Credo In Sanguinem

      Откровение даже не успевает испортить всё, как следует, потому что проходит двадцатая зима – и начинаются Испытания.       Странное перед ними возникает чувство; не страх, но смутное беспокойство. И, если честно, невозможность в это поверить. Вчера же были ещё сосунками, гонявшимися по Мучильне друг за другом, а сегодня один за другим выходят на горную тропку с серебряным мечом в руке. И уходят. Кто-то для того, чтобы зарядить медальон и вернуться, став очередным Волком, а кто-то для того, чтобы остаться в скалах у Каэр Морхена навсегда.       Что ж, это правда. На первых же Испытаниях гибнут пятеро, и это сильно бьёт по Весемиру, который тут же становится слишком печальным и строгим, ещё строже, чем обычно. Он ведь вырастил всех нас, невольно думает Геральт, нелегко терять тех, в кого вложил столько сил. Да и сам он поневоле ловит этот мрачный настрой – особенно, когда подходит черёд его группы.       Первым из них Испытание проходит Эскель. Измученный и смурной, он выходит с тропы, зажав волчий медальон в кулаке, и тут же попадается в Геральтову медвежью хватку, обессиленно обнимая в ответ. Подумать только, Эскель прошёл тропу, не без труда, но живым и относительно невредимым. Пьют они в тот вечер долго и много, и Геральт то и дело хмурится от рассказов друга о том, какой ценой дался ему медальон. И не может не задумываться о том, что же ждёт его самого.              Потому что не всем везёт, как Эскелю, а у Геральта с везением отношения всегда были ещё сложнее, чем с алхимией. Впрочем, на удачу-то он полагаться и не привык. Вместо неё обычно куда лучше срабатывает рассудок и быстрота реакций, и, справедливости ради, из последних сил он делает всё, чтобы отточить их до предела. Испытание не прощает огрех и несовершенств, как не простит ни одна бестия в бою, и со временем Геральт осознаёт это так явственно, что шум напряжения в ушах превращается в гул, как от целого роя шмелей.       Благо, сперва успокоиться удаётся легко. Тренировки от рассвета до заката делают своё дело, и ему чудится, будто каждая мышца в теле наливается и звенит, напоённая силой. Раз за разом отрабатываются финты и пассы, и меч в руке вертится так, словно врастает под кожу, становясь продолжением ладони. Что там говорят – перед смертью не надышишься? Может, и так, но только это заставляет хоть немного унять вихрь чувств внутри. Чёртовых чувств, с которыми у него всегда было несладко, и которые сейчас могут здорово его подставить.       Чувств, которые так или иначе приходится признать, и из-за которых ночь перед Испытанием Медальона Геральт ждёт особенно отчаянно.       Потому что, как ни крути, волнуется, пусть никогда и не признается в этом ни единой живой душе. Волнуется от неизвестности и слабых вспышек невольной тревоги – и знает только одного человека во всем мире, кто сможет его волнение успокоить. Только одного, кого сейчас хочется видеть, кто сможет дать ему последнюю отдушину. Место, где не будет напуганных пересудов о том, кто вчера погиб в пещерах у троллей, о том, всё ли готово и отработано, не слишком ли измучены мышцы и трезвая ли голова. Где нет лихорадочных мыслей о том, выберется ли он живым и что ждёт его на Пути. Место, где важно только то, что он рядом.       Регис-Регис-Регис, выстукивает в висках, когда его переносит в видение и он видит знакомую фигуру, машущую ему рукой откуда-то с верхушки... скалы.       – На кой чёрт ты туда залез? – недоумевая, кричит он, на что только ловит довольную ухмылку – и сам невольно улыбается в ответ.       Регис-Регис-Регис. Мозг плавится с позорной неумолимостью, но он уже не обращает внимания, торопливо поднимаясь вверх по крутой тропке на скалистый уступ. Интересно, и зачем они оказались здесь? Почему-то именно сейчас Регис решил вспомнить новое место, видимо, бывшее для него каким-то особенно важным, иначе попросту он не стал бы тратить на это время. Потому что сегодня им должно быть не до впечатлений; сегодня нужно слишком много успеть, прежде чем для Геральта наступит рассвет.       – И тебе доброго вечера, мой дорогой ведьмак, – тут же радостно отзывается Регис, стоит добраться до его тёмной тени на краю уступа, и делает жест рукой, прося подобраться к нему ближе.       Что Геральт и делает – с прямо-таки неприкрытой быстротой. Даже любопытно, насколько жалко это выглядит со стороны; насколько заметно для Региса. Впрочем, а какое, вообще-то, ему дело, если смысла в этом не больше, чем...       Это что, надежда, что ли?       Вот так раз. Мало того, что сейчас самое время думать о сопливой херне, так это ещё и попросту чушь собачья. Дураку понятно, что Регис на него и смотреть бы не стал – на него, грубого мужлана с манерами и харизмой скального тролля. Да и попросту... мальчишки. Кто вообще сказал, что Регис изменил мнение на его счёт? Вон, Весемир до сих пор считает их всех детьми, хотя многие спокойно борются с ним на кулаках и даже одерживают верх. Не так-то просто воспринимать всерьёз того, кто ещё недавно пищал комариным голоском и топал ногами в пустой истерике. В общем, с этим-то Геральт давно смирился, тогда же, когда понял, насколько серьёзно влип – и о чепухе в духе неразделённой любви даже думать нечего.       Да и дело не только в его натуре. Это Регис. Регис, который умнее, наверное, всего Каэр Морхена, вместе взятого, и который находит с ним общий язык только каким-то чудом. Регис, который всегда купает его в невесть чем заслуженных доброте и внимании. Регис, который выглядит как сбежавший от преследования дворянин, с его-то нарядами, жестами и речами, и... ох, да будь Геральт на его месте, он бы стал скорее приставать к самому себе, чем к какому-то неотёсанному ведьмаку. Так что вывод напрашивается очевидный: выложить правду, как есть, разделаться с остатками сомнений и забыть обо всём. Чтобы только успеть провести время, как раньше. Как старые друзья, которыми они всегда и были.       Хватит и этого, и без того слишком дорогого.       Что ж, до признаний они доберутся позже. Не сейчас. Невесело тряхнув головой в попытке отвлечься, Геральт наконец добирается до края скалы и оглядывается вокруг. Вид отсюда открывается совсем иной, чем прежде, и неожиданно нравится ему больше лесов и лугов. Потому что здесь горы. Невысокие, но массивные, синими громадами они выстраиваются в цепочку до самого края неба, вызывая невольное восхищение своей величественной красотой. Настроение сразу неуловимо меняется на серьёзный лад. Регис никогда ничего не делает просто так; вот и сейчас отчего-то выбрал именно эту скалу, с совсем непривычной панорамой.       Почему?       – Мне показалось, что нам не помешал бы сегодня... более горный ландшафт, – словно в ответ его мыслям отзывается тот, стоя поодаль и, как обычно, устремив задумчивый взгляд к горизонту.       – Где мы?       Не отвечает Регис долго; ветер нещадно треплет ткань его шерстяного плаща и белые рукава рубашки. Холера, снова вырядился, как на блядки… Как будто Геральту и так мало, чтобы не вспоминать его образ по поводу и без. Нет, видно, сегодня Регис решил угробить его окончательно. Тёмно-синие жилет и брюки на нём особенно дорогие, с пуговицами, отчаянно похожими на золотые, да и рубашка украшена золотистыми же нитями, змеящимися по манжетам вверх к плечам. Но добивают Геральта глаза. Глаза, которые впервые за долгое время Регис снова обвёл тёмным карандашом, да так, что теперь становится отчаянно похож на демона из его снов.       При всём этом вид у него настолько невозмутимый, словно в таком наряде он и принимает своих пациентов каждый день. Как же хочется наорать на него за это показное спокойствие – просто так, выплеснуть вихрь утомивших чувств. Впрочем, этого Геральт, конечно, не успевает. Регис наконец-то поворачивается к нему лицом, и видно, как в глубине антрацитово-чёрных глаз плещется далёкая грусть.       – Это Рысья Скала, друг мой. Окрестности склонов Горгоны. Удивительно красивое место, не находишь?       Как и ты, хочет сказать Геральт, как и ты. Вместо этого, скупо кивнув, он делает шаг и становится к Регису плечом к плечу, и вдвоём они наблюдают, как медленно рассеиваются остатки серых туч над вершинами гор и показывается кромка ясного неба. Воцаряется тёплая, уютная тишина, какая бывает только с ним, с Регисом, когда можно ничего не говорить, понимая друг друга без слов. Только с ним, и, холера, как же не хочется это терять, как же...       Ох, опять. Чёртово глупое сердце, сердито думает он и с трудом отвлекается на пейзаж. Как и всегда в горах, темнеет здесь рано: угасающий день быстро сменяется бледной пеленой сумерек, сквозь которую уже начинают поблёскивать первые точки звёзд. Становится зябко, и невольно он запахивает полы собственного плаща, только удивляясь, как Регис не мёрзнет на ветру, ничуть не вздрогнув от нарастающей вечерней прохлады. Кажется, тот будто вообще ничего не замечает, сегодня особенно меланхоличный и молчаливый – и, видно, заразившийся этим от самого Геральта, тоже погрязшего в невесёлых думах.       Даже странно, что Регис первый решает нарушить тишину, задав ему совершенно неожиданный вопрос.       – Так что решилось с твоим прозванием?       Хотя, если так подумать, не очень-то и неожиданный. Спустя столько лет у него теперь, если завтра всё пройдёт гладко, появится полноценное имя, и то, как именно он его выбирал, может выйти на целый разговор. Если Регис, конечно, захочет у него это выпытать... а, зная его, захочет.       – Весемир забраковал, – вспомнив, наконец отзывается Геральт. – Сказал, что я звучу, как идиот.       – Жаль. Мне казалось, Геральт Роджер Эрик дю Хо-Беллегард – чудесный выбор.       Ох, и неспроста в этом голосе сквозит такое паскудное ехидство. Очень, очень неспроста. Знал же, что не надо было хвалить Регисову фантазию, когда тот вызвался ему помогать – и всё равно повёлся, как полный кретин. Потому что просто не смог отказать ему, светившемуся таким воодушевлением, что, кажется, своими лучами оно доставало до самого его, Геральта, сердца... Стоп.       Холера, да что ж такое-то. Надо разобраться уже с этим побыстрее, пока мозги совсем не превратились в кисель – и пока Регис не заметил это окончательно. Хороший же из него ведьмак, ничего не скажешь. Очень здравомыслящий и рассудительный.       А главное, совершенно бесчувственный.       – Брехня, – сердито покривив на всё это губы, прищуривается Геральт. – Колись, Регис. Ты специально это предложил, чтобы потом хорошенько повеселиться за мой счёт?       – Твои подозрения оскорбляют меня до глубины души! Я лишь хотел придать твоему имени более благородный оттенок, – невозмутимо приподнимает брови Регис, – Какого, к слову, ты и заслуживаешь, друг мой.       – Сказал бы я тебе, чего ты заслуживаешь. Подлиза ты, Регис. И врун.       Антрациты глаз тут же вспыхивают искорками озорства, заставляя сладко сжаться сердце – и тут же мысленно ругнуться на него в ответ.       – Искренне в этом сомневаюсь. Очевидно, ты забыл, что я всегда действую исключительно из самых чистых побуждений. К слову, – и Регис обвиняюще тычет в него длинным пальцем, – Ты, несмотря на всю прежнюю нелюбовь к длинным именам, уверял меня, что теперь сам готов носить подобное с гордостью. Неужели ты мне лгал, Геральт? Ах, – и он театрально прикладывает руку к груди, – И чем же я это заслужил?       От такой неприкрытой дурашливости только и остаётся, что громко, безудержно расхохотаться в ответ.       – Чёрт бы тебя побрал с твоими замашками! – наконец говорит он, чудовищным усилием воли подавив остатки смеха в груди, и уже было расплывается в обычной кривой ухмылке – как вдруг замечает, как Регис на него смотрит.       Чёрные глаза светятся таким нескрываемым теплом, что сердце невольно пропускает удар.       – Рад стараться, dragul meu. Так на чём ты всё-таки остановился?       – Ничего особенного. Геральт из Ривии, – пожав плечами, произносит он, краем сознания думая, как же странно это звучит.       Впрочем, это было ожидаемо. Им всем так или иначе полагалось выбрать себе имя – как говорит Весемир, для внушительности. Оно и понятно: никто не захочет работать с приблудой из ниоткуда, а привязка к месту прибавляет далёкому от всего человеческого выродку хоть что-то, что может быть понятным и близким. Пусть и не имеющим отношения к правде, потому что о Ривии он знает только то, как звучит местный акцент, и, пожалуй, вкус их дрянного пива. Но кому какое дело? Жребий он вытянул честно, так что теперь дело за малым: подтянет произношение и будет вполне себе из Ривии. Всяко лучше, чем видеть, как отчаянно Весемир закатывает глаза на прежнюю его идею.       Да и Регис встречает это прозвание с неподдельным восхищением, повернувшись к нему и ласковым жестом убирая со лба белые пряди.       – Значит, Геральт из Ривии, – произносит он, словно пробуя имя на вкус, и хорошо, что не замечает, как в ответ на это по коже пробегает слабая дрожь.       – Что, не звучит?       – Отнюдь. Вполне солидно, но, пожалуй, непривычно, – пожимает плечами Регис. – Возможно, дело в том, что я в самом деле не воображаю тебя никем иным, как Просто Геральтом, как ты посмел мне когда-то представиться. Уж прости мне эту сентиментальность.       Прохладная ладонь касается его виска, запечатлевая осторожные касания, от которых в груди разливается щекочущее тепло. Регис заправляет прядку ему за ухо и мягко треплет по волосам, будто старается успокоить. Совсем как в детстве, отчего-то проскакивает в голове мысль, сразу вызывая досадную злость. Словно ничего и не изменилось с той далёкой пещеры с фледером, и он всё ещё чертов сопляк, только и умеющий, что искать себе на зад неприятности.       Ну, может, для Региса оно и так, вот только что-то внутри подсказывает, что тот, вообще-то, далеко не слепой. Только совсем уж олух не заметил бы, как всё изменилось. Как изменились они оба. Особенно Геральт, давно раздавшийся в плечах и ввысь и теперь даже чуть переросший Региса так, что можно заглядывать ему в глаза немного сверху; и последнее, что хотелось бы видеть в этих глазах – отражение несмышлёныша из прошлого.       Наверное, поэтому непрошеный намёк ударяет по чувствам не хуже Аарда, и он чувствует, как сводит от досады скулы.       – Я уже не ребёнок, Регис.       Ладонь Региса на мгновение замирает, падая ему на плечо, и от прикосновения кожу начинает покалывать даже через ткань.       – Конечно, нет, – странное, неуловимое выражение мелькает на его лице. – Конечно, ты не ребёнок, Геральт. Я вовсе не имел в виду ничего подобного.       – Разве? – сухо отзывается Геральт, – Не очень-то похоже, чтобы ты это заметил.       –...О чём ты, друг мой?       Зараза, а звучит-то он, как ревнивая жёнушка старого повесы. Вот тебе и хвалёная ведьмачья выдержка – ещё немного, и Регис поведёт носом, явно почуяв здесь подвох. Вдох. Выдох. Рассудок, а не эмоции, напоминает он себе, быстрым движением снимая с плеча руку Региса и отворачиваясь, лишь бы не видеть немого вопроса в чёрных глазах. Всё равно он не сможет на него ответить: не время. Пусть ещё всё побудет, как обычно, с шутками и взаимными уколами, но только без лишних вопросов.       Правда, уже оказывается слишком поздно, потому что Регисово чутьё не подводит и в этот раз.       – Ох, Геральт, – тихо произносит мягкий голос ему в спину. – Признаться, теперь я не совсем понимаю, что происходит. Если я тебя чем-то обидел, позволь мне исправить эту досадную оплошность.       – Нет, – внезапно охрипшим голосом произносит Геральт, – Не важно уже, забудь. Настроение ни к чёрту, только и всего.       Твою-то мать, и кого он обманывает. На такую нелепость не купится даже блаженный – и, стоит обернуться, как Геральт видит, что Регис подтверждает эту мысль, сверкая по обыкновению пристальным прищуром. Вид у него совершенно не убеждённый, и, кажется, вот-вот он посыплет десятками предположений, даже не зная, насколько далёк будет от правды.       Или не далёк... Ох, может, он вообще давно всё понял? Дьявол. Значит, вот почему Регис стал носиться с ним с удвоенной силой, ещё больше осыпая заботой. Значит, не просто так Геральту виделся в этом виноватый подтекст. Регис просто ждал, когда он наконец созреет для серьёзного разговора, чтобы потом в своей манере деликатно ему отказать. Всё стремительно становится на свои места – и лучше бы это не отзывалось таким ледяным холодом в животе.       Ну, и что ему теперь делать? Молчать и дальше? Да он лучше бы сразился с десятком утопцев и туманников, чем продолжил эту болтовню, которая точно – и очень, очень скоро – выйдет ему боком. Нет, нужно время. Нужно собраться, как следует, прежде чем сделать этот последний шаг; потому что, если сегодня он его упустит, этого Геральт попросту себе не простит. В таких вещах он не силён, но щекотка под рёбрами не оставляет вариантов: с Регисом хочется уже не просто объятий и шутливой возни. Хочется... другого. Скажем, того, что он видит во снах. Ну, это если быть совсем отчаянным полудурком, надеясь, что Регис позволит делать с собой такое.       Потому что это Регис. Его друг, который видит его таким же другом. К тому же безоговорочно предпочитающим девчонок – он-то ведь и не знает, что теперь представляет Геральт, лежа глубокой ночью в постели... и лучше бы и дальше не знал. Вот только должен знать. Должен, потому что всегда старался быть честным с ним самим, и настала очередь Геральта открывать перед ним собственные секреты.       Рассудок, а не эмоции, в который раз настойчиво напоминает голос в голове, вдруг добавляя непрошеное: Предназначение. Точно. Ведь это Предназначение соединило их, направив по пути друг к другу. Сучье Предназначение, которое выбрало за Геральта жизнь ведьмака и Каэр Морхен, и это оно же по злой иронии может завтра привести его к верной гибели. Холера, да есть ли у него вообще хоть какой-то выбор? Может, и их с Регисом Предназначение провести этот вечер вместе и больше никогда друг друга не увидеть.       Наверное, оттого прежний холод в животе становится таким колючим, что заставляет кривиться в раздражённой гримасе – и, конечно, Регис принимает это на свой счёт.       – Важно, dragul meu, – взволнованный, отзывается он, подходя ближе. – Твоё состояние меня тревожит. Прекрасно понимаю, чем могут быть вызваны твои чувства, и всё же хотелось бы убедиться, что я не причинил тебе никакой боли.       Причинил, тут же отзывается голос в голове, вот только не боль. Хуже. Зараза, да будет он держать себя в руках или нет? И откуда эта патетика? Хочется ухватиться за хоть какое-то подобие разума, но Геральт не успевает. Рот открывается раньше.       – Какая разница, – невольно срывается горечь с губ. – Какая, в жопу, разница, если завтра всё может кончиться. Может, ты вообще сейчас со мной говоришь в последний раз. Мало ли, сдохну, и забудешь к чертям собачьим.       – Даже не знаю, что должно произойти, чтобы я забыл тебя, мой дорогой ведьмак.       ...Да почему от этих слов всё переворачивается внутри? Терпения внутри остается всё меньше, и приходится зажмуриться, подавляя волну дрожи по позвонкам. Ещё немного, и он скажет. Скажет, потому что иначе...       – Впрочем, кажется, мне ясно, откуда эти опасения, – на секунду перебивает его настрой Регис, продолжая буравить его взглядом – и заставляя вздрогнуть от стремительного мороза по коже.       Ч-чего? Нет, нет, нет, не сейчас, не вот так...       – Ты... о чём? – одними губами выдыхает Геральт.       Узкая ладонь осторожно проводит по его плечу, мягко сжав в ободряющем жесте; чёрт, от простого касания тело опаляет огнём, и кончики ушей мгновенно начинают гореть.       – Ох, дорогой мой, – сочувственно отзывается друг, и всё внутри замирает в напряжении. – Признаться, меня тоже заставляет волноваться это Испытание, а уж в твоём случае это тем более естественный повод для беспокойства. Жаль, что, как бы мне ни хотелось его развеять, я лишь могу...       ...Слава всем богам и богиням, он всё-таки подумал о другом. Ну, выходит, теперь пора действовать. Вздохнув поглубже, Геральт мысленно выбрасывает из головы остатки сопливой чуши – и весь подбирается, затаив дыхание.       Как перед поединком.       – Не в этом дело, Регис, – наконец глухо произносит он. – Дело в тебе.       Всё. Это точка невозврата. Блестящие антрациты глаз округляются в таком изумлении, что, похоже, вот-вот, и Регис потеряет дар речи. Правда, прежде, чем вывалит на него полсотни вопросов.       Что ж, пусть. Кажется, он готов.       Всё-таки это должно произойти сейчас или никогда. Скоро наступит завтра, полное неизвестности. Завтра он может не успеть активировать медальон, потому что сдохнет в болоте, полном утопцев, или получит от Старого Грота камнем по башке. Либо, если получится выжить, пройдет испытание с честью, заслужив выбранное имя. Станет Геральтом из Ривии, убийцей чудовищ и защитником тех, кому эти чудовища угрожают. Но перед этим нужно успеть ещё чуть-чуть пожить, как раньше. Пока он просто Геральт из Каэр Морхена, у которого есть друг, принимающий его каким угодно. Друг, к которому он чувствует нечто… большее. И чёрт бы его побрал, но сегодня он должен об этом узнать. Пока у них есть хоть немного времени прежде, чем наступит рассвет.       Так и выходит, что медленно, очень медленно Геральт делает шаг вперёд, не отрывая взгляда от бездонной черноты глаз.       – Послушай, Регис. Я... – вдох, выдох, рассудок, а не эмоции, – Мне надо... – рассудок, Геральт, рассудок, – ...З-зараза.       Звучу как осёл, быстро отчеканивает голос в голове, как полное грёбаное ничтожество. Вот сейчас бы спросить Региса, как правильно говорить о таких вещах. Может, он все-таки читает мысли? Блядские боги, да помогите мне кто-нибудь!       –...Геральт?       Мягкий голос слышится совсем рядом, отзываясь тихим звоном в голове и невольно усмиряя нервы. Что ни говори, а одно присутствие Региса успокаивает даже сейчас, когда от него же по всему телу бегут мурашки размером с тролля. Замерев и прислушавшись к остаткам внятных мыслей, Геральт делает глубокий вдох – и решает действовать так, как привык: искренне.       – Ни хрена у меня не выходит со словами, – признаётся он. – Мне как-то проще делать, чем говорить. Так что... дай руку, Регис. Пожалуйста.       – За... – недоумевая, спрашивает было Регис – и вдруг понимает.       Как всегда понимал. Как всегда чувствовал его, Геральта, на каком-то другом уровне ощущений. До глубины души. Подчинившись, он протягивает свою узкую ладонь в кожаной перчатке – всё такой же, что была и в пещере фледера, и на опушке леса, и в ливне на Скеллиге – и крепко сжимает руку Геральта в ответ, словно посылает импульс через прикосновение: ничего не бойся, я с тобой. Я не оттолкну тебя, что бы ты ни сделал.       И этого хватает, чтобы благодарно кивнуть в ответ, а потом снова начать говорить.       – Не знаю, что будет завтра, – наконец тихо произносит Геральт. – Но знаю, чего хочу сейчас. Пока ещё есть время. Ты...       – Постой, dragul meu.       Чёрт, как это он не заметил, что Регис тоже сделал шаг к нему вперёд? Так, что теперь его тёплое дыхание, касаясь кожи, вызывает мелкую дрожь под рёбрами. Хочется злиться, что его перебили, но на Региса – уже невозможно. Не тогда, когда он смотрит на Геральта вот так.       Так, что собраться становится труднее раз в сто.       – Не хочется тебя огорчать, но... послушай меня, пожалуйста, – тем временем неторопливо говорит Регис, ещё раз сжав его ладонь. – Не совершай того, в чем не уверен. Последнее, чего мне хочется – того, чтобы ты посчитал свои действия... ошибкой.       Слова заставляют мгновенно отшатнуться; в ушах начинает звенеть, как от сильного удара.       – Какого чёрта? Какой ещё ошибкой?       – Ох, нет. Боюсь, я неверно выразился, – тон мягкого голоса вмиг становится виноватым. – Я лишь хочу убедиться, что ты оцениваешь ситуацию здраво. Ты рос на моих глазах, волчок. Что бы ты ни намеревался предпринять, в иных условиях с твоей стороны подобное назвали бы...       Колкие фразы должны ударять по нервам холодом отказа, вот только слух пропускает их мимо ушей. Поздно, проносится в голове, раньше надо было думать и сомневаться. Теперь мне уже всё равно.       – Холера, да прекрати уже так меня называть, – без того напряжённый до предела, нервно перебивает он в ответ – и, о чудо, Регис умолкает так быстро, что даже не требуется лишних слов.       В голове шумит от прилившей крови так сильно, что едва слышно, как бьётся сердце, лихорадочно ускорившее бег. Не отрываясь, Геральт смотрит на друга напротив. На черты, которые помнит до последнего дюйма. Бездонная тьма чёрных глаз переливается десятком эмоций, то ясных, то смутных: тревога, замешательство, почему-то грусть... и нежность. Нежность, чёрт возьми. Такая трепетная, такая бесконечная, что хочется тонуть в ней с головой.       Наверное, поэтому сомнений больше не остаётся. Медленно он наклоняется к Регису, касаясь бледной щеки и проводя большим пальцем по скуле. Вот, значит, как ощущается его кожа; прохладная и гладкая, будто мраморная. И волосы... Волосы всё-таки оказываются мягкими, так, что хочется огладить эти пряди, заправив часть их за ухо. Пальцы колет от ощущений так, что, кажется, не будь Геральт мутантом, его бы лихорадило. Это Регис, живой, настоящий, вмиг становящийся ощутимым кожей, и всё же до сих пор недостаточно близкий.       Прохладная ладонь снова с силой сжимает его свободную руку, словно давая какой-то сигнал. Кажется, антрацитовые глаза смотрят в самую душу, наполняя своим теплом, и будто задают молчаливый вопрос: ты остановишься? Никогда, отвечает голос под рёбрами. Голос окончательно сошедшего с ума сердца.       Рассудок, а не эмоции, вяло трепыхаясь, напоминает разум, но Геральт быстро посылает его куда подальше – и, потянувшись, наконец осторожно целует тёмные губы.       И задыхается в тот же миг.       Потому что Регис отвечает – чёрт возьми, отвечает! – на поцелуй, да так, что под веками рассыпаются мириады звёзд. Разом наваливаются тысячи ощущений: боги, какие у него мягкие губы, как ласково он оглаживает его, Геральта, щеку в ответ, какой он... как же всё это... сильно, ярко и горячо. Хватка рук расцепляется, и Геральт тут же касается тонкой талии, заключая её в кольцо объятий и прижимая к себе – ближе, ближе, ещё ближе. Так, чтобы задохнуться уже вместе. Регис целует его так, как не целовала ни одна женщина: отчаянно и страстно, вкладывая в движения губ столько чувств, словно копил их слишком, слишком долго. И что осталось от прежней сдержанности? Откуда всё это? Неужели...       Потом, все мысли потом. Боги, это было лучшее решение в жизни. Самое правильное. Теперь уже не страшно ничего; теперь он не оторвётся от Региса даже под угрозой смерти. Кажется, его бьёт дрожь – или это дрожь Региса? Неважно. Собственный рот уже действует за него, отрываясь от прежней ласки и перемещаясь ниже по челюсти, к изгибу шеи и – внезапно срывая тихий стон в ответ.       Твою же мать, какого хрена. Остатки разума улетучиваются моментально, превращаясь в пламя, быстро стекающее в низ живота. На секунду он открывает глаза в поисках источника звука и так и замирает, глядя на картину перед собой. Потому что от вида такого Региса – с лихорадочно блестящими глазами, растрёпанными вихрами волос и совершенно диким выражением лица – сердце тут же пропускает удар.       – Геральт, – хрипло произносит он, вызывая новую волну мурашек по позвонкам. То, как звучит его имя... Холера, так его не называли даже в пылу самой дикой страсти, и будь он проклят, если не услышит этого ещё раз. Не раздумывая, Геральт снова приникает к бледной шее, осыпая её влажными поцелуями; длинные пальцы тут же касаются его затылка и вцепляются в его седые пряди.       – Ох-х, – рвано вздыхает Регис, выгибаясь в его руках навстречу движениям губ. – Ге... ральт...       Ещё, ещё, ещё. Рывком он дёргает на себя воротник рубашки, срывая завязки, и распахивает его шире. Кажется, вдвоём они опускаются на землю; неясно, дело в воле или просто не держат ноги. Сейчас у Геральта всё равно есть дела поважнее, чем положение тела – например, сраный жилет, который не поддаётся рукам. Что-то трещит и разлетается в стороны; н-да, каким бы он ни был миролюбивым, а Регис точно его прибьёт после того, как все закончится.       Хотя это не закончится. Никогда. Потому что только идиот оторвётся от Региса, который лежит на смятой траве, приоткрыв влажные губы и издавая... такие звуки, что всё внутри так и ходит ходуном. От одной мысли, что всё это по-настоящему – да, в видении, но так по-настоящему! – голова кружится так сильно, что приходится упасть лбом на бледную грудь – и продолжить исследовать губами уже её.       Вот и те три родинки, треугольник, который преследовал его во снах, заставляя просыпаться в горячечном поту. Не раздумывая, Геральт накрывает его ртом, влажно проходясь языком по прохладной коже. Длинные руки тут же обвивают его в мёртвой хватке, вцепляясь ногтями в спину. Больно, зараза. Ничего, отомстит как-нибудь попозже. Сейчас не до этого. Сейчас хочется...       –...Постой, – вздрогнув, почему-то шепчет Регис в ответ, – Надо... Остановиться... Мх-х, dragul meu, что ты...       Остановиться, коротко мелькает в голове пустая мысль, зачем? Надо... Да, но, чёрт, как же сложно-то... Не могу. Уже не могу. Глаза застилает темнеющей пеленой, и пламя в груди разливается так быстро, что остатки воздуха в лёгких исчезают без следа. Не в силах вдохнуть, он снова тянется к Регису за поцелуем, надеясь, что сможет дышать хотя бы жаром этих тонких губ. Рты вплавляются друг в друга со страшной скоростью, и кажется, что ещё немного, и срастутся навсегда. Пусть. Регис зацеловывает его так, будто от этого зависит вся его жизнь, и всё, что осталось там, в реальности, забывается так быстро, словно никогда и не существовало.       Время останавливает бег – или наоборот, ускоряет его до невозможности. Краем глаза он подмечает, что на совсем тёмном небе уже поднялась луна, потому что под её светом Регис в его руках начинает казаться совсем уж сверхъестественно красивым. С трудом разрывая поцелуй, Геральт касается губами всего, чего может: линии челюсти, скул, надбровных дуг, висков. Руки скользят по бокам худощавого тела, вбирая в память на ощупь каждый изгиб. Вот, оказывается, какой Регис на самом деле. Щуплый, прохладный и бесконечно страстный, потому что то и дело выгибается навстречу скользящим ладоням, будто стремясь впечатать в себя каждое касание. Стремясь к нему, Геральту, все ближе и ближе. Они ведь всегда... шли навстречу друг другу, кажется... Предназначение... Нужно больше... Ещё...       –...Боги, нет, – уже настойчиво произносит мягкий голос, – Нам нужно... Остановись, мой... Дорогой...       Узкая ладонь почему-то начинает давить ему на плечо. Вот чёрт, кажется, Регис в самом деле передумал. Но – почему? Почему тогда так... вздыхает в ответ его ласкам? Зная Региса, тот вообще-то может снова надумать себе ерунду – но нет, Геральт уже этого не позволит. Но если... Холера, ещё немного, ради всех блядских святых, ещё немного, и он остановится. Правда. Обяза...       – Прошу тебя, Геральт!       Прежде, чем он успевает что-то понять, сильная рука с размаху толкает его в плечо – и от странной, неведомой мощи Геральт так и вскакивает, отрываясь от поцелуев. Какого... Откуда в Регисе это? Ненужный вопрос сразу гасит былой пыл, и, быстро от него отмахнувшись, он поднимает взгляд. И вдруг видит не то, что должен. Не того, кого целовал секунду назад.       На короткий миг антрациты глаз вспыхивают кроваво-красным пламенем, светясь в ночной темноте, как два раскалённых угля.       Дьявольщина, тихо, очень тихо произносит голос где-то в районе пупка, заставляя подняться волосы на загривке. В желудке холодеет так стремительно, что, кажется, все рвёт льдом на куски. Рефлексы срабатывают моментально. В ужасе он вскакивает на ноги, отпрыгивая подальше назад и не веря своим глазам; секунда, и тут же всё прекращается, словно ничего и не было.       –...Какого хрена? – медленно, очень медленно спрашивает Геральт охрипшим от долгого молчания голосом. – Это... что такое?       Ох, и зря он это сказал. Регис видит его шок сразу – и, отвернувшись, в отчаянии закрывает лицо руками. Чёрт, неужели это... На ум сразу приходят старые разговоры о проклятиях и – почему-то зависимости. Ясен пень, почему: это выглядело... нездорово. Жутко. Что-то такое он уже однажды видел у зависимых от эликсиров; а ведь друг – друг ли? – так и не рассказывал, как обстоят дела с этой его абстиненцией. Дьявол, может, Регис вообще чувствовал себя плохо всё это время, как обычно, ни разу не заикнувшись о своих бедах. Может быть... Может быть, на самом деле, что угодно.       Может быть, это вообще был морок. У него просто пошла кругом голова от страсти, только и всего. Ничего, сейчас он вернётся к Регису и поцелует его снова, заодно выяснив, как это он смог с такой силой толкнуть ведьмака. Хотя какая, к чёрту, разница? Всё же было так хорошо, и больше всего Геральт хочет вернуть то, что... Зараза, да что угодно, лишь бы не думать ни о чём. Что угодно, лишь бы Регис не сидел с таким несчастным видом, словно его вот-вот поведут на эшафот. Всё ещё не отнимая рук от лица, он тихо бормочет себе под нос, так, что едва слышно рваное:       – Не должен был... Как можно... Не должен... – и слушать эти причитания так невыносимо, что всё внутри сводит судорогой боли.       Реагирует Геральт мгновенно.       – Регис!       Приблизившись одним рывком, он твёрдо хватает того за запястья – и уже не замечает прежней мощи. Вместо этого Регис просто ему поддаётся, позволяя взять ладони в свои и поднимая на него лицо, так и искажённое гримасой тревоги. И вот теперь уже становится сильно, сильно не по себе, потому что нутро подсказывает, что эта тревога возникла не просто так. К тому же вовсе не к месту – после того, что было между ними; зараза, стоит только вспомнить, и жар снова охватывает все тело с неистовой силой... Нет, нельзя сейчас об этом думать. Сначала он выяснит, что не в порядке с Регисом.       Всё остальное – позже.       – Регис, – тихо повторяет он. – Что происходит? Я видел...       – Я знаю, что ты видел, – горько отзывается тот в ответ, поднимая на него свои невозможные омуты глаз, чёрные, бездонные, как и прежде. – Кроме того, я знаю, что ещё и поступил в высшей мере безрассудно. Мне не стоило...       В горле тут же разрастается комок глухой злобы; и зачем тогда было так нежиться в его руках, зачем было давать ему эту глупую надежду. Какой же он, Геральт, всё-таки идиот. Влез со своими ненужными признаниями – и вот теперь окончательно испортил всё.       – Значит, жалеешь, – бесцветным голосом произносит он, стараясь не смотреть в сторону Региса. Какого черта теперь так жжётся внутри от горечи? Почему нельзя было избавить его от этих паршивых чувств как следует? Что теперь...       – Ох, нет, душа моя, вовсе нет!       Длинные руки вдруг крепко обнимают его и прижимают к груди – так сильно, что вся досада мигом исчезает в никуда. Облегчение сносит остатки былой горечи тёплой волной. Дьявол, кажется, Регисова тревожность передаётся... как же это... оральным путём, вот. Даже удивительно, как быстро он надумал себе невесть чего. Впрочем, мысли быстро переключаются на иное – и как же сильно от них сжимается всё внутри.       – Душа моя? – выдыхает Геральт в прохладную грудь, – Холера, да ты романтик, что ли?       – Можно и так сказать, – тихо отзывается ему в макушку Регис. – Впрочем, я бы сказал, что подобное отношение к... мм-м... разного рода прозвищам в моём понимании распространяется лишь на твою персону. Боги, Геральт, – тянет он таким ласковым тоном, что сердце так и пропускает очередной удар. – Как бы мне хотелось обсудить с тобой всё как следует. Всё, что... я чувствую к тебе, мой дорогой ведьмак.       Он вдруг кладёт руку Геральту на грудь, и в месте касания кожу словно опаляет огнём.       – Твоё сердце... Ты даже не представляешь, какая мука, слышать, как быстро оно стучит. Ощущать, как сильно ты хочешь... того же, что и я. Это сводит с ума, dragul meu.       От простых, удивительно незатейливых фраз его так и ударяет вспышкой пламени по вискам. Охренеть, Регис тоже хочет всего этого. С ним, глупым мальчишкой из Каэр Морхена. При одной только мысли об этом прежняя щекотка в груди поднимается так быстро, что, кажется, выбивает из легких весь воздух. Да и привычное невинное обращение из уст Региса теперь звучит иначе; так, что кровь всё-таки приливает к низу живота и сплетается в тугой, горячий узел.       Не выдержав, Геральт рывком приникает к тонким губам, и на маленькую, бесконечно короткую секунду они снова целуются, делясь друг с другом сладкими волнами жара.       –...Нет, – с усилием отодвинувшись, опять останавливает его Регис – и вмиг становится таким печальным, что поневоле хочется себе врезать из-за этого порыва.       Да что же это такое! С этими метаниями он скоро совсем перестанет понимать, что к чему. Хорошо хоть, ясно одно: всё-таки его не отталкивают. Он, Регис, демон из его снов, о котором Геральт думал так долго, отвечает взаимностью, и кажется, что это тоже сон – такой, от которого не хочется просыпаться. Всё в голове плывёт и путается, с трудом выстраиваясь в привычный поток мыслей. Чёрт, а ещё надо прийти в себя. Времени у них и без того должно оставаться ничтожно мало, а он до сих пор не выяснил, почему всё так стремительно прекратилось.       Что-то здесь однозначно неспроста, и, как и всегда, только Регис знает, что именно.       – Почему нет? – сжав его за плечи, требует Геральт. – Разве тебе не было хорошо? Я сделал больно, что ли?       – Отнюдь, dragul meu. Здесь нет твоей вины. Более того, дело вовсе не в том, что ты можешь предполагать.       – Так скажи, в чём! Прекращай юлить, Регис, – кривится он от недовольства, – Между прочим, я... был перед тобой искренним.       Тонкие пальцы поднимают его лицо за подбородок, заставляя заглянуть в бездонную черноту глаз.       – Знаю, душа моя, – тихо говорит ему Регис с какой-то неожиданной болью в голосе. – И эта искренность для меня дорогой подарок. Такой дорогой, что я не могу себе его позволить, потому что чувствую, что не вправе быть эгоистом. Ох, – коротко вздыхает он. – Видят боги, это тяжело, но... Я должен признаться тебе кое в чём, Геральт. Вне зависимости от того, примешь ты это или нет.       Признаться?       Медленно, неторопливо нутро начинает скручиваться в тугой узел. Признаться, значит; и каким же нехорошим тоном это было сказано. Таким, что невольно хочется выпутаться из объятий и как следует посмотреть Регису в лицо, пытаясь понять, что же будет дальше. Потому что – совершенно внезапно – Геральт вдруг понимает, что не знает о Регисе... В общем-то, ни черта.       Ну, как сказать. Алхимик – вроде бы самоучка, но талантливый донельзя, не зря ж постоянно торчит в своей лаборатории. Лекарь – совестливый и внимательный к каждому, настолько, что трясётся даже за простых алкоголиков. Зануда и чертовски эрудированный тип, знающий едва ли не всё на свете, о чем его ни спроси. Острый на язык гад, не упускающий случая уколоть словом. И... так, нет, он не будет вспоминать о том, как Регис целуется. Нет, не будет. Как бы это ни было бесконечно хорошо.       Но вот ни где его искать, ни в каких кругах он обретается – всего этого Геральт и знать не знает. Наверное, поэтому их встречи до сих пор иногда кажутся красивыми иллюзиями, хотя, вообще-то, каждого из них всегда ждёт обратно собственная жизнь. Да Регис и сейчас, бывает, кажется ему ненастоящим; таким же мороком, не меняющимся ни на миг.       – Думаю, здесь моя сущность куда ближе к иллюзии, чем к реальной персоне, – вдруг произносит голос из прошлого далёким эхом в висках.       Стоит вспомнить эту фразу, и вопреки всем рефлексам хочется насторожиться. Он ведь и забыл совсем, что когда-то Регис сказал эту таинственную чушь, так её и не пояснив. Да они толком и не вспоминали, о чём говорили тогда, до выяснения подробностей о времени встречи... Ох, как же давно это было. Тогда ему ещё было дело до ненормальности их связи. Тогда он ещё пытался найти ответы, не зная, что никогда в жизни не узнает их без чужой на то воли – вполне себе конкретного человека. Региса, знающего слишком много. Не чародея, не допплера и не духа. Зависимого невесть от чего и отшучивающегося на вопросы о здоровье. Всегда полного бесконечных тайн, о которых Геральт давно перестал гадать. И всё же внутреннее чутьё отзывается таким напряжением, что он невольно задумывается: а нужно ли ему вообще что-то знать.       Впрочем, всё уже решают за него. Поймав его вопросительный взгляд, Регис тяжело сглатывает – и прикрывает глаза, как перед ударом.       – Знаешь, мой дорогой ведьмак, – неторопливо начинает он, – Когда-то давно мне сказали, что нет ничего хуже трусости. Казалось бы, спорное заявление, верно? Ведь существуют и более серьёзные проступки, – вдруг он понижает голос, – Более непростительные, чем обычное малодушие. Однако с годами я не только пришёл к тому же мнению, но и, к своему стыду, осознал, что всё же... сам являюсь трусом.       Коротким движением он заправляет тёмную прядку за ухо, и Геральт вдруг замечает, как у него дрожат руки.       – Да, я трус, и всегда им был. Эту слабость сложно преодолеть и едва ли можно чем-то оправдать в полной мере. Но с тобой так не может продолжаться вечно, Геральт. Ты не заслуживаешь подобной подлости.       В голове что-то тихо щёлкает, и волоски на руках поднимаются, вздыбившись под тонкой тканью рубашки. В свете луны точёное Регисово лицо накрывает тень такой страшной тоски, что Геральт было пытается успокоить его новым поцелуем, но тот в последний момент уворачивается, поднимаясь и отходя к краю скалы – туда же, где они сегодня встретили друг друга.       Ощущение надвигающейся лавины становится всё ближе, и, силясь его отогнать, Геральт невольно зажмуривает веки.       – Нет, – с трудом говорит он, – Молчи.       Но Регис неумолим.       – Не могу. Пожалуйста, выслушай меня, душа моя, ради нас обоих. Если тебе хоть немного дорого то, что существует между нами, – произносит он, едва сдерживая в голосе отчаяние. – Неважно, что именно, Предназначение или нечто... большее.       – Х-холера, – тоже подскакивает на ноги Геральт. – Зачем сейчас об этом? Это жестоко, Регис. Я не шучу. Не надо, – угрожающе добавляет он, – Примешивать сюда чувства. Раз просишь, я готов тебя выслушать – как друг. Как участник связи, в конце концов. Но не...       – Что ж, я тебя понял. Хорошо, dragul meu. В конце концов, возможно, это и к лучшему.       Снова боль; мягкий Регисов голос, кажется, уже пропитан ей весь, до последней нотки. Всё вокруг них замирает в молчаливом ожидании. Стихает стрекот сверчков меж скальных валунов, шелест сухих кустарников и едва слышный шёпот ветра. Остаются только они двое и тихие звуки их дыханий. Ледяной диск луны едва освещает их фигуры, оставляя длинные тени...       Тень. Одну. Его, Геральта.       Как не было никогда раньше. Разом он вдруг чувствует, как много мелочей меняется вокруг: будто воздух начинает гудеть от присутствия чего-то инородного. Глубинной, далеко скрытой силы, невидимой прежде лишь по одной воле. Воле того, кто стоит напротив, печально понурив голову.       Сердце сжимается в грудной клетке с такой силой, что, кажется, выворачивает ее наизнанку. Осознание зреет в голове не сразу. Сперва приходит злость на собственную слепоту – и слабая, едва теплящаяся надежда на то, что это все-таки обман. Морок, иллюзия, что угодно, но не то, что ждало своего часа. Наступившего сегодня, в день, который может стать для него последним.       – Как бы мне хотелось попросить у тебя прощения, – совсем тихо произносит Регис. – Как бы хотелось, чтобы всё не зашло так далеко. Но уже слишком поздно, мой дорогой ведьмак. По крайней мере, теперь я не смею требовать от тебя понимания. Только хочу, чтобы ты увидел мою... истинную природу.       С трудом сглотнув, Геральт поднимает глаза – и почему-то думает, что в последний раз видит его таким. По-прежнему близким. Добрым другом, который вот-вот съехидничает, сказав, что всё это не более, чем изощрённая шутка, и получит в отместку привычный тычок в бок. Или – ох, или поцелуй. Такой, чтобы забыть обо всём: о недомолвках и тайнах, об Испытании Медальона, о Предназначениях и иллюзиях, холера, да даже о собственных именах. Только бы оставить эту призрачную связь, которая тянет в районе пупка и ведёт их друг к другу. Ведёт его, Геральта, к человеку напротив.       Вот только не к человеку. Уже нет. Антрациты глаз снова вспыхивают алым пламенем так, как несвойственно никаким зависимостям или проклятиям, и последние остатки надежд медленно тают в красных искрах. Регис смотрит прямо ему в глаза, и благородные черты лица сводит гримаса обречённости. Страшной, тяжёлой, как сто тысяч Рысьих Скал. Не оставляющей никаких шансов.       – Ты должен знать, кто я такой на самом деле, – падает фраза в звенящую тишину, и происходит неожиданное.       Повернувшись к бледному свету луны, Регис внезапно... позволяет себе открытую улыбку. Впервые за всё время их знакомства, наперекор отчаянию в алых радужках, он улыбается во весь рот. Так, что все сомнения исчезают без следа.       За растянутыми в широком оскале тёмными губами оказывается ровный ряд острых, как ножи, клыков.       Рефлексы срабатывают моментально. Кажется, он выбрасывает Аард, потому что Региса сразу же толкает волной назад к скалам, и, с грохотом врезавшись в острые края валунов, он шипит от боли, хватаясь за оцарапанную руку. На секунду всё внутри сводит от муки совести: он ведь не должен был причинять ему боль, только не Регису... Хорошо, нелепый порыв удаётся подавить в тот же миг.       Сразу, как только Геральт видит ту самую царапину. То, как разодранная до крови кожа затягивается на глазах; и вот теперь по спине пробегает такой озноб, что не бывал даже в самые холодные стужи. Регис регенерирует. Так, как это умеют делать только одни известные ему существа.       Так, что правда оказывается куда страшнее, чем он ожидал.       –...Ах ты ублюдский кровосос, – против воли срывается с губ, и Геральт вдруг слышит, как у него дрожит голос, не то от ярости, не то от... ужаса. И совсем неудивительно, почему.       Перед ним стоит истинно высший вампир. Чёрт возьми, настоящий высший вампир, всё это время невесть как скрывавший правду настолько удачно, что Геральт в жизни бы не догадался. Разом всплывают все недомолвки и странности, молодой вид, брехня про формы; острые ногти и бледная кожа, зависимость... Твою мать, теперь-то ясно, от чего, и при одной только мысли об этом всё внутри окатывает холодной волной дрожи.       – Геральт, – едва слышно шелестит Регис, делая медленный шаг вперёд, и ведьмачьи рефлексы не подводят и в этот раз. Что-то укалывает под рёбрами, заставляя мышцы налиться звенящим теплом, и, подобравшись, Геральт пятится назад, вмиг застыв в напряженной позе.       Как перед поединком.       – Не подходи, – глухо произносит он. – Даже не думай, тварь. Сущность ближе к иллюзии, значит? Хорошо же ты мне лгал.       – Послушай, dragul meu, при всём желании я пытался не...       –...Да умолкни ты хоть раз, – бросает Геральт, изо всех сил стараясь не сорваться на крик.       Чувств так много, что, кажется, его вот-вот разорвёт на части, и мысли проносятся так быстро, что он едва успевает отличить одну от другой. Регис, его... Регис, который всегда был с ним рядом, который заставил поверить в то, что не желает зла; который беспокоился о нём и делился своим теплом без остатка; добродушный, заботливый и чуткий Регис... На самом деле всегда был этим. Воплощением самых жутких ночных кошмаров.       Рассудок, а не эмоции, неожиданно напоминает голос в голове, и он ухватывается за эту мысль, как за последний оплот разума.       – Значит, всё это время. Всё это, сука, время ты плёл мне ересь. Зараза, – тяжело выдыхает он, – Остальное ты тоже насочинял? Про Предназначение и прочее?       – Отнюдь, – с болью в голосе отзывается Регис. – Как бы ни было трудно в это поверить, но в этом я был с тобой откровенен, настолько, насколько это возможно. И, видят боги, хотел бы быть откровенен до конца.       – Да плевать мне, чего ты там хотел. Я думал, что могу тебе доверять, – медленно говорит Геральт, – Думал, что ты мне ближе, чем кто-либо.       Дьявол, да я думал, что влюбился в тебя, болезненно отзывается под рёбрами, даже не подозревая, в кого на самом деле. Против воли демон в его памяти тут же обнажает такие же белоснежные клыки. Всё вдруг становится на свои места: ну конечно, это Регис так слал на него морок. Да и эти видения... Странно, правда, что всё длилось так долго, но мало ли, что у подобных ему на уме. О высших вампирах вообще-то известно не так много. В основном то, что встреча с ними почти всегда заканчивается смертью.       Медленно, очень медленно правда устраивается где-то в животе тошнотворным комком. Все это время в его видениях был чёртов вампир. Невероятной мощи бестия, сосущая людскую кровь ради простого удовольствия; ему ведь и в самом деле это нужно не больше алкоголя. Холера, может вообще статься, что в его голове Регис пил совсем, совсем не Эрвелюс. Впрочем, теперь можно подозревать что угодно. После такой-то лжи.       Ссутулившись, Регис вздыхает, коротко и рвано – так по-прежнему привычно, что от досады сводит зубы.       – В своё оправдание могу сказать только одно, – сипло произносит он. – Видишь ли, Геральт, я слишком давно разделяю общество людей, чтобы питать иллюзии касательно того, как они относятся к иным... – и, сглотнув, он прикрывает веки, – Формам существования в этом мире. Собственно, поэтому мне отчасти хотелось, чтобы ты видел меня... равным. Пусть и такой ценой.       Равным? Перед ним, ведьмаком? Боги, и почему всё так сильно напоминает какой-то горячечный бред.       – Ну, теперь-то больше этого не случится. Я, знаешь ли, тоже не любитель иллюзий, – зло кривится Геральт. – Выкладывай, Регис. Правду, очередную из. Да побыстрее, пока у меня не лопнуло терпение.       Худощавая фигура едва заметно вздрагивает, обхватывая себя руками. Хмурясь, Регис закусывает губу – вот чёрт, так, как никогда этого при нём не делал. И ясно, почему. В обманчиво простом жесте клыки прихватывают кожу, снова напоминая о том, что перед Геральтом стоит... не человек, нет. Куда сильнее... Куда опаснее.       – Что ж, – медленно проговаривает он, набирая в грудь побольше воздуха. – Пожалуй, для полной ясности я попросту представлюсь тебе заново. Моё имя Эмиель Регис Рогеллек Терзиефф-Годфрой, и на этом свете я существую, – пауза, длинная, заставляющая замереть всё нутро, – Триста девяносто пять лет, или четыре тысячи семьсот сорок три месяца по людскому летоисчислению. Я потомок тех, кто проник в этот мир через Сопряжение Сфер из мира иного, давно рухнувшего в небытие. Подобных мне по обыкновению называют порождениями дьявола, – и он позволяет себе горькую усмешку, – Монстрами, чудовищами или, как ты выразился, тварями, впрочем, не столь далеко уходя от истины.       Откровение слетает у него с губ легко, словно снимая с плеч опостылевший груз, и вопреки всему что-то в благородных чертах лица на секунду разглаживается, возвращая прежний спокойный вид. Удивительно, как Регис даже сейчас сохраняет свою железную выдержку. После стольких... Твою-то мать, ему почти четыре сотни лет. Разом вспоминается разговор о Весемире и ольхах, – и то, как нагло в тот момент он ушел от вопроса о возрасте. В голове вдруг становится ясно, как днём.       Человек – вампир – перед ним наконец принимает такие чёткие очертания, что даже не верится своим глазам.       –...Истины, не самой простой для принятия, – тем временем горько продолжает Регис, – Более того, в свое время я на какую-то долю даже подтверждал все эти названия, о чём сейчас и жалею. Предупреждая твои вопросы, отвечу: я не пью кровь, Геральт. Очень, очень давно. По целому ряду причин, одна из которых – пожалуй, попытка быть частью... социума, близкого мне по духу.       Невольно Геральт делает шаг вперёд, всматриваясь в черты лица напротив – в поисках очередной лжи.       – Да ты издеваешься, – ошеломлённый, приподнимает брови он. – Часть социума, как же. Что тогда за песни про твою зависимость? Плоховато у тебя получается врать в этот раз, Регис. Я скорее поверю во что угодно другое, чем в эти россказни.       Скажем, в то, добавляет голос в голове, что ты попиваешь своих пациентов на досуге, прикрываясь их бессознательным видом. Удобно, ничего не скажешь. Подумать только, из всех возможных бестий первая, встреченная им еще до начала Пути – сраный кровопийца, да ещё и находящийся так близко к людям.       Снова вздох, тихий, печальный, заставляющий сжаться глупое сердце.       – Признаться, я не удивлён, – прикрывает глаза Регис, – Хоть твоё неверие и ранит. Но это действительно так, Геральт. Моя тяга к крови сейчас не более, чем досадное неудобство, далёкое от того, что ты можешь себе представлять. Впрочем, если можешь, – пожимает плечами он, – Потому как мне прекрасно известно, что многое из знакомых тебе фактов может оказаться мифом. Которые я, если пожелаешь, также могу развеять. Всё, что угодно, друг мой.       – Не смей, – вздрогнув, шипит Геральт. – Не смей больше никогда меня так называть. И факты свои оставь при себе. Пустая игра в человека, – зло выплёвывает он, – Только удобная для подобных тебе тварей. Вот только не надо играть, Регис. Не со мной. Я-то всё равно вижу, что там по-настоящему.       – Неужели?       Пламя в когда-то чёрных радужках вспыхивает ещё ярче, и вдруг Регис становится окончательно чужим. Черты лица его заостряются, становясь... ох, дьявол, становясь хищными: антрацит затапливает белок глаз целиком, и ногти на руках начинают удлиняться в длинные, желтоватые когти, вмиг проясняя, зачем на самом деле нужны перчатки без пальцев. Всё внутри рушится так стремительно, что еще немного, и Геральт услышит под рёбрами оглушительный грохот. Перед ним теперь не тот, кто приходил к нему во снах; и даже не тот, кому он доверял больше, чем самому себе.       Перед ним чудовище. Из тех, что ему суждено убивать, если такое вообще убить возможно.       – Значит, ты предпочитаешь видеть меня таким? – хрипло произносит клыкастый рот. – Тварью? О, только попроси, dragul meu, и я приму и иные свои формы. Полагаю, отчасти это даже мой долг. В качестве просвещения в том числе. Так или иначе, – и алые радужки ещё раз поворачиваются к пятну луны, – Не каждый день охотники на чудовищ встречают подобных мне созданий, и с твоей стороны, Геральт, было бы упущением...       –...Хватит, – низко рычит Геральт. – Хоть раз в жизни не заговаривай мне зубы. Показывай, что ты такое на самом деле. Давай же.       Всё равно терять тебе больше нечего, укалывает в груди мысль, как и мне. Всё равно ты уничтожил всё, что мне было дорого. Всё, ради чего, может быть, я переносил боль и тяготы без лишнего нытья. Всё, что было у нас. У меня и того, кого я знал.       Не тебя.       Долго упрашивать не приходится. Трансформация начинается так быстро, что Геральт даже не успевает ухватить миг, когда, и без того похожий на бестию, Регис теряет еще хоть немного человеческий облик – теперь окончательно. Начинают трещать кости; первыми удлиняются руки и ноги, разрывая дорогой костюм по швам. Тело стремительно увеличивается, становясь по-настоящему гигантским, звериным, и покрываясь коротким черным мехом. Меняется и лицо. Нет, уже не лицо: морда, похожая на нетопыриную, вытягивается и темнеет, искажая черты. Привычная копна вьющихся волос превращается в жёсткую черную гриву, бегущую по мощным мышцам спины. И без того длинные когти увеличиваются больше, чернея и заостряясь не хуже лезвий меча. Но самое жуткое происходит чуть позже.       С мерзким хрустом на длинных передних лапах вырастают плотные перепонки, быстро трансформируясь в красноватые кожистые крылья. Взмах – и вот перед ним то, что пряталось за обманкой человека. Чудовищных размеров летучая мышь взмывает в ночной воздух, закрывая собой небо так, что больше не видно ни луны, ни проблесков редких звёзд, ни других источников света. Вместо него теперь только пламя огромных алых глаз, пристально следящих за каждым его движением. Пламя, вызывающее внутри дрожь леденящего ужаса.       – Твою... мать, – выплевывает перекошенный рот против воли. Видно, вызывая тем самым у чудища внезапный интерес, потому что в ответ оно – нет, нет, это не Регис, нет – раскрывает собственную пасть, являя глазам весь набор отвратительных клыков, и издаёт оглушительный, нечеловеческий вой. Такой, что отзывается в самых костях. Крик бестии, лишившейся последних крупиц разума. Рёв боли, отчаяния и отречения. От всего, что ещё оставалось прежним.       Нет, больше он не в силах это вынести.       –...Это просто сон, – с трудом сипит Геральт, в последний раз заглядывая в горящие угли алых глаз и – уходя без прощаний. Потому что твари они не нужны. К горлу удушливым комом подкатывает дикая, страшная боль, и он почти не чувствует, как его выбрасывает обратно в спальню, в тот же холод ночной тишины, что был здесь, когда он уходил отсюда за успокоением.       Вместо которого получил взамен кое-что иное. Правду, которую лучше бы и не знал.       Больше нет ни гнева, ни ярости, ни обжигающей, разрывающей на части злобы. Мешком Геральт валится на пол спальни, почти не чувствуя ударов о деревянные доски. Кажется, что уже нет и тела – ни мышц, ни тканей, ни органов; только пустота. Может, теперь он и не человек вовсе, не существо из плоти и крови. Кровь... При одной только мысли о ней по позвонкам пробегает невольная дрожь. Видно, и это тоже было Предназначение. Вот почему Регис так уходил от всех лишних вопросов; потому что знал, чем всё кончится, и тянул до последнего. Один из нас может погибнуть, Геральт, всплывает в голове мягкий голос, и – ох, нет, нет, но предательское сердце сжимается в ответ так сильно, что, кажется, уже не вздохнуть.       Вот только одна-единственная мысль на мгновение чуть смягчает боль в груди. Всё же Регис не причинял ему вреда, каким бы ни был чудовищем. Никогда. Пусть он и морочил Геральту голову до самого конца, дав поддаться искушению, но – отчего-то ни разу не показывал истинного облика. До сегодняшнего дня, когда всё стало куда ближе, чем раньше, и тут же исчезло в один миг. Будто он устал обманывать – и обманываться сам – до тех пор, пока всё не дошло до чувств. Или, может, пытался его, Геральта уберечь? От себя настоящего? Чёртов Регис и его благородство, напоминающее человечность, в которую так не хочется верить.       Хочется заставить ответить за боль, за каждый мучительный миг правды, но ещё больше хочется просто стереть себе память.       Даже ценой того, что он отпустит потенциально опасную бестию. Первую в своей жизни, которой выпадет доля его милосердия. Не вопреки, но взамен, так же, как когда-то Регис отпустил и его самого, закрыв глаза на его опрометчивые выходки. Как умел прощать. По-настоящему. И, видно, всё, что теперь можно сделать, отдавая долг той, ещё человеческой дружбе – попробовать простить взамен. Старого друга, запутавшегося во лжи; не чудовище. Чудовище Геральт простить уже не сможет – лишь потому, что создан их убивать.       Впрочем, он не дурак. Если это и будет сделка с совестью, то определенно последняя. Может быть, Регис и в самом деле не пьёт кровь, но вместо него неплохо справляются и другие. По счастью для ведьмаков, упырей всегда хватает с достатком, и что-то внутри подсказывает, что вот таким образом он и сможет заставить заплатить по счетам. Значит, выхода нет, и он должен пройти тропу лучшим; как угодно, чёрт ее дери, но он выберется и получит медальон, чтобы довести задуманное до конца. Как и должен. Предназначение или нет, но он ведьмак, убийца бестий и защитник тех, кому они причиняют вред.       Так что, когда за окнами брезжатся первые лучи рассвета, Геральт вскакивает с постели, готовый к Испытанию Медальона, как никогда, и даже не подозревая, что в этот же самый миг за много миль от Каэр Морхена о нём волнуется его собственная бестия, безмолвно молясь всем богам и богиням этого мира.

***

      ...Всё, что он помнит с той бесконечно долгой недели, это две вещи: зажатый в кулаке медальон и – одну-единственную фразу, ожидаемо произнесённую Весемиром, после того, как тот треплет по его плечу в последний раз на опушке леса.       – Удачи на Пути, волчонок, – мягко говорит тот, и это простое напутствие мигом упрочняется в груди, как успокоительный посыл.       На Пути. Его собственном Пути, до которого он наконец-то добрался. Правда, в тот момент, кажется, Геральт думает вовсе не об этом – только смотрит, как медленным шагом его наставник – его отец – удаляется обратно по тропинке, медленно исчезая в темноте леса, и оставляет его в полном одиночестве. Так, как и должно быть.       Тогда от неожиданной горечи Геральт хмурит брови так сильно, что у него сводит лоб. Зараза, видно, чёртова патетика вросла в него глубже, чем он думал. Да и какое одиночество? Пока за спиной крепко держатся два меча, а на груди покоится честно заслуженный стальной волчий медальон, он теперь никогда не будет один, а большего ему попросту и не нужно. Теперь он ведьмак, и у него есть имя, цель и долг перед миром, который он вот-вот начнёт исполнять. Будь что будет, но его ждёт Путь, настоящий Путь, который поведёт его, давая хоть какой-то смысл – и одной мысли об этом достаточно, чтобы, пришпорив лошадь, устремиться в неизвестность.       Молодая кобыла, выбранная им лично и названная Плотвой, послушно несёт Геральта вглубь чащи. Невольно он ловит взглядом все знакомые места: маленькие ручейки и буреломы, заросшие мхом балки и маленькие, ярко освещенные редким летним солнцем полянки. Сам собой попадается на дороге и старый сухой лог. Место, в котором он впервые начал видеть... зараза, неважно, кого именно. Всё равно всеми силами Геральт пытается его забыть – длинное имя, ехидные улыбки, изящные жесты тонких пальцев. Забыть всё без остатка и сожалений.       Получается пока так себе, потому что краем глаза он едва заметно ловит высокую фигуру в сером балахоне, подпоясанном фартуком в пятнах крови. Друга, которому так хотелось бы рассказать об Испытании и о всех тревогах на душе, с которым хотелось бы просто поговорить, как прежде, или… чудовище. Чудовище, которое лгало слишком долго, чтобы ему верить. Морок, причиняющий боль такой силы, что теперь отсюда хочется мчаться во весь опор.       Невесело тряхнув головой, Геральт из Ривии прощается с окрестностями Каэр Морхена и резвым галопом выходит на большак. Там он и встречает своих первых монстров, с гнилыми зубами и роскошными лысинами, зажавших в тисках лап попискивающую от ужаса девчушку. Разговор с ними выходит короткий и даже действенный. Вот только всё, что он получает в ответ, это рвотные позывы девочки, едва не ставшей жертвой, и стремительные шаги её отца, убегающего вместе с бандитами. В общем, то, что далековато от благодарностей. Вот только весьма, весьма поучительно взамен.       Как-то так и начинается его дорога навстречу Злу, которое поджидает его за очередным поворотом – и принимает формы одна неожиданней другой.       О другом он не думает. Ни о чём другом, кроме того, где бы раздобыть заработок, а, если повезет, ещё и ночлег. Ну, это совсем уж в редком случае, потому как ему-то, оказывается, рады ничуть не больше бестий, ради которых он мотается по трактам. Второй урок оказывается куда болезненнее первого, и вовсе не из-за оскорбленной чести. Вместо них срабатывает камень в затылок, прилетевший Геральту там, где его не ждали, и моментально отзывается звоном в висках.       Ну, ничего. К омерзению от ведьмачьей природы ему, в общем-то, и не привыкать, и, наверное, где-то тогда же Геральт учится окончательно отрекаться от чувств. Благо, ему уже не до этого. Первое время работы оказывается в достатке, и он впервые встречает всё новых и новых бестий, то гулей, то жагниц, то мантихор. Правда, обычно не отличаясь гостеприимством – на этот счёт у него всегда припасён серебряный меч, который он с удовольствием пускает в ход. Да и настоящий бой оказывается куда интереснее тренировочного: от гудящего в крови азарта всё внутри так и начинает петь. Так что чего, чего, а уж бесстрашия ему точно не занимать. Не тогда, когда он методично делает своё дело, все чаще прикидывая, как правильно прикончить ту или иную тварь.       Иногда на краю сознания он слышит зовущий его мягкий голос, который, по счастью, быстро удаётся отогнать обратно в пустоту. Забывать получается... с трудом, но у него уже нет времени вспоминать и исправлять былое; он ведьмак, и в разговорах с бестиями он может быть только на одной стороне. Серебряного меча. Наверное, он даже радуется, когда голос стихает в голове окончательно – ну, во всяком случае, это должно быть похоже на радость. Становится легче дышать, и из памяти уходят последние остатки боли. Правда, под рёбрами жжёт так, будто ему прижигают сердце калёным железом, но это херня. Пройдёт. Он ведьмак, и к ранам ему не привыкать; всё равно они заживают куда быстрее, чем у не-мутантов.       В конце концов всё становится на свои места. Месяц за месяцем он просто идёт по Пути, зарабатывая первые шрамы и травмы, перезимовав в Каэр Морхене и обсуждая с Эскелем и Ламбертом, тоже получившим медальон, очередные заказы. Новая жизнь идет своим чередом. Так, как и должно быть; как Геральт уже привык существовать.       До тех пор, пока по странности его не начинает преследовать целая череда совпадений.       Холера, да он даже знает, с чего всё началось. С той истории с Нивелленом и его бруксой. Скажешь кому, прищелкнут языком в восхищении, мол, надо же, какая трагичная история, и мигом вынут платочки. Ну, это насколько он судит по обычной своей компании распутных девок, которых, бывает, находит на постоялых дворах, когда от тоски становится совсем уж невмоготу. Вот они-то любят и слезу пустить, и поохать в нужный момент, да и в ненужный тоже. В любом случае – история и правда вышла такая, что хоть сейчас пиши дамский романчик. Правда, с плохим концом.       Причем плохим что для бедолаги Нивеллена, что для него, Геральта, самого. Потому что встреча с первым в жизни по-настоящему опасным вампиром отпечатывается в рассудке так глубоко, что тот неясным образом сам заставляет тянуться за повторением. За новыми заказами не просто на бестий, но именно на кровососов. Так у него случается несколько встреч со старыми катаканами и альпами, после которых он обзаводится трофеями в виде новых шрамов. Потом, кажется, встречается ещё одна брукса... Перед тем, как он оказывается здесь, в Велене, позволив себе небольшую передышку.       Совсем не ожидая, что сразу же, стоит ему устроиться на ночлег, услышит об упыре.       Всё происходит весенним вечером, из тех, что ещё полны сырой прохлады, но уже пахнут приближающимся летом. Самым обычным вечером, с кружкой дерьмового темерского и мрачным уединением, которое быстро нарушают пара каких-то болтливых девиц. Он почти не помнит, что говорят они, как и он сам. В голове всё равно крутятся мысли о деньгах, горьком привкусе плохой выпивки на языке и – как раз кровососущей твари, о которой девицы упоминают вскользь, вроде бы и начав с этого разговор. Было же там что-то… Да, точно, про вырезанный скот и разорванных на куски кметских баб. Ох, и забавное совпадение, наткнуться на то же после недавней бруксы. Да и ещё после...       А, холера, наплевать. Не то чтобы Геральт рад слушать девиц, но Весемир всегда учил его не отказывать дамам в дружелюбии. Так что в этот раз он тоже не отказывает, да так, что всё довольно быстро перемещается в его убогую комнатёнку наверху. Очень скоро его обволакивают горячим теплом, и Геральт совсем перестаёт думать о делах. Хоть и ненадолго. Отпустив девиц, он ворочается в уже остывшей постели, предаваясь тревожным думам и прикидывая, сколько стоит просить. С деньгами у него уже туговато, так что взяться он готов за что угодно. Только бы разобраться, какая конкретно там тварь. Ладно, если ещё захудалая экимма, невесть как сбежавшая сюда с юга, но если муля или альп, или, чего хуже, ещё одна брукса, от чьих когтей Геральт и без того слишком долго залечивал раны... Нет уж, вот здесь вопрос цены начнёт расти так же быстро, как и число проклятий в его сторону.       Правда, всё равно не так, как могло бы быть в самом паршивом случае, будь там не муля, не брукса, не экимма и не альп, и при одной мысли об этом под рёбрами вмиг неприятно разрастается ощущение сосущей пустоты.       Впрочем, уходит оно быстро. Утром ему уже не до чувств, потому что он снова слышит про упыря. На этот раз в конюшне, когда Геральт приходит проведать Плотву и угостить её яблоком, раздобытым исподтишка на заднем дворе, параллельно слушая бормотание какого-то незнакомого кмета, седлающего гнедого жеребца.       – Таперича-то как домой возвращаться, – сетует тот, – Только бабу и дитё в лапы чудищу везти. Ты-то, небось, слыхал уже, мастер ведьмак?       – О чём? – тут же обращается в слух Геральт.       – Так про вомпера того окаянного. В Залипье, где хата моя, завелся, сукин сын. Кажну ночь кого-нить раздирает, адовое отродье. Да так, что от тех, кто в евонные лапы угодил, одни клочья и остаются!       – Давно завёлся-то?       – С самых Саовин, и уж ни конца, ни края тому не видать, – тяжело вздохнув, поясняет кмет, – Кума видывал сегодня, грит, народ уже и так, и эдак. То могилу паскудную искали, то высиживали паршивца в засаде-то, всё один хрен. Приходит ночью, кровопивец поганый, и рвёт всех без разбору. Уж, поди, не один десяток сгубил. Ужасть и страх!       По спине против воли пробегает мелкая волна мурашек: предвкушение охоты не заставляет себя ждать.       – Могу с этим помочь, – осторожно предлагает Геральт. – Вот только взглянуть бы сначала на убитых, да и поспрашивать бы ещё кого. Глядишь, и найдём вашего вампира. Видел его кто?       – Ото ж! – вдруг быстро отзывается кмет и так и впивается в него взглядом. – Ежели б вы, мастер ведьмак, за эту погань взялись, мы б-то всем Залипьем по гроб благодарны были! Поедемте тогда, коли не против! И за плату не сумлевайтесь, – тут же добавляет он, – Наберём, сколько надо! Только избавьте нас от упыря проклятущего, житья-то с ним совсем нет!       Что ж, уговаривать Геральта не приходится. До Залипья отсюда рукой подать, а он и без того отдал последние гроши за ночлег, так что подзаработать – да ещё и, кажется, на серьёзном заказе – он только рад. Дорога под причитания кмета выходит тягостной, но информативной, и, судя по рассказам о частоте нападений и тех самых «клочьях», Геральт уже начинает прикидывать факты на бестиарий. До тех пор, пока не видит, чем именно встречает их деревня.       Кровью. Лужей крови прямо на дороге, у которой сидят две рыдающие старухи под присмотром стоящего поодаль широкоплечего мужика.       – Ведьмака привёз, – глухо поясняет его спутник, безрадостно оглядывая открывшуюся перед ними картину. – Кого?       – Илинку, – отрывисто вскрикивает мужик, – Илинку задрал! Мокрого места не оставил! В зубах утащил, тварь!       Стоит ему это сказать, и одна из старух разражается таким бурным потоком рыданий, что всё так и холодеет внутри. Ох, что-то здесь точно не так просто, как думалось раньше. Невольно Геральт ведёт носом, быстро прикидывая, куда тянется запах крови. Чудовище не должно было уйти далеко, особенно будучи сытым и разомлевшим. Надо бы осмотреться тут как следует... Во всяком случае, чтобы знать, к чему быть готовым.       Но сначала он расспросит очевидцев. Правда, выходит это не сразу – привести старух в чувство удаётся только к вечеру. Впрочем, Геральт готов подождать. Времени у него в самый раз для того, чтобы выманить бестию как следует, дождавшись, пока та проголодается и снова начнёт рыскать в поисках жертвы. Так что он не торопится, внимательно вслушиваясь в каждое слово – которое, вообще-то, может стоить ему и жизни.       –...Страшенное чудо-то было, – икнув, наконец говорит одна из старух. – Зубишши – во! Когтишши – во! Здоровенное, согнуто в три погибели, и бородой трясло, что козёл какой!       Бородой, тут же мелькает в голове вспышкой, значит, круг подозреваемых сужается. Определенно не муля, не брукса и не альп, предпочитающие женский облик; кто-то из низших вампиров, и теперь куда важнее узнать, кто именно. Побродив по деревне, Геральт даже успевает заглянуть в что-то вроде местной мертвецкой, где готовят к погребению тела предыдущих жертв. Удивительно, но ему разрешают осмотреться – и первым делом он, конечно, видит жуткие раны на разорванных шеях. Такие, что невольно думается о размере способных на то когтей.       Катакан или экимма. Однозначно. Значит, теперь пора поискать и логово.       Время за разговорами проходит незаметно. Разобравшись с подробностями и платой, потихоньку Геральт начинает готовиться к бою. Хорошо, в запасе есть и Чёртов гриб, и остатки масла против вампиров, которые быстро идут на лезвие серебряного меча, отражаясь в свете луны лиловым блеском. Ночь выходит тихая, стылая, заставляя маленькие лужицы от подтаявшего снега подернуться хрусткой пленкой тонкого льда. Запах крови снова ведёт его по следу, и теперь Геральт уверенно двигается за ним, то и дело прислушиваясь к рефлексам.       Дорога к логову пролегает по узким тропкам через сосновый лес. Он идёт неслышно, осторожно, отмеряя по одному шаг за шагом. Как лис, преследующий притаившуюся за кустом куропатку. Как волк, нацелившийся на оленя на водопое. Как хищник, рыщущий в поисках жертвы и несущий за собой смерть.       На короткий миг он поднимает взгляд к черноте неба. В стылом воздухе так и светятся яркие точки созвездий, но одно приковывает к себе взгляд особенно сильно. Знакомое еще с детства, отчетливо видное у Каэр Морхена, сейчас оно тоже заметно, как никогда. Невольно Геральт пересчитывает все восемь звёзд поочередно. Кинжал из пяти точек, выстраивающихся в прямую линию, и аккуратный треугольник Руки рядом, до боли похожий на что-то... Неважно, что. Охотник смотрит на него сверху чётким ориентиром, напоминая о цели, и Геральт мягко кивает ему в ответ.       Сейчас он сам – охотник, и последнее, что он может себе позволить, это отступить.       Гулкая тишина отражается в перепонках искрящей дрожью. Закалённые мышцы подтягиваются, собираясь в один напряженный звон тела, в любой момент готового к броску. Скоро запах приводит его на опушку леса, и он сразу же замечает логово: небольшую пещеру, прикрытую толстыми ветками разросшегося над ней орешника. Лучшее место для неспешной кровавой трапезы и... спячки.       Экимма, успевает догадаться Геральт в ту же секунду, когда из темноты каменного свода на него бросается чёрная тень.       Звон серебряного меча с легкостью вторит свисту когтей. Старухи не врали: они и в самом деле оказываются чудовищными, как и сама тварь. Необычайно крупная, с тёмно-красной кожей и длинной седой бородой, экимма молниеносно атакует его, утробно рыча и то и дело щёлкая челюстями. Взмах когтей, удар, звон. Клац, клац, клац – отзывается ему мерзкая пасть, напоминая что-то...       Чёрт, нет, нельзя отвлекаться!       Удар, ещё удар. Геральт бросается на экимму одним мощным прыжком, рассекая плоть на груди и быстро отскакивая назад. Поворот, новый удар... Бестия кружится вокруг него, то и дело исчезая в ночном воздухе, и он напрягает все отточенные чувства, улавливая малейшие движения рядом. Взмах руки, и Ирден рассыпается по опушке яркими искрами, снова показывая экимму – и, видно, ту это злит настолько, что...       ...Всё случается с ошеломительной скоростью. Экимма бросается на него исподтишка, впиваясь в бедро, и он тут же рубит её по боку, но чёртова тварь оказывается проворнее. Чёрная лапа проносится перед глазами так быстро, что он даже не успевает понять, куда приземляется удар – и вдруг чувствует ослепительную боль в груди. Такой силы, что воздух застревает в лёгких и душит глотку. Вслепую Геральт выбрасывает вперёд меч, из последних сил прицеливаясь экимме под рёбра. Кажется, удар попадает в цель. Кажется, потому что перед глазами всё начинает стремительно темнеть.       Дышать становится всё труднее. Он успевает заметить, как экимма валится на землю с тяжёлым хрипом, в последний раз дёрнув когтистой лапой, и – тут же падает на колени сам. Всё закончилось. Теперь надо... Ах, зараза, да что же с ним такое. Руки сами касаются раны в груди, пачкаясь в чём-то горячем.       В чём именно, Геральт догадывается сразу же, как только нащупывает рваные края доспехов и разорванную плоть. Сиплый вздох срывается с губ с таким трудом, что отзывается внутри обжигающим пламенем. Холера, видимо, коготь прошил лёгкое; долго он не протянет. Всё в голове начинает плыть на волнах горячки, мигом охватывающей тело до самых кончиков пальцев.       Заражение, вдруг понимает Геральт, бестия была ядовита. Вот теперь ему точно конец.       Бессильно падая на холодную землю, он прикрывает глаза, силясь достать воздуха на ещё один рваный вдох. Мёртвая экимма лежит, раскрыв пасть в беззвучном крике, и слипшаяся от крови шерсть на её груди куделями свисает на землю. Вот уж не думал, что сдохну так, проносится в голове горькая мысль, от лап обычной упырьей суки. Перекатившись в сторону, Геральт сплёвывает кровь, заходясь в судорожном кашле. Ни один ведьмак ещё не умер в собственной постели, хотя жаль, что его черёд пришёл так рано. Будь у него чуть больше времени, он бы – он бы что? Не поехал бы в эту деревню? Брехня, дело в другом... Только он так и не может вспомнить, в чём.       Додумать Геральт не успевает, потому что тупая боль в груди резко превращается в другую: обжигающую, слепящую, достающую до самых костей. Дьявол, значит, это и в самом деле последнее, что он чувствует. Тело бьёт судорога, стукнув в висках колкой вспышкой – и прежняя боль вдруг начинает приобретать какие-то очертания.       Не очертания. Силуэт. Того, кого всеми силами он старался забыть. Это агония, проскальзывает слабое осознание, предсмертное видение. Ещё чуть-чуть, и...       Ох, его боль красива. У неё тёмные вьющиеся волосы, кольцами завитков спадающие на плечи. Блестящие, всегда задумчивые чёрные глаза. Изящная шея и плавные линии ключиц, проступающих под бледной кожей. Узкие ладони и холодные узловатые пальцы, умеющие быть удивительно нежными. Тонкие, изогнутые в мягкой усмешке губы, прячущие за собой... верную смерть.       У его боли есть имя. Длинное, сложное имя, которое Геральт помнит до каждого слога. И короткое, привычное. Дорогое.       Я так... и не нашёл тебя. Регис. Я...       Миг, и боль уходит. Сладкая тяжесть вдавливает его в землю, накрывая, как тёплое одеяло, и Геральт блаженно прикрывает глаза. Воздуха больше нет, но теперь ему всё равно – что-то внутри немеет, скованное ледяной плёнкой. Закрываются веки, подернувшись тёмным маревом, густым, как болотная тина, унося в далекое, бесконечное...       –...Геральт! Боги, что...       Голос? Откуда? Нет, так хочется быть здесь ещё, в этой ласковой неге, не надо...       –...Держись за меня! Держись! Сейча...       Грудину резко обжигает огнём, и вдруг пелена исчезает с глаз, словно её и не было; слышится чей-то далёкий, душераздирающий крик. Тут же сетчатку опаляет свет – и каким-то нутром Геральт осознает, что крик этот рвётся из его горла.       –...Тише, душа моя. Я здесь. С тобой. Я...       Чей-то сдавленный вздох. Вспышка едкой боли, такая невыносимая, что лучше бы он всё-таки умер. Мышцы выкручивает, как вертела. Зубы сводит от судороги в ребрах; кажется, что-то внутри разрывается и льётся по стенкам брюшины.       –...Нет, нет, не уходи, не...       Прикосновение твёрдой ладони; мощный поток тепла под кожу, заставляющий сердце забиться одним ударом. Горло наполняется чем-то влажным, и он хрипит, с трудом сглатывая. Тело трясёт, как в приступе лихорадки. Мир кружится перед глазами, вызывая тошноту, и голова сама бессильно откидывается назад.       –...Всё. Скоро станет легче. Потерпи, dragul me...       Перед глазами мелькают разноцветные точки, становясь всё чаще. Откуда-то с неприятным чавканьем звучит тихий свист. По груди течёт что-то мокрое, и вдруг он слышит – вдох.       Свой собственный.       – Х-ха, – надсадно хрипит Геральт, с трудом разлепляя пересохшие губы.       Затылком он чувствует, что лежит на чем-то мягком – кто-то заботливо подложил не то лошадиную попону, не то плед ему под голову, приподняв так, чтобы он не смог захлебнуться кровью. Интересно, и кто же такой этот странный спаситель? Медленно приходя в себя, Геральт ловит себя на мысли, что чертовски сильно хочет взглянуть ему в глаза. Сначала только взглянуть. Там, может быть, отблагодарить как следует. Нет, в самом деле, всё кажется таким чудом, что едва верится в происходящее.       Он жив, по-настоящему жив, и теперь должен знать, кому этим обязан.       Моргать так тяжело, что кажется, у него вместо век два громадных камня. С усилием смахнув с них блёклую пелену, Геральт медленно открывает глаза. И вдруг видит рядом... кого-то до боли знакомого. Вызывающего острое, щемящее чувство под рёбрами, перетекающее к жжению возле пупка.       Старого друга, рядом с которым сердце по полузабытой привычке полнится теплом.       –...Регис, – вырывается из горла потрясенный хрип.       Холера, конечно же, это он. Почти такой, каким Геральт его помнит, бледный и печальный, округливший свои чёрные глаза в тревожной гримасе. Правда, вид у него какой-то растрёпанный: наскоро завязанный хвост совсем сбился набок, да и старый лекарский балахон сейчас вымазан в чём-то липком и тёмном – и почему-то вызывающим дрожь.       В крови. Его, Геральта, крови.       – Какого...       Не веря своим глазам, он тут же – правда, с трудом – пытается подняться, но на плечо сразу давит мягкая рука, с силой заставляя снова лечь.       – Не сейчас, друг мой, – неожиданно говорит Регис твёрдым тоном, не терпящим возражений. – У тебя переломы рёбер и обширная лёгочная геморрагия. Словом, состояние, совсем не располагающее к разговорам. Ты меня понял? И не надо отвечать мне словами, Геральт, – быстро добавляет он, – Просто моргни, если согласен.       – Ты... Здесь...       – Ради всех богов, умолкни. Повторюсь, тебе не стоит тратить силы, – раздражённо перебивает человек... нет, вампир напротив, ещё и испачканный в его крови. – Твоё состояние до сих пор вызывает у меня беспокойство. И прежде, чем ты задашься вопросом, не являюсь ли я твоей бредовой галлюцинацией, – невесело усмехается он, – Скажу лишь, что, как мне видится, нам предстоит достаточно долгий разговор. Позже. Сейчас тебе нужен покой, dragul meu.       Зараза, опять это обращение, опять сложные фразочки и интонации; иллюзия так реальна, что кажется, протяни руку – и Регис будет таким же осязаемым, как прежде. Будто отозвавшись мыслям, на лоб ему тут же ложится прохладная ладонь в кожаной перчатке, и от приятного касания Геральт так и вздыхает, закрывая глаза.       – Дьявол, только не сотрясение, – бормочет голос рядом. – Геральт, ты сейчас меня слышишь?       Ну, что же, слышать-то он слышит, только едва ли верит собственным ушам, да и вообще ощущениям. С трудом Геральт моргает, снова поднимая глаза на старого знакомца. Нет, всё-таки что-то в нём изменилось. То ли внешне, то ли как-то внутренне Регис стал ощущаться сильнее. Жёстче и увереннее, чем прежде – а может, он всегда был таким, только Геральт этого и не замечал.       Ха, конечно, не замечал. Видно, маска обманчивой учтивости спала вместе с личиной человека, и сейчас наконец-то Регис стал в полной мере самим собой. Таким, что теперь его и не узнать.       – Славно, – тем временем отзывается тот, нахмурив тёмные брови. – В таком случае проверим и остальные признаки. Будь добр, открой пошире глаза, мне нужно взглянуть на твои зрачки.       – Ре...       – Тихо. Давай, друг мой, – ладонь мягко перемещается на его скулу, и нехотя Геральт подчиняется, как можно шире раскрывая веки. – Что ж, по крайней мере, визуально с сознанием всё в порядке. Теперь я перечислю тебе симптомы, а ты моргни на те, что, возможно, ощущаешь. Тошнота, – и Регис начинает загибать пальцы, – Боль в ушных проходах? Головокружение при поворотах головы?       Вот, значит, какой из него лекарь, шелестит в голове голос, ой-ёй, с таким не забалуешь. Хорошо подумав, Геральт прислушивается к телу, но ничего не обнаруживает, кроме ноющей боли в груди и чертовски сильной усталости. Впрочем, что одно, что другое, определённо пройдёт вместе со сном, и паникующий вид Региса в ответ вызывает у него только слабое раздражение. Чего беспокоиться-то? Что бы ни вытащило его с того света, оно уже сделало своё дело, и теперь работа за мутагенами. Ещё немного, и он встанет на ноги. Точно встанет.       – Со мной... всё в... порядке, – отрывисто выдыхает Геральт, снова пытаясь приподняться, – Я... ведьмак...       Вот только сразу ложится обратно, видя, как в черноте глаз всё так и искрит от негодования.       – Да, точно! Именно поэтому ты, как ведьмак, считаешь правильным пренебрегать рекомендациями специалиста? – возмущённо кривится Регис. – Возможно, ты ещё считаешь нужным сейчас встать и продолжить свой героический ведьмачий путь? Хоть раз послушай меня по-настоящему, Геральт. Ты чуть не умер полчаса назад, и мне пришлось приложить невероятные усилия, чтобы хоть немного привести твои лёгкие в прежнее состояние. Поэтому, пока мы здесь, я не позволю, – подчёркивает он, яростно сверкнув глазами, – Чтобы все мои труды пошли прахом. К тому же, кажется, я попросил тебя молчать.       Зараза, он зол, что ли? Да, одно открытие удивительнее другого, ничего не скажешь. Разозлённый Регис, оказывается, выглядит так незнакомо, что поневоле становится жутковато: ни дать, ни взять, сейчас зарычит, совсем так же, как недавно убитая экимма. Чёрт, и как же всё-таки он здесь оказался? Слишком сильно хочется верить в то, что это предсмертный морок, так что Геральт должен узнать ещё кое-что, пока у него остаются силы.       – Как ты...       Тихо вздохнув, вампир смотрит на него с молчаливым упрёком, видно, поняв, что заткнуть его не так-то просто.       – Как я это сделал? Управляемая гипотония, простыми словами, понижение кровяного давления, с последующей гемотрансфузией. Благо, если меня не подвело чутьё, твой организм уже восстановил большую часть поврежденных бронхов, и не пришлось...       Что ж, не то, чтобы Геральт хотел знать именно это, но – пусть, подойдут и мудрёные речи. От которых мягко тянет под рёбрами в осознании: теперь это точно он, его Регис. Всё тот же занудный умник, которого так не хватало, и в то же время... Дьявол, а знает ли он вообще того, кто сидит рядом? Хочется сказать в ответ многое, застарелое, наболевшее. Выплеснуть почти забытую горечь и желчь так, чтобы Регис ощутил и их тоже. Но сейчас он устал. Так чертовски, невыносимо устал.       Так что, не думая, Геральт решает просто признаться:       – Ни хрена не... понял. Ты... вообще не меняешься, Регис.       – Пожалуйста, молчи, dragul meu, – только и поджимает губы тот с недовольным видом. – На сегодня с тебя обсуждений хватит. Иначе мне придётся дать тебе снотворное, а я, честно говоря, не слишком уверен, что оно не вступит в конфликт с трансфузионным раствором.       Чёрт, почему я вообще считал его тварью, вдруг проносится в голове слабая мысль, и в груди всё сжимается от непрошеного холода. Из всех знакомых ему созданий его и правда спасло чудовище. Неясно, опасное ли, но ради него, Геральта, без промедления бросившееся на помощь. Непонимание будоражит и беспокоит, едва заставляя напрячь чутье. Ох, не будь ему так хреново, он обязательно бы спросил и об этом, но мысли уже мешаются в вязкую кашу. От усталости клонит в сон, все равно, настоящий или не очень, и тяжёлая плёнка дремоты постепенно начинает стирать очертания вокруг.       – Поспи, – мягко гладит Регис его по волосам, – Отдых тебе необходим сейчас больше, чем всё остальное. Если понадобится какая-то помощь, позови меня, и я появлюсь сейчас же. Понимаю, что сейчас моя компания может быть для тебя не самой приятной, так что...       Высокий, худой, как тень какого-то рока, он уже поднимается было на ноги, но рефлексы опять не подводят. Осторожным движением Геральт хватает край балахона и едва ощутимо тянет к себе.       – Ре... гис...       – Ох, всемилостивые боги. По-моему, я дал тебе ясно понять, что все разговоры подождут до завтра. Что-то неотложное, друг мой?       – Не... уходи.       Антрациты глаз округляются так удивлённо, что хочется фыркнуть в ответ – так же, как и обычно, когда они вместе. Как и всегда, мирным голосом добавляет щекочущее тепло в груди, так, будто все, как прежде. Чёрт, да кому он врал, посчитав, что утихомирил сердце? Всё это время Регис был ему дорог, да и простить, не сразу, но удалось до конца. По крайней мере того, кого Геральт знал. Вот только теперь рядом с ним новый Регис. Не то чтобы друг, и уж тем более не тот, к кому он чувствовал нечто... иное.       Высший вампир, по странной причине не особенно на вампира похожий лишь потому что спас ему, Геральту, жизнь.       –...Что ж, если ты настаиваешь, – тем временем наконец-то соображает этот самый вампир, присаживаясь обратно и ещё раз обеспокоенно заглядывая ему в лицо, – Я и в самом деле останусь. Разве что разведу костёр на ночь, пожалуй. Думаю, ты не станешь спорить, что тепло нам обоим не помешает.       Рот сам собой растягивает слабая ухмылка: боги, от глупой мысли почему-то становится так внезапно смешно, что опять начинает казаться, что это агония.       – Ты же... Тебе... Не надо...       – Naiba*! – вдруг сердито отзывается Регис, – Безусловно, не надо, но сейчас я намного больше беспокоюсь о твоём самочувствии, Геральт, чем о том, чтобы скрывать своё истинное лицо.       Охренеть, он что, ещё и ругается? Потрясённый, он так и смотрит Регису в спину, уже отвернувшемуся куда-то в сторону и собирающему сухие ветки, как оказалось, на небольшой поляне, укрытой опавшими листьями. В видении – видении ли? – осень, сухая и немного прохладная, вот-вот готовая ударить первым морозцем. Впрочем, в привычную для связи живость картины верится куда больше, чем в того Региса, которого он узнаёт вообще с каких-то невообразимых сторон.       Кажется, остатки разума что-то ещё раз бормочут внутри про рассудок, но что, забывает он быстро – даже быстрее, чем прежний шок. Холера, и всё же как он скучал. Скучал, как последний болван, про которых потом поют в корчмах, смеясь над их глупой наивностью. Хотя, в общем-то, и не зря. Может он, Геральт, и в самом деле здорово стряс башку – ха, значит, и Регис тоже хорош, раз проглядел это своим пристальным лекарским взором.       Да оба они, если честно, друг друга стоят. Ведьмак, доверившийся чудовищу, и чудовище, спасшее ведьмака.       От нелепости мысли – и всего, во что они снова встряли – так и хочется закатить глаза, вот только, как ни пытается, Геральт уже не может стряхнуть всё сильнее растущий сон. Сквозь уже закрывающиеся веки он с трудом различает поляну, уже озарившуюся теплым оранжевым светом, и тёмный силуэт прямо у маленького костра. На короткий миг Регис снова возвращается к нему, ещё раз пощупав лоб, и зачем-то укрывает шерстяным плащом – видно, его собственным.       – Спи, душа моя, – тихо произносит мягкий голос, – Спи. Если нужно, я буду рядом.       Под плащом оказывается жарко, но снять его Геральт уже не может. Мирная темнота наваливается так медленно, что он ещё успевает в последний раз взглянуть на пламя костра и высокую фигуру, сидящую перед ним, скрестив ноги. На душе становится тепло и спокойно, так, будто он далеко-далеко отсюда – от этой поляны, Залипья, Велена, чего угодно. Будто он снова в нише у спален Каэр Морхена, с нетерпением ждущий встречи со старым другом, который вот-вот улыбнётся ему, привычно не разжимая губ.       Удивительно, но вместо этой улыбки перед тем, как провалиться в черноту сновидений, Геральт видит совсем другую. Открытую и отчаянную, врезавшуюся в память так сильно, что даже под чарами уже не смог бы её забыть.       В полумраке тягучей дремоты к нему приходит оскал тёмных губ с ровным рядом острых, как сталь, клыков.

***

      Вот чего-чего, а проснуться на той же самой поляне он не ожидал даже в самых бредовых догадках.       Нет, вообще-то, Геральт был уверен, что ему всё привиделось. Потому что иначе и быть не могло. В лихорадке от яда экиммы могло почудиться и не такое, уж тем более, если у него был жар. Словом, надеясь, что всё ещё жив, он рассчитывал, что кто-то его найдет и притащит обратно в Залипье, что очнётся он в чьей-нибудь тёплой хате в окружении тех же охающих старух – но уж никак не здесь. Не в морозном осеннем утре и не с Регисом напротив, свернувшимся калачиком на сухом ковре разноцветных листьев и в удивительно простой манере поджавшим ноги к груди.       Спящим, мать его, Регисом.       Холера, он вообще не знал, что высшие вампиры способны по-настоящему спать. Подобного рода создания всегда казались ему кем-то эфемерным и возвышенным, далеким от телесных ограничений. Ага, как же. Словно пытаясь ещё сильнее разрушить все его знания из бестиария, в этот же миг Регис едва заметно подвигает руку, которую для удобства – и так по-человечески! – подложил под щёку, и, нахмурившись чему-то своему, поворачивает к нему голову ещё ближе. Так, что только и остаётся разглядывать его в удивлении, не веря своим глазам.       Этот Регис тоже ему не знаком. Расслабленный, даже безмятежный, он успевает что-то сонно пробормотать – и снова зарыться лицом в ладонь, не то борясь с неприятным сном, не то не собираясь просыпаться. Дьявол, скажешь кому, хохотать будут до посинения: проснулся рядом с высшим вампиром, который, видно, и сам не дурак хорошенько вздремнуть. Подавив невольную усмешку, Геральт так и рассматривает забавное зрелище, но вдруг натыкается взглядом на что-то очень, очень странное.       В тёмных волнах волос серебристой змейкой скользит широкая седая прядь.       –...Регис? – против воли вырывается ошеломлённый шёпот изо рта. – Регис, это что, чёрт побери, такое?       Ответом ему служит только сдавленное мычание в ладонь – и сразу свернувшийся комок начинает ворочаться, садясь и медленно вытягиваясь в привычный силуэт.       –...Мхм-м, – хрипло и вяло произносит Регис, потирая ещё не открывшиеся глаза, – Что-то... случилось?       Вот и зачем я его разбудил?       – Ерунда, – поспешно отзывается Геральт, сам вдруг слыша, как сильно осип за ночь голос. – Спи, я потом ска...       Договорить он не успевает, потому что изумляется снова. Как следует проморгавшись, Регис потягивается, прогибаясь в спине – и внезапно зевает, да так широко, что взору предстаёт весь безупречный набор клыков.       – Твою же мать, – выдыхает Геральт, невольно отшатываясь назад.       –...Геральт?       Вот чёрт, это и правда Регис. Такой, какой есть на самом деле. По-прежнему чуткий и заботливый, только теперь ещё и с зубами, которыми можно впиться мне в шею, проносится невесело в мыслях, хотя, кажется, вместо крови он сейчас с удовольствием поспал бы ещё часок-другой. Зараза, как же много противоречий.       Чёрные глаза наконец распахиваются, и, видно, и сам ничего не понимая, Регис так и пробегает по нему встревоженным взглядом.       – Всё в порядке, dragul meu? Я слышал, как ты позвал меня, – всё ещё хриплым голосом поясняет он, – Тебя что-то беспокоит? Боль в груди? Затруднения дыхания? Жар?       Тут же он наклоняется, откидывая с так и лежащего неподвижно Геральта плащ, и касается его лба холодными кончиками пальцев.       – Так, кажется, температура в норме. Работа сосудов, если я верно слышу, восстановлена без эксцессов. Что же, какие-то иные симптомы?       Интересно, это рабочее, мелькает в голове, или вампирское. Нет, в самом деле, скорости, с которой Регис пришёл в себя, остаётся только позавидовать. В отличие от пустого волнения. Не видит он, что ли, что с ним, Геральтом, и так всё в порядке, а после работы мутагенов от боли в груди и вовсе не осталось ни следа. Впрочем, если подумать, как-то слишком уж быстро он поправился. Брукса Нивеллена тогда нанесла ему такие раны, что залечивал их Геральт неделю, не меньше – а когти там были ничуть не хуже, чем у этой паршивой экиммы...       Ха, зачастили у него вампиры. Притягивает он их, что ли? Или это такое потрясающее везение?       Во всяком случае, вампир напротив сейчас смотрит на него так пристально, что о везении сразу думается куда меньше. Заглядывать в душу Регис умеет ничуть не хуже Нэннеке – того и гляди, тоже сейчас отчитает за что-нибудь. Например, за то, что Геральт вырвал его из объятий сна. Почему-то на ум снова приходят острые клыки, и по затылку невольно пробегает маленькая стайка мурашек.       – Нет у меня ничего, – поразмыслив, отвечает Геральт. – Жить буду, Регис. Ты бы лучше на себя посмотрел. Видел это? Вот здесь, – и он указывает пальцем на седой висок, не в силах оторвать от него взгляда.       – Что... – удивлённо отзывается Регис, рассеянно касаясь виска и вдруг тоже уловив перемену.       Быстрыми движениями пальцев он распускает хвост и вытягивает нужную прядь волос, разглядывая седую полоску. Вблизи она смотрится почти прозрачной, тонкой и светлой, светясь в стылом воздухе серебром – и слишком уж сильно отличаясь от вьющейся тёмной гривы. Настолько, что Регис хмыкает себе под нос, собирая причёску обратно, и вмиг погружается в раздумья, мрачно уставившись куда-то в землю.       – Значит, из всех возможных поводов для тревог тебя беспокоит состояние моих волос, – вдруг невесело усмехается он. – Пожалуй, в других обстоятельствах я бы с радостью вернулся к тематике дифирамб, однако сейчас не стану. Дело в том, что ты, Геральт, сам того не желая, подтвердил целый ряд моих предположений. Видишь ли, – сразу добавляет он, заметив, как Геральт уже открывает рот для вопроса, – После вчерашнего инцидента я ожидал подобных изменений, потому как им есть вполне весомая причина. Впрочем, скорей позволяющая назвать это не изменениями, но... повреждениями.       – Ч-чего? – так и опешивает Геральт. – Ты про чары, что ли? Холера, но это же не...       – Всё верно, друг мой. Ты, как и прежде, не ошибался в своих догадках. Я не чародей, и, более того, никогда им не был. Однако это, – и Регис снова указывает на седую прядь, – В какой-то мере действительно имеет отношение к чарам. По крайней мере, повреждения тканей от магии того рода, которую я использовал, заживают весьма и весьма нескоро.       – Какого ещё рода?       Омуты чёрных глаз, кажется, прожигают его насквозь.       – Магии крови, Геральт. Той, что, как нетрудно догадаться, – невесёлая улыбка становится чуть печальнее, – Всегда была мне подвластна. Высшие вампиры способны зачаровывать собственную кровь, даже в какой-то мере изменять её состав, наделяя нужными свойствами. При необходимости заживляющими в том числе. Что, собственно, я и вынужден был сделать, – виноватым тоном признаётся он. – Как ты видишь, подобной ценой.       – Подожди. Ты что, напоил меня своей кровью? – изумляется Геральт. – Своей вампирской кровью? Как ты вообще до этого додумался?       Услышанное просто не укладывается в голове. Чудовище, которое он считал смертоносным, взяло и просто пожертвовало ради него частью собственного здоровья. Как это... Это – тоже Предназначение? Значит, Регис его и мёртвым готов воскресить, что ли? Бред, конечно, но кто ж знает, на что ещё он способен. На что способны такие, как он, которых не берёт ни серебро, ни магия, ни огонь, ни даже сама жизнь. Почти бессмертные создания, встреча с которыми может легко стать последней.       Впрочем, вот это создание сейчас едва ли похоже на чудовище, в тоскливой гримасе кривя тонкие губы.       – Счёт шёл на минуты, – наконец глухо отзывается Регис. – Знаю, сейчас ты скажешь, что с моей стороны едва ли разумно опять прибегать к оправданиям...       – Насрать, – быстро перебивает Геральт. – Насрать на всё, что было. Говори, как есть, а там решим, нужны оправдания или нет.       Сердце едва заметно ускоряет бег. Что-то внутри подсказывает, что всё, что произошло вчера, было куда серьёзней былых обид и противоречий. Может быть, даже и старой лжи. Потому что ему, Геральту, только что прямо в руки дали вторую по счету жизнь, и он не уверен, готов ли принять такой подарок без объяснений.       – Что ж, – медленно вздыхает Регис. – Хорошо. Постараюсь всё разъяснить попроще и без отступлений. Собственно, всё началось с того, что... – краем глаза он удивлённо смотрит на замершего в ожидании Геральта и вдруг расплывается в добродушной улыбке. – Даже не поторопишь? Благодарю. Всё началось с того, что... ох, веришь или нет, но посреди ночи я вдруг услышал, как ты зовёшь меня, dragul meu. Думаю, ты можешь себе представить, как трудно было в это поверить.       На секунду он отвлекается на молчаливый взгляд прямо ему, Геральту, в глаза, да такой, что во рту всё сводит от прилившей к языку горечи.       – Сначала я вообще ничего не понял, но потом прислушался повнимательнее, – сглотнув, продолжает Регис, – И испугался за тебя, так сильно, как никогда до этого. Ты шептал так, словно находился на пороге жизни и смерти. Боги, Геральт, – и, закрыв глаза, он устало сжимает переносицу двумя пальцами, – Я думал, что было уже слишком поздно. Думал, что...       Вздох, долгий, полный невысказанной боли – и отчего-то отзывающийся неприятным холодом в позвонках.       –...Словом, пришлось погрузиться в видение как следует, и так я нашёл тебя совсем в неожиданном виде. Лежащего навзничь на поляне, всего в рваных ранах с симптомами, характерными для отравления ядом экиммы. Нейропаралитические токсины, к несчастью, не редкость для женских особей. Время действия колеблется в пределах...       Чего, чего, чего? Резко садясь, Геральт так и хватает вампира за руки, ни черта не понимая, что только что услышал.       – Да постой с ядами. Ты что, хочешь сказать, – осторожно проговаривает он, – Что нашёл меня там, в Залипье?       – О чём ты? – удивлённо хмурится Регис и тут же всё понимает. – Ох, видно, я снова позволил себе неточность. Ты, друг мой, оказался здесь, именно на этой поляне, стоило мне представить её чёткий образ. Впрочем, как ни хотелось бы удивиться природе данной материи, в тот момент мне было вовсе не до раздумий. У тебя было рассечение лёгкого, – тяжело вздохнув, признаётся он, – С обширным кровоизлиянием в брюшную полость, причём таким, что при всём желании я не смог бы помочь тебе привычными способами. К тому же я стал наблюдать признаки...       Прохладная ладонь в кожаной перчатке вдруг сжимает его руку с такой силой, словно отчаянно пытается послать целое море тепла в ответ.       – Твои ногти. Они уже начали синеть, Геральт. Так, как мне доводилось видеть сотни и тысячи раз за время практики. Вот только с тобой... – совсем тихо произносит Регис, – Возможно, ты посчитаешь меня эгоистом за то, что я говорю об этом именно так, однако я не мог позволить тебе умереть, dragul meu. Не мог.       – Значит, так ты решил...       –...Зачаровать кровь, верно. Не спрашивай, как именно, скажу лишь, что это весьма болезненный процесс. Однако эта боль ничто по сравнению с тем, как быстро ты начал возвращаться к жизни, позволив провести остальные манипуляции уже без всякого труда. В любом случае я ни о чём не жалею, – и, вскинув голову, Регис поднимает на него свои бездонные омуты глаз. – И повторил бы это снова, если бы в том была необходимость. Надеюсь, на этот раз ты сможешь... простить мне подобное безрассудство.       Простить? Простить?       – Холера, ты совсем сдурел, что ли?       Одним рывком Геральт хватает и прижимает к себе худощавое тело, обнимая что есть силы. В сердце мигом вспыхивает старое жжение: а он ещё и злился на него, этого вампира, который ради него так бескорыстно отдал часть себя.       – Я не... – вяло бубнит голос что-то ему в плечо.       Не понимает он, как же. Ну, что поделать, не очень-то у него, Геральта, выходит со словами. Разве что только с дурацкими чувствами, которые, кажется, вот-вот порвут его на клочки, и избавиться от которых он может только так, поделившись ими с другим.       – Не начинай, – угрожающе перебивает он. – Ты, чёрт возьми, спас мне жизнь, и уже всё равно, как именно. Неважно, кто ты там, – и он вжимается в Региса ещё крепче, – Человек, вампир, да хоть блядский единорог. Я обязан тебе, Регис. Не знаю, насколько многим, но точно обязан.       Если только это всё ещё не морок, услужливо подсказывает голосок в голове, и он не подчинил тебя своей воле окончательно. Откуда тебе знать, как действует вампирская кровь? Может, он вовсе сделал это намеренно, и сейчас снова начнутся речи про связь?       – Отнюдь, dragul meu, – бормочет Регис куда-то ему в шею и осторожно, невыносимо медленно обвивает руками в ответ. – Я лишь делал то, что посчитал правильным, как и любой другой на моём месте.       – Другой? Много ты таких знаешь, что ли? – фыркает Геральт. – Прекращай прибедняться. Что сделано, то сделано, и я это ценю. Только мне интересно, – на миг задумывается он, – Кровь-то что-то во мне изменит? А, Регис? У тебя случаем нет никаких об этом сведений?       – Думаю, разве что улучшит регенеративные свойства, – едва ощутимо пожимает плечами тот в ответ. – Однако, насколько мне известно, всё зависит от индивидуальных особенностей донора и его связи с реципиентом. Получателем, – поясняет он, – То бишь тобой, мой дорогой ведьмак.       Связь, проносится в голове стремительная мысль. На душе тяжелеет, как при далёкой буре; кажется, и Регис в его руках неуловимо напрягается от собственных слов.       – Кстати об этом, – спустя короткое молчание произносит Геральт. – Что-то мне представляется, что эта самая связь тоже взялась не с пустого места. Дай подумать, это тоже какая-то магия крови и прочее?       –...Ты даже не представляешь, насколько близок к истине, – неожиданно шепчет вампир. – Пожалуй, даже опасно близок, друг мой. В том отношении, что многие детали относительно этой связи справедливы и до сих пор, с учетом... открывшейся правды. Впрочем, я и в тот вечер, кажется, уточнил, – сглотнув, добавляет он, – Что был с тобой искренен в отношении сути этой материи. Как бы ты ни хотел того изменить, это всё ещё остаётся формой Предназначения, перед которой, увы, не властно ни одно создание этого мира. Той формой, которая не позволяет нам увидеть друг друга по воле, к несчастью, неведомой даже мне.       Тон его голоса, ставший до странного серьёзным, вмиг заставляет выпустить Региса из хватки рук и внимательно заглянуть в глаза. Пусть связь и Предназначение, бес с ними обоими, с этим Геральт уже смирился так же, как с собственным именем. Пусть Регис и дальше находит его на пути своей бесконечной жизни.       Всё, что ему, Геральту, нужно знать – только одно. То, что мучало всё это время, с той же секунды, как он проснулся рядом с высшим вампиром под боком.       – А теперь скажи мне, – прищурившись, спрашивает он, – Почему я должен тебе верить. По крайней мере, как тебе это видится. Почему, Регис?       Воцаряется долгая, звенящая тишина. Лёгкий ветер играет сухими листьями, исподтишка кружа ими вокруг давно потухшего костерка. Слабый морозец мягко кусает за кожу шеи и щёк, пытаясь отвлечь внимание. Правда, теперь на него уже всё равно. Всё равно, когда они смотрят друг на друга, затаив дыхание, и Геральт вдруг отчётливо слышит, как медленно – даже медленней его собственного – бьётся сердце напротив.       – Потому что... – с трудом шевельнув губами, произносит вампир, – Потому что, как бы ни было трудно это осознать, но я никогда не хотел причинять тебе зла.       Помолчав, он почему-то отводит глаза в сторону – и осторожно кладёт ладонь Геральту на щёку, оглаживая пальцами уже отросшую щетину.       – Постарайся меня понять, dragul meu. Меньше всего на свете мне хотелось бы тебе лгать, однако в моём положении это, кажется, неизбежно. Всякий раз, когда мы встречаемся здесь, – выделяет он голосом, – В неизвестном пространстве, существующем по неизвестным законам, я беспокоюсь, что чем-то могу причинить тебе вред. Видишь ли, наша связь во многом подвластна именно моей природе, – снова вздох, теперь обречённый, – Потому я, возможно, склонен принимать некоторые решения за двоих. К примеру, умалчивать о деталях, которые могу посчитать основанием для того, чтобы ты отправился меня искать, потому как со своей стороны уверен в том, что сумею сдержать этот порыв. Это действительно может быть опасно, Геральт, – тихо добавляет он, – Я не лгал, когда говорил о смерти, да и в целом старался не лгать ни о чём касаемо... того, что было между нами.       Ложь во спасение, проскальзывает мысль в голове, сейчас он скажет, что это была ложь во спасение.       И будет прав.       Чёрт возьми, снова безмозглое сердце думает раньше рассудка. Мало того, что оно ловит каждое слово Региса с жадностью отчаянного юнца, так ещё и принимает их все на веру – так быстро, что становится стыдно и самому. Впрочем, утихомирив пыл, Геральт уже задумывается над сказанным как следует. Если подумать, Регис и правда уже раскрыл почти все свои карты, при этом прекрасно зная, как сильно рискует. Он мог бы хранить свою тайну и дальше – как-никак, получалось у него мастерски – но выбрал другое. Ради каких-то собственных принципов? Может, и так. Зная Региса...       Зная ли?       Боги, зная. Зная так хорошо, что уже не остаётся сомнений. Зная, как он всегда был готов помочь в чём угодно; зная, как он тревожился за каждый его, Геральта, этап подготовки к Испытанию; зная, как оттолкнул, видно, боясь, что может каким-то образом навредить... Зная всё это, слишком легко отпустить прежнюю горечь, чтобы она уступила место чему-то иному. Новому.       Надо только уточнить, чему именно. Потому что в этой команде за рассудок, вообще-то, отвечает вовсе не Геральт.       –...Было? – медленно говорит он осипшим голосом, – Значит, считаешь, что только было?       – Право, друг мой, я лишь уточняю то, что считаю определённым, – тихо и как-то виновато отзывается Регис, – Потому как не смею навязывать то, что...       Миг, и он осекается, замирая в неясной заминке, и вдруг поднимает взгляд. Так, чтобы вновь утянуть в черноту бездонных омутов глаз, от которой глупое, глупое сердце по привычке пропускает удар. Так, что легко рождает решение у Геральта в голове, в сотню раз лучше любой болтовни, наполненной старой болью.       – Холера, Регис, – внезапно фыркает он себе под нос, удивляясь, как не додумался до этого раньше. – Знаешь, что?       И фыркает ещё раз, когда видит реакцию на эти слова. Антрациты глаз округляются в недоумении – и становятся ещё больше, когда Геральт в ответ касается бледной щеки. Щеки Региса. Старого друга. Демона из его снов. Высшего вампира, спасшего его ничтожную на собственном фоне жизнь, и теперь такого растерянного, что остаётся только быстрее уверить его в задуманном.       – Что такое, мой доро... – начинает было Регис, но остатки фразы, по счастью, не произносит.       Губы слишком быстро касаются других губ.       Поцелуй выходит трепетным, осторожным. Даже робким, что ли, словно и не было ночи на Рысьей Скале. Впрочем, лучше б её и не было; узнавать Региса – вампира, не человека – заново получается ничуть не хуже. Узнавать и говорить друг с другом безмолвными жестами тел.       Прости меня, произносит мысленно Геральт, заправляя тёмные волны прядей за ухо и оглаживая затылок, за то, что назвал тварью. За то, что считал чудовищем, способным на... Чёрт возьми, ты же спас мне жизнь. Прости меня. Прости.       Прости меня, отзывается Регис движением ласковых губ, запуская холодные пальцы ему в волосы, за то, что скрывал истину слишком долго. За то, что считал не готовым к правде. Прости меня, мой дорогой ведьмак. Прости.       Руки сами находят узкую талию, притягивая к себе ближе, и кажется, что больше, кроме них, нет ничего. Нет ни осеннего леса вокруг, ни далёкой экиммы где-то в деревне, названия которой он уже не помнит. Есть только двое. Чудовище и ведьмак, ведомые невесть чем друг к другу, и даже на то, чем именно, уже становится наплевать.       –...Регис? – на секунду отрывается Геральт, на одну маленькую секунду, чтобы позволить себе короткий вздох.       – Да, душа моя?       Стоит вглядеться в черты напротив, и всё в груди замирает, полное щекочущего тепла. Регис смотрит на него так, как, наверное, смотрят на откровение. Или на давно утерянный дорогой подарок. И – дьявол, глаза-то снова светятся. Мягким красным пламенем, которое всё же пробивает на короткую дрожь.       – Иногда ты слишком много думаешь за двоих, – всё-таки решает выразить мысль Геральт, тем временем прикидывая, как бы получше задать вопрос о глазах. Да и в целом о природных особенностях. Холера, никто ж в Каэр Морхене его не готовил к тому, что с высшим вампиром можно встретиться вот на таких условиях.       – Может, и так, – хмыкает Регис, ласково проводя большим пальцем по его скуле. – Между тем, как ты, в свою очередь, думаешь о чём-то совершенно ином. Задавай вопросы, Геральт, все, что считаешь нужными. Буду только рад на них ответить, – и он мягко касается его скулы уже губами, опаляя тёплым дыханием кожу.       Кажется, будто проходит целая вечность, прежде, чем, слившись в новом поцелуе, они отрываются друг от друга, и наконец-то Геральту удаётся собрать мысли в кучу.       –...Ты вообще знаешь, как выглядишь со стороны?        Алые искры мигом вспыхивают лукавством, становясь ещё ярче и теперь вытанцовывая какой-то безумный танец.       – Смею предположить, – криво ухмыляется Регис, – Что таким завуалированным образом ты пытаешься делать мне комплименты?       – О-хо, а ты-то, конечно, тут же пытаешься на них напроситься, – в ответ парирует Геральт. – Нет, Регис. Я про глаза. Они, мать их, светятся, и мне чертовски интересно, почему.       – О, – тут же кивает вампир, – Ты об этом. Что ж, насколько я выяснил в рамках личных исследований...       –...Это, кстати, тоже интересно. Даже очень.       – Позже, мой дорогой ведьмак. В рамках личных исследований, – невозмутимо повторяет Регис, – Мне удалось узнать, что конкретно мои радужки, как ты видишь, люминесцируют при определённых условиях. Скажем, в случае сильных эмоций, – и ухмылка вдруг становится мягкой и доверительной, – Чаще всего положительных. Впрочем, это качество, как я понимаю, присуще только мне, потому как у остальных представителей моего рода я не встречал...       – Тоже в рамках личных исследований? – перебивает Геральт, порывисто целуя узкие губы.       –...Мм-м, можно и так сказать. И, право, оставь этот ревностный тон, – хитро усмехается вампир, – С твоей стороны, кстати, это в высшей степени лицемерно. Или я что-то путаю, и в Элландере...       Вот же мстительный гад, проскальзывает радостная, звенящая от новизны мысль, мстительный, вредный, злопамятный гад.       – Путаешь, путаешь, – закатывает глаза Геральт, прижимая к себе покрепче этого самого гада, – Что-то мне больше не хочется задавать вопросы.       – Вот как? – весело приподнимает бровь Регис в ответ и вдруг широко улыбается во весь рот.       Так, что снова показывает весь ряд белых и острых, как бритвы, клыков, и теперь... Теперь эта улыбка кажется Геральту ярче тысячи солнц. Так, что щекотка в груди переползает вверх, стирая все мысли из головы, и больше не хочется думать совсем ни о чём.       Просто быть. Здесь, с Регисом, пока у обоих есть время. Пока ему, Геральту, не придётся вынырнуть из видения, чтобы забрать за тушу экиммы свои гроши, а Регису – наверное, тоже идти по каким-то своим лекарским делам. Так, что, кажется, уже нельзя терять ни минуты, а вот об этом-то ведьмаки знают, пожалуй, лучше кого бы то ни было. Словом, поэтому Геральт без смущения распускает и без того растрёпанный тёмный хвост, зажимая в пальцах кожаный ремешок, и, запустив одну руку в вьющиеся волны, другой ухватывает седую прядку, ласково потирая её между пальцев.       – Угу, – тихо бормочет он, наклоняясь снова к тонким губам, – Сам знаешь, не мастер я говорить. Как-то привык, – поцелуй, осторожный, вкрадчивый, в самый край, где собираются крохотные морщинки, – Решать всё не словом, а делом.       Кажется, Регис что-то хочет ему ответить, что-то ехидное и лукавое, как и всегда, вот только уже не может. Странное дело, и даже, пожалуй, из ряда вон выходящее. Трудно представить, что же такое могло случиться, но, впрочем, всё быстро становится на свои места – что ни говори, а в Каэр Морхене их учили схватывать знания на лету.       Никогда ещё Геральт из Ривии не был так рад узнать, что едва ли высший вампир способен на внятную речь, пока целуется с ведьмаком. ___________________________ *Чёрт, дьявол (рум.)