Credo In Sanguinem

      В полумраке круглого зала анатомического амфитеатра едва различимы чёрные тени. Всё освещение ушло на подсвечники вокруг железного стола, вокруг которого сейчас сгрудились студенты, и лица их, от пламени становясь желтовато-восковыми, особенно сильно похожи на лица жрецов на храмовом таинстве. Старый коронер оглядывает их довольно: неглупые ребята попались ему в этом году. Кто-то уже устроен помощником лекаря, кто-то готовится к поступлению в Оксенфурт, кто-то… А, есть, конечно и чудаки, которым просто любопытно поглазеть на трупы, но такие обычно быстро отсеиваются, потому как это тебе не кулачные бои, чтобы смотреть и пирожки жрать под шумок. Так или иначе, в этом году коронеру повезло – публика хотя бы его слушает, а не нарушает тишину залы громкими отрыжками и хохотом.       Коптят свечи. Резко и тошнотворно пахнет формалином и гнилью. Торжественной поступью священника коронер подходит к железному столу.       – Ну-с, господа студенты, пора бы представить вам нашего сегодняшнего гостя, – громогласно произносит он, так, чтобы звук голоса гулко пронёсся по залу. – Ормунд Райк, тридцать четыре года. Был найден у кладбищенских ворот в промежутке между восемью и девятью утра и доставлен в главное отделение. Предположительно, нападение упыря или какой другой твари.       Слышатся испуганные вздохи:       – Упыря? Здесь, в Цинтре?       – Боги всемилостивые, за что нам это...       – Отставить причитания! – рявкает коронер. – Не нашего ума это дело. Упырями занимается следствие, а мы – теми бедолагами, которые подвернулись им под руку, и чем быстрее вы это уясните, тем быстрее извлечете пользу из сегодняшнего урока, господа. Давайте же займёмся образцом.       Быстрым движением он надевает перчатки и берёт указку. Разом начинают шелестеть листы альбомов для зарисовок.       – Итак, взгляните. Очевидно, первое, что вам бросается в глаза – глубокие рваные раны через весь корпус. Рёбра сломаны. Обнажена брюшная полость. Так, где же... – он находит скальпель и аккуратным движением делает разрез, раскрывая ещё сильнее то, что осталось от грудной клетки Ормунда Райка. – Ага, вот и оно. Повреждения и разрывы лёгких с присутствием сгустков крови. Отсутствует печень и часть colon ascendens*. Посмотрите, как хаотично разорваны ткани. Такие удары обычно наносят чем-то крупным и острым, когтями или же зубами.       – Тварь собиралась полакомиться его плотью? – тихо спрашивают из толпы.       – Вероятнее всего. Но прежде попить его крови, думается мне. Взгляните на шейную область: разорванные артерии, да так, будто их пытались выгрызть из тела, не меньше. Опять же, хаотический характер ран. Обратите особое внимание на края повреждений: без сомнения, это работа бестии с исключительным набором зубов. Теперь зарисуйте-ка всё, о чем я говорил, господа студенты, и на сегодня наше занятие будет окончено. Если вопросов нет, я... Ага, вижу руку. Как ваше имя?       – Эмиель Регис, господин коронер.       – Какой у вас вопрос, милсдарь Регис?       – Мне хотелось бы уточнить, – произносит мягкий голос, – Несколько моментов относительно типа ран.       Коронер поворачивает голову на звук. С другой стороны стола на него внимательно смотрит молодой человек с утончёнными чертами лица. Высокий и худощавый, с убранными в короткий хвост тёмными волосами, он одет в неприметный серый балахон и в целом выглядит как типичный школяр, подрабатывающий после учёбы в каком-нибудь больничном отделении. Слишком уставший и слишком бледный, с не по годам печальными глазами, покрасневшими, должно быть, от усердных зарисовок в альбом.              Эмиель Регис поднимает на него взгляд.       – Шейный отдел. Конкретно область musculus trapezius**. Раны действительно нанесены таким образом, чтобы как можно быстрее разорвать ткани и мышцы. Однако направление разрывов вызвало у меня подозрение, что... – он наклоняет голову к телу Ормунда Райка, – Что этот мужчина стал жертвой вовсе не, как вы говорите, упыря.       Удивлённый, коронер так и щурится в ответ.       – Вот как? И к каким же выводам вы пришли, господин студент? – последнее слово он намеренно выделяет так, чтобы этот тип хорошенько подумал, прежде чем заговорить снова. Критиковать следствие? Что за неслыханная дерзость.       – Могу сказать лишь, что сделал ряд предположений. Повреждения шейных мышц выглядят таким образом, словно нападение было совершено сзади. Так, что бестия прыгнула на жертву с земли, – произносит Эмиель Регис. – Что не совсем характерно для вампиров как для вида, обладающего способностями нападать с воздуха. Кроме того, к вопросу о зубах. Из того, что мне известно, – добавляет он, и чёрные глаза как-то странно блестят в сумраке, – Строение челюсти как низших, так и высших вампиров нацелено в первую очередь на прокусывание тканей и питьё крови. Что попросту не позволило бы нанести такого рода раны. Они выглядят так, будто тварь собиралась полакомиться именно плотью своей жертвы и отрывала её куски. Как раз-таки специально приспособленными для того зубами.       В толпе пробегают возмущённые шепотки.       – Хотите сказать, что господин следователь изволит ошибаться?       – Хочу сказать, что следствию необходимо подозревать не только вампира. Куда более вероятно, что это гуль. Более того, нападение было совершено на кладбище, а, как всем известно, гулей там водится в избытке.       Воцаряется звенящая тишина. Коронер поджимает губы.       – Любопытная версия, милсдарь Регис. Если вы не возражаете, я бы предпочел обсудить этот вопрос с вами наедине. Все свободны.       Какое-то время остальные студенты так и замирают, будто не зная, что делать; потом они разом начинают шуршать листками записей, сумками, какими-то склянками в полах одежды – и уходят, оставляя коронера одного в пустоте круглого зала. Наедине с этим странным студентом, знающим слишком много.       – Ну-с, милсдарь Регис, вы и в самом деле меня заинтересовали. Так, что теперь и мне хочется строить определённые предположения. Но предполагать я не мастер. Мне как-то больше нравится задавать вопросы.       Тихо шелестят страницы альбома; Эмиель Регис спокойными движениями собирает свою сумку. Даже сумка у него неприметная – кожаная торба с множеством карманов.       – Что вы хотели бы знать, господин коронер?       – Для начала то, откуда вы так дьявольски осведомлены. На кого вы работаете? К кому прикреплены?       – Госпиталь имени святого Клавдия в Аттре, господин коронер. Помощник заведующего отделением хирургии.       – Что ж, это многое объясняет. Давно вы там?       – Около года, – помявшись, тихо отвечает студент. – В основном ухаживаю за больными и веду истории болезней. Ассистирую с проведением операций, если понадобится.       – Неплохо для вашего возраста. За каким чертом вы тогда забыли здесь? Неужели в Аттре не нападают гули?       – О нет, милостивый господин. У меня что-то вроде отпуска. Здесь, в Цинтре, мой дом и, можно сказать, семья, однако я не могу себе позволить роскоши отдыха в полной мере. Приходится посещать занятия, чтобы поддерживать разум в тонусе. Вы ведь согласитесь со мной, что в учёбе нет предела совершенству?       Ответ коронера поражает – и секунду он даже и не знает, что ответить.       – Что ж, похвальное рвение. В таком случае буду и дальше ждать вас здесь, – растерянно говорит он, – На занятиях. Ну, мне пора. До свидания, милсдарь Регис.       – До свидания, господин коронер, – доносится ему вслед.       Торопливым шагом он идёт к выходу, не оборачиваясь в темноту. Чтобы не увидеть снова взгляд цепких чёрных глаз. Чтобы не ощутить снова это неясное беспокойство, какое возникает, когда идёшь по неблагополучному кварталу. Да что за чертовщина! Должно быть, это формалин действует на нервы. Из анатомического театра коронер выходит твёрдым шагом, приказав себе не думать ни об упырях, ни о гулях, ни о странных студентах.       Он не слышит, как, оставшись один, Эмиель Регис позволяет себе долгий, тяжёлый вздох.       Сколько прошло времени с того, как он обнаружил сокровищницу с книгами по медицине – десять, двадцать лет? Годы мешаются из десятков в один, бесконечно долгий, но полный событиями. В скором времени книг, атласов, да даже надоевших фолиантов в подземелье стало мало. К счастью, после долгих уговоров он устроился подмастерьем к тому самому алхимику, алхимик привёл его к знакомому лекарю, а лекарь, впечатлившись его знаниями, устроил встречу с хирургом из Аттре.       И ему повезло. В очередной раз. Хирург, выслушав его просьбу, как ни странно, решился принять его санитаром – все начинают с самых низов, сказал он, чтобы уважать труд друг друга. Справедливое замечание быстро воплотилось в жизнь, стоило Регису приехать в Аттре. В тот самый госпиталь, где ему предстояло воплотить теорию на практике.       Он ещё не знал, что тогда впервые увидит человеческую смерть по-настоящему. Все, кого он пил, умирали, как мухи на зимнем окне, дергающие лапками в конвульсиях, и тогда… Тогда смерть была просто призраком, досадным неудобством. Регис особенно не вдумывался, каким видел себя в роли палача: он был хищником, совершенным творением эволюции, берущим своё по праву, и жизни людей были чем-то вроде почётного списка на его счету.       Теперь смерть – леденящая, безжалостная – окружает повсюду. Угольно-чёрными пальцами она собирает свой урожай. Каждый день, стоит ему сделать обход по палатам, он видит больных, мечущихся на койках в агонии лихорадки или стенающих от перитонита, разрывающего брюшину из-за тифа. Умирающих в родах женщин и синюшных младенцев, которых кладут им в руки. Искалеченных на лесопилке или в шахте рабочих с переломами конечностей. Кметских девушек и старух, искромсанных когтями накеров или утопцев. Многих, многих других, пострадавших и изувеченных, истекающих кровью прямо на деревянный пол.       Кровь. Она неотступно находится рядом с ним, но Регис оказывается сильнее. Эликсир помогает, но куда лучше отрезвляет страшная, непреодолимая неизбежность людской смерти. Он старается бороться с ней, как может, чтобы успокоить гнетущую тяжесть в сердце. Промывает и зашивает раны, накладывает повязки и дает целебные отвары, чтобы унять жар. Но он не бог. Каждый день люди умирают у него на руках, ища последнего утешения, и изо всех сил Регис старается дать им этот желанный покой. Успокоить боль. Подать стакан воды. Прикрыть глаза мягким жестом, воздав последнюю дань уважения.       Проглотить разъедающее изнутри отчаяние и пойти к следующей койке.       Тягостные будни становятся привычной рутиной. За ними едва заметно, как приезжает и уезжает Гуманист, навещая его в Аттре, и рассказывает, что группа офирских вампиров любезно поделилась с ними пачкой трактатов из собственных хроник. Однажды приезжает Детлафф, не в госпиталь, но в его маленький домик неподалеку, и неожиданно передаёт ему пучок трав, буркнув, что у него, Региса, наверное, нет времени и к травнику сходить. Регис благодарит и развешивает часть трав под потолком своего скромного жилища, чтобы высушить их как следует.       Запах шалфея, камфорного базилика и полыни рассеивает запах формалина и гниющей плоти, въевшийся в кожу. Становится чуть легче. Правда, ненадолго.       Вспышка. Жжение в висках...       – Регис? – шепчет недоверчиво хриплый голос.       – Регис, – вторит ему второй, повыше. – Только он один так смердит. Где ты? Я тебя не вижу...       Слышится шуршание опилок. Регис присаживается на корточки перед двумя связанными.       – Тише.       Через мгновение оба поднимаются, постанывая и охая от боли в затекших конечностях. Больше, конечно, усердствует бард в шапочке, покусывая кулак. Ведьмак, кажется, переносит неудобства куда сдержаннее.       – Геральт, – тихо говорят его, Региса, губы. – Через лагерные посты пойдете сами. Направляйтесь на восток, на самую яркую звезду Семи Коз. Прямо к Ине. Там вас ожидает Мильва с лошадьми.       – Помоги мне встать, – выдыхает ведьмак – Геральт, о боги, вот как его зовут – ему в грудь. Регис подаёт руку, с силой потянув его на себя, и всё внутри замирает от прикосновения к шершавой ладони.       – Как нам выйти? – вдруг спрашивает бард. – Стражники у дверей храпят, но могут...       – Не могут, – перебивает его альтер-эго. – Будьте осторожны. Полная луна, на майдане светло от костров. Несмотря на ночную пору, в лагере движение, но это даже к лучшему. Дозорным надоело окрикивать всех подряд. Ну – успеха! Выходите.       – А ты?       Вспышка. Белоснежный свет под веками...       ...А я останусь здесь, думает Регис, от невыносимой боли хватаясь за узкий стол в своей комнатушке, где застало его видение.       Геральт. Ведьмака зовут Геральт. Геральт, Геральт, Геральт, пробует он имя на вкус, чувствуя, как перекатываются во рту слоги. Теперь у его, как сказала бы Ориана, идеи фикс есть имя, так подходящее его образу, всё более отчётливо проступающему в густоте морока.       Мысль об этом долго не идёт из головы. Всё чаще Регис думает о нём, о своём наречённом, возвращаясь в памяти к взгляду кошачьих глаз. После особенно трудных дней иногда единственным светлым мигом в потоке времени бывает пришедшее вдруг видение, вопреки всей его боли – и тогда ведьмак слишком часто становится для него личным утешением. Якорем, к которому тянется истерзанное сердце.       Регис даже ловит себя на мысли, что образ уже давно перестал быть просто образом: его ведьмак – Геральт – обрёл личность. Он и в самом деле начал показывать характер. Где бы они ни были, на привалах или в дороге, перед лицом опасности ведьмак вёл себя… благородно, что ли. Заботился о своих друзьях и не боялся их защитить. Заступался за несправедливо обиженных. Конечно, бывало, он и ворчал, и срывался на ругань – но это только лишний раз напоминало, что теперь это не просто незнакомец. Это был Геральт, настоящий и искренний, в отличие от прежних, смазанных образов, в чем-то нелепо приукрашенных – ох, чего только стоит то видение в красной комнате, которое теперь кажется постыдно искусственным.       Теперь у Региса есть чёткий портрет того, кто оказался с ним связан. Неотёсанного, угрюмого, подчас грубоватого человека, который, тем не менее, всегда выбирал сторону сочувствия, верности и чести. Судя по всему, за короткие мгновения видений из них двоих его наречённый сделал этому миру больше добра, чем он, Регис, за всю свою жизнь. Стоит это осознать, как в груди вспыхивает колючий стыд. Правда, его тут же сменяет маленькая искра какого-то незнакомого, едва родившегося чувства, тёплого, как взгляд янтарных глаз, и греющего изнутри.       Кем же ты сделал меня, Геральт, мелькает в голове отчаянно, и кого ты увидишь вместо чудовища?       Пока он учится существовать рядом с людьми, эта мысль преследует Региса, как тень – и, возможно, подстёгивает к тому, чтобы всё больше утвердиться в мысли, что он хочет научиться спасать жизни. Хрупкие, подвластные каждой мелочи жизни людей, которых он когда-то видел кем-то не лучше бутылки. Он учится видеть в них груз их чувств и личных мыслей, ловит их улыбки и смех, делит с ними их горе. Учится сострадать и сопереживать.       И думает, думает про своего ведьмака. Про Геральта, который столь же неприкрыто смертен. Порой в голове проскальзывает надежда, что, возможно, в будущем удастся отсрочить и его гибель. Надежда на то, что он, Регис, успеет рассмотреть это выразительное лицо вживую, увидеть мягкий изгиб этих губ, сжать в руках мозолистые пальцы. Может быть, прикоснуться к застарелым шрамам, отзвукам схваток с чудовищами. Пересчитать их все, вшить в память и носить с собой, как самое ценное, что есть.       Но больше всего Региса печалит бесконечная, мёртвая усталость в жёлтых глазах, и ему отчаянно хочется взять на себя хотя бы её часть, чтобы не чувствовать беспросветной тоски от этого зрелища. Хочется хоть как-то дать ведьмаку знать, что он рядом, что готов подставить своё плечо, если нужно. Коснуться рукой насупленных бровей и разгладить морщинки на лбу. С осторожной лаской тронуть белые пряди волос и расчесать их пальцами, просто, чтобы расслабить кожу головы.       Хочется позаботиться о человеке, который, хоть и постоянно окружённый спутниками, всё равно кажется одиноким и неприкаянным.       Ведьмак вытесняет все остальные мысли, захватывая его рассудок не хуже прежней жажды, во всяком случае, с той же неумолимостью. Он всегда рядом с Регисом, в каждом мгновении его новой жизни. В пламени свечей, которые тот жжёт за вечерним обходом. В каплях утреннего дождя, плачущего по приближающейся зиме. В медных отблесках алхимического тигля и засушенных пучках зверобоя и собачьей петрушки. Всё напоминает о нем, дышит отголосками того, что приходит в видениях. Регис не позволяет себе витать в облаках – не сейчас, когда от его действий зависят чужие жизни, – но в редкие минуты покоя, сидя в маленьком кабинете лекаря, он незаметно перебирает в памяти привычный набор образов.       Широкая спина всадника на коне, удаляющегося вглубь леса. Дикий ветер, играющий белоснежными волосами. Сизый дым костра, поднимающийся ввысь до самых звёзд. Багровые блики пламени, смягчающие резкие черты лица и делающие их моложе, спокойнее... ещё дороже. Видят боги, ему мало, но Регис довольствуется и этим, лишь бы снова ненадолго ощутить, как тлеют в груди тёплые угли – и неожиданно поймать себя на том, что щёки заливает прежний, предательский румянец.       Пока однажды ранним утром не прилетает ворон. Присев на ограду забора у его домика, птица оглашает о своем присутствии громким карканьем. Что-то важное, понимает Регис, иначе он бы не поднимал столько шуму. Взволнованный, он подходит и останавливается в шаге от ворона, чувствуя, как чужие мысли холодным потоком вливаются в разум.       Есть новости, произносит голос Гуманиста у него в голове, прошу, предупреди начальство о своём временном отсутствии. Возможно, нам предстоит долгая дорога. Собери всё, что посчитаешь нужным. Мы ждём тебя как можно скорее, дорогой друг.       – Выезжаю незамедлительно, – отвечает он птице и торопливо возвращается обратно в дом, уже не глядя, как, взмахнув крыльями, ворон удаляется за горизонт.       Никогда ещё послания не были такими чёткими и отрывистыми – и тревожными. Ясно только, что новости, конечно, о наречённых, но трудно сказать, какого рода. Он вдруг понимает, что дело может пахнуть магией, так что, как бы ему ни хотелось иного, придётся двигаться в человеческом обличье. Собраться удаётся быстро: в ход идут кое-какие книги, запасной комплект дорожной одежды и, конечно, эликсиры. Седельные сумки оказываются забиты под завязку. Ох, перспектива долгой дороги не радует – он не слишком любит ездить верхом, удерживаясь в седле только по воле гипноза. Возможно, нужно что-то, чтобы успокоить лошадь, отвлечь её от запаха вампира. Запаха... Подумав, Регис суёт мешочек с особенно ароматными травами во внутренний карман плаща. Такими, что точно собьют с толку любое создание с чутким нюхом.       С госпиталем выходит немного сложнее: на его начальство не действует ни запах трав, ни его дар красноречия. Так что всё-таки приходится применить гипноз и убедить, что он уехал по исключительно уважительной причине. Как объясниться по возвращении, он подумает позже, в дороге. Сейчас ему нужно торопиться.       Седлая коня, он снова вспоминает Геральта, и под рёбрами ноет от неясного томления. Как хочется тебя увидеть, неожиданно думает Регис, как хочется хотя бы приблизить эту минуту. Пришпоривая своего скакуна, он мчится во весь опор, чувствуя, как сердце тянется навстречу образу ведьмака и таким знакомым кошачьим глазам, словно пристально следящим за ним со всех сторон. Навстречу странному порыву, столь несвойственному ему, прожившему на этой земле слишком долго, чтобы поддаваться подобному.       Впрочем, запал его скоро рассеивается: путь выдаётся не из легких. Стоит поздняя осень, и кое-где уже лежит снег, превративший дорогу в грязное месиво, по которому совершенно невозможно передвигаться быстрее, чем шагом. Конь ступает с трудом, копыта так и вязнут в раскисшей земле. Уже въехав в Цинтру, Регис вдруг понимает, как тот устал, и, спешившись, ведёт взмыленное животное к городским поилкам. Им обоим нужна передышка.       Вздохнув, он проходится по окрестностям, стараясь лишний раз не наступать в мокрый снег. Очередная городская площадь, как и всегда, полна людей, то спешащих куда-то по своим делам, то отчаянно рекламирующих свой товар. Взгляд цепляется за палатку цветочника. Удивительно, кто-то ещё продаёт цветы в такой сезон? Наверняка цены должны быть баснословными. Впрочем, народа у палатки много, и скоро Регис понимает, почему: на прилавке лежат назаирские розы. Настоящие назаирские розы, которые он так долго пытался когда-то вырастить в собственной оранжерее. Выложенные ровным рядом, лазурно-синие бутоны с фиолетовым обрамлением на концах лепестков так и приковывают взгляд переливами цвета.       Шум вокруг утихает. Не раздумывая, Регис крепко привязывает коня к перекладине поилки и быстро приближается к прилавку. Осторожным движением он берет одну розу и долго вертит бутон в руках, рассматривая прожилки на свет.       – Пятнадцать штук, милостивый господин, если изволите.       – Сколько-сколько? – пораженно таращится на него кмет. – У вас, кхе-кхе, сударь, деньжат-то на них, кхе-кхе, найдётся?       – Найдётся. Пятнадцать штук, прошу вас.       Расплатившись кругленькой суммой, он принимает в руки целый букет и замирает, чувствуя, как сжимается сердце. От роз пахнет тенью другого мира, того, что так резко отличается от серых, грязных лотков. Пахнет роскошью, позабытой сладостью лета и ласковой, бархатной темнотой ночи; юностью, которую уже не вернёшь.       Как и голос за его спиной.       –...Мими?       Тело мгновенно цепенеет, и он оборачивается, надеясь, что ослышался. Но слух не подводит. Перед ним в плаще и дорожном платье болотного цвета стоит Ориана. Правда, теперь она едва ли похожа на девочку, которую он знал. Черты лица заострились и стали старше, а карие глаза приобрели новое, неизвестное выражение, холодное и отчуждённое. Впрочем, оно быстро сменяется лучезарной улыбкой – благо, капюшон надёжно скрывает как лицо Орианы, так и ряд её белоснежных клыков.       – Боги, Мими, это и в самом деле ты! Я боялась, что обозналась. Не представляешь, как я рада тебя видеть, – она мягко касается его предплечья, и Регис невольно вздрагивает.       – Взаимно, Ориана. Что ты здесь делаешь?       – В Цинтре? Проездом. Я еду к Реми в Марибор – ты, должно быть, помнишь, что он женился? Не поверишь, у него так много новостей! Ох, мне столько нужно тебе рассказать!       – Право, я несколько спешу. Может быть...       – Подожди, – перебивает она. – Рыночная площадь не лучшее место для беседы. Пойдём отсюда.       И, не дав ему опомниться, ныряет в соседний переулок. Невольно Регис идёт за ней, до сих пор не веря своим глазам. Так странно видеть Ориану сейчас, когда он и забыл, что однажды жил другой жизнью.       – О чем ты хотела поговорить?       – Ох, Мими!       Она вдруг порывисто обнимает его – и, растерянный, он прижимает к себе её тело в ответ. Когда Ориана стала такой... маленькой? Не то, чтобы они сильно отличались друг от друга физически, но теперь на его фоне она кажется совсем миниатюрной. Другой.       – Все так переживали, – бормочет её голос ему в грудь, – Твоя мать чуть с ума не сошла. Где же ты был? Ты даже не представляешь, как мы соскучились! Ох, как славно, что ты нашёлся, Мими, наконец-то теперь все будет по-прежнему!       Цепкие коготки впиваются в спину, и от прикосновений всё холодеет. Розы в руках до сих пор дышат прошлым и запахом лета; незаметно Регис касается тонких лепестков и случайно отрывает один. Миг, и синее пятнышко летит, падая в грязь. Быстро пачкаясь в мокрых комьях земли, оно пропадает без следа.       На ум приходят глупые и патетические метафоры, и в груди так и щемит от тяжёлой, как камень, тоски.       – К сожалению, уже ничего не будет по-прежнему. Нет больше никакого Мими, Ориана, – тихо говорит он. – Если ты позволишь, мне и в самом деле нужно идти.       Дёрнувшись, она выпутывается из объятий.       – Идти? Куда тебе ещё идти? Тебя здесь что-то держит? Если новые знакомые, так представь меня им. Выпьем вместе, за знакомство. Так, немного, как в старые добрые времена.       – Я больше не пью.       Лицо Орианы искажается странным напряжением.       – Что значит, не пьёшь?       – Не пью ни капли. Работа не позволяет, – поясняет он, сжимая губы, – Искренне рад встрече, Ориана, но мне пора.       – Да куда ты, чёрт возьми, так торопишься? – хмурится она, и черты её лица ещё сильнее становятся ему незнакомыми. – Какая работа? С кем ты связался?       – С людьми. Не думаю, что тебе это будет интересно.       Карие глаза округляются от шока.       – Ты что, шутишь? Ты – и люди, Мими?       – Как я и говорил, – только и вздыхает в ответ Регис. – К сожалению, это не та тема, которая заслуживает шуток. Однако я в самом деле теперь разделяю общество людей. Надо сказать, довольно давно.       – Люди! – недоверчиво повторяет Ориана. – Поверить не могу! Хорошенько же ты забыл, кто такой. Я могу понять многое, Мими. Но ты... После всего... Скажи ещё, что возомнил их равными нам!       – Можно и так сказать, – спокойно кивает он. – Равными и достойными уважения.       – Да кто тебя надоумил на эту чепуху? Я не узнаю тебя!       – И не нужно, Ориана. Повторюсь: нет никакого Мими. Моё имя Эмиель Регис, и, если ты хочешь знать, я работаю в госпитале святого Клавдия в Аттре. По собственной воле.       В чертах когда-то нежного лица мелькает нечто... хищное.       – Какой ещё госпиталь? – шипит она сквозь зубы. – Безумец! Никогда не подумала бы, что ты так любишь крайности. Вот так раз, из пропойцы в лекари, будто это что-то исправит. Это люди! Смертные!       – По крайней мере, я в силах это изменить.       – Что с того? Похоже, кметы здорово тебя потрепали, раз вместо мести ты придумал себе игру в благодетеля. Не удивлюсь, если и голову всё-таки отрубили. Это бы объяснило, почему вместо неё вырос зад.       – Не думал, что ты так быстро опустишься до оскорблений, – невесело хмыкает Регис.       – Я всего лишь констатирую факты! Зачем ещё тебе спасать тех, кто может умереть завтра? Твои люди мрут как мухи! За этим они придумали богов, которых, кстати, не очень-то готовы благодарить. Думаешь, что станешь для них исключением? Ну и ну, святой спаситель людского рода.       – Достаточно, Ориана. Хамить тебе не к лицу.       – Твоя глупость когда-нибудь тебя погубит, – угрожающе произносит Ориана.       – Право, оставь этот менторский тон. Впрочем, раз так, позволь и мне напомнить тебе о совести. Не иначе, как ты сама отчасти подтолкнула меня к тому, что сейчас видишь. Поверь, я достаточно об этом думал, чтобы сделать такой вывод.       – Думал! Как удачно ты перекидываешь свою вину на других, Мими. Не я надоумила тебя пить в два горла.       – Как бы тебе ни хотелось думать иначе, дело отнюдь не в этом.       – О чём же… О! Теперь всё ясно. Это всё из-за легенды и видений, да? Знаешь, Мими, меня всегда удивляло, как ты чертовски сентиментален. Моя сестричка тоже была такой, ещё и страдала похожими приступами милосердия, – в её голосе звенят металлические нотки, – Правда, по несчастью пепел её давно потонул в водах Скеллиге. Напомнить тебе, почему?       – Нет нужды об этом говорить, – сухо произносит он. – В любом случае своего мнения я не изменю. Всё теперь будет по-другому, Ориана. Как бы то ни было, я уже не смогу вернуться в поместье, да и с тобой никуда не пойду.       Ориана прикрывает глаза ладонью.       – Жаль. Значит, все эти годы я тратила время на самообман. Думала, что смогу вернуть дорогого друга, которого, оказывается, потеряла. Который променял собратьев по крови на бесполезных людишек. Из-за чуши с наречёнными!       Хочется горько рассмеяться: ирония того, что это произносит именно Ориана, просто чудовищна.       – Чуши? Теперь и я тебя не узнаю. Прошу, давай закончим на этом. Ты всё равно не знаешь всего, да и моих объяснений здесь будет недостаточно.       – Мне и не нужны твои объяснения. Очнись, Мими! Может, пока тебе и нравится забавляться, но к добру это не приведёт. Ты ещё пожалеешь... Пока не станет поздно. Слишком поздно.       В груди разливается тупая боль, грозящая перерасти в жжение на затылке. Нет… Не сейчас, не перед ней. На мгновение Регис прикрывает глаза и всеми силами удерживает припадок, как когда-то научила его девочка с рыжими волосами в тени ночного сада. Спокойствие и фокус. Отводя взгляд, он пересчитывает крапинки на фиолетовых кончиках цветочных лепестков; их оказывается по пять на каждом. Жгучая волна отступает, и становится легче дышать.       – Мне пора, – собравшись, ледяным тоном произносит он.       Краем уха он вдруг слышит знакомые шаги: только одна персона в его жизни умеет появляться так незаметно. Ориана тоже обращает внимание и едва заметно кривит губы.       – Вижу. Да и мне нет нужды больше тебя пытать: кажется, ты уже разъяснил всё кристально ясно. Что ж, будь по-твоему. Неожиданная вышла... встреча. Впрочем, она все равно будет последняя, – равнодушно говорит она. – Не думаю, что теперь когда-нибудь захочу тебя увидеть.       Слова задевают за живое, вспарывая изнутри. Назаирские розы трепещут на осеннем ветру. Регис заглядывает в карие глаза и не обнаруживает там ничего. По крайней мере из того, что знал прежде.       – Взаимно, – холодно отзывается он, – Надеюсь, нам больше не придётся пересекаться. Но, прежде чем мы разойдёмся, у меня есть последняя просьба, Ориана.       – Ты ещё хочешь о чем-то просить? – глухо говорит она.       – Всего об одном. Пожалуйста, передай моей матери, что я в порядке. Лично от меня.              Рыжие брови так и взлетают вверх от презрительной насмешки. Он не думал, что настанет день, когда эта эмоция появится на её лице, но сейчас Ориана смотрит на него, как на грязь под ногами. С нескрываемым отвращением.       – Я тебе не посыльный ворон. Если ты так уж в ней нуждаешься, избавься от остатков гордости и напиши ей сам, – кривит тонкие губы она. – Я не исполню твоей просьбы, так что прощай. Прощай, Регис или кто ты там теперь.       Шаги звучат совсем близко, и, коротко кивнув их обладателю, Ориана стремительно исчезает в городской толпе.       – Кто это был? – произносит за спиной знакомый голос.       Отвернувшись, Регис долго не находит, что ответить. Лазурные шапочки роз склоняются, грозясь завянуть от холода. Он проводит пальцем по длинному стеблю, касаясь шипов и едва замечая, как по коже текут маленькие капельки крови. Ранки на руках затягиваются, едва успев появиться.       – Неважно. Пойдём домой, Детлафф.       Ответом ему служит молчание, и, пожалуй, впервые он этому благодарен.       Детлафф отвязывает его коня и бодрым шагом ведёт его через площадь. Подавленный, Регис почти вслепую идёт за ним, стараясь не ощущать, как гнетущая пустота корёжит и сминает внутренности. Ориана причинила ему боль едва ли не меньшую, чем в тот, последний вечер, но он не поддастся ей, как раньше. Всё, что у него осталось из сил – контроль, второй неизменный спутник после ведьмака, и столь же ценный. Стараясь отвлечься, Регис с усилием разглядывает узоры на коже седельной сумки. Контроль тяги к крови, контроль боли, контроль видений и чувств... Спокойствие и фокус, говорит себе он, спокойствие и фокус. Пустота запутывается в узорах, немного освобождая захваченный в плен рассудок, и он вздыхает с облегчением.       Мрачная фигура Детлаффа тем временем уверенно ведёт его по улочкам Цинтры, не отклоняясь ни на шаг от привычного маршрута.       – Я жил в Назаире, – зачем-то произносит тот, вмиг вызывая две мысли: ого, он заговорил первым и неудивительно, откуда акцент. – Во дворе моего дома росли такие розы. Сколько ты за них отдал?       – Две сотни дукатов.       – Две сотни? За такие деньги можно приобрести коня, достойного рыцаря, не меньше. Вообрази, как здорово ты прогадал.       – У тебя прямо-таки талант поднимать настроение, – глухо отзывается Регис. – Если я потратил на них деньги, значит, посчитал нужным, даже если это просто розы.       – Цветы, как цветы. Завтра они умрут, вот и вся трата.       Как и люди, невольно проскальзывает в голове, как и твой собственный наречённый – или ты думаешь, что и он не стоит траты?       Странная мысль. Похоже, встреча с Орианой настроила его на трагический лад. Слишком много в последнее время вокруг него смерти – как живой, так и иллюзорной, марающей всё пятнами грязной могильной земли; так недалеко и до той самой меланхолии, о которой так часто предупреждает Гуманист. Впрочем, это было его, Региса, личное решение. Он мог бы с тем же успехом держаться от людей подальше, как тот же Детлафф, но выбрал стать частью их мира, потому что посчитал это правильным. Может ли это быть его очередным заблуждением? Может быть, он просто ошибается, думая, что тем самым может что-то исправить?       Исключено, сердито думает он, лучше так, чем согласиться с Орианой.       Или с Детлаффом, большую часть времени сидящим в своей мастерской, не делающим и лишнего шага на улицу. К слову, о нём. Как сильно бы Детлафф ни сторонился людей, представить, что он способен относиться к своему наречённому, как к пустышке, попросту невозможно. Он бросился в гущу толпы ради Региса, едва ли знакомого; как раз Детлафф, возможно, готов и умереть за того, с кем связана его судьба. Или за ту. Почему вообще наречённый должен быть мужчиной? Это может оказаться и женщина, даже девушка. Интересно, какой же она тогда является в его видениях.       Девушка или нет, но, как и он, Детлафф обречён на связь со смертным, так что Регис воспринимает его едкое замечание острее, чем хотелось бы.       – Прости, но вынужден возразить.       – И почему же?       – По одной простой причине. Скажем так, мимолётность красоты ничуть не умаляет желания ей восхититься.       В ответ Детлафф угрюмо молчит, никак не реагируя.       – Не согласен?       – Отнюдь. Скорее, удивлён. Когда-то я уже слышал эти слова, только теперь ты переложил их на новый лад.       От неожиданности рука рефлекторно сжимает колючие стебли, и шипы снова задевают пальцы, распоров кожу.       – Не надо о прошлом, – тихо просит Регис.       – Верно, – подумав, соглашается Детлафф. – Не будем.       Разговор спотыкается и заходит в тупик. Удивительно, как этого не произошло раньше. Возможно, Детлафф вообще впервые общается с ним так долго – обычно их диалоги ограничиваются парой дежурных фраз и не менее дежурных колкостей. Регису вдруг становится интересно разговорить нелюдимого назаирца. Не то чтобы у них много общих тем, но, кажется, они только-только начали открываться друг другу, и будет обидно упустить шанс узнать Детлаффа поближе.       Поразмыслив, он прикидывает, что, если не возьмёт ситуацию в свои руки, они так и продолжат делить на двоих гробовое молчание, в котором снова возникнут не самые приятные мысли.       – Цветы для меня то немногое, что ещё может радовать, – осторожно говорит он. – Должно быть, для тебя существует иная квинтэссенция прекрасного. Что абсолютно естественно.       То приближаясь друг к другу, то отдаляясь, они постепенно достигают набережной канала, коих в Цинтре, как и в любом крупном городе, хватает с избытком. Регис уже и не надеется получить в ответ что-то от своего спутника, как вдруг слышит:       – Она.       Что?       – Она? – удивлённый, переспрашивает он и прибавляет шаг, чтобы поравняться с Детлаффом. Неожиданно хочется заглянуть ему в лицо; наверняка там кроется какое-нибудь особенно серьёзное выражение.       Вместо этого, вконец сбитый с толку, Регис видит, как уголки тонких губ Детлаффа чуть приподнимаются в маленькой улыбке.       – Она. Моя наречённая.       – В самом деле?       Ничуть не удивившись вопросу, Детлафф кивает.       – Она прекрасна, – тихо говорит он, и взгляд голубых глаз затуманивается пленкой какого-то воспоминания, – Прекраснее тысячи таких роз.       От неожиданности Регис приподнимает брови. Вот это да, тихоня Детлафф, оказывается, романтик. Разом вспоминается всё, что говорил их наставник, и вдруг становится ясно, как белый день: суровый образ Детлаффа – просто маска, под которой прячется хрупкое, уязвимое сердце, возможно, давным-давно разбитое чьим-то неосторожным словом. Что, если поэтому он так пренебрегает людьми? Что, если именно они причинили ему боль? Нужно будет как-нибудь об этом расспросить, позже, если повезет ещё раз вывести Детлаффа на разговор.       Пока что куда интереснее его загадочная пассия. Мысленно Регис прикидывает, как бы правильнее поставить вопрос, чтобы не спугнуть им ранимого собеседника.       – Раз ты так говоришь, то, должно быть, она и в самом деле красавица. И часто ты видишь её?       – Чаще, чем хотелось бы.       Изящные черты вдруг искажает короткая вспышка такой муки, что Регис так и отшатывается от этого вида.       – Что ты...       – Ничего. Не важно, – вот и окончен их разговор: Детлафф уполз обратно в свою раковину, нацепил привычный панцирь холодного и неприступного одиночки. – Забудь. Я и так сказал слишком много.       Голова кружится от противоречий. Что всё это должно значить? Так неприкрыто восхищаясь своей наречённой, противиться её образу… Боги, а он-то думал, что уже разгадал Детлаффа с его наивной простотой. Нет, теперь его любопытство едва ли будет так просто успокоить.       – Однако сказал же, – мягко настаивает Регис. – Почему, Детлафф? Ты мог бы назвать что угодно другое, но ты назвал её. Зачем ты вообще решился заговорить об этом?       – В порыве... эмоций. Твоя подружка позволяла себе вольности. Назвала наречённых чушью. Можешь считать, что меня это задело.       Изумление проходится по позвоночнику ледяной волной.       – Едва ли она заслуживает этого названия, – машинально отзывается Регис.       – Я догадался. Позже. Некрасиво получилось, ничего не скажешь.       – Ты действительно намерен обсуждать мои личные проблемы?       – Мои-то мы почти обсудили, – невесело усмехается Детлафф, – Как по мне, это справедливо.       Как я вообще мог посчитать его простым, думает Регис, а он очень, очень непрост. До сих пор резок на суждения, но неглуп. И, кажется, пытается меня поддержать. Да, занятная ты головоломка, Детлафф ван дер Эретайн.       – Не стоит затрагивать тему, неприятную обоим. Скажу только одно. Ориана ошибается, – резко говорит он, – В выводах она судит согласно привычным концепциям, а не личным умозаключениям, даже не собираясь касаться иной точки зрения. Что ни говори, а дискутировать и в самом деле было бессмысленно.       – Для неё – возможно, – пожимает плечами Детлафф и отворачивается лицом к толпе.       Простая фраза вдруг вызывает стремительное, как молния, осознание. Детлафф прав. Ему нужна была эта встреча, чтобы ещё раз задуматься о том, ту ли сторону он выбрал. Впрочем, сторон-то как раз он и не выбирал, потому что их не было в моральной борьбе его разума – была только жажда и необходимость от неё избавиться. Пусть считают меня предателем, печально заключает Регис, но я должен думать о том, что нужно мне, а не призракам прошлого.       Да и что он делал в этом прошлом? На ум приходят кровавые расправы, и по коже пробегает невольная дрожь. Он думал, что был полубогом, но был чудовищем. Бестией, убивающей ради того, чтобы насладиться прелестью чужой агонии и забрать последние крохи жизни. И Ориана ещё говорила о мести! Нет, он заслужил своей кары в полной мере. Кары… Или крещения. Обращения в иную форму и извлечения самой сути на поверхность. Он ведь всегда был таким, какой сейчас, всегда был жадным до знаний и тянулся к миру людей, хоть и отрицал эту тягу всеми силами. Но обращение выплавило из него и кое-что большее: сострадание. Эмпатию, порой становящуюся тяжким бременем, и все же вросшую внутрь прочным каркасом. Прошлого не изменить, но, видят боги, стоит попытаться; да и нет смысла жалеть об ушедшем, если он и сам знает, что теперь не примет иной жизни.       Теряясь в мыслях, Регис даже не замечает, как они подходят к воротам поместья, и спохватывается: он должен сказать ещё одну вещь напоследок.       – Знаешь что, Детлафф?       Помрачневший назаирец вздрагивает от неожиданности.       – Что ещё?       – Твоя лаконичность начинает мне нравиться. В определённом роде ты только что открыл мне глаза, – со вздохом признаётся Регис.       – Рад слышать, – невозмутимо отзывается Детлафф.       – Не веришь? Это правда. Пожалуй, мне даже хочется тебя отблагодарить.       – Не нужны мне никакие благодарности. Нас уже ждут, пойдём внутрь.       – Постой!       Осторожным жестом Регис касается его руки, заставляя обернуться, и минуту-другую смотрит, как в голубых глазах отражается странное волнение. Прежде чем, не колеблясь, протягивает навстречу сапфировое море роз.       В определённые моменты Детлафф бывает до невозможности комичен – вот и сейчас он до того потешно округляет глаза, что снова выдаёт тайну своего истинного возраста.       – На что мне твои цветы?       Как ни пытается, Регис не может сдержать тихий вздох.       – Возьми их, – мягко просит он, – Мне они ни к чему. Я купил розы, поддавшись порыву пустой ностальгии, о чем сейчас жалею. Но, право, разве это чудо заслуживает моих угрызений совести? Им место в руках того, кто оценит их по достоинству.       Не отрывая взгляда от растерянного лица Детлаффа, он просто подходит и кладёт ему в руки букет.       – Если мой подарок тебя тяготит, ты сможешь просто отправить их на свалку. Конечно, я этому не обрадуюсь, но это будет твоя воля. Я лишь надеялся, что, возможно, розы напомнят тебе о Назаире или просто порадуют сердце. Пусть они будут твоими, Детлафф. Позаботься об этих цветах, – и Регис позволяет себе маленькую улыбку, – Пока они ещё живы.       Пока живы, эхом отзывается в голове, хоть им и отведено так мало. Как и тем, к кому мы оба стремимся. Как и многим другим.       Смертным.       – С-спасибо, – неожиданно запнувшись, отвечает Детлафф. Так они и стоят во дворе поместья, не зная, что сказать. Над головами со свистом проносится ветер, взъерошив обоим волосы и тронув лепестки роз. Детлафф поспешно прижимает цветы к груди, будто стараясь обогреть.       В голубых глазах отражается сизая ткань неба и отблески лазурной синевы бутонов. Розы идут Детлаффу, как никому другому. Их цвет оттеняет его природную бледность и контрастирует с иссине-чёрной гривой волос, создавая общую холодную палитру. В сочетании со смущенным выражением лица весь облик Детлаффа теперь лишён привычных мрачных красок; удивительно видеть его таким, ещё больше похожим на совсем молодого юношу. Неудивительно было бы, если сейчас тот покраснел, как он сам, Регис, из-за нелепых особенностей физиологии.       Впрочем, наваждение быстро рассеивается. Отводя глаза, Регис прочищает горло.       – Не благодари. Пойдём, нас, должно быть, и в самом деле заждались.       В неловком молчании они проходят к поместью, не оглядываясь друг на друга, думая каждый о своём – или, как знать, об одном и том же. Дом встречает их натопленным камином и разбросанными там и сям вещами. Листки каких-то бумаг, открытые ящики шкафов, танцующие в воздухе пылинки, что само по себе нонсенс – у такого педанта, как их наставник, попросту невозможно было найти грязного угла в жилище – всё это уже заставляет насторожиться.       Облако сизого тумана с мягким хлопком появляется перед ними, тут же воплощаясь в знакомый силуэт.       – А вот и вы! – громогласно произносит Гуманист, и Регис вдруг замечает, что тот до странности взбудоражен. – Право, мальчики, в ваше отсутствие произошло нечто невообразимое! Письмо пришло буквально минуту назад!       – Письмо? – хмурится Детлафф. – Но разве...       – Не от офирцев, нет. Мне казалось, что мой визит к ним окажется пустой тратой времени, но всё обернулось куда сложнее, чем было ожидаемо. Более того, как раз сейчас один знакомый мне чародей прислал кое-какие дополнения к тому, в чем я и так успел утвердиться. Скорей же, вы должны это увидеть!       В несколько шагов он пересекает коридор до кабинета и быстрым движением вытаскивает пачку бумаг, раскидывая их по столу. Как завороженный, Регис смотрит, как его пальцы перебирают стопки листков: не то, не то, не то... вот оно. Гуманист извлекает на свет старый, изрядно потрёпанный пергамент – и присоединяет к нему светлый, свежий листок письма.       – Не думал, что когда-нибудь это скажу, – он пробегает глазами письмо, – Но, кажется, наша загадка с наречёнными постепенно перестает быть загадкой, причём совершенно неожиданным образом. Вы не поверите, каким. С помощью одной персоны, которую я уже и не ожидал найти.       – О ком вы, милостивый господин? – тихо спрашивает Регис.       В комнате становится совсем тихо, так тихо, что, кажется, он слышит биение двух других сердец. Медленное, размеренное... не человеческое. Не способное сбиться с ритма.       Ореховые глаза обводят их победоносным взглядом.       – Похоже, ваш покорный слуга вышел на след Эзехиля Хильдегарда.

***

      Следующий час уходит на поспешное прочтение писем с перерывами на пояснения Гуманиста.       – Получается, он искал какие-то сведения у офирского клана, – произносит Регис, пробегая глазами вязь букв, когда они наконец добираются до пергамента, – До того, как произошло неизбежное.       – Не просто сведений. Помощи. Посмотри, – их наставник указывает на следующий абзац. – «Каждый день северянина трясёт, как в лихорадке, из-за неясных припадков. Он утверждает, что спасался от них кровью, которая смягчает силу приступа. Старейшины приняли решение приютить его и подвергнуть посильному лечению. Конечно, нельзя однозначно быть уверенным, что он не лжёт и не ищет убежища от гнева своих соплеменников, но, по его словам, он пытается избавиться от своих неудобств. К тому же, его преследуют некие видения. Не будь у них патологического характера, это было бы весьма похоже на…»       – «Аль-аттихад»? Что это?       – Как оказалось, наши южные собратья знакомы с концепцией наречённых куда лучше, чем мы. Правда, они предпочитают использовать понятие названных, – говорит Гуманист. – Всё та же кровная связь: двое вампиров видят друг друга во снах и встречаются в нужный момент времени. Удивительно похоже на ту самую легенду, правда, с поправками на отсутствие варианта с человеком.       – Что же с их точкой отсчёта?       – О, этот вопрос их даже не беспокоит. Мне объяснили, что перехитрить силу аль-аттихад пытаются только глупцы. Как я понял, в большинстве своём они даже не обращают на эти узы и видения внимания. На всё воля крови – так они говорят.       – И подчиняются слепой случайности? – встревает Детлафф. – Вот так просто?       – Такое уж у них мировоззрение. Потому-то офирцы здорово удивились, когда Хильдегард стал выпытывать у них подробности об этой связи. Вот, здесь.       Узловатый палец останавливается на другой строчке. «Стоило одному из прислужников упомянуть аль-аттихад в присутствии северянина, и этого было достаточно, чтобы он заинтересовался, даже чересчур сильно. И дня не прошло, как он начал задавать слишком много вопросов, в том числе по какой-то причине и о возможности связи аль-аттихад с людьми. Он даже упоминал о некоем ритуале по типу привязки, как мне видится, с точки зрения природы совершенно невозможным. Неудивительно, что такая назойливость показалась старейшинам посягательством на членов клана. Никто до этого не смел посягать на священную тайну связи. Северянин поплатился за это – и был изгнан с позором, даже несмотря на своё состояние, которое едва ли можно было назвать удовлетворительным.»       – Значит, дело определённо в наречённом. Человеке, – поразмыслив, произносит Регис. – Ритуал – это о вскрытии вен? Тот самый, из дневника Хильдегарда?       – Похоже на то. Что странно, учитывая, что едва ли он сам верил в его действенность.       – И всё же рискнул о нём заикнуться. Получается, после этого из Офира Хильдегард тоже исчез, при этом так толком ничего и не узнав.       – Так думалось и мне, пока я не наткнулся на это.       Из стопки писем Гуманист достает одно, помятое и вымазанное чернилами.       – Как я уже говорил, мы не слишком хорошо знали друг друга, но в одном я был всегда уверен: без лишней надобности Хильдегард никогда не стал бы приближаться к людям. Но недавно уверенность моя пошатнулась. Оказалось, – он разглаживает бумажные складки, – В одном письме мой старый знакомец упоминал, что поддерживает связь с Аретузой. Разумеется, сохраняя инкогнито.       – Но... – удивляется Детлафф, – Зачем? Из всего, что известно, это...       –...Совсем на него непохоже, верно. Однако вполне возможно, что он делал это в угоду своим исследованиям, которые были для него превыше любых моральных принципов. Так или иначе, он в самом деле переписывался с некоторыми чародеями. Так я понял, – и тут Гуманист достает белый листок свежего послания, – Что, как бы противоречиво ни действовал Хильдегард, в одном он себе не изменял. Столкнувшись с проблемой, он всегда шёл до конца. Любой ценой.       – Потому он и отправился к людям? – догадывается Регис.       Их наставник медленно кивает и кладёт листок на стол.       – Более того, визит вышел плодотворный. Близкий мне чародей под угрозой разоблачения извлёк это из архивов главной библиотеки. Взгляните на это, мальчики.       Цепкими пальцами Регис хватает листок и пробегает глазами текст.       «...Приехали в четверть часа пополудни. Сразу после обустройства в гостевых покоях мы начали осмотр и соответствующие процедуры подготовки. Обратившийся господин, хотя – как ни цинично – правильнее будет назвать его подопытным, выслушал все требования и согласился на них при условии, что ему дадут хоть какой-то чёткий ответ на то, что с ним происходит.»       Сбоку слышится шорох: это Детлафф подкрадывается и заглядывает через его плечо в витиеватые строки.       «По его словам, обратился он к нам из-за видений, беспокоящих его уже не первый год и, очевидно, имеющих определенный магический характер. На вопрос, есть ли у него какие-то догадки о том, что это может быть за магия, подопытный отвечать отказался, как и от последующего сканирования. При тайном исследовании выяснилось, что наш гость и сам имеет некую нечеловеческую природу. Должен признать, умалчивание им этого факта здорово осложняет задачу. Вся наша группа пришла к выводу, что совершенно необходимо применить усложненные гипнотические чары, возможно, с дополнительным психотропным воздействием.       Впрочем, по моему скромному мнению, ничего из этого не выйдет. Подсознательно я чувствую, что мы имеем дело с магией куда более древней и сложной, чем наша собственная. Возможно, это силы не из нашего мира. Стоило бы намекнуть об этом остальным, но...»       – Как ни прискорбно это сообщить, но дальше след нашего героя теряется в тумане неизвестности, – произносит Гуманист, когда они оба поднимают глаза от листка. – К сожалению, это всё, что сейчас у нас есть.       – Это уже очень много, – отзывается Детлафф. – По крайней мере, очевидно, что Хильдегард должен был что-то узнать.       – Подождите, – вдруг говорит Регис.       От странного отзвука в памяти у него кружится голова. Подопытный... Психотропное воздействие... Всё это кажется далеким-далеким воспоминанием, словно...       –...Кажется, я уже читал подобное письмо, – опешив, произносит он. – Давно, в юности, с теми же упоминаниями видений. Оно и оканчивалось на аналогичной мысли: о том, что здесь имеют место какие-то иные силы, чем просто магия.       – Письмо? – удивляется Гуманист. – И где ты на него наткнулся?       – В Оксенфурте, по чистой случайности. Было там и ещё кое-что... – силясь вспомнить, Регис закусывает губу, – Про заинтересованных лиц и перенаправление данных дальше, другим чародеям.       В повисшей тишине вдруг слышно, как тихо хмыкает Детлафф.       – Похоже, Хильдегарда раскрыли прежде, чем он успел уйти от людей нетронутым.       – Возможно, – качает головой их наставник. – Ну и ну, Регис, это письмо, должно быть, послало тебе само Предназначение. При всем своём опыте исследований я и понятия не имел, что оно существует.       – Из-за него я, собственно, начал пить в таких количествах, – вздохнув, признаётся Регис. – Одной фразы, аналогично этой, про психотропное воздействие, было достаточно.       – Ну и ну, из-за неверной трактовки... Так и что же с самими данными? Говоришь, они были перенаправлены?       – Верно, милостивый господин. В Каэд Дху, если не ошибаюсь.       – Значит, в действующий друидский круг. Любопытно было бы узнать, что говорится об этом в их хрониках. Сдаётся мне, наш господин Хильдегард загадал нам ту ещё загадку.       А ведь до Каэд Дху дней пять пути, мелькает в голове мысль.       – Мы можем отправиться туда, – решительно произносит Регис, – Пока знаем, куда двигаться.       – Не всё так просто, мальчик мой. Как тебе должно быть известно, друиды, в отличие от остальных чародеев, не слишком готовы идти на контакт, – поджимает губы его наставник. – Перед тем, как связаться с ними, нужно сделать запрос лично иерофанту или фламинике, поднести соответствующие дары, и, если повезёт, пройти в большой круг, тем самым доказав чистоту собственных намерений.       – Звучит не так уж и сложно.       – В том-то и дело, что лишь звучит. Как бы нам ни хотелось ускорить процесс поисков, это так или иначе дело времени. Без должной подготовки в Каэд Дху нас встретят в лучшем случае защитным барьером.       – В таком случае мы поможем, если понадобится, – быстро говорит Регис, бросая взгляд в сторону, – Вместе с Детлаффом. Правда, Детлафф? Детлафф?       Ответом ему служит тяжелое, невесть откуда взявшееся молчание. Взгляд вдруг подмечает, что Детлафф как-то слишком долго стоит над столом с бумагами, склонившись в скованной позе, и что-то разглядывает, отчаянно хмуря лоб.       – Что там такое? – взволнованно отзывается Гуманист. – Что... Откуда это здесь?       – Оно лежало среди бумаг, – почему-то охрипшим голосом произносит Детлафф.       – Должно быть, выпало из письма. Поверить не могу! Регис, взгляни!       Судя по изумлению в голосе наставника, это и в самом деле нечто странное, и Регис подлетает мгновенно, впиваясь взглядом в крошечный клочок бумаги на столе.       Credo in sanguinem, quia verum, сразу же бросается в глаза знакомая фраза – правда, только она. Потому что в остальном он не понимает ни слова. Мелким бисером букв стелются слова на неизвестном языке – древнем вампирском наречии, настолько древнем, что куда старше привычной их речи. Регис чувствует это по отдельным корням слов, отдалённо похожим на современные. Местами проскакивают «-кров» и «-сил», но едва ли ему удастся различить что-то больше, да ещё и почерк крошечный и убористый.       Знакомый.       – Это его рука, – подтверждает его мысль Гуманист. – Слова на одной из форм языка нашего родного мира.       – Вы можете их прочесть? – осторожно интересуется Регис.       – Едва ли, дорогой друг. Этот диалект доступен лишь самым старым из наших собратьев, тех, кто застали Сопряжение Сфер.       – Скрытым, – тихо догадывается Детлафф.       – Именно так. К несчастью, только кто-то из них сможет приоткрыть нам завесу тайны над смыслом этого текста.       Дьявол, про себя чертыхается Регис. Про Скрытых он слышал очень, очень много, и большей частью только нехорошее.       – Возможно, это просто нелепица, – предполагает он. – Как эта фраза о крови и истине, а ведь она возникла в дневнике в тот момент, когда Хильдегард уже потерял над собой контроль. Не хотелось бы столкнуться с гневом Скрытого из-за бессвязного бреда сумасшедшего.       – Я к этому готов, – сухо говорит Детлафф.       Да ты спятил, проскальзывает в голове раздражённая мысль.       – Как опрометчиво, – качает головой Регис, – Детлафф, идти к Скрытому и без того, мягко говоря, почти самоубийственная затея.       – У нас нет выбора. Он может помочь, а эта записка точно что-то значит. Я это чувствую.       Теперь уже теряет терпение и Гуманист.       – Выбор есть всегда, друг мой, – недовольно говорит он. – В подобных делах худшее, что можно сделать – поторопиться. Нельзя позволять себе поддаваться спешке. Обычно она является сигналом к тому, чтобы, наоборот, попридержать темп и как следует обдумать свои намерения.       – Лучше пойти к Скрытому, – рычит Детлафф, – Чем унижаться перед людьми.       Ох, вот и наступил час, когда баранье упрямство Детлаффа наконец-то показалось во всей красе.       – Как ни хотелось бы считать иначе, но ты ошибаешься, – мягко произносит Регис. – Не знаю, чем люди заслужили твоё презрение, но не стоит ровнять всех под одну гребёнку. Кроме того, мы должны извлекать из наших действий максимальную пользу с минимальным ущербом. Неужели ты сам не хотел бы избежать ненужных хлопот?       – Смотря что понимать под хлопотами.       – Гибель от рук не самого дружелюбного вампира, к примеру.       В голубых льдинках глаз на мгновение мелькает колючая злость.       – Нет ничего хуже трусости, – угрожающе выдыхает Детлафф.       – Как и безрассудства, – спокойно отзывается Регис. – Как по мне, лучше потратить лишнее время, действуя с умом, чем подвергать себя бессмысленной опасности.       – Регис прав, – подхватывает их наставник. – Детлафф, мне жаль в который раз тебя переубеждать, но...       – Только не нужно начинать лекции, – перебивает тот, – Я сыт ими по горло.       – Я и не собирался. Просто хотел напомнить, что в Каэд Дху нас ждёт в худшем случае разочарование, у Скрытого же верная смерть.       – Не очень равновесные условия выбора, – хмыкает Регис себе под нос.       – Именно. Потому мы оставим затею со Скрытым до лучших времён и подумаем, как бы поосторожнее подобраться к друидскому кругу. Отправим весточку местным старейшинам, выберем что-то в качестве дара. А после... Если всё пройдет гладко, после вы отправитесь в Каэд Дху. Вместе.       – Мы? – удивляются они с Детлаффом одновременно.       – Да, мальчики. Право, не стоит так на меня смотреть. Я и без того планировал совместную поездку в Зангвебар, но, думаю, нам есть смысл разделиться. Разве не прав был тот, кто сказал, что полноценная работа команды заключается в эффективном распределении обязанностей её членов? Да, вам определённо стоит отправиться туда вдвоём. Одному ехать туда слишком опасно. Кроме того, – неожиданно наставник снисходительно улыбается, – Я чувствую, что так будет правильно. Для всех нас.       – Но, милостивый господин, вы же сами говорили, что в Каэд Дху...       – Не очень-то расположены к гостям? Так и есть. Потому я и считаю, что двое посланников будут дополнять друг друга, как следует. На пару вам хватит и красноречия, и силы, если понадобится. Ну, не отчаивайтесь. Я не стал бы поручать вам этого задания, если бы в вас не верил.       – Что ж, – покорно кивает Регис, – Будем надеяться, что вашей веры хватит и на друидов.       – О, в это я не просто верю. Я убеждён, что они нам помогут. В конце концов, иногда нужно довериться своему внутреннему чутью, потому что порой оно принимает решения более правильные, чем рассудок.       На это возражать уже нечего. Вздохнув, Регис прислушивается к повисшей тишине. Где-то свистит пронизывающий осенний ветер, хлопая створками окон. Как обычно, перекрикиваются прохожие и торговцы, визжат дети, раскатисто хохочут солдаты. Пока здесь решается их с Детлаффом судьба, Цинтра продолжает жить. Успевать жить, пока есть время.       Как знать, может быть, в этой пёстрой толпе когда-нибудь затеряется и его наречённый. Геральт. Тот, кто всё это время давал ему сил и светил в самой непроглядной темноте, как светлячок среди мрака ночного леса. Тот, кто ещё не увидел этот мир, кто, вероятно, и не будет знать, что являлся в его видениях.       Я должен узнать, как найти эту точку отсчёта, во что бы то ни стало, отчаянно думает Регис перед тем, как покинуть кабинет наставника, даже если, в конце концов, придётся идти к Скрытому. Детлафф прав: нет ничего хуже трусости. Особенно в случае тех, кто уже обречён.       Любой ценой, мой дорогой ведьмак, я найду путь к тебе, так или иначе.       Прежде, чем станет слишком поздно. _________________________________ *Восходящая ободочная кишка (лат.) **Трапециевидная мышца шеи (лат.)