***
Вообще здесь, в Диллингене, Детлафф бывал уже не раз, да и в целом навещает его куда охотнее, чем раньше. Впрочем, не то, чтобы ему нравится здесь гостить, хотя по сравнению с Аттре новое жильё Региса, двухэтажный особнячок, обставленный скромной мебелью и большей частью заваленный химикалиями и травами, и правда уютнее прежнего. Нет, как бы Регис ни гордился своей обителью, дело в ином. За долгие годы замкнутый назаирец наконец стал ему другом. Странно, но и в этом Гуманист оказался прав: общая цель пошла обоим на пользу. Вместе решая, как именно они отправятся к друидам, они сами не заметили, как сблизились, оставив все стычки в прошлом. Но, что более поразительно, каким-то совершенно непредсказуемым образом Детлафф решил, что он, Регис, заслуживает доверия, и стал открывать самые неожиданные стороны своей натуры. Тонкое чувство прекрасного и скромность, граничащую с робостью. Временами сухое, саркастичное чувство юмора. Даже искреннюю доброту, правда, в отличие от Региса, вовсе не к смертным – в этом-то Детлафф остался таким же замкнутым, по-прежнему избегая людей и предпочитая им себе подобных, в особенности катаканов и прочих низших вампиров. Их общество не требовало фальшивых манер и лжи, принимая его натуру такой, какая она есть, и Детлафф был благодарен им взамен. Так, что проводил с собратьями почти всё время и отдавал им своё внимание без остатка. Обострённое чувство стаи, вот что это было, и скоро Регис с удивлением отметил, что и он сам, похоже, стал частью этой стаи. Нанося нечастые, но каждый раз примечательные визиты, Детлафф то и дело привозил какие-то редкие алхимические ингредиенты, нехитрым способом выражая дружескую заботу. Он вообще привозил много чего. Даже как-то подарил некоторые из рисунков, ворча, что Регису не помешает хоть как-то разбавить больничную тоску его жилища. Вот и сейчас, пока они пробираются вглубь дома, Регис то и дело бросает взгляды на стены, украшенные цветными набросками. В основном это пейзажи тех мест, где они бывали в поисках различных сведений. Вот над скованной льдами Яругой поднимается холодное зимнее солнце; вот тонкими стрелами взлетают ввысь стволы скеллигских сосен. Вот и его любимая картина, весенний луг в Дол Блатанна, полный ярких пятен цветущих маков. Детлафф талантлив – и безумно ревнив к своим творениям, которые обычно не показывает никому, кроме близких. Так что для Региса это по-настоящему дорогие подарки, и он оглядывает их с нескрываемым восхищением. В отличие от самого художника, который сейчас смотрит вовсе не на свои работы. Едва заметным движением Детлафф морщит нос. – Ну и бардак у тебя. – Не бардак, а инвентаризация, – обиженно отвечает Регис. – Я должен был упорядочить все важные мне вещи прежде, чем мы отсюда уедем. – Вижу. Значит, эту солому в углу ты тоже инвентаризируешь? Занятные представления о порядке. – Твоё невежество ранит меня. Да будет тебе известно, что это вовсе не солома, а засушенные образцы гиперикума, или, если использовать простонародное название, зверобоя лекарственного. Большей частью я использую его в качестве основного компонента для эликсиров, тех, что против различных проявлений acedia** у… – Ладно, Регис, я тебя понял. Больше никаких вопросов. – О, твоя аллергия на латынь всё ещё тебя беспокоит? – Отнюдь, господин лекарь. Должно быть, ваши методы диагностики не так точны, как вам кажется. В этот раз у меня аллергия на заумь и пустословие. В сумраке коридора коротко сверкают клыки, и Регис сам невольно улыбается: надо же, у его друга хорошее расположение духа. – Вот это да! Господин ван дер Эретайн изволит шутить? – деланно удивляется он, – Феноменально редкое событие. Не иначе, как нужно это отметить! – А есть чем? – Есть чем! На твоё счастье у меня где-то в погребе сохранился превосходный Эрвелюс десятилетней выдержки. Кажется, столько мы и не виделись? – Точно, – кивает Детлафф. – Что же, грех тогда не выпить за встречу. Кроме того, в свободное от работы время я, так сказать, тоже увлёкся разработкой разного рода... напитков. О! – прислушавшись, вдруг бросает Регис, – Не возражаешь, если мы по пути заглянем в лабораторию? Заодно покажу тебе плоды своих трудов. Детлафф не возражает, и они спускаются вниз по лестнице в подвал дома. Вино хранится здесь же, в холодной комнате, отведённой под погреб. Быстро найдя нужную бутылку, Регис вручает ее своему гостю и отправляется в лабораторный отсек. Днём он так и не успел разобраться с колбами и перегонным кубом, так что нужно перепроверить их прежде, чем прервать реакцию. Лаборатория встречает его тёплым свечением топки, разбросанными на столе листками рабочих записей и ароматами трав, по обыкновению развешанных под низким потолком. Быстро пробежав глазами по подписанным колбам, Регис собирает некоторые из них в карман фартука. – Дары друидам, – поясняет он вошедшему следом Детлаффу. – Думаешь, у них нет своих эликсиров? – Это средства для купирования абстиненции, Детлафф. Антипсихотики, похожие на те, что принимал я сам, но направленные на другой характер зависимости. От cannabis sativa***. Попросту говоря, вещества, помогающие восстановиться после её принятия. Ты, кажется, понимаешь, к чему я клоню? – Регис оборачивается и сталкивается взглядом с голубыми глазами, – Самые распространенные болезни у друидов всегда связаны со злоупотреблением наркотиками. – Что ж, их можно понять. Иначе духи природы не отвечают. – Верно. Словом, мне пришло в голову разработать своего рода блокаторы чрезмерной тяги к гашишу, который так любят наши лесные товарищи. Потому именно это я и считаю достойным даром. Подобных средств у них попросту нет. Не уверен, насколько друиды в этом нуждаются, но в качестве подношения они, скорее всего, это оценят. Краем уха он слышит, как Детлафф проходит вдоль стола и склоняется над кубом и ректификационной колонкой. – А это ещё что? – Это? Моя последняя разработка, – сияет Регис, – На основе мандрагорового корня. Впрочем, рецептура ещё не совсем точна. Никак не могу понять, в каком количестве добавить белладонны. Кварта драхмы на либру крахмальной массы – ничтожно мало и не производит должного эффекта, но в иной пропорции есть риск... Вдруг, будто гром, его настигает озарение, и Регис стремглав начинает перебирать беспорядок на столе в поисках пера. – Мандрагора? – Детлафф в недоумении рассматривает трубки охладителя, – Одно из редчайших растений, у которого одна унция стоит бешеных денег? Что ты, чёрт подери, такое делаешь? – Кварта и одна восьмая драхмы! Отойди-ка в сторонку, мне нужно добавить... О, дьявол! Ложись! В последний момент он успевает дёрнуть Детлаффа за рукав, утягивая того под стол. Хлопок, и верхняя колба взрывается, усеивая пол осколками стекла и липкой белёсой жидкостью. Воздух наполняется густым дымом. Что ж, думает Регис, кварта и одна восьмая, вероятно, попадает в предел значений катализаторов цепной реакции. Стоит закупить ещё колб, желательно с запасом. Осторожно он поднимает голову и видит, как тонко трепещут точёные ноздри Детлаффа, пока тот принюхивается к странному запаху. – Это что... – Дистиллят, – кивает Регис с жаром, – Пятая вытяжка. Выражение лица его друга достойно запечатления на гравюрах – для изображения кататонического ступора. – Регис, ты что, варишь из мандрагоры самогон?! – Должны же и у простого лекаря быть свои увлечения, – хитро улыбается он в ответ. – Как ты вообще до этого додумался? – По чистой случайности, произошедшей после одного эксперимента. Право, и сам не знаю, удастся ли мне получить устойчивую формулу для рецепта, однако, что ни говори, алхимическая практика из него выходит отличная. – И совершенно недорогая, – язвит Детлафф, выбираясь из-под стола. Весь в пыли и паутине, теперь он похож не на красавца-дворянина, а, скорее, на шкодливого прибожка, и Регис так и фыркает, отряхивая его кожаный сюртук. – Не будь таким меркантильным, друг мой. Некоторые вещи стоят того, чтобы тратить на них куда больше, чем полагается. – О, давай только без философии. Так ты закончил с лабораторией? Что там с нашим ужином? И не говори мне, что ты собрался подавать и это на стол! – Только по требованию дорогого гостя, – ухмыляется Регис, поднимаясь обратно по лестнице, – Если тот пожелает. На шутку Детлафф только закатывает глаза, оставляя ее без внимания, как и мандрагоровую настойку. Впрочем, Эрвелюс нравится ему куда больше. За ужином, состоящим из наскоро потушенного в специях цыплёнка, они распивают бутылку на двоих. Вино не пьянит, но расслабляет тело, и, умиротворённые, какое-то время они оба молчат, просто наслаждаясь моментом. В тускло освещённой кухоньке слышно только, как потрескивают старые свечи, по нелепой привычке позаимствованные у Гуманиста на пару с подсвечником. – Значит, Каэд Дху, – первым нарушает тишину Детлафф. Каэд Дху. Место, где, возможно, они найдут ответы на вопросы, мучавшие слишком долго. Как ни успокаивает обстановка, напряжённое беспокойство возвращается вмиг, словно оно и не исчезало. – Что ж, – вздыхает Регис. – Признаюсь, новость застала меня врасплох. – Как и меня. Я уже думал, что этого и не случится. Чёртовы друиды. – Как знать, возможно, твои оскорбления придутся некстати. Думаю, ожидание того стоило, и они помогут, – неизвестно кого убеждая, произносит Регис, – По крайней мере, больше никто не навёл бы нас на нужный след. – Странный пессимизм. Сведения могут быть и у Скрытого. И Хильдегарда, – пожимает плечами Детлафф. – Мы ведь так и не знаем, что с ним произошло. – Боюсь, что не одобряю ни тот, ни другой вариант. Кроме того, мне казалось, мы были единодушны во мнении, что Хильдегарда устранили? – Так и есть, но на самом деле могло случиться что угодно. Хочешь сказать, ты об этом никогда не думал? Странные суждения друга вдруг заставляют насторожиться. – Ты меня удивляешь, Детлафф. После всего, что произошло, благополучный исход попросту невозможен. То, что Хильдегард может быть жив – абсолютно исключено, как бы ни хотелось верить в обратное. Впрочем, я этой веры не разделяю. Признаюсь, его персона импонирует мне куда меньше друидов. – Жаль. И всё же так было бы куда проще. Без лишних посредников. – Извини, но, кажется, я не улавливаю ход твоих мыслей. Тебя до сих пор раздражает сама мысль о том, чтобы пойти к людям? – Скорее, пугает. Как бы глупо это ни звучало. В изящных чертах лица напротив мелькает знакомое сожаление о сказанном; ещё чуть-чуть, и Детлафф снова замкнётся, погрузившись в тягучую топь своих глубинных чувств. – Что-то не так, друг мой? – тихо спрашивает Регис, удивляясь его реакции. – Неужели смертные до сих пор... –...Дело не в них, – с трудом произносит Детлафф. – Дело во мне. В видениях. Мне не хочется столкнуться с ними снова, но сейчас это будет вполне возможно. Близость людей может их... усилить. Как раньше. Мрачный тон его голоса заставляет насторожиться. Честно говоря, Регис так никогда и не спрашивал о видениях Детлаффа– даже после стольких лет. Ему хватало и того, что на самые невинные вопросы его друг мгновенно начинал злиться или погружался в тягостную задумчивость. Ранимость Детлаффа стала привычным делом, и, может, поэтому Регис знал о его жизни лишь в общих чертах, довольствуясь малым. И сейчас об этом жалел. – Разве ты не справлялся с ними всё это время? На простой вопрос Детлафф усмехается неожиданно горько. – Кто тебе сказал, что я справляюсь? – Но ведь ты... Я ни разу не слышал о твоих припадках, – подумав, говорит Регис, – Должно быть, здесь есть чему позавидовать. Самоконтролю, например. Я всегда подозревал, что ты научился бороться с ними отнюдь не кровью. В ледяных глазах отражается далёкое эхо застарелой тоски. – Сейчас да. Потому что я вижу её только тогда, когда убиваю. Что?! Убийства – и он, Детлафф? Застенчивый художник, и шага не делающий за порог мастерской? Мальчишка, полный отчаянной и возвышенной честности? Готовый поступиться принципами ради человеческой женщины? Грудь так и плавит вязкое варево болезненных чувств. Нет, нужно было заговорить об этом раньше. Вцепиться в Детлаффа, как паук, и вытрясти из него правду. Добраться до неприглядной истины, в которую не хочется верить. – Думаешь, я просто так избегал людского общества, – бесцветным голосом продолжает Детлафф, – Нет. Когда-то я был... опасен. Мне пришлось покинуть семью, – тихо добавляет он, – Чтобы не подвергать их возможным преследованиям. Всего лишь потому, что я не мог отказаться от встреч с ней. Когда-то пара жизней казалась мне слишком малой тому ценой. Фразы даются ему с трудом, но Регис не перебивает, чувствуя, что другу нужно выговориться. Дьявол, и отчего этого не случилось раньше, прежде, чем на кону стоял бы успех всех их планов? Хочется злиться, но на Детлаффа – не выходит; слишком уж много раскаяния плещется в льдистой голубизне его глаз. Похоже, он и сам этого стыдится, вдруг понимает Регис, потому молчал до самого последнего момента. Наивный, надеялся, что сумеет сохранить всё в тайне, лишь бы не показаться окончательно утратившим волю. Подобным когда-то и мне. – Так что же, ты и в самом деле её видел? – осторожно спрашивает он. Длинные пальцы его собеседника сжимают ножку бокала так сильно, что, кажется, она вот-вот треснет под их напором. – Сначала только слышал. Лишь её голос, который нашёптывал мне... Разное. Требовал кого-нибудь истязать. Когда он говорил со мной, я не мог себя контролировать, – почти шепчет Детлафф. – Стоило мне убить человека по её зову, и все прекращалось. Вот почему «чаще, чем хотелось бы», услужливо подсказывает память. Вот почему всё сложилось именно таким образом. Как того захотела злая ирония судьбы. Осознание устраивается под рёбрами тяжелыми, холодными змеиными кольцами. – И после к тебе приходил её образ? Опустив глаза, Детлафф кивает. – Я... Ты даже не представляешь, чего мне стоит держаться. Я могу вырезать всех жителей этого жалкого городишки, лишь бы снова увидеть её, – голос его дрожит, словно он задыхается, – Это не похоже на жажду крови. Это хуже, чем что-либо. Это... – Успокойся, друг мой, прошу, – Регис торопливо касается его руки и сжимает что есть силы, – Дыши, Детлафф. Ты не один. Я здесь. Треск свечей стихает, и за мгновение кухонька погружается во тьму. Ночь стоит непроглядно тёмная, безлунная, накрыв собой Диллинген подобно ватному одеялу. Вздохнув, Регис встаёт, чтобы вновь зажечь потухшие фитили, и скоро по стенам начинают плясать оранжевые тени. Пусть им и не нужен свет, но свечи он жжёт для другого. Тайна любви к ним его наставника оказалась простой и сейчас удивительно своевременной. При свечах, как сказал как-то Гуманист, любое, даже напрочь перекроенное создание, хочет довериться и открыть своё истинное лицо. В отсветах пламени черты Детлаффа искажаются от боли, вытягиваясь в звериный оскал. – Не слишком-то мы с тобой отличаемся, а? – наконец горько усмехается он, – Оба несём за собой смерть. Смерть, смерть, смерть, эхом прокатывается по углам комнаты, вороша чёрные клубки под потолком. На мгновение его охватывает отвращение к себе и к режущей правде Детлаффа, так и поднимающей ворох воспоминаний. Укол по совести приходится точно в цель; давно забытое чувство вины поднимается в груди удушливой волной. Медленным движением Регис отставляет в сторону приборы и тарелку. – Несли, – пытается возражать он собственным мыслям. – Мы оба действительно совершали ошибки, губительные для многих, но с этим покончено. Прошлое до сих пор смотрит на него из коричневатых пятен темноты пустыми глазами мертвецов. Убитых по его собственной воле. От былой самоуверенности тошнит не хуже, чем от похмелья, а он ведь и вправду был таким, отравляющим собой всё, что было рядом. Но Детлафф, собранный, рассудительный и холодный, не способный… Или способный? Впрочем, кто превратил его самого, Региса, в чудовище? Стечение обстоятельств или сама пагубная природа видений, обрекающих на тягу к безумию? Может быть, это и было предопределено, как чудовищно искажённое Предназначение? Может, об этом звучит и всегда звучала легенда – о роковой ошибке природы, наносящей мстительный удар тем, кто её превзошёл? – Легко же ты об этом говоришь, – отзывается Детлафф. – Неужели забыл, как пил сам? – Отнюдь. Но то – другая история, Детлафф, ода гедонизму и декадентству. Ты же не подвержен ни тому, ни другому, так что, если и убивал, значит, поддавался силам куда более жестоким. Не могу утверждать, что понимаю твои чувства, но эта тяга... – вздыхает Регис, – Поверь, не одному тебе это знакомо. Если помнишь, кровь тоже когда-то давала мне надежду, какой бы ложной она ни казалась. Голубые глаза сверкают короткой вспышкой в сполохах света. Некрасивым жестом Детлафф кривит тонкие губы. – Да нет никакой надежды. Все куда проще. Когда я убиваю, она говорит, что любит меня и что готова ждать, сколько понадобится. Когда-то я сказал тебе про цель и смысл, – произносит он едко, – Что ж, в этом и есть мой смысл, сколько я себя помню. Забавное вышло лицемерие. Вот оно что. И снова – как это похоже на Детлаффа, трепетного и преданного, готового положить всё на алтарь призрачной связи, лишь бы поймать мгновение нежных чувств. В горле вдруг появляется комок, как при симптомах той самой acedia, что он лечит зверобоем. Стал бы он убивать сейчас ради того, чтобы Геральт из его видений сказал ему то же самое? Я люблю тебя, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Всего, без остатка. Я любил тебя зверем и люблю тебя спасителем. И буду любить, пока жив. Иллюзорного и настоящего, если ты найдёшь меня. Любого. Сердце пропускает удар и начинает биться неестественно часто, сбиваясь на исступлённый, нездоровый ритм. Ох, пустые фантазии. Морок, подобный видению из красной комнаты. Лживый, но такой манящий. – Не думаю, что это можно считать лицемерием, – тихо говорит Регис, – У тебя была цель, пусть и искажённая, но в рамках некой морали. Это достойно... понимания. – И оправдания для того, чтобы стать убийцей? – Ты уже не убийца, Детлафф. Повторюсь, то были ошибки прошлого. Я достаточно хорошо знаю тебя, чтобы верить в то, что этого не случится вновь. – Откуда такая уверенность? Хочешь сказать, сам никогда не хотел наброситься на тех, кто к тебе приходит? К чему эта тема, раздраженно думает Регис, я уже позволил ему почувствовать себя легче. Делая себе хуже взамен. Вопрос повисает в воздухе, как занесённый над головой меч. Монстр внутри заходится победным рёвом. Конечно, он хотел бы... Хотел бы снова не чувствовать боли, разрывающей на куски. Хотел бы не терпеть её, пока видит мягкую улыбку Геральта. Хотел бы... Но это уже невозможно. Нет больше того, кто способен причинить боль человеку, подобно его наречённому. – Мы не имеем власти над желаниями, – спустя долгую минуту тишины произносит он. – Но в силах обуздать намерения. Я уже не могу существовать иначе. Ни один глоток не стоит того, чтобы лишиться всего, что здесь есть, в один миг. – Даже ради твоего ведьмака? Глаза округляются от шока сами собой. – Откуда... – Ты зовёшь его, – просто отвечает Детлафф, – Во сне. По-разному, но чаще по имени. Всякий раз, стоит мне у тебя переночевать, я слышу эти бормотания. Геральт, кажется? Мир вокруг исчезает, рассеивается в вате ночи. Остаётся только его маленькая кухня, едва освещённая старыми свечами. Крошечная исповедальня. Всё, что осталось перед тем, как наступит рассвет и этот разговор развеется в памяти, как гипнотический сон, и они двое, угольно-чёрными силуэтами висящие посреди этого сна. Две точки в пространстве и времени. Только они, молчаливые свидетели признаний друг друга. – Что ж, так и есть, – опустив глаза, вздыхает Регис. – Его зовут Геральт. Что произошло с ним, позволив дойти до такого? Как же это унизительно... и вместе с тем до странного правильно. Значит, он наконец впустил ведьмака куда глубже, чем думал. В самое сердце. Янтарные глаза в его памяти вспыхивают тёплым, согревающим до самых костей огнём, вызывая странную робость. В груди вдруг становится тесно от одной-единственной мысли, родившийся уже слишком давно, но лишь сейчас обретающей хрупкую форму. Я... влюблён? В образ из собственных видений? Всемилостивые боги, я и правда влюблён в него. В того, кого никогда не знал. Или знал, но в другой жизни, той, что будет после. Будь я проклят, если теперь отступлюсь. – О чём я и говорю, – очевидно, Детлафф замечает его молчаливые терзания. – Тебя тянет к нему так же, как и меня к ней. И будет тянуть ещё сильнее, так, что однажды ты поддашься тяге снова. – Ошибаешься, друг мой. В тебе говорят эмоции. Вовсе не эти слабости определяют мою волю. Порой их бывает недостаточно. – Значит, ты глупец. Это наречённые сделали нас теми, кто мы есть. Беспощадными, жестокими... –...Живыми, – перебивает Регис. – Живыми, Детлафф. Не они вели нас обоих в пропасть, не они оступались за нас в пути. Однако в тебе и во мне есть нечто большее, чем зов этой связи, и большее, чем бестиальная природа: разум. То, что определяет выбор, который мы совершаем ежедневно. Ссутулившись, Детлафф расстроенно потирает лоб. – Будто у нас есть выбор. – Именно. Отчего-то мне кажется, что в этом люди куда нам ближе, чем любой из собратьев. Свечи снова гаснут – неумолимо быстро, словно по мановению чьей-то руки. Правда, зажигать их уже нет смысла. Одеяло неба на горизонте подергивается малиновой пеленой. Неужели они проговорили всю ночь? Боги… Время пролетело так быстро, словно его и не существовало. Пожалуй, им нужно торопиться. Регис встаёт из-за стола и рассеянными движениями собирает посуду. Краем глаза он замечает, как из малиновой дымки поднимается холодный диск ещё бледного солнца. – Рассвет, – слышится глухой, надтреснутый голос. – Верно. Пора ехать, дорогой друг. В Каэд Дху нас не будут ждать вечно. Опешив, Детлафф вдруг встряхивает своей иссиня-чёрной гривой. – Друиды... Осторожным шагом Регис подходит и кладёт руку на его твёрдое плечо. – Ты не убьёшь ни одного из них. Я этого попросту не допущу, Детлафф. Прошу, если боишься собственных порывов, доверься хотя бы мне. Чем бы это ни казалось, но и у меня есть понятие чести, и оно не позволит оставить друга в беде. Чёрные зубастые тени растворяются в розовых лучах, несмело скользящих по очертаниям кухни. Мышцы вздрагивают под ладонью в короткой судороге. Склонив голову, Детлафф сникает, растерянный и понурый. – Хорошо, – едва слышно произносит он, – Хорошо. Пусть будет так. Ночь окончательно сворачивает своё одеяло и уносится на северо-запад. Ласковое рыжее марево заполняет собой небо, просачиваясь повсюду и освещая проснувшийся город. Где-то на другом конце улицы, надрываясь, кукарекает петух – похоже, тот самый, что прервал вчерашнее видение. Закрывая створки окон, Регис невольно вспоминает его, снова усмехаясь обманчиво опасной стали ведьмачьего меча. Я влюблён, шепчет глупое сердце, выбивая раз за разом, влюблён, хоть и сам не знаю, в злой морок или в воплощение света. Почему-то последним, о чем он думает прежде, чем уехать за пределы Диллингена, становится Эзехиль Хильдегард, заходящийся в безумном хохоте над ними с Детлаффом, как над круглыми дураками.***
Серебристые листья танцуют в потоках летнего ветра, прерывая чужое молчание своим мирным шелестом. Сухой, едва слышный, он убаюкивает сознание, отвлекая от тревожных мыслей. До тех пор, пока его не заглушает низкий женский голос. – Как давно здесь не произносили это имя, – говорит он, звеня стальными нотками. Это оказывается фламиника. Вытянутая, сухощавая, она смотрит на своих гостей ястребом, и заметно, как сложно даётся это выражение её аккуратным чертам. – Так вы здесь за тем, чтобы забрать пепел? – Пепел? – недоумённо переспрашивает Регис, не осмеливаясь поднять головы. – Разве нет? Любопытно, любопытно, – интонации голоса чуть смягчаются. – Раз так, пора обсудить детали вашего визита. Негоже спроваживать тех, кто и сам не знает, зачем пришёл. Властным жестом она взмахивает ладонью, заставляя двух вампиров встать с колен, которые они были вынуждены преклонить. Того требует большой круг – маленькая поляна, окружённая вековыми дубами, призванными очищать всякого, кто является в Каэд Дху, от нечистых побуждений. Что ж, похоже, очередное испытание осталось позади. Впереди самое сложное: обещанные переговоры. Как и ожидалось, друиды встретили их учтиво, но с прохладцей. Впрочем, их можно было понять. Первое, что они увидели в густой роще Каэд Дху – группу людей в белых одеждах, строго-настрого запретившим им касаться кого-либо или чего-либо без должного разрешения. Конечно, они знали, кто к ним прибыл, и, хоть и веровали в равенство и ценность всего живого, вампиров друиды опасались ровным счётом так же, как и простые люди. Потому ещё более удивительным казалось то, что, похоже, в Каэд Дху уже бывали им подобные. По крайней мере, их природа никого не шокировала, хоть и заставляла держать дистанцию. Второе, что они здесь увидели среди раскидистых деревьев, были друидские жилища: внушительных размеров шалаши, для надёжности покрытые земляным дёрном и травами. Из них то и дело выглядывали члены общины – седовласые старики и старухи, юноши, женщины, дети – с умиротворёнными, мягкими лицами без следа интереса. Некоторые даже давали напутствия на Старшей Речи. Словно знали цель их прибытия. Словно подозревали, что идут они не просто за сведениями, но за надеждой. Надеждой, которая сейчас, похоже, тает на глазах, пока фламиника ведёт их по широким лесным тропкам. – Скажу прямо: таким, как вы, здесь никогда не были рады, – неспешно проговаривает она, – Ни вам, ни вашему собрату, который так вас интересует. Однако вы проявили почтение к общине. Поднесли дары и прошли большой круг, как подобает достойным. Жаль, что о том, кого вы ищете, нельзя сказать того же. В сумраке крон, таких громадных, что за ними не видно солнца, её тонкая фигура, тоже облаченная в белое, светится, как призрак. В задумчивости фламиника складывает за спиной худощавые руки. Длинные пепельные волосы, спускающиеся ниже пояса, щекочут кончиками кожу её ладоней. – Что ж, не буду вас томить. Эзехиль Хильдегард действительно был здесь какое-то время. Старался опередить слухи, идущие быстрее него, – она издает сухой смешок. – Правда, безуспешно. Аретуза предупредила, чего стоит от него ожидать. Вампир, скрывающийся от власти чародеев и хранящий какую-то тайну. Судя по хроникам, прежний иерофант оценил опасность по достоинству. Но этого всё равно было мало. Мягкие шаги её босых ног рассекают сонную тишину рощи. В глубине веток вдруг вспархивает ворон и, каркнув, начинает кружить над их с Детлаффом головами. Недовольно прищёлкнув языком, фламиника бормочет ему что-то скрипучим голосом. Видно, прислушавшись, птица успокаивается и садится ей на плечо, покачивая хвостом в такт движениям. – Он налетел на Каэд Дху, как хищник, рыщущий в поисках добычи. Летописи так и полнятся описаниями того, как в одиночку он истреблял всех, кто вставал у него на пути. «И очи его пылали, как раскалённые уголья, а морда жуткая наводила ужас и отвращение», – цитирует фламиника. – От его руки пала половина старейшин. И близился час, когда вторая половина поспешила найти за то наказание. Невозможно, возражает отчаянная мысль, они никогда не смогли бы его уничтожить. Ни огнём, ни магией. Но речь о пепле... Что же произошло? Фламиника отступает в сторону и смотрит на них внимательными глазами, голубыми, как васильки. – Мы, друиды, верим, что каждому воздастся по сути его. Эзехиль Хильдегард был убийцей, обезумевшим монстром, противоборствующим самой жизни, и заслужил своей кары сполна. Но пал он вовсе не от огня и осиновых кольев, нет. Боги даровали ему смерть, противную самой природе. От собственной руки. Тропинка вдруг обрывается, заканчиваясь у небольшого, поросшего мхом холма. Здесь нет ни могильных плит, ни даже вех, чтобы опознать место среди других возвышений. Впрочем, да и незачем это. Что-то подсказывает внутри, что никто не бывал у этого холмика очень, очень давно. Он покончил с собой, вдруг понимает Регис. Единственно верным способом. Должно быть, вырвал собственное сердце и вонзил в него зубы, пока были силы. Интересно, осознавал ли он вообще, что делает? Или сумасшествие уже поглотило его окончательно? Фламиника бросает на него странный взгляд, будто читает мысли. – Он пытался. Всё время, пока был здесь в заточении. Вскрывал себе вены, – спокойно говорит она, – Вопил что-то об истине. Так мне сказали те, кто видел это своими глазами. Наконец он смог вырвать сердце, и все было кончено. – Во благо всем. Даже ему, – неожиданно тихо произносит Детлафф, удивляя этим и Региса, и фламинику. – Только боги тому судьи, – отзывается та. – Как бы то ни было, после кончины тело его обрело форму, ничуть не отличную от людской, и стало распадаться на глазах. Думаю, можете себе это представить. У совета старейшин не было выбора, кроме как его сжечь. Поэтому мы и здесь, – и, помолчав, она добавляет: – Даже нечестивец после смерти заслуживает найти покой. – Кар-р! – пронзительно вскрикивает ворон, соглашаясь с её словами коротко и печально. Ох, и не зря люди ассоциируют этих птиц с душами умерших. В блестящих горошинах глаз отражается странная, слишком несвойственная животным глубина. Впрочем, вороны всегда казались ему, Регису, куда прочнее связанными с природой чудовищ, чем людей. Чудовищ. Тех, что способны в приступе помутнения рассудка проливать реки крови. Эзехиль Хильдегард мёртв, стучит в висках, и вместе с ним мертво всё, что мы так и не смогли найти. – Теперь я хочу снова задать тот же вопрос. Вы пришли забрать пепел? – Нет, госпожа, – наконец подаёт голос Регис, как ответственный за дипломатические тонкости. В задумчивости его собеседница хмурит брови. – Зачем же тогда просили нас о приёме? – Как бы ни казалось иначе, кроме Хильдегарда мы искали свидетельства о его безумии. О том, что заставило его погрузиться в эту пучину. У нас был ряд... догадок, – вздохнув, признаётся он. – Подтверждение которых может изменить многое. – Что же может быть поводом для безумия подобного вам, кроме жажды? – насмешливо кривит губы фламиника. – Не понимаю, что здесь может быть неясного. – Позвольте не согласиться. Существует возможность подозревать здесь нечто большее, чем невоздержанность. В ваших хрониках должно было быть указано о причине, по которой Хильдегард изначально отправился к чародеям. – Хм... Было там что-то об обследованиях, сканировании и прочих... махинациях. Аретуза всегда уделяла слишком много внимания не тому, что нужно. – Отнюдь, уважаемая госпожа. Смею предположить, что почтенный иерофант, бывший очевидцем тех событий, мог знать об истинной причине интереса Хильдегарда к вашей общине. Есть письма, – и Регис достаёт из своей торбы тщательно уложенные свитки, – Свидетельства тому, что именно в Аретузе у Хильдегарда обнаружили следы некой... связи. Взгляните на это, прошу. На то, чтобы пробежать глазами тексты, у фламиники уходит не так много времени. Кажется, ей привычнее читать между строк. – Магия реликтовых форм, – оторвавшись от пергаментов, произносит она. – Что ж, возможно, эти чародеи правы. Это чары иного мира, думаю, того, что был вам родным до Сопряжения Сфер. Я и сейчас могу их почувствовать, – и васильковые глаза закрываются в сосредоточении, – В каждом из вас. Другое течение телесных соков, другое нутро, другие силы. Способные соединять души между собой. Напоминает кровные узы, но это... –...Большее, – вырывается невольно у Региса. – За этим мы и прибыли сюда. Связь Хильдегарда вела его к человеку, противореча всем законам логики, однако перед своей гибелью он всё же успел что-то о ней выяснить. Мы надеялись узнать, что именно. – Теперь для этого слишком поздно, – невесело заключает за его плечом голос Детлаффа. – Отчего же? В сомнении они поднимают взгляды и замечают, как лицо фламиники вдруг светлеет. – У Предназначения много форм, и порой самых неожиданных, – говорит она мягко. – Не иначе, как именно оно вмешалось в ваш случай. Мой предшественник говорил о том, что не всё было сожжено. Одни боги ведают, по какой причине, но они сохранили часть личных вещей Хильдегарда. Что-то ушло с ним в могилу, но что-то... Возможно, есть в архивах. В редких исключениях к хроникам прилагают и свидетельства. В таком случае я постараюсь узнать, какие именно. Свидетельства, про себя молит Регис, о, боги всемилостивые, пусть найдётся хоть фраза, хоть строчка о том, что он мог знать. – Мы будем вам премного благодарны, госпожа, – учтиво кивает он. – Благодарности для меня пустой звук, – невозмутимо отзывается фламиника, плавным движением ступая на тропинку, – Я всего лишь совершаю то, что обязана. – Вы... – Каждый из нас когда-то должен встретиться с истиной лицом к лицу. Здесь, в Каэд Дху, часто помогают найти путь к этой истине. Мы неразличимы перед природой, и любовь её равно сильна для людей, бестий, реликтов, старших рас... Для всех, кто был создан ей для какой-то цели. Неспешно она начинает удаляться обратно к полянам, оставляя их обоих позади. Из глубины рощи голос фламиники доносится уже едва различимым эхом. – Долг друидов – уважать любые дары живого, – шелестят кроны вековых деревьев, совсем юных по меркам их возраста. – Долг друидов – открыть суть его творений, – журчат крошечные ручейки меж поросших мхом валунов. – Долг друидов – связывать всё воедино, – вторят им шорохи в высокой траве. Это магия самого леса, проносится быстрая мысль. Магия шепчется с ними обоими, играя волосами и полами одежд. Откуда ни возьмись поднимается сильный ветер, свежий и сырой, отчего-то похож на морской бриз, хотя до побережья отсюда не одна сотня миль. Рывками он касается плеч и груди, дотягиваясь по линиям костей до кончиков пальцев. Смутно Регис замечает, как, пошатнувшись, Детлафф садится на землю и закрывает лицо руками. – Т-ты в по... – хочет спросить он, но вдруг ощущает, как резко начинает кружиться голова. Перед глазами проносится вихрь листьев, взлетающих куда-то вверх и мельтешащих перед глазами, настойчиво и беспорядочно, как рой обезумевших насекомых. Нет, это точно они; к шуму ветра прибавляется долгое, протяжное гудение, подобное жужжанию тысяч, миллионов пчёл. Гул нарастает всё сильнее и сильнее, наполняя собой тело, пробиваясь прямо в артерии и... От невероятной по силе боли он падает – на какой-то сук, потому что краем уха слышит, как плащ рвется с треском – и воет, силясь остановить зуд в голове. На секунду это помогает. Прежде, чем разом гул перерастает в нестерпимое жжение в висках. Вспышка. Чёрное пятно. Какая-то тень – боги, это Детлафф – заваливается на бок и сворачивается в позу эмбриона. Вспышка. Свет... –...Сие есть факт бесспорный, – вдруг слышит он собственный голос, ещё более строгий, чем обычно. – Не забывай, аудиенция тебе была дана исключительно после вмешательства фламиники. Видимо, сочли, что одной такой встречи вполне достаточно. После того как фламиника категорически отказалась сотрудничать, я, поверь, не знаю, что еще можно предпринять. Мы таскаемся по пещерам целый день, и я не могу отделаться от ощущения, что таскаемся впустую. Фламиника. Опять друиды. Да что это за безумие? Кажется, там, в реальности, он прокусил себе губу насквозь, потому что ощущает чужеродное течение крови по лицу – но не здесь. Здесь они с ведьмаком в странной пещере, полной простоватых рисунков, примитивным образом изображающих человечков, забивающих копьями фиолетового бизона. На бизона Регис не смотрит. Куда сильнее его беспокоит горечь, отразившаяся на таком дорогом, известном до последней чёрточки лице. – Я тоже, – негромко произносит Геральт, – не могу отделаться. Никогда не пойму эльфов. Но по крайней мере уже знаю, почему большинство людей не питает к ним нежных чувств. Трудно, понимаешь, отделаться от ощущения, что они насмехаются над нами, измываются, презирают. Смеются. – В тебе говорит антропоморфизм, – мягко отзывается Регисово альтер-эго, пока он сам изо всех сил приказывает себе отвлечься от ломающей кости черепа боли. – Разве что самую малость. Но ощущение остается. В пещере они совсем одни, и, когда Геральт подходит ближе, у него невольно перехватывает дыхание. Коснуться... Так хотелось бы его коснуться – всего: крепких плеч и мускулистых рук, сильной шеи, очертаний груди под рубашкой. Только бы почувствовать, что это больше, чем галлюцинация. Что это человек, создание из плоти и крови, настоящий, как и он сам. Он влюблён. Боги. В хаосе последнего столетия, полного самоотречения и рефлексии, он почти забыл, что это за чувство. Сводящее с ума, но иначе. До трепещущей, острой звонкости в груди, до покалывания горящих губ. До безудержного желания оставаться в этой минуте вечно, не требуя ничего взамен. Сердце полнится теплом и давит на лёгкие так, что говорить у него выходит совсем тихо. – Что дальше? – Возвращаемся в Каэд Мырквид за Кагыром, друидки уже наверняка подлатали его оскальпированную головёнку, – непринуждённо отзывается ведьмак и чуть хмурит густые брови. – Потом садимся на лошадей и воспользуемся приглашением княгини Анны-Генриетты. Какая-то эмоция сводит мышцы лица против воли: это опускаются уголки губ в недовольстве. Как знать, должно быть, план выходит не лучший. Впрочем, думать об этом Регис сразу перестаёт – замирает, видя, как неожиданно легко и широко усмехается Геральт в ответ. – Не гримасничай, вампир, – отзывается тот, похоже, позабавленный этой пантомимой. – У Мильвы сломаны ребра, у Кагыра разбита башка, небольшая передышка в Туссенте обоим пойдет на пользу. Надобно также вытянуть Лютика из аферы, потому как, сдаётся мне, он вляпался крепко. Слабая ухмылка всё еще не сходит с его лица. В тусклом свете пещеры она кажется до странного интимной, словно тайной, разделённой на них двоих. Регис моргает, заставляя себя оторвать взгляд от жёстких губ и резкой линии челюсти, покрытой едва заметной белой щетиной. – Ну что ж, – вздыхает он, – Да будет так. Стану держаться подальше от зеркал и собак, сторониться чародеев и телепатов. А если меня, несмотря на все, раскроют, рассчитываю на тебя. Тон его голоса шутливый, почти ехидный, какой он обычно позволяет себе с Детлаффом, но есть в нём и нечто... другое. То, как он произносит это «тебя». Янтарные глаза округляются и становятся внезапно серьёзными. – Можешь. Я тебя в беде не оставлю, – говорит глухо Геральт и, помявшись, добавляет: – Дружище. Сердце пропускает удар. Регис смотрит на ведьмака долго, внимательно, стараясь понять, что всё это значит. Для его тела, впрочем, это не повод прерывать разговор. Не отрывая взгляда от Геральта, он чувствует, как края рта растягивает широкая, искренняя улыбка. Так, чтобы были видны резцы, клыки, коренные и зубы мудрости. Так, как улыбаются тем, кому доверяют. – Дружище? – Во мне говорит антропоморфизм, – ведьмак пожимает плечами ленивым жестом, потягиваясь, как большой кот, и Регис замечает, как канаты мышц натягиваются под тканью рубашки. – Ну ладно, выбираемся из этих пещер, дружище. Ибо здесь, похоже, мы не найдем ничего, кроме, как сказала бы Мильва, ремонтизма. В голове всё ещё эхом отзываются его прежние слова, стуча по барабанным перепонкам. Геральт не оставит его. Никогда. Он ведь всегда был с ним рядом. С самого начала. Его наречённый. Вся его долгая, пустая, полная жестокости жизнь на самом деле всегда заключалась в человеке напротив. – Ревматизма, – поправляет его рот, не дав придти в себя от этого осознания, – Разве что... Геральт? Резкие черты лица искажаются, вытягиваются в чёрное пятно. Своды пещеры начинают рушиться, открывая пятна света и кроны вековых деревьев, уносящиеся к бесконечному небу. – Геральт? – повторяет настойчиво его голос, рассыпаясь в шуме листвы. – Геральт! Тьма падает на лес с ошеломительной скоростью, и заросли травы никнут к земле от дыхания неожиданного мороза. Далеко в глубине чащи зарождается снежная буря. – Геральт! – свист вьюги заглушает крики, – Геральт! Геральт! Вспышка. Острые края снежинок царапают кожу. Вспышка... –...Наконец-то, – говорит низкий голос над головой. С трудом открывая глаза, он видит склонившегося над ним Детлаффа. Голубые радужки, посеревшие от усталости, смотрят на него измученным взглядом. Вид у его друга и правда на редкость болезненный. Бледное лицо изрезано полосами выступивших вен, и белки глаз, покрасневшие от полопавшихся капилляров, выглядят куда хуже, чем у любого из его пациентов, кто бьётся в приступе лихорадки. Жалость к нему, и без того тяжело переносящему визит к людям, затапливает холодной волной. – Прости меня, – глухо произносит Регис. – Я обещал... – Молчи. Кто же знал, что такого можно было ожидать, – отзывается Детлафф бесцветным голосом. – Не до этого теперь. Фламиника что-то нашла. Сказала, что готова принять нас, как только тебе станет лучше. Как твоё самочувствие? Приподнимаясь на локтях, Регис осторожно садится, всеми силами борясь с головокружением. Ладони щекочет грубая ткань, и, осмотревшись как следует, он обнаруживает, что сидит в импровизированной постели, больше похожей на лежанку. – Терпимо. Ещё минута, и приду в себя окончательно. Но как… – Друиды. Сказали мне, что нашли нас обоих, бьющихся в конвульсиях. Магия леса, – сердито кривится друг. – Не знаю, что именно они сделали, но для меня всё прекратилось быстро. Не пришлось... – хмурясь, он отводит взгляд, – Прибегать к обычным методам. – Это не может не радовать, – слабо улыбается Регис в ответ. – Но, право, мне уже лучше. Думаю, я готов к новостям. Не будем заставлять госпожу фламинику ждать больше положенного. Кивнув, Детлафф встает и открывает обзор на их временное пристанище. Это оказывается хижина, похожая на те, что они видели в общине. Высокий свод, сложенный из сплетённых вместе веток, увешан ожерельями сушеных трав и грибов. Он узнает их одни за другими. Белые цветки аренарии и стебли полыни. Ссохшиеся, как щупальца, длинные листья ласточкиной травы. Ароматно пахнущие шишки хмеля, свисающие на нитках до самого пола. Крохотные звёздочки гиперикума лекарственного, чуть покрытые коричневатыми пятнами. Солнечно-жёлтые лепестки с переливами в крапинки янтаря. Геральт, болезненно напоминает в ответ сознание и снова рисует ласковую улыбку на суровом лице. Поистине, невероятная глупость. Он только что пережил один из сильнейших приступов – и уже успел об этом позабыть, снова отвлекаясь на образ ведьмака. Стоит извиниться перед Детлаффом за все шутки в адрес его юности. Больше похоже на то, что после воздействия магии леса у него, Региса, напрочь стёрли всё, что оставалось от интеллекта, и теперь он едва ли разумнее столетнего ребятёнка. Снова начинают гореть щёки, привычно отзываясь жжением под кожей, и быстрым жестом Регис прикасается к ним ладонями, пытаясь остудить жар. Может быть, это и есть та самая тяга, усиление которой пророчилось тогда, в ночь перед отъездом? Поразмыслить над этим, впрочем, уже нет времени. Пристально осмотрев его, Детлафф с хлопком исчезает, но скоро возвращается – по крайней мере, Регис узнает его по звуку шагов снаружи. Правда, теперь он не один. Тканый полог входа приподнимается, впуская внутрь две фигуры. – Госпожа, – подтверждает его догадки Детлафф, учтиво приветствуя фламинику. Та проходит вглубь хижины, не поколебавшись. Тонкие руки крепко держат ремень холщовой сумки. – Вы пришли в себя, – прищурившись, оценивает она состояние обоих. – Славно. Просим прощения за этот... инцидент. Роща нечасто заговаривает с незнакомцами. Изо всех сил Регис пытается тепло улыбнуться в ответ. – Всё в порядке. Поверьте, сейчас нам куда важнее сведения, чем собственное недомогание. – Воля ваша. Что ж, взгляните на это, господа. Всё, что удалось раздобыть. Неторопливыми движениями фламиника раскрывает содержимое сумки, и прямо на лежанку ложатся несколько свитков и маленькая книжица в кожаном переплёте. – Дневник, – ошеломленный, произносит Регис. Надо полагать, последний. – Верно. Думаю, если вы и хотите найти что-то дельное, то отыщете это только здесь. Больше от Хильдегарда не осталось ничего. И к лучшему. Община и без того собиралась это уничтожить. – Отчего же вы этого не сделали? В васильках глаз вспыхивают загадочные огни, похожие на далёкие блики звёзд. – Пути судеб неисповедимы, – туманно отвечает фламиника. – Как я уже сказала, Предназначение способно принимать такие удивительные формы, что и сам того не ожидаешь. Остаётся лишь принять их, как часть всего сущего. Ну, я оставлю вас. – Благодарим, госпожа. Сердечно. Лёгким, изящным движением фламиника встаёт, удаляясь в пятно света под аркой двери. – Оставьте уже эти куртуазные причуды, – вздыхает она. – И... Надеюсь, вы найдёте то, что искали. Что бы это ни было. Взмах полога, и теперь они одни. Наедине с вот-вот приподнимающейся завесой тайны. Детлафф реагирует первым, просматривая свитки. – Тут ничего, – отзывается он после недолгой проверки. – Какие-то рецепты и списки имён. Должно быть, по проекту? А, в любом случае – чушь. Что там с дневником? Коричневая кожа переплёта поблёскивает неровностями в тусклом свете хижины. Торопливыми движениями Регис открывает первую страницу. Сразу же он видит написанные неровным почерком знакомые слова, прыгающие в судорожной пляске. Credo in sanguinem, quia verum. Credo in sanguinem. Запачканные чернилами и отчаянной, страшной молитвой остатков разума, абзацы скользят один за другим. – Опять этот бред, – заглядывает в дневник Детлафф. – Фраза на латыни. – Может, дальше будет что-то... Страница, ещё страница. – Боги, посмотри! Однообразная вязь обрывается, и наконец появляется вразумительный текст; с жадностью алчущего Регис пробегает его глазами. «Всё было ложью. Всё, что мне казалось когда-то верным, на самом деле было пустышкой. Разочарован ли я? Как бы не так. Люди говорят о ложках дёгтя в бочке мёда; кажется, сейчас я пришёл к ситуации совершенно обратной. Аретуза позволила мне добраться до ранее невообразимого. Признаюсь, мне пришлось выкрасть часть сведений прежде, чем они смекнули, что к чему. Но тогда я уже был далеко. В месте, где должно теперь свершиться то, к чему я шёл слишком долго. Всё это время мой источник шаг за шагом вёл меня по ложному следу. Копия текста, что оказалась у меня в распоряжении, совпала с тем, что я уточнил у Скрытого. Всё говорило о том, что ритуал должен быть исполнен здесь, однако по какой-то причине все вышло иначе. Чары начали работать, но лишь отчасти. Должно быть, блокирующая магия замка сделала своё дело, и я так и не смог добиться финального результата. Что ж, теперь пришлось прибегнуть к запасному плану, пусть это и всего лишь Каэд Дху. Звучит нелепо, но друиды и в самом деле черпают здесь невероятные силы. Надеюсь, в их роще мне удастся покончить со своими неудобствами. Проведя ритуал, я наконец смогу привязать видения к точке отсчёта и остановить эти муки. По крайней мере, хотелось бы в это верить. Совсем скоро это прекратится, и я буду свободен. До тех пор нужно держать себя в руках, чего бы это ни стоило. Пока мне удаётся перебиваться малыми дозами, но неизвестно, надолго ли. Сама мысль о том, что придётся ступить в людскую общину, сводит меня с ума.» – Должно быть, записано прежде, чем он добрался сюда, – дочитав, тихо говорит Регис. – Боюсь даже представить, что может быть... дальше. – Главное, что может быть. Перелистывай. Шелестит потрепанная бумага. Страница, две, пять. Credo in sanguinem, quia verum. На седьмой находится ещё одна осмысленная запись. «Ошибка. Снова. Не могу... больше. Должен записать, чтобы не забыть. (неразборчиво) Помнить всё... сложнее. Если вырвусь отсюда, я должен повторить его. Не здесь. Возможно... (неразборчиво) ...утна. Иначе всё кончится. Почему ты мучаешь меня? Я хочу... (незаборчиво) ...ерть освобождает. Но тогда всё будет бессмысленно. Люди... Что люди? Я уничтожу их до последнего и доберусь (неразборчиво) ...речённые. Почему ты? Эта связь... убивает.» – В середине, – вдруг нервным голосом говорит Детлафф. – Посмотри, что-то вложено в середине. Ну же, Регис! Негнущиеся пальцы послушно раскрывают книжицу пополам. Регис ахает: в самой сердцевине дневника среди пустых, грязных страниц и в самом деле оказываются два небольших листка. Один из них торопливо хватает Детлафф, и голубые глаза тут же округляются в изумлении. – Это... – Позволь мне, – и, подвинувшись к другу, Регис медленно читает дрожащие строки. «Дописал по памяти... Как только смог. Регенерация закончилась к утру. Они не убьют меня... (неразборчиво)... До конца.» Вот оно. Пульс подскакивает почти до человеческих значений. Затаив дыхание, он переводит глаза на второй листок. Чувство дежавю просыпается мгновенно. Мелкий бисер букв, но уже на современном вампирском наречии. Теперь каждое слово отчётливо впечатывается, вживается в память естественно, словно и должно было быть частью тела. «ритуал привязки нареченного к точке отсчёта***
Этим утром алыми тенями в лучах зари пролетают два ворона. Для одного из них путь совсем недолгий, на восток от Боклера, в поместье, надёжно сокрытое от посторонних глаз каменной оградой и живой изгородью. Стук в окно чуть не будит чету супругов, мирно дремлющих в своей опочивальне. Не желая тревожить мужа, с кровати тихо поднимается невысокая, сухощавая женщина. Привычными движениями она собирает длинные тёмно-пепельные кудри в косу, чтобы те не трепал свежий утренний ветер, сквозняком гуляющий по комнате. – Письмо? – мысленно спрашивает она птицу, склонившую набок головку в схожем удивлении. – От кого? Голос, отзывающийся в ответ, заставляет от неожиданности ухватиться за деревянный подоконник. От твоего сына. Ничего не понимая, дрожащими руками женщина отвязывает крошечный свёрток от когтистой лапки и отпускает ворона, глядя, как он вспархивает к ясному небу. Письмо читается быстро, бегло, вопреки отчаянному желанию не верить собственным глазам. И всё же она не может сдержаться. Как давно она не видела этого аккуратного, отточенного почерка, который когда-то выверила сама. Дорогая мама, начинается первая строчка, и на глаза сами собой наворачиваются слёзы. Боги, это и правда он, Эмиель. Её Мими, её чертёнок. Лишь он всегда писал ей с такой неприкрытой нежностью. – Что там такое? – ворчит всё-таки проснувшийся супруг, и, взволнованная, она тут же спешит развеять его беспокойство. – Ничего особенного, dragul meu. Корреспонденция от старых знакомых. Я отлучусь ненадолго. Не дожидаясь ответа, быстрыми шагами она выходит из спальни, ища подходящее место для того, чтобы уединиться со своими чувствами. Сама того не замечая, она входит в комнату неподалёку, так и замирая на пороге. Старая детская встречает её звенящей пустотой: давно уже нет ни прежних книг, ни расшитых рубашек и камзолов, ни прочих вещей сына, но незримая тень его всё равно здесь. Ох, какой же он стал теперь? Изменился ли? Может, вытянулся и похудел ещё сильнее, чем прежде? Вздохнув, она садится на маленькую, тщательно убранную кровать и снова читает письмо. Дорогая мама, повторяется обращение, и взгляд антрацитово-чёрных глаз скользит вниз по ровным завитушкам букв. Должен признать, ты, вероятно, удивлена этому письму. Смею заверить, что в своём удивлении ты не одинока, и я сам не ожидал, что этот момент когда-то наступит. Однако на это есть ряд особых причин, и именно по ним я принял решение сообщить о своей судьбе. Не стану скрывать того, что тебе, возможно, известно. Я действительно обрёл признание в обществе людей, занимаясь медицинской практикой. Прошу, не беспокойся о моей прежней тяге: мне удалось её побороть, правда, не без трудностей. Теперь это дела давно ушедших дней. Я сожалею о том, что исчез так неожиданно. До меня дошли слухи о масштабах позора, что навлекли на семью мои безрассудные выходки. Мне хотелось бы раскаяться перед тобой, но, увы, я знаю, что уже не верну твоего доверия. Как и той близости, что когда-то скрепляла тех, кто всегда был мне дорог. Однако – прости мне этот цинизм – едва ли я стал бы менять прошлое. Ты прекрасно осведомлена, по какой причине произошло неизбежное. То, что казалось припадками, оказалось куда большим. Легенда о наречённых воплотилась в жизнь, став чистой правдой. Впрочем, лишь отчасти. До последнего момента она так и продолжила бы выражаться в моих видениях, пока я не нашёл способ с этим покончить. Думаю, наш общий знакомый должен был сообщить тебе об особенностях связи с наречёнными и той самой точкой отсчёта. Собственно, именно поэтому я и пишу это письмо, в попытках объяснить то, что, возможно приведёт к последствиям губительного характера. Постараюсь объяснить своё рвение: симптомы, мучавшие меня всё это время, с годами лишь усугублялись. Теперь существует возможность их прекратить, совершив некий ритуал, о подробностях которого, пожалуй, я умолчу – во имя твоего же блага. Скажу лишь, что он может нести в себе опасность. Однако это ничто по сравнению с тем, на какие жертвы я готов сейчас пойти. Позаботься о себе, мама. Не описать словами, как ценно для меня то, сколько сил ты вкладывала в меня даже после всех тягот, которыми я обременял близких. Без твоего незримого внимания из безумного пьяницы никогда не возник бы тот, кем я стал сейчас. Я всегда буду помнить об этом, что бы ни случилось, и всегда буду любить тебя. Искренне твой, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой Сквозняк хлопает дверью детской, заставляя вздрогнуть и утереть остатки мокрых дорожек с глаз. – Ох, Мими, – касаясь рукой завитушек букв, вполголоса произносит госпожа Терзиефф-Годфрой, – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь. Не совершай того, о чём можешь пожалеть. И, пожалуйста, будь осторожен. Она и не подозревает, что слово в слово повторяет мысли рыжеволосой девушки, чуть позже читающей похожее письмо и хмурящей медные брови с тем же отчаянным смятением. Ворон застаёт её прямо на Оливковой площади. Ориана хватает письмо быстро, чтобы не привлекать взгляды зевак, и, присев у ближайшего фонтана, читает, зажав листок в одной руке. В другой у неё сверток с младенцем, что передал один из знакомых попечителей на опекунство в её сиротский приют. Что ни говори, а предприятие вышло удачливее некуда. Детей она любила всегда и теперь могла заботиться о них, в нужное время позволяя себе полакомиться их сладкой кровью. Впрочем, этого попечителям знать было не дано. Как и того, что она сейчас думает вовсе не о том, как бы поскорее добраться до приюта. Чтение даётся Ориане с трудом. Злость и досада охватывают её, как и всякий раз, когда она вспоминает о непутёвом друге. Я благодарен тебе за всё, бегут друг за другом слова, укалывая в самое сердце. Надеюсь, что когда-нибудь мы увидимся снова, если мой план пройдёт успешно. Если же выйдет наихудший исход, то прости мне старые обиды. Береги себя, Ориана. Искренне твой, Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Часы на фасаде музея истории Боклера бьют полдень с оглушительным звоном. Разбуженный, младенец заходится в жалобном плаче, и Ориана поспешно укачивает его, тихо мурлыкая колыбельную себе под нос. Что же ты наделал, чёртов дурак, расстроенно думает она, прижимая к груди крохотное тельце, не нужно было тебе ничего говорить ни о каких легендах. Я никогда себе не прощу, если из-за этого с тобой что-то случится. Пожалуйста, Мими. Остановись, пока не поздно. – Бом-бом-бом, – вторит стуку беспокойного сердца колокол в часовом механизме. Испуганные шумом, с черепичных крыш взлетают голуби, стайкой проносясь под палящим июльским солнцем. Скоро жар его утихнет, уходя вдаль за высокие шпили дворцовых башен и синие холмы, принося долгожданную прохладу ночи. Ночи, которая опустится и на руины крепости Тесхам Мутна, скрывая в своем мраке двоих вампиров, уверенным шагом поднимающихся в полуразрушенный внутренний двор. Бирюзовая ткань неба темнеет, осыпавшись мерцанием звёзд. Далеко у реки воют пирующие кем-то утопцы. В пустых окнах заброшенной башни гуляет одинокий ветер, и свист его сейчас особенно сильно похож на рыдания беанн’ши, хоть поблизости и нет ни эльфских кладбищ, ни, раз на то пошло, самих эльфов. Неторопливо Регис опускается на раздробленную брусчатку, освобождая себя от всего, что может помешать – сумок, свитков и дорожного плаща. Скоро к ним присоединяется и камзол. Оставшись в одной рубашке, он закатывает рукава, обнажая кожу предплечий и голубоватые прожилки бегущих под ней вен. Терпеливо он ждёт, пока стоящий напротив Детлафф сделает то же самое. Наконец они застывают, словно ожидая какого-то знака свыше, потому что оба – хоть никогда и не признаются в этом – всё же немного опасаются того, что может произойти. Пусть всё и шло к этой минуте, но Регис не чувствует торжественного трепета; только, затаив дыхание, ловит в голубых глазах друга схожие отблески тревоги. Час стоит безмолвный и покойный. Разом стихают и утопцы, и рыдания ветра. Над Тесхам Мутна поднимается полная луна, холодная и величественная, как всевидящее око, и в её свете особенно заметны на небе восемь крохотных звёзд, которые Регис давно научился распознавать. Кинжал Охотника из пяти маленьких точек в ровную линию, и Рука, что этот кинжал держит. Небольшой треугольник из трёх звезд рядом, кажущийся отчего-то знакомым. Созвездие, что он находил глазами в небе слишком давно, как чёткий ориентир. Как якорь, за который зацепляется и в этот раз, устремив взгляд к небу в последней молчаливой мольбе. – Ты готов? – тихо спрашивает Детлафф, уже зная ответ, и Регис отзывается, коротко и отрывисто: – Готов. Давай начинать. Взмах когтей. Ослепительная вспышка боли; вымученный, натужный крик сквозь зубы. Расходящиеся в стороны куски плоти. Алые волны крови, льющейся на заросшие травой каменные плитки. Монотонные слова текста. И в кровь уверую, ибо в ней истина. Истина. Истина. Да будет так. Истина... Истина... Тонкие губы Детлаффа напротив шепчут, вытягиваясь, удлиняясь в стороны, растягиваясь в жуткое подобие ухмылки. Ис-ти-на, отскакивает от стучащих зубов. Кровь течёт по ладоням горячей рекой. Ис-ти-на. Последний слог слетает в пустоту. Головокружение разрезает виски пронзительно быстро, и Регис падает, падает, падает... Ритуал начался. В темноте оказывается жарко и тесно, словно тогда, в старом гробу под землёй. Где-то на периферии зрения мелькают красные пятна. Нужно открыть глаза... Медленно, чтобы привыкнуть к свету. Боль всё ещё с ним, правда, теперь она чуть утихает, гудя в ушах, как далеко рокочущий гром. Приподняв веки, он вдруг понимает, что не видит ничего. Он ослеп. Красные пятна теперь единственное, что осталось от прежней чёткости мира. Это морок. Нет, нельзя поддаваться эмоциям. Это иллюзия, которую внушило мне подсознание, введённое в транс. – Вот как? – раздаются в голове оглушительно громкие голоса, бормочущие и кричащие на разные лады. – Вот как – вот как? Будешь сопротивляться? – Кр-р-рах! – трещит далеко и одновременно близко: кости черепа. Визг, неестественно высокий. Горло выкручивает и сводит удушьем. – Не противься на-а-а-ам, – звенят прыгающие крики голосов. – Не противься, не-е-е-ет... Спокойствие! И фокус! Ты забыл? Спокойствие! И! Фокус! Щелчок. Тишина. Новый удар по вискам. Голоса сливаются в один, вдруг становящийся низким и хриплым, знакомым до каждого отзвука. – Открой глаза, дитя крови. По-настоящему. Позволь мне войти в тебя. Позволь, милый. Позволь... Он едва чувствует, как податливое тело слабеет – и его вмиг подхватывают сильные руки. Тёплые касания возрождают обессиленное сердце с одного взмаха. – Ты пришёл ко мне? Красные пятна исчезают без следа. Боги, он снова видит – темноту и бледное лицо Геральта, наклонившегося над ним так близко, что ещё дюйм, и он приникнет к Регису поцелуем. На жёстких, обветренных губах играет ядовитая улыбка. В золотистых глазах загораются болотно-зелёные огоньки, фосфоресцирующие в окружающем мраке. – Это... Не... Ты, – против воли судорожно выдыхает рот. – Не я? – прищуривается его наречённый. – Не я... Что ж, дитя крови. Не хочешь видеть это – тогда узри, что я такое на самом деле. Руки Геральта оставляют тело, и сам он вдруг вытягивается в громадную, безликую тень. Чёрное нутро её покрывается пузырями и плавится в кровавую жижу, вспучиваясь всё больше и больше, пока не заполняет собой всё вокруг. Теперь повсюду только мясистые стенки багрового месива. Изумлённый, Регис видит, как со всех сторон открываются три необъятные пасти с клыками, каждый с него ростом. Он смотрит на все три и одновременно не различает ни одной, скованный страхом. Клацают челюсти, и пасти начинают медленно грохотать ужасающим рыком, с трудом шевеля исполинскими раздвоенными языками. – Кто ты такой? Назовис-с-сь, дитя крови. Не медли. – Моё имя... Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, – опомнившись, проговаривает он. Что-то подсказывает, что сейчас он не может ни запинаться, ни тянуть время. Никогда ещё цена слов не была так велика. – Зачем призвал меня? – Узнать, где мой наречённый. Ведьмак по имени Геральт. Увидеть точку отсчёта. – Наречённый, значит. Не с-слиш-ш-шком ли многого ты прос-сиш-шь? – насмешливо тянут пасти, – Прежде, чем прос-сить, нужно уметь отдать что-то взамен. Готов ли ты отдавать, дитя крови? Жгучая вспышка света исподтишка бьёт по спине, как кнут, рассекая кожу на полосы. – Я уже отдавал, – цедит он сквозь зубы, корчась от боли, – Слишком многое. – Лжёш-ш-шь. Клац, клац, клац. Челюсти оказываются совсем близко. Язык одной из них охватывает его голень и – с хрустом ломает её. Из груди вырывается сиплый вопль, и Регис заваливается на бок. Перелом открытый: белёсые осколки кости торчат из порванной штанины. И не зарастают обратно. Он больше не может регенерировать. Боги, нет. Нет... Это невозможно. – Боиш-шься, – шелестят пасти, – Не с-смей мне лгать, дитя крови. Знаеш-ш-шь ли ты, что ждёт тебя? Ис-с-спытание. Прежде, чем прос-с-сить, ты накормиш-ш-шь меня с-своей с-с-ладкой болью. Пока я буду с-с-спраш-шивать. Ты не с-солжёш-шь мне больше, мальчиш-шка. Ложь отравляет мне аппетит. Значит, всё решено. Подавив короткую дрожь, с усилием Регис выпрямляется во весь рост. Он не будет бояться, не после всего, через что прошёл. Если ему суждено здесь умереть, он примет смерть с честью. Клац – одна из пастей стремительно трансформируется, принимая облик Геральта, теперь совсем похожего на привычного, угрюмого себя. Сердце замирает в непонимании; до тех пор, пока жёлтые глаза не вспыхивают ненавистью, а за спиной у ведьмака не появляется два меча. Коротким движением он извлекает тот, что серебряный, и идёт прямо на Региса, испепеляя взглядом. Против воли он чувствует, как тело принимает звериную форму: удлиняются когти и зубы, обостряется обоняние. Теперь он явственно улавливает такой манящий запах крови, густой, необычно свежей и сладкой под влиянием мутаций. Он должен… Выпить. Выпить ведьмака напротив. Нет! Нельзя! Нет! Шаг, и меч рассекает воздух. Геральт нападает на него быстрыми, резкими рывками. Грациозный выпад вперёд, поворот. Звон когтей о лезвие меча. Удар задевает бок ведьмака, и, подавившись хриплым криком, он падает; доспехи быстро темнеют, пропитываясь кровью. Бестия внутри ликует, утробно урча. – Отвечай, – требуют чавкающие пасти. – Готов ли ты отречьс-с-ся от с-себя, чтобы ему не навредить? Должен... Выпить... Должен... Стоит потянуться на запах, как за секунду язык из соседней пасти охватывает другую голень. Хруст. Воя от боли, Регис приходит в себя. Выпить... О, боги, Геральт. Нет, нельзя думать о крови. Вспышка; обвиваясь вокруг кости, мышцы чудовищного языка ломают его коленную чашечку. – Готов, – собрав остатки сил, надрывно кричит он, – Готов, готов! Скорчившийся от ранения Геральт тут же поднимается на ноги. На глазах страшное увечье в его боку затягивается. Он и сам меняется, становясь вдруг моложе, совсем юным. Исчезают шрамы и морщинки на лице, разглаживается кожа, и жёлтые глаза теряют прежнюю усталость, загораясь радостью – и неожиданно открытой нежностью. – Регис, – произносит его ведьмак тихо, взволнованно, и крепко обхватывает его за талию, удерживая в объятиях. – Холера, это ты. В самом деле ты. Кажется, все внутри сейчас так и взорвётся от чувств. Геральт касается его лба губами, смазывая выступившую испарину. Нервным движением Регис вцепляется ему в плечи – и охает: прикосновения оказываются настоящими. Он ведёт ладонями, чувствуя, как перекатываются бугры мышц, и в ответ слышит прерывистое дыхание. – Какого чёрта ты медлишь, – сердито ворчит Геральт куда-то ему в шею и, не дав прийти в себя, целует. Сердце падает прямо в желудок. Поцелуй не похож ни на что, испытанное прежде, потому что больше не хочется чувствовать ничего, кроме настойчивого напора этих губ. Невольно Регис тихо стонет, запуская пальцы в белые волосы. Что ж, если это и смерть, то он готов попрощаться со своей жизнью прямо сейчас. Нет... не сейчас. Это не должно быть сейчас. Он же... видел его иным. Это... Вспышка. Властные ладони с силой скользят по его бокам. Это неправильно, стремительно проносится в мыслях, ты не должен делать этого, Геральт! Это может быть опасно! Прошу тебя, остановись! Словно в ответ мыслям ведьмак неожиданно отрывается от его губ и повисает мешком в объятиях, приоткрыв покрасневший от поцелуев рот. Окровавленный рот, из которого течет крохотная алая струйка. Так, будто разорвано лёгкое или... Сквозь собственный крик он слышит безудержный хохот причмокивающих пастей. – Готов ли зас-с-ставить его забыть тебя, если он пос-смеет найти тебя раньш-ше с-с срока? – Готов! – изо всех сил пытаясь привести ведьмака в чувство, вскрикивает Регис. – Готов, готов! Хватит, прекрати! Я не... – Не выдержиш-шшь, дитя крови? С-сдаш-шься? Или с-снова с-солжеш-шь? Агония боли ведёт, отвлекая и грозясь утянуть в забытье. Выскользнув из его хватки, Геральт заваливается на бок, как безмолвное напоминание слабости, и, не в силах вынести этого зрелища, Регис опускает опухшие от выступивших слёз глаза. – Нет, – тяжело выдыхает он. – Я не отступлю. Продолжай. Краем глаза он вдруг замечает какое-то движение. Чёрную тень, приближающуюся к Геральту со спины мягкими, вкрадчивыми шагами. Почти скользящую над полом. Коротко сверкают когти, и... Реагирует он молниеносно. Обратившись в туман, в жгучем пламени боли Регис прыгает, заслоняя ведьмака, и принимает удар на себя. Стальные лезвия когтей прошивают грудину, и он обмякает, падая прямо в руки нападающему. Узнать их до боли легко: от ладоней пахнет деревом и масляной краской. – Детлафф, – слабо сипит он, заглядывая в льдинки глаз напротив. В ответ на это когти только сильнее прокручивают плоть. Детлафф рычит совсем рядом, обезумевший в своей звериной форме, и Регис вдруг понимает, что он не остановится, пока не прикончит свою цель. Его ведьмака. – Готов ли убить близкого, если тот будет угрожать твоему наречённому? – грохочут пасти. – Готов ли пос-с-ступиться кровными узами? Короткое движение; стук падающего тела. Медленно он поворачивает голову на звук и видит, как, полный торжества, Детлафф отирает когти и исчезает в красном тумане. Беловолосая голова опускается на вспоротую грудь. О, боги, его ведьмак умирает – на губах уже пузырится пена. Из последних сил Регис ползёт к нему, ослеплённый ужасом и отчаянием, и прижимает к груди, баюкая тёплое тело в надежде, что Геральт очнётся, как прежде, что он не... – Нет, – вырывается из горла сухой, надломленный крик, – Нет, нет, нет! Детлафф убил его. Он знал, что Геральт значит для него, Региса – и всё равно уничтожил. Сердце стучит в самом горле, выбивая неистово быстрый ритм. Да, дьявол, это так. Он должен был защищать Геральта до последнего. Но Детлафф... Предатель, подсказывает голос в голове, он тебя предал. – Я... – сквозь зубы яростно шипит Регис, – Я готов! Вспышка вдруг стирает всё, что было до этого. Становится темно и сыро. Пахнет мхом, крысами и какими-то химикалиями. Откуда-то доносятся грозовые раскаты. Он поднимает голову, осматриваясь – и узнаёт это место так легко, будто помнил его все прошедшие столетия до последней детали. Замок из далёкого детства, такой же, как прежде. Нутро подсказывает, что здесь кроется какая-то опасность. Он вдруг замечает Геральта – жив, жив! – с лицом, перекошенным от злобы, и хочет сказать ему, чтобы тот уходил отсюда, пока не поздно. Но не успевает. – Готов ли умереть, если это его с-спас-сёт? В ту же секунду поднимается пламя. Страшное, неистовое, оно охватывает его целиком и поглощает, сжигая до костей, обугливая ткани. Он уже не кричит; ему нечем кричать. Воздуха нет – только огонь, заполняющий лёгкие. Я умираю, думает Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой. Вот как выглядит смерть. Сознание мутнеет. Кто-то рвётся к нему, рыча от боли: Геральт. Слава богам, он в порядке. На остальное всё равно. Уже всё равно. Плавится кожа, плавятся органы, но жизнь ещё не уходит – по крайней мере, то, что осталось от его рассудка. Из последних сил шевеля испепелённым языком, Регис шепчет: – Г-гот-тов... Готов. Боль вдруг пропадает – вся, без остатка. Мелитэле, он всё-таки живой. Раздробленные кости зарастают на глазах, и тело окатывает волна облегчения. Значит, худшее позади, и он прошёл испытание. Клац, клац, клац, лязгают гигантские зубы. – Что ж. Ты и в с-с-самом деле готов. Узри же точку отс-с-счёта, дитя крови. В глазах вдруг рябит, и, удивлённо моргая, он замечает, как исчезают пасти и багровое месиво вокруг. Исчезает всё, оставляя после себя только непроглядную темноту. Шурх-шурх, шумит что-то за его спиной. Шаги. Несколько человек, двое или трое, если быть точным. Осторожно он оборачивается на звук, всё ещё ничего не видя во мраке. И слышит звон стали о камень. –...Вылезай, – шипит низкий, до боли дорогой голос, – Знаю, что ты там. А ну живо, не то ткну в дыру железом. Это он, тут же сжимается сердце, это и есть Геральт. Вот, значит, как это произойдёт. Интересно бы узнать, где. Словно по безмолвному велению Регис тут же видит каменные своды какого-то помещения – не то пещеры, не то жилища. Больше всего это похоже на дольмен. Да, определённо это он. Такие постройки он, по правде говоря, встречал нечасто, и обычно на... Да это же Фэн Карн. То самое эльфское кладбище, где каждое лето он собирает травы и коренья для своих эликсиров. Ну и ну, кто бы мог подумать. – Вылезай, – повторяет голос Геральта. – Мы ничего тебе не сделаем. Мы. Как любопытно. – Волос у тебя с головы не упадёт, – подтверждает незнакомый густой бас. – Выходи смело! Что ж, пора заглянуть в глаза собственной судьбе. Приблизившись к выходу из дольмена, Регис осторожно открывает деревянную дверь и приподнимает голову навстречу сизым облакам и тени, заслоняющей солнце. Сразу же он встречается взглядом с янтарно-жёлтыми глазами. Наконец-то. Хмурый и настороженный, его ведьмак кажется как никогда настоящим. Белые волосы перехвачены на лбу кожаным ремешком; руки крепко сжимают меч, готовые к атаке. – Можно вылезти, не опасаясь? – как обычно, против воли уточняет рот. На вопрос Геральт хмыкает, чуть ослабляя хватку меча. Боги, вот как будет выглядеть его наречённый в первую их встречу. Ещё не таким уставшим, но привычно напряжённым. В окружении толпы краснолюдов и женщин с детьми. – Можешь, – хрипло произносит ведьмак, и, как завороженный, Регис смотрит на движение обветренных губ, торопливо укладывая его в память. На счастье, он успевает вовремя. Виски снова обжигает вспышка – в этот момент он ещё не знает, что она будет последней в его жизни; а потом всё гаснет в мягком свете, несущем куда-то вверх, всё выше и выше, пока Регис не делает короткий вдох, и перед глазами снова не возникает Тесхам Мутна. Всё закончилось. Он живой. Более того, он наконец увидел ту самую точку отсчёта. Фэн Карн, дольмены, толпа краснолюдов. Геральт... Его Геральт, его ведьмак... Всё закончилось. Где-то рядом раздаётся болезненный стон, и машинально Регис подскакивает к источнику звука. Впрочем, его помощь уже не нужна: Детлафф приподнимается, садясь сам, и потирает вспотевший лоб. Обессиленный, он садится рядом с другом плечом к плечу. Страшно подумать, что мог тот пережить, зная трагичную подоплёку связи с его наречённой. Но сейчас не до того. Боги, они оба живы. С трудом открывая рот, Регис спрашивает самое важное: – Как ты? – Ничего, – вяло отзывается Детлафф. – Думал, будет хуже. Хотя чувство, будто наизнанку вывернули. – И ничего не беспокоит? – Вроде того. Что ты? – В порядке... Относительном. Хоть и до сих пор не могу в это поверить. Какое-то время они так и сидят на холодных камнях, тяжело дыша от пережитого. – Руки, – вдруг обращает внимание Детлафф и вытягивает кисти. – Посмотри. Вздохнув, Регис поднимает глаза – и чувствует, как между лопаток проходится холодок. От ладоней до самых локтей кожа Детлаффа покрыта ужасными чёрными рубцами, похожими на следы от химического ожога. Торопливо он обращает взор на собственные предплечья и обнаруживает то же жуткое зрелище. – Неудивительно, – мрачно произносит Регис. – Думаю, мы ещё легко отделались. – Возможно, и так. Но... Это ещё что такое, Регис? Вот здесь, на левом запястье? Там, где указал Детлафф, и в самом деле немного зудит. Удивлённый, он замечает, как один из чёрных рубцов слабо пульсирует, подсвеченный изнутри оранжевым сиянием. Вдруг в голове начинают рождаться образы, один за другим. Без жжения в висках, без боли – просто похожие на сон картинки. Крепкая деревянная хата, заставленная всякой утварью. Широкая постель, устланная мехами, на которой в родильной горячке мечется женщина. Разметав по белой подушке огненно-рыжие волосы, мокрые от пота, она кричит, надрывая глотку, до тех пор, пока к её стенаниям не присоединяется ещё один голос. Плач. Оглушительный писк новорожденного младенца. – Регис? Ответа Детлафф не получает. Моргнув, Регис стряхивает с себя странный образ и, закрывая глаза, расплывается в усталой, счастливой улыбке. Всё закончилось – и тут же началось, открывая новую страницу в его жизни. И чертовски удивительное совпадение, что именно сейчас его наречённый наконец-то появился на свет. ___________________________________________ *Слепая кишка, участок толстого кишечника (лат.) **Средневековое название депрессии (лат.) ***Конопля посевная (лат.)