* * *
— Пойдем позавтракаем по-нормальному, — предлагает Инеж, и Каз соглашается почти без раздумий. Он с тоской думает о бесконечной череде ступенек, ведущих вниз, но Инеж и здесь ухитряется его удивить. Она тянет его за собой и показывает нехитрое устройство из веревки с петлями и простым блоком, заменяющее собой импровизированный лифт. Каз чувствует некое подобие ностальгии, они пользовались такими, когда занимали наблюдательные посты на крышах и не желали тратить время на спуск. — Я подумала, что нам, возможно, захочется спуститься быстрее, чем мы поднимались, — кротко говорит Инеж, но он различает в её голосе нотки озорства. — Впрочем, если предпочитаешь лестницу… Каз молча принимается привязывать к одной из веревок трость и сумку, а затем накидывает на себя веревочную петлю и поплотнее затягивает узел под грудью. Обычно он всегда спускался первым, а Призрак прикрывала его сверху, они не отступают от былых привычек и теперь. Грудь на мгновение стискивает восторженным ужасом, когда Каз зависает на краю крыши, но спустя несколько минут его подошвы касаются выщербленной брусчатки безлюдных задворок Каттердама. Инеж соскальзывает вниз и вовсе будто бы за мгновение. Она ловит его взгляд и улыбается, Каз улыбается в ответ. Инеж торжественно вручает ему трость: — Самое время вернуться к прежнему образу грозного босса! Где твои перчатки? Мысль, беспокоившая его где-то на краю сознания, внезапно всплывает на поверхность в почти растерянном признании: — Я их не взял. Инеж шокированно замолкает. Каз отводит взгляд. Решение, принятое по наитию в предрассветном дурмане, сейчас кажется чистой воды сумасшествием. Он может снимать при ней перчатки, он может жить без них, обходиться без них на руках. Единственное, что ему нужно как воздух: ощущать их в собственном кармане, знать, что они рядом, что у него есть защита. Или хотя бы её иллюзия… К тому же перчатки давно уже являются неотъемлемым элементом его образа. А образ — это то, что при правильном использовании перестает принадлежать тебе одному, а переходит в собственность публики. Она, публика, начинает нуждаться в привычных деталях и через некоторое время ориентируется лишь на эти яркие метки, которые ты предлагаешь ей. Сними с Безумца маску, а с мистера Кримсона красный плащ — и исполнители с легкостью затеряются в толпе, никем не узнанные и не пойманные. Сними с Каза Бреккера или Грязных Рук перчатки, убери пальто и шляпу, замени трость с вороном на что-то попроще — и он перестанет существовать. Достаточно убрать несколько деталей, чтобы перевоплотиться до неузнаваемости. Каз привык пользоваться этим преимуществом, но оно же имеет обратную сторону: нельзя позволять окружающим узнать, как ты выглядишь на самом деле. В том числе и без перчаток. Инеж обнимает его, осторожно, но так отчаянно, словно он вот-вот исчезнет. Она прячет лицо у него на плече, и Каз осторожно касается оголенными пальцами тонких позвонков на её спине. Внезапная мысль оказывается не менее дерзкой, чем отказ от перчаток. — Что если Каз Бреккер внезапно исчезнет на всё время завтрака, в свою очередь украв Призрака? — Что ты имеешь в виду? — Инеж поднимает на него взгляд, и в нем горит отчаянная надежда. Каз опасно улыбается. — Время поменять маски! Большего не требуется. В вопросах работы они понимают друг друга с полуслова. До конспиративной квартиры им не больше квартала, и вскоре они поднимаются по черной лестнице, Каз в мгновение ока вскрывает замок, не озадачиваясь поисками ключа. Впрочем, кажется, от этого замка ключей не существует в принципе. Каз в своё время выкинул их в канал. Здесь серо и пыльно. В шкафах хранится небольшой склад одежды, чтобы преобразиться, на полке — перевязочные средства, в специальных тайниках лежит оружие и отложенные деньги. Таких квартир существует около десятка, они разбросаны по всему Каттердаму. Каз организовывал их несколько лет. Сейчас за них отвечает преимущественно Нина, исправно выплачивая ренту и по необходимости укрывая в них беженцев-гришей и отбросов. Обычно в этих квартирах холодно, безлико и в целом шаром покати — можно в лучшем случае переночевать, и не больше. Нина организовала их по образу и подобию охотничьих хижин во Фьерде. Эта квартира отличается. Каз сделал её под себя, она крохотная, неудобная, но очень функциональная в плане тайников. Здесь не бывает никого, кроме него, а стало быть он и платит за неё из собственного кармана, не светя её в общих сводках. Он редко пользуется этим убежищем, но запас одежды и новых шляп в нём значительный, как и поддельных документов — фальшивки некачественные, но вполне годятся для того, чтобы пустить пыль в глаза. — Интересно, — тихо комментирует Инеж, распахнув один из шкафов. — Мой размер? Каз игнорирует её замечание. Он знал, что она заметит. В этой квартире всё рассчитано не только на него. На неё тоже. — Хочешь примерь. Он быстро стряхивает с плеч пальто, прячет свою трость в специальный тайник и извлекает со стойки простенькую и дешевую. Когда он быстро и воровато оглядывается, Инеж задумчиво вертит в руках плащ горожанки и чему-то улыбается. Каз старательно давит в себе это — страстное странное желание видеть её керчийкой во всём, включая одежду. Ему нравится вовлекать её в свою культуру, ему точно так же нравится узнавать культуру её народа, но он знает, что никогда не станет её частью. А вот Инеж вписывается в размеренно-суетную жизнь Керчии несравненно лучше, и истинные сулийцы, как бы она ни тянулась к ним, постепенно становятся ей чужими. Неправильно радоваться этому, но Каз всё равно чувствует эту тайную ядовитую радость от того, что Инеж не вернется к своему народу: не захочет она и не примут они. Она замечает его взгляд и насмешливо приподнимает брови. — Утешь меня, что ты поручил это хотя бы Нине? Я не утону в тканевом море? — Ты намерена припоминать мне это до конца до жизни? — бурчит он. — Одевайся и пошли. Я хочу оценить ситуацию в городе. — Не собираешься отвернуться? Если уж хочешь, чтобы я переоделась. — Нет, — отрезает Каз и отбирает у неё плащ. — Ты повернись. Он помогает ей просунуть руки в рукава, отвязывает с запястья шарф и протягивает ей. — Вот, этого хватит. — Да ты становишься джентльменом! — с нарочитым восхищением отмечает Инеж. — Просто Зеник раз и навсегда заставила меня выучить, что не стоит позволять женщине лишний раз переодеваться, если у неё есть возможность растянуть это больше, чем на десять минут, — желчно хмыкает Каз. Инеж перед зеркалом повязывает на волосы голубой шарф, а Каз тем временем вытаскивает парочку поддельных удостоверений личности. Одноразовые. С такими лучше не попадаться кеттердамским стражникам, но и совсем без документов в город нынче выходить опасно — особенно сулийцам. Он вытягивает ещё один ящик, тянется к содержимому, и его рука нерешительно замирает в воздухе. Запасные перчатки лежат неаккуратной горкой, тускло поблескивая тонкой кожей. Это такое искушение — положить одни из них в карман. Но разве не для этого он затеял эту вылазку в город? Проверить, способен ли он обходиться без них в жизни… Смуглая изящная кисть опускается вперед его собственной. — Я возьму их, — Инеж лукаво улыбается ему одними глазами, а затем проводит перчатками по собственной щеке, губам — Каз судорожно сглатывает — и убирает за пазуху. — А теперь в город! Каз безропотно позволяет взять себя под руку и увлечь к двери. Точно так же тихо и незаметно они выскальзывают по черной лестнице и переулками пробираются к каналу, где молчаливый хмурый лодочник за соответствующую плату, без разговоров отвозит степенную керчийскую пару в светлый район Зельвера. Всё время, пока они плывут в лодке, Каз молчит и пытается затолкать ладони как можно глубже в карманы. Даже когда случайная волна бьёт о борт, он сохраняет равновесие корпусом, хотя с руками в карманах это получается и вполовину не так ловко от обычного. Каз видит легкую улыбку Инеж, но она никак не комментирует его нервозность, и за это он отдельно благодарен. Однако когда приходит пора вылезти на берег, возникает новая сложность. Каз молча проклинает все этические нормы вместе с их создателями, ведь они диктуют мужчине всегда вылезать первым и подавать руку даме. Не то чтобы Каз когда-либо пытался этим нормам следовать, но если имитируешь парочку обычных горожан, лучше не выбиваться из общей массы. Ему удается выйти из лодки, не вынимая рук из карманов и не потеряв при этом равновесия, но это ещё не конец. Он стискивает зубы и вытаскивает руку из кармана и протягивает её Инеж. Она подбадривающе улыбается ему и принимает её. Каз вздрагивает и резко тянет Инеж на себя, скорее мешая ей, нежели помогая выбраться. Ему кажется, что все вокруг смотрят на них в этот момент и видят, насколько он неловок и, наверное, груб. Ему не терпится спрятать руки обратно в карманы, но тут лодочник окликает их и подает забытую трость. Каз обреченно смотрит на неё, вертит в руках и беспомощно оглядывается на Инеж. — Я не буду изображать хромую, — хмыкает она. — Я перепутаю ноги, и нас словят стражники. Каз мрачно сжимает набалдашник голой ладонью и втягивает побольше воздуха в грудь. Он справится. Наверное… Его даже хватает предложить Инеж локоть и более-менее подстроиться под её походку, не раскачивая их двоих на манер пьяного Джеса. Всё время, пока они следуют по улице, Каз внимательно осматривается, пользуясь прикрытием Инеж. Здесь всё спокойно: горожане всё так же следуют по улицам, где-то за оградой гомонят школьники, стражник в кеттердамской фиолетовой форме лениво зевает в своей караульной будке. На контрасте с леттердамскими молодчиками, этот седеющий мужчина с щетиной и печатью вселенского философского смирения на хмуром подозрительном лице кажется практически родным. — Кридс выделил нам финансирование, — говорит Каз, не размыкая губ. — В конце недели будет прием в равкианском посольстве. Мы с купчиком должны попасть туда и заключить ряд договоров. Это опасная операция, меня там попытаются убить. — В чём выгода делать это на приёме? — Инеж продолжает любоваться бликами солнца на воде, но голос её меняется в одно мгновение, теперь от него веет опасностью и сдержанной яростью. — Если повезёт, то разломать отношения с Равкой и устроить международный скандал. Это не просто приём, по факту это международная конвенция по вопросам современного вооружения. Кридс не просто так хочет нас там видеть, он прислал несколько анонимок с инструкциями, но… — Не слишком ли ты ему доверяешь? — Я сделаю всё по-своему, и он это знает, — Каз успокаивающе прижимает к себе ее ладонь. — Нам с купчиком нужны деньги, а Керчии — оружие. Это честная сделка. — Вы пойдёте вдвоем? — Пока не знаю, — откликается Каз. — Но я скажу, когда приму решение. Ответ Инеж не особенно устраивает, но она ничего не говорит, лишь увлекает его к ресторанчику с открытой верандой. — Где тебе будет легче — в помещении или на воздухе? — На воздухе, — отвечает он немедленно. — Здесь… меньше людей. Ему хватило замкнутых пространств ещё там во Фьерде. Когда они устраиваются за столиком и Казу приходится взять меню голыми руками, его лицо, видимо, становится совсем кислым. Потому Инеж весьма любезно объясняется с официантом сама, делая заказ за них обоих. Каз отмечает про себя, что её керчийский стал даже лучше, чем у него самого подчас. — Чай или кофе? Каз красноречиво смотрит на неё, Инеж закатывает глаза. — Ясно, могла бы не спрашивать. Тогда ещё чай со специями и один кофе, пожалуйста! И вафли с яблоками. Спасибо. Официант наконец отходит, и Каз выдыхает, мужественно пытаясь не прятать запястья в рукавах. Он нервно потирает одну кисть другой и кусает губы. — Совсем плохо? Каз дергает головой. — Чувствую себя голым, — неохотно цедит он, смущенный собственной нервозностью. — И что хуже всего, это даже не ради дела. Там во Фьерде нам, по крайней мере, посулили тридцать миллионов крюгге, а ради этого и раздеться догола не так обидно. Инеж усмехается как-то уж совсем проказливо. — А ради чего ещё ты был бы готов раздеться? Я бы вот на такое посмотрела… Каз надсадно кашляет и чувствует, как щекам и ушам становится нестерпимо жарко. — Думаю, это должно быть что-то очень ценное на кону, — бормочет он. — Или кто-то… Это какая-то новая мысль для него. Он редко представлял, что при определенных обстоятельствах раздеваться придется и ему тоже. Точнее, он никогда не концентрировал на этом своего внимания, когда пропадал в круговороте собственных фантазий. В жизни ему нравилось смущать Инеж, снимая рубашку при ней, проверяя её реакцию, исподволь следя за её глазами и прислушиваясь к её дыханию. Он практиковал это с шестнадцати лет, но всегда воровато, прикрываясь либо делом, либо насущной необходимостью, и боясь услышать нечто, что ему совсем не понравится, был готов бить на опережение, используя презрение ко всему земному как надежное прикрытие. — Ну так что, у меня есть шанс увидеть Каза Бреккера, так сказать… в естественном воплощении? — Инеж доверительно понижает голос и кокетливо наклоняется ближе к нему, накручивая на палец тонкую прядку у лба. Она снова подколола волосы, чтобы не спадал шарф, и этот вид ей идет ничуть не меньше, чем коса или пучок, которые она носит в обычной жизни. В облике керчийской дамы, в одежде, которая скрадывает очертания фигуры, Инеж заметно расслабляется и явственно флиртует с ним. Каз очень надеется, что краснеет лишь в собственном воображении. — Кхм, — он прочищает горло. — Смотря, какую выгоду я усмотрю в этом предложении… Им очень кстати приносят кофе, и Каз вцепляется в чашку, как утопающий в соломинку, забыв про оголенные руки. Ему жизненно необходимо вернуть себе трезвость мыслей. Когда приносят завтрак, Каз без особой уверенности берется за вилку. Холод металла жжет ладонь, заставляет вздрагивать. Основание и середина ладони — его основные уязвимые точки, пальцы привыкли быть чувствительными, они — его инструмент. К тому же они куда чаще бывают открыты, когда Каз работает в обрезанных перчатках. — А это неплохо — завтракать вместе, правда я предпочла бы при этом не вылезать из постели… — невинно замечает Инеж. Каз мигом забывает о своих тревогах и спешно делает вид, что очень увлечен содержимым собственной тарелки. — Мы пока не настолько состоятельные люди, чтобы позволить кому-то знать, где мы спим и что едим, — находит он, наконец, как ему кажется, нейтральную фразу. Инеж коварно улыбается. — А кто сказал, что я говорила о еде?.. — она обжигает его пристальным лукавым взглядом и делает аккуратный глоток из чашки. Запах специй окутывает его жарким дурманящим облаком, когда Каз соображает, что она могла иметь в виду. — Хороший завтрак определенно украшает день, — отзывается он со всем достоинством, на которое способен. — Желание дамы — закон! — У дамы может быть много желаний, — Инеж невзначай проводит языком по губам, и Каз втягивает воздух уже не от удушья, а от прилива собственных желаний, несомненно естественных, но совершенно в данной ситуации неуместных. — Уверен, что сумеешь их выполнить? — Как я могу ответить, если я их не знаю? — ухмыляется он. — Может быть, дама… — Неправильный ответ, — шепчет Инеж, дьявольски улыбаясь, и укоризненно качает головой. — Ну же, Каз!.. Или мне придется забрать у тебя и эти перчатки тоже? Она с намеком проводит пальцами по собственному воротнику, а затем Каз чувствует, как что-то легонько касается его колена и скользит вверх по ноге, пользуясь прикрытием длинной скатерти. Что она от него хочет? Очевидно, его смерти! Каз сам чувствует себя закостенелым фьерданцем, которого весь этот флирт одновременно и смущает, и несказанно будоражит. С другой стороны, сейчас они совершенно другие люди, и он на секунду позволяет себе представить другую жизнь. Какой она могла бы быть… Гости Каттердама, достаточно проницательные, чтобы не попасться в его ловушки и взять всё, что он предложит им. Каз представляет долгую прогулку, полную смеха и поцелуев, которая закончится в хорошем отеле — с последующим выполнением всех желаний его дамы в качестве завтрака, обеда и ужина, как она пожелает. Если бы он знал, что так и будет, то как бы он вел себя? — Возможно, я не откажусь посмотреть, что ты будешь с ними делать, — таким же заговорщицким шепотом произносит он. — Хотя я не прочь оказаться на их месте! Теперь легкий румянец виднеется и на смуглой коже Инеж. Каз мысленно записывает очко в свою пользу. Ему нравится эта игра. До дела, быть может, дойдет ещё не скоро, но он начинает получать удовольствие от таких своеобразных пикировок, особенно ощущая легкие дразнящие прикосновения, которые он, повинуясь приличиям, не должен замечать. Он определенно должен придумать достойную месть. Как показывает практика, дразнить Инеж — это очень интересное занятие. И перспективное. Легкое покашливание официанта разрушает их идиллию, и Каз впервые обращает внимание, сколько прошло времени. Гораздо больше, чем предполагает его привычный завтрак, но он в кои-то веки чувствует себя по-настоящему сытым и довольным жизнью. — Желаете что-то ещё? Каз бросает взгляд на Инеж и качает головой. — Принесите счет, пожалуйста. Инеж светится, когда он подает ей руку и помогает подняться с плетеного кресла. Ей нравятся такие ухаживания — внезапно озаряет его, хотя Инеж никогда этого не покажет. Он отлично знает, на что способно её гибкое тренированное тело, и подняться со стула — для неё явно не самая сложная задача, но это ещё одна игра. Азартная и волнующая. Все-таки в правилах приличия есть нечто занятное, особенно если обращать их в свою пользу. Они выходят на улицу и переглядываются. Пора ли прекращать эту костюмированную постановку или у них есть ещё немного времени? — Пройдем до того моста? — предлагает Инеж и спешно добавляет. — Там можно нанять лодку, чтобы вернуться. — Думаю, торопиться нам не обязательно, — жизнерадостно откликается Каз. Запланированная прогулка, впрочем, спустя всего лишь два десятка шагов натыкается на неожиданное препятствие. Патруль белых мундиров заступает им дорогу, один из сфорцианцев подходит к ним, браво выпячивая грудь. — Позвольте ваши документы! Куда вы следуете? — А мы что-то нарушили? — очень вежливо интересуется Каз. — По какому праву вы нас допрашиваете? — Такие порядки сейчас, — об лоб беломундирника можно котят бить, в оловянных глазах не проскакивает ни искры мысли. Даже алчной. — Ваши документы. Особенно дамы. Мэм — вы сулийка, не так ли? Таких приказано досматривать с особой тщательностью. Каз чувствует, как вздрагивает Инеж, и возмущенно ударяет тростью о брусчатку, одновременно вкладывая крохотный предмет в её ладонь. — Вы сейчас на полном серьёзе попытались оскорбить мою жену? — свистящим угрожающим шепотом произносит он. — Что значит “досматривать”? С каких пор порядочные граждане должны подвергаться такому произволу? Я покажу вам документы, но я не позволю вам и пальцем прикоснуться к моей жене! — Это правда, мэм, этот человек — ваш муж? — беломундирник озадаченно и недоверчиво хмурит лоб. Как будто этот факт никак не вписывается в его картину видения мира. — Конечно, он мой муж! — голос Инеж твердый и не менее возмущенный, она подхватывает игру Каза без малейшего промедления. — Дорогой, что происходит? — Я сейчас разберусь, милая, — отзывается Каз. — Не бойся, тебе ничего не сделают. Основная проблема в том, что они оба не помнят, что именно написано в их документах. Поэтому ничего лишнего сказать нельзя. Хорошо, что Каз взял давно заготовленный комплект с одинаковой фамилией и памятным именем. Хорошо и то, что сфорцианцы не особо разбираются в оттисках печатей и оттенках чернил. — Фридрих и Мейнтье Ван Дайк, — громко возглашает Каз. — Вот, пожалуйста! Он подает леттердамскому стражнику бумаги и под их прикрытием успевает быстро надеть кольцо. Вроде бы на нужный палец. — Может, вам ещё и кольца показать? — патетически продолжает он, не давая стражникам долго вглядываться в документы. — Дорогая, дай руку, пожалуйста! Я уж и не знаю, что ещё нужно господам стражникам в качестве доказательств? — Конечно, Фридрих, — с легким ехидством отзывается Инеж. Стражники теряются от такого напора. Каз демонстрирует им руки, украшенные кольцами. Инеж поплотнее сжимает пальцы. Ей кольцо велико, но выбирать не приходится, а сфорцианцы не особо внимательны. — Надеюсь, вопросы исчерпаны? — Каз выхватывает возвращенные ему документы. — Мы можем идти? Он говорит намеренно скандальным тоном, размахивает руками и демонстрирует неподдельное возмущение честного человека, которому буквально нечего скрывать. В большинстве случаев это работает. В этом — тоже. — Да, вы можете идти, — произносит второй стражник. — Приносим извинения за подозрительность, мэм. — Прощаю, — с царственным спокойствием роняет Инеж, берет Каза под руку, и они степенно удаляются вдоль набережной. Каз спиной чувствует направленные в их сторону внимательные взгляды. — Пожалуй, эта маска мне уже слегка надоела, — произносит он негромко. — Прогулка вышла полноценной. — Более чем, — отзывается Инеж, а затем внезапно ухмыляется. — “Фридрих” — это что-то значит? — Нет. — Лжец. — Ты никогда не узнаешь этого наверняка, — сдержанно откликается Каз. Инеж держится за его локоть, но её рука мягко скользит ниже, и теплые пальцы ласкающе касаются его обнаженного запястья. — Однако, — нежно шепчет она ему на ухо, колыхая влажным теплом волоски на его шее, — я по-прежнему могу применить пытки… Каз даже не меняется в лице, но в этот момент дает себе торжественное обещание, что сделает всё, чтобы она их применила.* * *
Джаспер просыпается от того, что кто-то бесцеремонно трясет его за плечо. Он одновременно распахивает глаза и хватается за рукоять револьвера, а затем несколько раз медленно моргает, вспоминая, где именно уснул. Расплывчатое рыжее пятно постепенно формируется в обеспокоенного Уайлена. — Здоров ты спать, — произносит тот и деликатно отводит дуло в сторону от своего плеча. — Последние ночи к этому не располагали, — Джаспер зевает и сует револьвер обратно под подушку. — Он всё равно не заряжен. Черт побрал бы эти моряцкие ночлежки, но оставлять парня одного было бы рискованно. О чёрт… Он садится на постели и шумно трет лицо ладонями, пытаясь взбодриться и прогнать мгновенно нахлынувшую хандру. — Что такое? — сочувственно спрашивает Уайлен. — Я подумал, что он может быть уже три часа как мертв, — Джаспер бросает взгляд на стенные часы и морщится. — А я спал в это время. Неприятно начинать день с этой мысли, знаешь ли. Уайлен молча садится рядом, кровать прогибается под его весом. Он кладет руку Джасперу на плечо. Уайлен не одобряет таких вещей, но эта авантюра и в его интересах. В первую очередь — в его. В кои-то веки он знал, чем занимался Джаспер по поручению Каза, и он как никто понимает, что стоит на кону. И на какой риск они все пошли. — Каз заплатил ему? Деньги многое окупают для людей. — Как у вас, керчийцев, всё просто, — кривится Джаспер. — Нет! Парень пошёл за какую-то идею, не знаю, за какую. Они заключали сделку без меня. Каз заплатит ему, конечно, и поддержит семью, если что. Я успел шепнуть парню, чтобы соглашался. — Уже что-то, — Уайлен вздыхает и крепче сжимает пальцы. Джаспер накрывает его руку своей. — Когда мы успели стать такими? — спрашивает он. — Я не говорю про Каза. Я говорю про нас с тобой. Когда для нас стало правильным отправлять человека на смерть и делать вид, что это нормально? — Может быть, потому что это нормально? — глухо произносит Уайлен. — Мы взрослеем. — Твой отец плевать хотел, вернемся мы из Фьерды или нет! — вырывается у Джаспера. — Хочешь сказать, что мы станем такими, как он? Уайлен стискивает челюсти и резко поднимается на ноги, шагает к окну. Джаспер видит, как его пальцы сжимаются в кулаки. — Слушай, я не хотел… — Нет, ты прав, — говорит Уайлен неестественно высоким, но спокойным голосом. — Ты абсолютно прав. Мы станем такими же ублюдками, рано или поздно. Но, надеюсь, мы будем хотя бы честными ублюдками! — Уай… — Нас попытаются убить в конце недели, — Уайлен наконец оборачивается, его глаза лихорадочно и болезненно блестят. — Меня и Каза. Наас предупредил меня, сказал, чтобы я был осмотрителен. В конце недели на посольском приеме мы подпишем договор о вооружении Керчии! Ты понимаешь, что это значит? — Что?.. — Джаспер хмурится. — О чем ты? — Самолёты! — Уайлен всплескивает руками. — Они станут государственным проектом! Мы у основ нового витка истории! Надо только до него дожить… — Пока я понимаю, что Каз опять втянул тебя во что-то самоубийственное, — мрачно констатирует Джаспер. — Кридс же вас послал на все четыре стороны, разве нет? — А вот и нет! — Уайлен торжествующе качает головой. — Он финансирует этот проект за спиной Торгового Совета. Мы станем частью действующей армии Керчии! Ты представляешь? Джаспер не представляет, как эта вроде как летающая груда железа может послужить на благо стране. Разве что удастся уронить её кому-нибудь на голову. Восторг Уайлена кажется ему странным и даже пугающим, но он предпочитает промолчать и через силу улыбнуться. Хоть кого-то затеи Каза до сих пор вдохновляют. — Здорово, — без особой радости тянет он. — А теперь давай поподробнее о твоём убийстве? Уайлен равнодушно пожимает плечами. — Одним желающим больше, одним меньше — какая разница. Не буду пить непроверенных напитков, проверю днище лодки и кареты, как делаю с недавних пор. Что ещё? — Тебе нужен телохранитель! — выпаливает Джаспер. — Там, на приеме, куда ты собираешься. Тебе нельзя идти одному! И Казу — тоже. — Я знаю, к чему ты клонишь, но тебе там появляться нельзя, — отзывается Уайлен веско. — По крайней мере, рядом со мной. Как ни неприятно это признавать, но это правда. Они не могут раскрыть своих связей друг с другом, на этих тайнах держится добрая треть их могущества. Никто в обществе не должен понимать, какие отношения связывают их пятерых на самом деле. Но кто мешает запутать всё ещё больше? — А я и не предлагаю себя, — осененный новой идеей Джаспер даже забывает о хандре. — Что там Наас говорил там о твоей женитьбе и женском позитивном влиянии? — Ты о чем? — непонимающе хмурится Уайлен. Джаспер вскидывает палец, призывая его к молчанию. — Я пойду с Казом, как совладелец компании, а вот ты, купчик, — он опасно улыбается, — тебе пора вывести в свет одну прекрасную женщину, которая живет в твоем доме и не откажется прикрыть твою спину. — Нет-нет-нет… — Уайлен мотает головой. — Пусть с тобой идет Инеж, — заканчивает Джаспер безжалостно. — У неё, в отличие от тебя, глаза на затылке и вообще везде, где их не должно быть. — Она будет польщена таким комплиментом, — нервно хмыкает Уайлен. — Ну а Каз? Что он скажет? — Вот и узнаем, — Джаспер непреклонно смотрит на него. — Я не хочу, чтобы ты был там один. И я не верю ни Кридсу, ни остальным правительственным крысам. Он не хочет говорить и даже задерживаться на той мысли, что с некоторых пор ему трудно верить и в планы Каза так же безоговорочно, как это было в юности.* * *
Нина бросает на Каза насмешливый взгляд поверх книги, когда он переступает порог общей комнаты в Клёпке. — Хорошо провел время? Ребята сказали, что тебя не было с самого утра. Каз закатывает глаза, но выглядит на редкость благодушно. — Чего тебе, Зеник? — интересуется он. — И переверни обложку, держишь вверх ногами. — Э нет! — Нина ухмыляется. — Этот образчик второсортной шуханской поэзии я давным давно прочитала, а вот рисуночки здесь на полях на редкость занимательные. И стишки… Смотри какая прелесть! Они, кстати, на керчийском, а сама книжка — сплошь шуханские письмена, занимательно, правда? Каз неохотно наклоняется, всматривается в переплетение тонких карандашных линий, полустертых от времени, и брови его слегка приподнимаются. — Фантазия у художника была богатая, — хмыкает он. — Однако прелести шуханок он явно переоценил. Они в жизни как щепки. — Обожаю такие вещи, — Нина азартно перелистывает страницы. — Правда, к чести его, помимо голых баб он и на пейзажи не скупился! И хорошо ведь рисовал, подлец! А ещё тут наброски военных карт и заметки на полях. — Где ты это нашла? — Каз без особого интереса смотрит из-за её плеча на сменяющие друг дружку рисунки. От него пахнет яблочными вафлями, кофе и сулийскими благовониями. Нина незаметно усмехается. — В нижнем кабинете, — беззаботно отзывается она. — Учитывая, что ты у нас не любитель стихов, то думаю, это что-то со времён Хаскеля. Каз безразлично хмыкает, Нина переворачивает страницу. — Дай на секунду, — он практически выхватывает книгу у неё из рук. — Что там? — Нина с любопытством вытягивает шею. — Каз? Выражение глаз Каза мгновенно становится непроницаемым, но она успевает заметить, каким потрясением озаряется его лицо и как взволнованно бьётся сердце в груди, даже когда он прячет охватившие его чувства под привычной маской. — Ничего, — он возвращает ей книгу обратно. — Просто показалось кое-что. Из Каза клещами слова не вытащишь, если он не хочет говорить, поэтому Нина пожимает плечами и с интересом смотрит на полустертый небрежный набросок деревянного дома. Вдалеке за изгибом крыши изображены деревья и поля — как будто бы ферма. Нина листает ветхие страницы дальше, цепляясь взглядом за неаккуратные строчки, размашисто выведенные прямо поверх печатного текста. — Интересно, кто такой Лукки? — хмыкает она. — Яркая личность, он мне уже нравится! И кого-то напоминает… Каз сдавленно хмыкает, когда Нина радостно зачитывает одно из четверостиший: Лукки мимо проходил — Табака не стало, Коли словит капитан, Врежет по… Ободренная вниманием Нина не менее бодро продолжает хорошо поставленным голосом: Капитанский-то табак Вреден для здоровья! Всем известно: этот скив Пьет мочу коровью! — По-моему, с тебя на сегодня достаточно поэзии, — очень сдержанно произносит Каз, но едкая ухмылка всё равно проступает на лице. Он садится поодаль, оседлав стул задом-наперед, и кладет подбородок на скрещенные руки. — Я только добралась до интересного! — Нина театрально взмахивает книжкой. Бедолага Иоганн Оплошал неслабо! Подоить хотел козу — Оказалась бабой! — Меня начинает напрягать их пристрастие к животным, — Каз перестает корчить из себя непробиваемое бревно и ухмыляется уже открыто. — И да, я никогда не крал табак, только юрду у Пера из кармана. — Там есть и про птичек, — утешает его Нина. — Я так понимаю, ты не попадался? Каз загадочно качает головой. — Давай про птичек, — произносит он со вздохом. Уже начав читать, Нина вдруг понимает, что это стихотворение совсем другого характера… Над горою полз туман Ворон там прислуживал, Чашей крови бывал пьян, Мертвяком закусывал. За друзей и за врагов Справил панихиду, Пей, пернатый, за меня, Не таи обиду! Она замолкает растерянно, отчего-то потеряв весь былой задор. Каз молча смотрит куда-то мимо неё. Нина кладет книгу на колени и почти неосознанно касается рукава, поднимает его всё выше, оголяя предплечье. Ворон на татуировке косит на мир озорным глазом и опускает клюв в слегка кривоватую чашу. — Старик не рассказывал тебе, откуда она взялась? — спрашивает Нина тихо. Каз качает головой. — Какая разница, — говорит он хрипло. — Да я никогда и не спрашивал. — Вороны — падальщики, — задумчиво произносит Нина. — До сих пор слетаются на поля сражений пировать на трупах. — В Каттердаме им нравится по тем же причинам. Много помоев и падали — чем не богатый стол. Мы, люди, такие же, — Каз пожимает плечами. — Хаскель в то утро по пьяни обмолвился, что воевал с шуханцами в молодости. На Вороньей высоте. Нина лишь приподнимает брови. — Вот как? Значит, это его? — Вероятно, — Каз до странного рассеян, он хмурит лоб, точно в попытке что-то вспомнить. — Ему стало чуть лучше, просто чтобы ты знал, — примирительно говорит Нина и аккуратно закидывает пробный шар. — Пим присматривает за ним. Кстати, он толковей, чем я о нем думала. Каз отделывается невнятным хмыком, но ноток раздражении в нем не слышно. — Как думаешь, когда ему можно будет выходить? Ты же не можешь запереть его здесь навечно? — А по мне так идея неплохая, — едко отзывается Каз. — По крайней мере, ничего больше не натворит. — Только сбежит при первой же возможности, — резонно замечает Нина. — Думаешь, его до сих пор ищут? Белые мундиры сейчас сосредоточены на сулийцах и их пособниках. На некоторых улицах до сих пор идут погромы. — Хочешь за него попросить? — Каз переводит на неё пристальный взгляд. — Раньше он ухитрялся крутить лишь Аникой. — Пусть проводит меня пару раз до дома, он знает городские лазейки получше птенцов, — спокойно предлагает Нина. — Серьёзно, Каз, скоро он начнет дурить не по-детски. Попробуй запри Джаспера в четырех стенах хотя бы на пару дней и проверь, что из этого выйдет. Каз явно представляет это в красках, и его передергивает. — Если попадется ещё раз, я пошлю кого-нибудь его пристрелить, — коротко отзывается он. За столько лет Нина привыкла к своеобразным манерам Каза высказывать тревогу, поэтому лишь равнодушно пожимает плечами: — Всё лучше сфорцианских пыток. Значит, по рукам? Каз кивает и молча поднимается на ноги, он бросает короткий взгляд на книгу в её руках, но по-прежнему не говорит ни слова и выходит, все ещё задумчиво хмурясь. Он слегка припадает на ногу, но обходится без трости. Нина наклоняет голову, скрывая улыбку. Потрепанная книжонка, послужившая импровизированным дневником каких-то керчийских солдат, кажется теплой в руках. Нина открывает её вновь, не в силах сдержать болезненного горького любопытства. Странное чувство смутного восхищения и надрывной печали сдавливает грудь, острыми крючками цепляясь за ребра. Кто помнит о них, погибших на неведомой ей Вороньей высоте? Кто вспомнит грубых вояк, сочинявших охальные частушки и неумелые стихи, перед тем, как умереть под шуханскими пулями и отравленным дымом? Кто хоронил их окровавленные тела? Нина закусывает губу и горько усмехается уже собственным воспоминаниям. Некому было. Их, как и прочих павших, похоронили вороны. Как умели… Чем дальше она листает, тем небрежнее становятся надписи поверх печатного текста, а рисунки почти исчезают и становятся другими. Словно книга, в конце концов, сменила владельца. На последней странице она находит лишь пару почти стершихся от времени строк. Как же мне в краю родном Не заботиться о нём?..