь, не стоит им разбрасываться. И чужие порывы души не стоит губить, если можно направить эту энергию в нужное русло. В дверь аккуратно стучат. Деликатно, почти вкрадчиво. Аника обычно бьет кулаком ровно три раза, размеренно и сильно. В этом коридоре очень скрипучие половицы, однако в этот раз не шевельнулась ни одна. — Входи, Инеж. Она проскальзывает в дверь и хмыкает при виде полупустых бокалов. — Пьешь с самого утра? — Скорее, спаиваю твоего защитника, — более едко, чем хотел бы, отзывается Каз. — Ему вскоре придется от нас съехать, но до тех пор вреда ему не причинят. — Мне переправить его на корабль? — Джаспер займется, я нашел ему задание в Каттердаме. Пусть поработает на меня, раз уж в нем столько энергии. — Работа на тебя никогда не сулит ничего хорошего, Каз, — Инеж чуть усмехается. — Что за задание? — Поработает под прикрытием в месте, где его никто не знает, — Каз пожимает плечами. — Ничего сверхестественного. Если не будет влезать в драки, то выживет, и в будущем снова отправится бороздить моря. Почему-то ему вовсе не хочется рассказывать Инеж о том, куда он отправил её матроса. Это не имеет отношения к утренней сцене, и тем более не имеет отношения к тому, что тот защитил её. Подобные порывы Каз в целом, наоборот, готов поощрить. И всё же этот мальчишка раздражает его, цепляет внутри какие-то тонкие струны досады и странного чувства собственной ущербности. Мальчишка не выжидал нужного момента, не наблюдал из тени в этом почти наставническом испытующем ожидании, как Инеж выкрутится, что предпримет, сумеет ли отстоять себя. Каз привык не вмешиваться, он отлично знает, на что способен его маленький Призрак и как остры её ножи. Но… Эти мысли не помогают. Драка была глупой, убогой и ненужной. И всё же на этот раз ему отчего-то кажется, что в этих расчетах и выдержке он проиграл. Проиграл самому себе и тому мальчишке, как будто дал Инеж ещё один повод разочароваться в нем. Он мог поступить иначе, и болезненные уколы по самолюбию заставляют отводить взгляд и хмуриться больше прежнего. Он боится увидеть на её лице восхищение кем-то другим. Да, защитил Инеж отнюдь не Каз. Он вообще редко её защищал. Но он дал ей то, чего не смог дать никто другой. Возможность защититься самой. — Твои птенцы стали крикливы, — Инеж присаживается на стол и болтает ногами в воздухе. — Считают меня лишней, это даже забавно. — Было время, когда они считали лишними не то что Нину, а даже меня с Джаспером, — Каз искоса наблюдает за ней. — Я избил одного до полусмерти, сломал ему руку и ребро, возможно. Сейчас он один самых толковых и преданных нам людей. Методы воспитания с тех пор едва ли изменились. Инеж скептически приподнимает брови. — Я буду признательна, если ты не будешь калечить своих людей в мою честь, любви ко мне это им не прибавит, — произносит она рассудительно. — Именно поэтому он отделался разбитым лицом и вывихом. Пока… Инеж, сидящая на его столе в окружении бумаг, кажется почему-то особенно притягивающей взгляд. Каз не может удержаться от искушения шагнуть ближе. — В утешение могу сказать, что моей команде ты тоже не нравишься, — усмехается Инеж и поднимает на него взгляд. — Кто-то счел бы, что тебя стоит повесить на рее. — Я бы определенно посмотрел на это. И вот опять. Он тонет в её глазах, проваливается куда-то за грань этого мира, когда привычное благоразумие испаряется невидимым дымком, а голову наполняют лишь смутные образы призрачных фантазий, эмоции, которым он не может найти названия, и неудержимое желание поцеловать её прямо здесь и сейчас — на старом столе, стоя у которого юный лейтенант Каз выслушал столько глупостей и пьяной брани. Это тоже достойная месть. Кажется, его чем-то отравили. Или он болен. С той злосчастной ссоры и последующей за ней ночи Каз сам себя не узнаёт. Как будто что-то перемкнуло в обыкновенно сдержанной натуре. Теперь Инеж нужна ему — постоянно, близко, неотделимо. Он больше не хочет сотен миль между ними, он хочет прижимать её к себе, целовать, быть по-настоящему жадным, не отдавать её никому. Это всегда жило в нем, но никогда прежде он не давал воли чувствам — как будто если это случится, он потеряет себя. Но ведь он не теряет. Он шагает всё дальше и дальше, однако никто не стремится остановить его. Ничто не мешает, не останавливает… — Каз… Он касается её лица, и Инеж мягко трется щекой о кожу перчаток, точно ласкающаяся кошка. На губах её играет лукавая улыбка, и при виде неё Каз окончательно решается. Никто не вправе ему помешать, никто не приблизится к его кабинету после сегодняшней сцены. Никто не посмеет диктовать ему свою волю — никогда больше. Всё получается так просто, словно так и должно быть. Губы касаются губ, сердце замирает и срывается в галоп, мир отступает куда-то в туман, не досаждая более ни в чем. Каз теряется в этом жаре и обхватывает ладонью затылок Инеж, зарываясь пальцами в шелковистые волосы. Призраки приходят с холодом, но пылкий жар гонит их прочь. Теперь он знает это наверняка и чувствует горячие пальцы Инеж в собственных волосах. Она никого так не обнимала кроме него, она никому не дарила этой лукавой озорной улыбки, она принадлежит лишь ему, и это ощущение опьяняет лучше любого алкоголя. А ещё её очень весело дразнить. Каз прикусывает её губу, отстраняется, целует куда-то в висок, в щеку, в уголок губ… — дразнит, не целуя по-настоящему, пока сердитая Инеж не дергает его волосы на затылке. Несильно, но ощутимо. По телу пробегает сладостная дрожь, но Каз не подает вида. — Что? — спрашивает он, усмехаясь. — Что?.. Вместо ответа Инеж обхватывает его за шею руками и целует сама. Пытается, по крайней мере, но Каз не поддается так легко. Ему вдруг становится забавна эта игра. Оказывается, Инеж может быть требовательной, податливой и капризной, когда не получает желаемого сиюминутно. Это новое открытие захватывает его. Он действует инстинктивно, провоцируя её, желая посмотреть, какой она может быть, когда её взгляд становится отсутствующим и шальным, а губы — алыми и влажными. И все же он оказывается не готов, что Инеж обхватит его ногами, притягивая к себе и, пользуясь его ошеломлением, поцелует так, что перехватит дыхание у обоих. Когда они отрываются друг от друга на мгновение, растрепанная тяжело дышащая Инеж вдруг осознает, что сделала, и по её лицу пробегает тень неуверенности. Каз спешит стереть её новым поцелуем, пока Инеж не опомнилась. Её ноги, обвивающие его бедра — мог ли он когда-нибудь мечтать о таком прежде? Он не хочет прекращать. Ему мучительно жарко, а волны желания катятся по телу снова и снова, словно отыгрываясь за все годы, когда он подавлял их. Стоит ему чуть отстраниться, как Инеж притягивает его обратно, даже сама будто не осознавая собственных движений. От резкого движения она вздрагивает и впервые чуть слышно стонет в поцелуй. Если она такая сейчас, то ей с ним хорошо? Если да, то кажется, Каз разгадал её секрет. Инеж должна сама захотеть, чтобы он что-то сделал, и тогда прошлое не заберет её, как бывало раньше. Она двигается почти неосознанно, прижимается к нему все ближе, требовательнее, и Казу кажется, что он сейчас умрет, настолько это остро, много и мало одновременно. Он пытается отвлечься, как умеет. Темные локоны рассыпаются из распущенной косы, и Инеж запрокидывает голову, позволяя целовать себя в шею. Хочется горячо, исступленно, оставляя метки на бронзовой коже, перемежаемые темными пятнами укусов, но Каз ограничивается несколькими легкими прикосновениями. Инеж недовольно тянет его за волосы, и Каз едва сдерживается, чтобы не повалить её на чертов стол, сметая все лишнее на пол и тогда… воображение захлебывается в образах. Он определенно был неправ: дразнить её невыносимо, выше его сил. Он хочет, чтобы она стонала в его руках и вместе с тем уверен, что не справится. Грязные Руки умеет причинять боль или горе, но не что-то иное. Он умеет лишь забирать у других, но не отдавать самому. Инеж прижимает к себе его голову, выгибается, открывая доступ к узким манящим ключицам и оголившемуся из-за расстегнутой рубашки плечу. Каз привык отвлекаться мелкой моторикой, поэтому за эти томительные минуты сладостно-мучительного дурмана, успел расстегнуть все пуговицы, до которых дотянулся, расплести Инеж косу и развязать какие-то узлы ремешков у неё на поясе. И кажется, его выдержке все же подступает конец. Особенно когда Инеж вдруг начинает извиваться под его губами, сжимая ноги всё плотнее, беспорядочно водя руками по его спине. Это не похоже на приступ, это… Каз, ведомый каким-то наитием, прикусывает её мочку уха, обводя кончиком языка её контуры. Инеж вздрагивает всем телом и вздыхает так тихо и томно, что у него на мгновение темнеет в глазах. А затем в коридоре раздается предательский скрип половиц. И размеренный стук в дверь. Ровно три раза. — Босс? Посыльный-мальчишка принес письмо. Тебе стоит взглянуть, здесь печать Торгового совета! Инеж одним кувырком оказывается по другую сторону стола и жестом показывает Казу пригладить волосы. А ещё застегнуть ворот рубашки, поправить жилет, и заодно накинуть на плечи пальто и запахнуть его поплотнее. И плевать, как это выглядит. Каз чувствует внутри клокочущую нарастающую злобу на весь мир, поэтому дверь он распахивает рывком и на Анику смотрит зверем. — Что ещё этим ублюдкам понадобилось? — он практически выдергивает из её рук конверт. — Никак не успокоятся! Он без всякого почтения вскрывает конверт, бегло пробегается взглядом по ровным каллиграфическим строчкам и вдруг застывает, склонив голову набок. Аника выжидательно смотрит на него, успевая с интересом косить глазами в комнату, хотя Каз успешно перегораживает её плечом. — Что там, босс? Каз хмыкает и прищелкивает языком. Кридс все же сумел его удивить. Даже злость отступает перед лицом грядущей интересной аферы. — Найди-ка мне того портного — из тех, что умеет пускать пыль в глаза и работать со сложными материалами, — отзывается он вместо ответа. — Меня приглашают в изысканнейшую яму со скорпионами, так что его услуги мне понадобятся. — Тот, который работал с равкианской тканью? — деловито спрашивает Аника. Каз пожимает плечами: — Разумеется. Предыдущее пальто сослужило верную службу, не дав Плавикову пристрелить Каза, но на посольский прием в нем, увы, не явишься. По крайней мере, если хочешь затеряться там в нужный момент. Аника кивает, прищелкивает каблуками ботинок и прежде чем уйти, кидает на Каза неожиданно веселый взгляд. — Если вдруг увидишь Призрака, босс, скажи ей, что морячка Ханса ушла на корабль. За нашим буйным гостем пока приглядывает Родер. И с этими словами она уходит, а Каз ещё долго и мрачно сверлит взглядом её спину, сам не зная, чего ему хочется больше — выругаться или хлопнуть дверью.