Ты нравишься мне… Намного сильнее, чем я планировал.
Середина сентября, работа над альбомом идёт полным ходом. Перспектива закончить запись за месяц до начала тура в поддержку, а то и раньше, становится почти реальной, что не может не радовать. Правда, Йошики Хаяши придирчив и самокритичен как никогда; его подстёгивает мысль об отложенном, точнее, провалившемся американском дебюте, и он не даёт ни малейшей поблажки ни себе, ни остальным. И не видит в этом ничего ужасного. Предупредил ведь, что работать придётся очень много и интенсивно. Впрочем, ребята и не жалуются, знают, какой перфекционист их лидер. И понимают, что Йошики — это Йошики, он никогда не изменится. Поэтому только вздыхают, улыбаются и записывают свои партии. Кажется, группа «Х» после долгого простоя наконец вошла в привычный режим и скорость работы. Работы, но не поведения. Потому что вопреки тому, что участники опять, как в старые времена, проводят вместе почти целые сутки, Йошики чувствует, что трещины и надлом между ними растут. Обсуждений песен так в итоге и не получается, и они по-прежнему практически не разговаривают, разве что могут перекинуться парочкой фраз и указаний во время записи. Ощущение такое, словно они уже не члены одной группы, а участники абсолютно разных коллективов, которых продюсеры зачем-то собрали вместе и заставили делать совместный проект при полной несовместимости. И ребята в итоге только и думают, как бы побыстрее записать свои части этого проекта и сбежать домой. Это очень удручает Йошики. Сидя в одиночестве в микшерской кабинке, Хаяши бездумно щёлкает кнопками и без конца размышляет, что же и в какой момент пошло не так. И даже параллельная работа над американским вариантом альбома, куча навалившейся на него работы в «Extasy Records» и сольные проекты не могут отвлечь его от этих мыслей. Хиде, который видит, что с ним что-то не так, как может старается его приободрить. Йошики улыбается ему, обнимает и притискивает к себе, шепча, что хоть кто-то остался рядом и не пытается от него удрать. Но Мацумото, поглощённый мыслями об американской группе, в последнее время тоже слегка отдалился, несколько ночей он даже оставался в своей квартире, звоня Йошики и со вздохом говоря нечто вроде: «Я так устал, что у меня нет никаких сил на секс, извини». Работа, работа, работа, времени на самих себя у них почти не остаётся. В этом графике Йошики в конце концов ухитряется кое-как выкроить час и всё-таки съездить к знакомому врачу: боль в шее становится невыносимой, даже обезболивающие не могут её заглушить. Смертельно бледный Хаяши по утрам то и дело еле встаёт с постели, несколько раз принимает ванну почти с кипятком, растирается согревающей мазью. Всё бесполезно, он без конца кривится и не может даже нормально играть на рояле. И диагноз неутешительный, всё то же самое, что Йошики слышит на протяжении последних лет пяти: — Шейные позвонки просто в ужасном состоянии, вам нужно обязательно надевать корсет при нагрузках, стараться поменьше двигать верхней частью тела, а шеей не шевелить вообще. А при игре на ударных оставаться в строго зафиксированном положении. Иначе это крайне плачевно для вас кончится, мистер Хаяши, и кончится очень скоро. Йошики привычно кивает, выслушивая эти указания. И знает, что он даже при желании не может их выполнить. Шейный корсет очень сильно попортит ему внешний вид и будет мешать, а играть на барабанах, не двигая при этом шеей и вообще всей верхней частью тела, попросту невозможно, это занятие само по себе предполагает крайнюю подвижность. «Значит, обезболивающее. Буду играть, пока могу. И мне плевать, что будет дальше». Йошики старается не задумываться о том, что будет с ним и с группой, когда его тело сломается и он не сможет больше играть на ударных. Но порой эти мысли всё же посещают его и вызывают некоторую дрожь в руках. И Хаяши пугает, что перспектива конца его карьеры ударника уже буквально маячит призраком перед самым носом.***
В большом пустом доме особенно громко отдаётся тиканье часов. И Йошики вдруг понимает, насколько же за эти месяцы, что длятся их отношения с Хиде, он отвык быть в одиночестве. Ведь раньше это самое одиночество не волновало его. У Хаяши были девушки, нравившиеся ему очень сильно, были даже отношения, которые могли перерасти во что-то серьёзное, но в итоге не заладилось, и он даже смирился с тем, что ему предстоит жить одному, наедине со своей единственной настоящей любовью — музыкой. А теперь эти щелчки часового механизма вызывают у него отчётливый нервный тик. А ещё он вздрагивает даже от звука собственных шагов. Йошики в кои-то веки дома уже в шесть вечера после дня, проведённого в офисе лейбла. Опять долго принимает ванну, закидываясь обезболивающими, чтобы заглушить боль, долго сидит возле рояля, бездумно глядя в свои ноты. Хаяши чувствует себя очень уставшим, однако спать ему не хочется. И даже лежать не хочется. Оттого и место себе найти не получается. В половину восьмого — звонок сотового и Хидето на том конце провода. — Йо-чан, как дела? — из динамика доносится приглушённый шум вечерней улицы и звуки работающего радио, Хиде, похоже, ещё не дома. Ведёт машину, скорее всего. — А как у меня могут быть дела, Хиде-чан? Поджав под себя ноги, Йошики вжимается в диванную подушку. Почему-то очень хочется скривиться и пожаловаться ему на всё, на боль, на скуку. Но нельзя, ему гордость не позволяет. Даже при том, что Мацумото в последние несколько месяцев для него стал, фактически, ближе всех. — Ой-ой, голос-то какой упавший… — Хиде, как обычно, по одному только голосу считывает его настроение. — Ты сердишься? — Разве я на тебя сержусь когда-нибудь? — с тяжёлым вздохом отзывается Йошики. — Всё в порядке, я просто очень устал… Конечно, Хаяши сердится. Только вот не говорить же Хиде, что Йошики уже так к нему прикипел, что за эти дни без него чуть с ума не сошёл, мечась ночью по кровати практически без сна и борясь с желанием раздолбать громко тикающие часы. Хиде опять замолкает на пару секунд. А потом дрогнувшим голосом тянет: — Слушай, извини, что я так отстранился. Я знаю, что ты и так переживаешь из-за того, что в группе творится, мне не следовало так резко обрывать всё… Йошики молчит, кусая губу. — У меня для тебя будут новости. Хорошие, не волнуйся, даже очень. И, думаю, я знаю, как поднять тебе настроение, — весело трещит Хиде. И тут же переходит на просящий тон: — Я соскучился по тебе, можно приеду? Прямо сейчас? — Приезжай, — бросает Йошики равнодушно. — Я тебя жду. Отложив трубку, Хаяши тянется за сигаретами и закуривает, бездумно глядя на поблёскивающую за окном холодную гладь бассейна. Новости, значит. Интересно, что там Хиде в очередной раз придумал. Судя по всему, Мацумото звонил ему практически от въезда в Беверли Хиллз, не столько спросить разрешения приехать, сколько предупредить таким образом о своём визите, потому что свет фар со стороны входа начинает мелькать уже спустя двадцать минут. Растрёпанный, в мягкой тёмно-красной кожаной куртке, отороченной мехом на воротнике, Хиде привычно бросается Йошики на шею с самого порога. И не отлипает, дверь приходится запирать наощупь. — Ой-ой, тише, не сжимай меня так… — не выдержав, просит Йошики, кривясь. — Обезболивающее только-только подействовало… — Прости, — Хиде поднимает на него тревожно поблёскивающие глаза и, быстро поцеловав в губы, отстраняется, расстёгивая куртку. — Шея так болит? Выглядишь неважно. — Болит. И не говори мне о том, как я выгляжу, умоляю… — Хаяши с тяжёлым вздохом запускает руку в волосы, старательно зачёсанные назад и собранные в хвост, чтобы не мешались. — Сам знаю, что ужасно. А ты ещё говорил, что я всегда идеальный, пф. Пойдём, сейчас чай сделаю. Или, может, ты хочешь чего покрепче? Он поворачивается, и Мацумото, сбросив на пол куртку, тут же обнимает его со спины за талию и утыкается носом в волосы. — Ты идеальный, Йо-чан. Для меня — всегда идеальный. — Хватит, я не нуждаюсь в таком утешении. Йошики пытается вырваться, но Хиде держит его поперёк живота очень крепко, слегка сминая тонкую прозрачную ткань домашней рубашки. — У нас с тобой у обоих проблемы с доверием, — тихо говорит он. — Ты первый сказал, что не веришь в мою искренность. Вот и я в твою не верю. Хаяши никогда бы не сказал ему ничего подобного, но усталость и боль делают его излишне раздражительным. Хиде фыркает и трётся носом о его затылок, хватает легонько зубами за мочку уха. — Плевать. Злись сколько хочешь, всё равно буду тебе говорить, что ты идеальный. Идеальный, идеальный, идеальный… И Йошики устало улыбается краем рта. Хиде такой Хиде. …Последние проблески красноватого вечернего солнца проскальзывают по гостиной, пробившись через тучи. Йошики отставляет чашку на журнальный столик и тянется за сигаретами. — Что за хорошие новости, о которых ты говорил? — А, это… — Хиде отхлёбывает чай и улыбается. В глазах опять словно мелькают искорки. — Ты знаешь, я решил всё-таки создать американскую группу. Хаяши вскидывает брови. — Ты же сказал, что тебе времени на неё не будет хватать. Тем более нам уже скоро надо будет возвращаться в Японию. — Так это и не прямо сейчас, — поясняет Хидето и убирает со лба кое-как подколотую, но всё равно растрёпанную чёлку. — Я сегодня разговаривал с Полом, у него в группе тоже есть кое-какие трудности, и он рассматривает варианты, куда ему податься в случае, если она распадётся. Мы всё обговорили и решили, что можем вместе поработать. Но я это отложил на весну. Если начинать, то не раньше окончания тура, потому что в туре времени точно хватать не будет. Мне же надо будет ещё и тебя ублажать, — он ухмыляется краем рта, с удовольствием наблюдая, как Хаяши передёргивается. — А так… Ну, буду поменьше есть и спать. Йошики зажимает сигарету зубами и манит его пальцем, Хиде приваливается к его плечу головой, успокоенно прикрывая глаза. — Это хорошо, Хиде-чан… Если тебе хочется, то почему бы и нет. Только не навреди себе этим «поменьше есть и спать». И… Не пей амфетамины, ладно? Мацумото резко раскрывает глаза и поднимает на него взгляд. В радужках мелькает лёгкое беспокойство. — Ты эти два месяца без них, только с антидепрессантами. Почти поборол зависимость, разве это плохо? — Йошики гладит его по волосам. — Так что лучше не начинай снова их пить. Хиде тихонько вздыхает и вновь утыкается ему в плечо. — Прости, Йо-чан. Я их пил. Меньше, чем раньше, но пил. Йошики подскакивает и, подавившись горьким дымом, в полнейшем возмущении уставляется на своего гитариста. — Ну и кто ты после этого, Хиде-чан? — Пойми, я не могу без них, — Хиде обнимает его обеими руками. — Как только я совсем от них отказываюсь, я не могу даже с кровати встать, только лежу и хочу умереть. Но я и вправду принимал минимальную дозу, одну таблетку раз в пару дней. И я просто не хотел, чтобы ты сердился, я знаю, как ты к этому относишься, поэтому и не говорил тебе. — Ты наркоман, — констатирует Йошики. — И алкоголик, — Хидето широко улыбается. — Знаю, Хироши мне постоянно это говорит. Даже точь-в-точь таким же голосом, как ты. Хаяши слегка поджимает губы и отводит взгляд. Он не знает, следует ли ему радоваться, что их с Хироши точки зрения в чём-то совпадают. У него из головы до сих пор не выпал тот давний разговор и требование Хироши оставить Хиде в покое. Мацумото выхватывает сигарету из его пальцев, делает затяжку и тушит её в стеклянной пепельнице. Ползёт к Йошики поближе, обхватывая ладонями лицо, дышит в губы. — Ну хватит дуться. Тебе не идёт быть таким хмурым. Давай-ка поднимем тебе настроение. Сейчас всё пройдёт. И, не дожидаясь ответа Йошики, Хиде прижимается к губам, легонько прикусывая сначала верхнюю, потом нижнюю, с нажимом обводя их языком. Пальцами касается шеи, скользнув ими за воротник прозрачной рубашки. Целует так жадно, настойчиво, даже пытаясь завалить на спину, но Хаяши ему этого не позволяет, закинув руку на спину. Лизнув напоследок подбородок кончиком языка, Мацумото слегка отстраняется и улыбается. — Я привёз полароид. — Зачем? — слегка удивлённо спрашивает Йошики. — И ты разве его не постоянно при себе носишь? Хиде очень любит фотографировать всё подряд. С тех самых времён, как «X» стала популярной и перешла в мейджерский статус, а следовательно, у участников появились деньги, Хидето внимательнейшим образом штудирует журналы и скупает всё более и более крутые фотоаппараты. А недавно, где-то год назад, он заинтересовался камерами моментальной печати и обзавёлся привезённым на заказ «Polaroid», который уже успел стать практически легендарным аппаратом. И с тех пор Хиде не расстаётся с ним, коробками скупая кассеты и складируя у себя дома снимки. А Йошики только посмеивается. Чем бы дитя ни тешилось, только бы не плакало. — Нет. Он в сумку не влезает, — Хиде смеётся, — с собой я плёночник таскаю. А зачем я его привёз… — он прижимается к Йошики и обнимает за шею. — Пофотографировать тебя, естественно. Знаешь, я подумал, что хочу оставить что-то на память об этом времени. И твои фотографии будут в самый раз. Йошики саркастично изгибает бровь. — Мне идти красить глаза? — Нет, зачем? — удивлённо спрашивает Хиде и гладит его по щеке. — Тебе и так хорошо. И переодеваться не надо. Просто попозируй мне, как есть, я хочу запомнить тебя настоящего. Хаяши, усмехаясь, целует его в уголок рта и выпрямляет спину. — Меня настоящего не знаю даже я сам, Хиде-чан… — А я узнаю, — Хиде тихо смеётся ему в ухо. — Мы оба узнаем. Сегодня ночью. И запомним. Молнией метнувшись в холл, Хиде возвращается с громоздким фотоаппаратом в руках. Тянет за крышку, поднимая её, и садится в кресло рядом, наблюдая, как Йошики пытается устроиться поудобнее. — Расслабься, это же не на обложку журнала снимки. Их никто, кроме меня, не увидит. — По-моему, затея такая себе… — бормочет Йошики, запрокинув голову. — Ты уверен, Хиде-чан? — Давай, — подбадривает его Мацумото, — просто расслабься и веди себя естественно. Снимки, может, и не на обложку делаются, а Йошики чувствует себя так, будто именно на обложку его и снимают. И ему некомфортно — Хаяши давно уже отвык позировать без макияжа, причёски и соответствующей одежды, он не считает себя до такой степени привлекательным. Хотя ему все вокруг говорят, какая это чушь и что он очень симпатичный, в свои двадцать девять всё ещё похожий на иностранного ребёнка. Хиде вьётся вокруг него, отскакивая то в одну сторону, то в другую, щёлкает кнопкой и мягко руководит: — Подними руку чуть-чуть, прикоснись к лицу пальцами… Наклони голову немножко… А теперь запрокинь её назад, если шею не больно… Шею больно, при каждом движении больно, и Йошики всеми силами старается этого не показать. Он исполняет просьбы Хидето, пытаясь придать своим движениям былую красоту и грацию. Но чувствует, что боль в шее и усталость не позволяют ему этого сделать в полной мере, словно сковывая мышцы цепями и мешая двигаться. Отложив очередную отснятую карточку на стол, Хиде опускает фотоаппарат и задумчиво кусает губу. — Хм. А можешь волосы распустить и немножко растрепать? Йошики пожимает плечами и, изогнувшись, тянется к хвостику. Дёргает резинку, слегка взъерошивает прилизанные пряди пальцами, и они мягко спадают вдоль лица. Ему всё ещё бывает непривычно, что волосы короткие и постоянно вот так болтаются у щёк, потому-то в обыденное время Хаяши и зачёсывает их назад. — Да, вот так, — обрадованно восклицает Мацумото и хватается за полароид. — Красота. Тебе безумно идёт эта причёска, я тебе говорил? — Не говорил, — лениво бросает Йошики. — А мне всё идёт. Щёлк, щёлк, щёлк. Хаяши откидывается на спинку дивана, прикрывая ладонью глаза, изгибая талию. И внезапно понимает, что эта ситуация начинает его забавлять. Он видит, как Хиде опять опускает камеру, и слегка щурится. — Может, мне снять рубашку? Светло-карие глаза Мацумото разом вспыхивают жадным огнём. А на губах появляется коварная улыбка. — Не рубашку, Йо-чан. Всё. Йошики на секунду кажется, что он ослышался. — Что, прости? — Сними одежду. Всю, разденься, — Хиде щурится. И тут же смеётся: — А чего покраснел-то сразу так? Можно подумать, никогда голым не позировал. — Ты… — голос у Йошики разом садится, становясь сиплым и тихим. — Ты что, решил на меня компромат собрать на случай, если мы расстанемся? Мацумото опять смеётся: — Ну что ты. Просто мне иногда казалось, что ты без одежды себя комфортнее чувствуешь. Ну давай же. И можешь пересесть к роялю для разнообразия. — Извращенец. Вздохнув, Йошики поднимается с дивана и медленно расстёгивает рубашку, начиная от ворота, задевая кончиками пальцев грудь и живот. Добравшись до последней пуговки, он запрокидывает назад голову, выдохнув и прикусив губу, и тянется к шнуровке на мягких домашних брюках. Хиде зачарованно наблюдает за ним, не отводя взгляда. Костяшки его пальцев, сжимающих фотоаппарат, словно разом белеют. — По-моему, сильно не хватает песни из «Девять с половиной недель», — тянет Йошики, томно сдувая с носа мягкие рыжие волосы и изгибаясь, давая рассмотреть себя, полюбоваться плавными изгибами фигуры. — Ого, — усмехается в ответ Хиде, нервно вертя в руках полароид. — Йо-чан, оказывается, на досуге балуется эротическими мелодрамами? — А почему бы нет? — переступив через свалившиеся на пол брюки и держа прямо спину, Йошики доходит до стоящего в другом конце комнаты рояля и плюхается на скамью, забрасывая ногу на ногу и положив ладони на клавиши. И улыбается хитро, увидев, что теперь и скулы Хиде трогает нежная краска. — Только держитесь профессионально, хорошо, фотограф-сан? — Есть, лидер-сан, — Хиде шутливо берёт под козырёк и поднимает фотоаппарат. — Никаких грязных мыслей. — Никаких… — эхом повторяет Йошики, усмехнувшись и скользнув по нему взглядом, отметив бугорок на его мешковатых бежевых брюках. — Все твои мысли на тебе написаны, Хиде-чан. В гостиной повисает тишина, вновь слышны только щелчки фотоаппарата, и Хиде скачет из стороны в сторону, стараясь поймать лучший ракурс. А Йошики, изгибаясь на бархатной скамье, а потом и на белоснежных диванных подушках, тщетно пытается справиться со странными ощущениями. Мацумото ведь прав, Хаяши далеко не первый раз позирует совсем без одежды, несколько лет назад он даже снимался так в видеоролике для рекламы нового сингла, извивался перед зеркалом, прикрываясь лишь красным кимоно. Сначала, конечно, чувства тоже были очень непривычные, учитывая, что вокруг него бегала целая команда фотографов и гримёров. А сейчас на него смотрит один Хиде, и ощущения ещё более странные. Сердце у него колотится как бешеное. Йошики, наверное, может со всей уверенностью сказать, что это самый эротический момент за всю его жизнь. Даже куда более эротический, чем все их безумные и жаркие занятия любовью. Видимо, Хиде чувствует то же самое. Сделав ещё несколько карточек, он кладёт фотоаппарат на стол и, опустившись на диван, наклоняется к расслабленно лежащему Йошики. Касается лица самыми кончиками пальцев, невесомо дотрагивается до губ, будто рисуя портрет. И улыбается, когда Хаяши, приоткрыв рот, легонько прихватывает его подушечки. — Йо-чан такой красивый… — перехватив за тонкое запястье руку, Хиде гладит её, целует кончики пальцев. — Руки красивые… Лицо, волосы, тело… — прижавшись губами к шее, Мацумото жарко шепчет: — Йо-чан, откуда ты, такой неземной, в этом мире? Разомлевший от его нежных прикосновений, Йошики слегка прикрывает глаза и машинально запрокидывает назад голову. Сжав его пальцы, придавив их к белой подушке, Хиде обцеловывает и зализывает его горло, поднимает на мгновения голову, чтобы сорвать очередной невыносимо горячий поцелуй с губ. И Хаяши за этими ласками упускает очень опасный момент, когда Хиде почти ложится на него и оказывается между его раздвинутых ног. Лишь вдруг чувствует, как упирается в него стояк; Йошики вздрагивает, будто его внезапно разбудили, распахивает глаза. И тут только до него доходит, что имел в виду Хиде. — Хиде-чан, ты… — испуганно шепчет он. — Ш-ш-ш… — ласково шепчет ему в ухо Хиде и прикасается к губам. — Я же сказал, я хочу узнать тебя настоящего. Его пальцы скользят по подбородку, обводят выступающий кадык, и Мацумото улыбается краем рта, глядя в испуганные глаза Йошики. — …Для этого тебе нужно меня трахнуть? — тихо, севшим голосом шипит Хаяши. — Нет, — Хиде усмехается, с очередным похабным «чмок» поцеловав в губы, — трахнуть я тебя просто так хочу. Выебать тебя, лишить девственности, — он опять переходит на шёпот, и Йошики нервно кусает губу. — А это будет приятным бонусом. Словно не замечая, как Йошики нервно дёргается, пытаясь высвободиться из его рук, Мацумото томно облизывается и ведёт кончиками пальцев по его губам. — Я хочу посмотреть на твоё лицо в эти моменты, — ласково проговаривает он, и у Хаяши по спине пробегает стайка мурашек, — узнать, какие чудесные звуки могут вылетать из этого сладкого ротика… Почувствовать, какой ты… — и вновь Хиде прижимается губами к шее, гладит ладонью живот. — Наверняка такой горячий и шёлковый… Там, внутри… От этих его рассуждений Йошики чувствует, как к щекам приливает яркая краска. Пальцы, сжимающиеся на ярко-розовых прядях волос, легонько подрагивают. Хаяши знал, что когда-нибудь это случится, что у Хиде возникнут такие мысли. Но не думал, что это будет так быстро и внезапно. — Не бойся, — Хиде приподнимает его под спину, утыкаясь носом в щёку, и хитро улыбается. — Тебе понравится. Я умею быть очень нежным любовником. Йошики старательно пытается унять дрожь в теле, убедить себя, что Хиде не сделает ему больно. И не может никак понять, что сейчас в нём сильнее — желание почувствовать его внутри себя, испытать очередной фонтан новых ощущений, или же страх перед неизвестным. Принятый наспех душ, по ощущениям, горячит обоих ещё сильнее. Они долго валяются по шуршащим холодным простыням, вжимаясь друг в друга. Вдавив трясущегося Йошики в подушки, Хиде зацеловывает его губы и шею, трётся об него всем телом. И Хаяши с готовностью подставляет ему свою кожу, отдаваясь целиком и полностью в его руки. Хидето и так всегда прикасается к нему, оставляя на коже засосы, пока Йошики яростно вбивается в его тело; но сейчас, когда он сам так беззащитно раскинулся в руках своего гитариста, ощущения совсем другие. — Как у тебя сердце колотится… — прихватив зубами возбуждённо торчащий сосок и прижавшись на секунду к груди, Хиде вздрагивает и распахивает глаза. — Что с тобой, Йо-чан?.. Йошики смотрит ему в лицо. Он сам чувствует, насколько затуманены глаза, да и слёзы на них наплывают всё время. — Это… Это ведь болезненно в первый раз, верно? Хиде легонько прихватывает правый сосок, втянув его, гладит грудь ладонью и ползёт обратно к Йошики, прижимаясь к его губам. — Болезненно, — тихо шепчет он. — Особенно — если ты продолжишь так трястись. Йошики нервно сглатывает, размыкая губы, давая ему скользнуть языком внутрь и углубить поцелуй. — Не бойся меня, — вкрадчиво продолжает Хиде, просунув одну ладонь ему под голову и приподняв, замечая, как Йошики кривится. — У нас ведь уговор, мы не делаем друг другу больно, пока сами не попросим, верно? Поцеловав ещё раз, он возвращается к своему занятию, касаясь губами груди, живота. Дразняще медленно проведя языком по стволу члена вверх, зубами прихватывает тонкую кожу, слегка тянет за неё, вырывая сдавленный выдох боли, и Йошики вцепляется ему в волосы, пропуская пряди между пальцев. Кусает губу, прикрывая замутнённые глаза. При одной только мысли о том, какой же горячий у него рот, лидера опять прошибает дрожь, и ему хочется, чтобы Хиде взял его вот так, отсосал со своей обычной жестокостью, довёл до безумия. Но Хиде лишь дразнит его. Пощекотав набухшую влажную головку кончиком языка, он приподнимается и с непонятно откуда взявшейся в тоненьких руках силищей хватает Йошики под бёдра, тянет и переворачивает на живот, почти грубо швыряя на простыни. И Хаяши, уткнувшись носом в подушку, недовольно стонет. — Хочу-у-у-у! — Эй. Не будь жадным, — смешок, похабный шёпот в ухо, Хиде жмётся к его спине. И пальцами щекоткой проводит по выступающим лопаткам. — У меня есть идея получше, чем минет, — и он кусает зубами за мочку. — Гораздо лучше. Потянув его за волосы, Мацумото опять с силой толкает язык в стиснутые зубы, и Йошики закидывает руку на его шею. И хотя целоваться в таком положении довольно неудобно, ему не хочется отрываться от любовника ни на секунду. Увлекшись глубоким, грубым поцелуем, он испуганно дёргается, почувствовав, как тёплая шершавая ладонь гладит его ягодицу и подушечка пальца с нажимом массирует сжатый сфинктер. — Хиде-чан… — сдавленно, чуть слышно в губы. — Смазка… Хиде улыбается ему краешком рта. — Не спеши, мой хороший. Я тебя ещё не приласкал. Отлепившись кое-как от припухших губ любовника, Мацумото отстраняется от него. И спустя буквально пару секунд палец заменяется длинным языком… Йошики опять дёргается, рванувшись и вцепившись в подушку, и Хиде ловит его за талию. — Тише, не ёрзай. Я же сказал, это приятней, чем минет, — он усмехается и кусает любовника за ягодицу. — Я далеко не всех своих любовников таким баловал, Йо-чан. Только избранных. Их, включая тебя, двое. Понимаешь? — Намекаешь на то, как сильно я тебе дорог? — Йошики кусает зубами подушку, глядя на него из-под растрепавшихся волос. — Немного странный способ выделить кого-то… — Зато знаешь, что тебя после этого не забудут. Это очень… Интимно. Перехватив его под живот, чтобы не дать больше сдвинуться, Хиде легонько трёт смоченную кожу подушечкой пальца, а потом вновь притрагивается к ней языком. Йошики, вцепившись со всей силы в подушки, жмурит глаза, чувствуя, что покраснел от макушки до кончиков пальцев на ногах. Его длинный язык, влажный и горячий, бархатный, без перерыва обводит сжатые мышцы, то слегка продавливая мягкую плоть, проникая кончиком внутрь, то быстро лаская снаружи. Непривычно, нежно, но так пошло… Хотя как будто Хиде умеет по-другому. «Мацумото, ты сумасшедший…» Сколько раз Йошики ещё скажет эту фразу, про себя или вслух? Не прерывая ласку, Хиде тянется к столику, на котором предусмотрительно заготовлено несколько тюбиков со смазкой. Если они бросаются в объятия друг друга, то это надолго, поэтому Йошики регулярно пополняет эти запасы. И пальцы, ставшие холодными и скользкими, медленно проталкиваются в тело, а Хидето опять ложится Йошики на спину, зарываясь лицом в волосы, и Хаяши тянется к его губам за очередной «дозой» в виде поцелуя. Не только Хиде наркоман. Они оба наркоманы. Только для Хиде наркотики — это амфетамины, а для Йошики — Хиде. И это пугает. Любая зависимость пугает Хаяши в одной только перспективе. — Ну же, — Хиде гладит его подбородок, — не сжимай так зубы, Йо-чан. Я хочу слышать твой голос. Пой для меня… — его пальцы слегка изменяют угол проникновения, проталкиваются глубже, резко, почти грубо, и Йошики вскрикивает. — М-м-м… Ты такой чувствительный, это очаровательно. Йошики сам не знает, зачем пытается всё это время сжимать зубы. Наверное, просто, как и обычно, не хочет показывать свою слабость. Хотя слабость ли это — стонать вот так от прикосновений любовника, который тискает его, словно любимую мягкую игрушку или куклу, и уже одними только пальцами трахает так, что можно лишиться остатков всякого разума? Хиде долго ещё «подготавливает» его, а по сути — мучает, пропихивая третий палец, шевеля ими в теле. Наблюдает с усмешкой, как Йошики мечется в его объятиях, целует его в приоткрытые губы. И когда он, вдоволь налюбовавшись видом сходящего с ума Хаяши, всё-таки убирает руку, Йошики вцепляется, как одержимый, в его губы и пытается повернуться на спину, но ему не позволяют. — Лежи, — усмешка Хиде, очередной жаркий поцелуй. — Коленно-локтевая, помнишь? — Обязательно? — стонет Йошики капризно, гладя его по щеке костяшками пальцев. — Хочу видеть твоё лицо. — Я же тебе говорил, для первого раза она самая лучшая. Так мне будет проще всё контролировать, чтобы не сделать тебе слишком больно… — Хиде притрагивается к его губам. — Давай, повернись. Едва Йошики плюхается на живот, Хиде подхватывает его под бёдра, поднимая, чтобы он опёрся на колени. Хаяши тут же выворачивается вполоборота, видит, как Мацумото облизывает губы, и только тут понимает, что выглядит просто откровенно неприлично: выгнутая талия, вздёрнутая до невозможности задница, разведённые призывно в стороны бёдра и стоящий колом член, требующий к себе внимания. — Боже… — только и может прошептать Йошики и, зажмурившись, уткнуться в подушку. — Это так пошло, Хиде-чан! Чувствую себя шлюхой… — Пошло? — Хиде смеётся, наклоняется к нему и пальцами проводит по головке его члена, собирая смазку. — Забудь это слово, Йо-чан, — целует плечо, носом зарывается в волосы, и Хаяши дёргается, чувствуя, как твёрдый ствол с нажимом трётся между ягодиц. — Забудь, навсегда забудь, слышишь? Прижав ладонь к глазам Йошики, он медленно-медленно проталкивается внутрь, а Хаяши замирает, прислушиваясь к своим ощущениям. Это тяжело, тяжело для них обоих — мышцы так сильно сжаты, что Хиде явно боится даже сделать лишнее движение, чтобы не навредить, и Йошики как будто чувствует и его боль от этого. Громко выдохнув, Мацумото нежно гладит ладонью его многострадальную спину и целует в шею, чтобы успокоить. Вцепившись изо всех сил в и так смятые подушки, Хаяши пытается сдерживать слёзы, но они всё равно скатываются по щекам и стоят в глазах, попадают на ладонь Хиде. Всё тело, истерзанное за все эти дни болью, словно превращается в сплошную эрогенную зону, отзывается на каждое малейшее движение. И когда замерший было Хиде вновь осторожно подаётся вперёд, углубляясь, Йошики не выдерживает: — Нет, Хиде-чан… Я не могу… Не могу, не могу, не могу! Он едва не захлёбывается слезами, и Хиде вновь мягко гладит его спину, от поясницы вверх, зарываясь пальцами в волосы. — Всё ты можешь. Я уже в тебе, мой хороший. Расслабься… Он слегка подаётся назад, а потом резким толчком проникает почти на всю длину. Йошики на секунду словно становится слепым и глухим, у него, по ощущениям, натурально искры из глаз сыпятся. Тихо всхлипывая, он с силой сжимает руку Хиде на своём бедре, влажные от слёз ресницы оставляют следы на скулах. Боль буквально рвёт его напополам изнутри. Но ведь… Ведь эту боль дарит ему Хиде. Ожидаемая боль, даже желанная. Хаяши резко вскидывается, опять цепляясь за его руку, и сам чуть-чуть подаётся бёдрами навстречу, насаживаясь. У него член больше, и если уж Хиде ухитряется даже при не особо умелой подготовке принимать его в себя и кайфовать, то почему бы самому Йошики ко всему этому не привыкнуть? Эта мысль придаёт сил. Почувствовав, что он осмелел, отдаётся и просит продолжать, Мацумото тянет его за волосы и, прижавшись к его спине, двигается во всё ещё сопротивляющемся теле. Ритм всё быстрее, а толчки жёстче, он ударяется в любовника бёдрами едва не до синяков. Но, видимо, эта поза ему и самому не нравится: в какой-то момент Хиде подаётся назад, выскальзывая из него, поворачивает на спину и, прижавшись, вновь как ударом проникает в него. И Йошики кричит, запрокинув назад голову и выгнувшись под ним, вцепившись пальцами в плечи. Прижавшееся к нему горячее мокрое тело, влажные розовые волосы, касающиеся кожи, эти резкие, сильные движения… Этот жар, охвативший Хиде и передающийся ему самому. Есть от чего окончательно сойти с ума. Хаяши всё ещё судорожно пытается понять, где та грань, за которой кончается боль и начинается удовольствие, но никак не может поймать её, потому что Хидето двигается уже яростно, бешено, потеряв всякие тормоза, обцеловывает его шею и лицо, сверкает глазами. Его пальцы и губы оставляют горячие красные отметины на коже лидера, которые словно тлеют и горят изнутри, разливаясь пульсирующими струями под кожей. — Йо-чан… Йо-ча-а-а-ан! — стонет ему в ухо Хиде охрипшим голосом, и Йошики от этого снова как током пронзает. — Йошики, Йошики, Йошики… — твердит, как мантру, как заклинание, сковывающее их. И Хаяши обнимает его за шею, прижимая к себе теснее, двигаясь ему навстречу. Оргазм накрывает горячей удушливой волной, кажется, сразу их обоих; чуть не захлебнувшись в собственных ощущениях, Йошики слышит, как кричит Хиде. И двойной стон сливается в один, хриплый и громкий. Мацумото падает на него, обессиленный, раскрасневшийся, и Йошики гладит его по влажным растрёпанным волосам, целует нежно пушистые ресницы. Вымученно улыбается, и Хиде утыкается лбом в его лоб, глядя в глаза затуманенным взором. — Очуметь… — только и может прошептать он, прежде чем Йошики целует его в распухшие губы. На некоторое время они замолкают, разговаривать, целуясь, слишком неудобно, а оторваться друг от друга не могут. А потом Йошики кое-как отлепляется от него и улыбается краем рта. — Очуметь, да… Кажется, теперь я точно не смогу вступить в такие отношения с женщиной.***
— Красивые фотографии получились… Хиде перебирает множество полароидных карточек, разложив их на одеяле перед ними. Поднимает каждую, разглядывает внимательно. И Йошики следит за его движениями, положив голову на плечо и придерживая на бёдрах покрывало. Усмехается краем рта. — Конечно, это же мои фотографии. Они всегда красивые. Хиде прыскает со смеху и касается губами его скулы. — И это говорит Йо-чан, который двадцать минут назад не хотел раком вставать, потому что это пошло? Сама скромность и стеснительность, — Йошики слегка обиженно надувает губы, и Мацумото, улыбаясь, гладит его по волосам. — Ну не дуйся. Я же любя. Йошики тянет его за подбородок, втягивая в очередной поцелуй. И, отлепившись от губ, улыбается краем рта: — Надеюсь, эти фотографии тебе всё-таки и вправду не для компромата нужны… — Нет, конечно. Они только для меня самого, — Хиде улыбается. — Будь они компроматом, я бы их спрятал где-нибудь и ни за что бы тебе не рассказал, где они, — Йошики фыркает. — Я их спрячу, но дома. Приедем, и я тебе покажу, где. И если со мной что-нибудь случится, — Хидето делает паузу, — то ты их заберёшь, чтобы они не попали в чужие руки. Йошики невольно вздрагивает. — А что с тобой должно случиться? — удивлённо спрашивает он, нежно гладя его пальцами по щеке. В глазах Хиде мелькает тень. — Ничего, — он качает головой. — Это просто на всякий случай. Я привык подстраховываться. Мацумото поворачивается и обнимает прижавшегося к нему Йошики, и они заваливаются на постель, прямо в груду снимков. И хотя беспокойство должно утонуть в очередных поцелуях, Хаяши не может от него избавиться. Слова Хиде невольно вызывают у него тревогу. Что с ними может случиться?