Сквозь барьеры

      Оказавшись у больницы около восьми, я вошла и сразу направилась на второй этаж. Я звонила сюда, чтобы узнать о часах посещения, которые длились до девяти, но если честно, мне кажется, если бы я уже не могла попасть сюда обычным способом, я забралась бы сюда через какое-нибудь окно, чтобы увидеться именно с ним.       В палатах уже не горел основной свет. Старички, которые в основном и были здешними обитателями, спали, лишь единицы из них возможно читали, и потому у них горел прикроватный свет, которого хватало, чтобы немного освещать всю комнату.       Он лежал как обычно. Разве что мне показалось, что цвет его кожи стал немного живее, но скорее всего это отблески слабого тёплого освещения.       Я, как уже привыкла, пододвинула к кровати стул и уселась.       — Сегодня был паршивый день, — начала я.       И выложила ему всё, как это бывало, скорее как когда делаешь запись в личном дневнике, а даже не рассказываешь что-то лучшему другу. Было в этом всём что-то эгоистичное и неправильное, но я уже ничего не могла с собой поделать.       — А они ведь не понимают, — я дошла до самой больной темы. — Не верят мне, не верят в меня.       До этого в наших разговорах я не углублялась в свои столь личные проблемы, мы говорили лишь о поверхностных моментах моей жизни, никогда ничего личного, но сейчас плотину прорвало, и меня несло и несло, как в моём сне.       — Я ведь действительно хочу защищать людей, быть хорошим полицейским. Может, когда-нибудь даже стать шерифом или ведущим детективом отдела, если уеду отсюда, — шмыгнула я носом, хотя слезам ещё не позволила просочиться. — А они говорят, что... Что я выбрала этот путь лишь потому, что ни на что другое я не способна. Ну… так говорит моя мама вообще-то, отец он... лучше настроен. Он просто не понимает моих чувств. Никто не понимает. Я тоже не понимаю, и это моя вина.       За большим окном уже во всю буйствовал ветер. Но дождик лениво бил по стеклу, будто ветер ему совсем нипочём и он планирует продолжать только в своём темпе, несмотря ни на что.       — Не понимаю, что со мной не так. Не понимаю, почему я не могу проявлять чувства как все нормальные люди.       Я продолжала смотреть в окно.       — Может, у меня и в самом деле всё работает не так, как у других? — по щеке покатилась предательская слеза. Хорошо, что никто не видит. — Но я же чувствую. Я всё чувствую. Но не могу этого показать.       Слёзы больше не хотели себя сдерживать, и я дала им волю.       — Когда мне грустно, я почему-то делаю вид, что мне хорошо и весело. Когда я хочу кому-то показать свою любовь, я не делаю этого. Что-то останавливает меня. Что, если не я сама? Но зачем? Что сложного в том, чтобы признаться кому-то, что любишь и дорожишь? Почему я не могу сделать этого со своей сестрой, друзьями, да даже родителями? Почему свою обиду я маскирую под насмешками, а боль под безразличием?       На меня начала накатывать истерика, я говорила прерывисто, пытаясь успокоить себя водичкой. Тогда я впервые заметила, что уже какое-то время держу Товарища за руку. Я не отпустила его, а сжала ладонь ещё сильнее, как будто бы он мог ответить мне тем же.       — Почему сестра не такая? Мы росли в одной семье, в одних условиях. Но она совершенно другая. Значит проблема во мне. А я.. Я.. не понимаю.       Я говорила с ним и говорила. В обычном мире это назвали бы «излиянием души». Возможно, но для меня это было впервые и сопровождалось всё странными и непривычными ощущениями.       Никогда ещё никто не видел меня такой слабой. Никто даже не слышал, если я плакала в подростковом возрасте у себя в комнате, затыкая себя подушкой.       Но тут мне вдруг стало легко. Комната была душной, наполненной спёртым воздухом, но тут всегда странно легче дышалось. Может, всё дело было в нём. В том, кто всё это выслушивал.       В девять часов меня выгнали из больницы, и я медленно побрела домой. Уже по пути, когда мозг мой немного прояснился, чувство стыда и вины начало накатывать на меня.       Кто я такая, чтобы взваливать все свои проблемы на какого-то незнакомого человека. Да ещё и в коме!!!        «Идиотка! Ты должна была говорить с ним о погоде и новостях спорта, а не о том, какое ты эмоциональное бревно!»       Радовало лишь одно, — если в такой ситуации конечно хоть что-то могло радовать — что когда он проснётся, он не будет знать, кто та неудачница, поведавшая ему свою историю. Надеюсь, для него это запомнится лишь очередным плохим сном и не более.       На следующий день, когда я должна была прийти к своему Товарищу официально, я вообще не пошла никуда, всю пятницу я провела в постели, всё ещё отходя от вчерашнего ужасного дня.       Я не чувствовала уже ничего. Ни чувства стыда за свой рассказ и всплеск эмоций, ни обиды на друзей, ни даже злости на Стэна Альто, ни неприязни к родителям. Мне было так абсолютно пофиг.       Но к концу выходных чувство апатичности прошло, и я потихоньку снова навела все мосты.       Основательно подготовилась к предстоящему тесту, одному из решающих, так как обучение моё подходило к концу, и в эти два дня я должна была отстреляться, и судьба моя решится.       Я попыталась больше разговаривать с родителями на обычные темы, типа, спрашивая их, кто и чем занимался днём, как их дела и прочее. Сначала они восприняли это в штыки, но затем вроде как стали воспринимать нормально.       Стала больше времени общаться с Лиссой, будто снова узнавая её. Например, я узнала, что она рассталась с Аароном, и что она на самом деле никогда не была влюблена в него по-настоящему, ей просто не хватало смелости бросить его. А ещё то, что ей нравится Кристиан. На что я решила, что нужно подтолкнуть друга к дальнейшим действиям.       Перед друзьями мне тоже пришлось извиниться, как и перед самим брюнетом. Я не имела никакого права оскорблять или обвинять их в чём-то. Да, их пригласили на вечеринку, но меня же в этот момент не было рядом. А они что, должны были сразу позвонить мне и доложить, что где-то происходит туса, на которую именно мне вход заказан? Да и обмануть меня они никак не пытались. В общем сыграла моя импульсивность, иногда показывающая себя.       К Кристиану, как оказалось, действительно приехала какая-то его родственница по имени Таша. Она жила в том же штате, что и мы, но не в таком тихом городе, а в Детройте.       Несмотря на то, что когда-то она отказалась взять Кристиана под своё крыло, так как сама была ещё почти ребёнком, она ежегодно присылала ему какую-то сумму денег, и в этот раз даже решила навестить лично. Не сказала бы, что она намного старше его, но она была его единственной известной роднёй.       Во вторник, сбросив со своих плеч груз, копившийся там несколько месяцев, я была вполне удовлетворена тем, как всё прошло, и настроение моё было лучше, чем в любой из дней за последний месяц.       Я заехала в цветочный магазин и с особой придирчивостью подобрала самую свежую розу.       С улыбкой на лице я скакала по лестнице в больнице. Мне почему-то не терпелось рассказать Товарищу что-нибудь ещё, или просто почитать очередной паршивый ковбойский романчик, комментируя каждое действие его героев.       Я ворвалась в его отгороженную палату, как на праздник, но тут же замерла от охватившего меня изумления.       На койке лежал не тот темноволосый красавец с правильными чертами лица, к которым я уже успела привыкнуть, а какой-то неизвестный мне парень, такой же высокий, но с более светлыми волосами.       В палату зашёл медбрат почти уже сам преклонного возраста, завозя какой-то аппарат.       — Что вы здесь делаете, мисс?       — Ээ... А.. Кто это?       Я неуклюже ткнула пальцем в лежащего, будто бы опасаясь, что он увидит.       — Пациент в коме.       — Я вижу, а где другой? Который был тут на прошлой неделе.       Мужчина нахмурился, а затем его светло-зелёные глаза заблестели.       — А-а. Он очнулся на той неделе.       В голове у меня крутилось множество мыслей. Он очнулся. Очнулся! Радость, что он не проведёт в этой палате до конца своих дней, затопила меня. Я почти была готова прыгать от радости. Но моё ликование омрачила следующая фраза медбрата. Ужасная, ужасная фраза:       — Его увезла отсюда невеста.