Рандеву с Жизнью: Параллель

      С самого утра Еву преследовало дурное предчувствие. Девушка чувствовала, как над головой сгущались тучи, а в спину кто-то целился из огнестрельного оружия. Что-то было не так. Что-то было слишком близко.       В конце концов, Ева чувствовала приближение своей смерти. Её гибель выхаживала где-то совсем рядом, готовая в любой момент ухватить Еву на тот свет.       Это было странно, ведь совершенно ничего нового в жизни в заточении не происходило. Это была одна из прочих проблем заточения: монотонность и бесцветность. Ева могла бы с закрытыми глазами рассказать о каждом предмете, находящимся в отсеке Прайма, о каждом дюйме пути до тронного зала и обратно. О каждом сегменте его брони. Не потому что девушка специально запоминала что-то, вовсе нет. Как-то само-собой так выходило.       Но память Еву нещадно подводила. Иногда Ева, предаваясь редким моментам ностальгии, когда разум находился в стадии просветления, пыталась вспомнить лица знакомых людей и десептиконов, но вместо этого видела перед собой лишь размытые серые пятна. Пятна, не вызывающие уже никаких эмоций. Странно это было. Раньше память Евы была лучше. Да и отношение к бывшим… соратникам раньше было поприятнее. Если бы не эта чёртова война, если бы не десептиконы, прилетевшие на Землю, то она — Ева — не было бы тут, в Аду.       Хотя, когда было это «раньше»? Возможно, десятилетиями назад? Или года два? В любом случае, Ева знала, что перестала меняться. Люди растут, люди стареют и люди, в конце концов, умирают. Но не Ева. Время будто бы обходило её стороной, не действуя на органику. Наверное, в очередной раз, когда Ева была без сознания, Прайм отнёс её к Рэтчету и последний что-то с ней сделал. Рэтчет был психопатом, помешанным на пытках, которые он по сущему недоразумению называл медициной. Наверное. Ева не знала. Не помнила. Или не было ничего такого? Ева давно не смотрелась в зеркало.       Ева качнула головой, сперва принимая коленно-локтевую позу, а после, пошатываясь, поднимаясь на колени. Тяжело. Еву мутило. От физической боли (кажется, у неё что-то порвано внутри), от странной каши в голове. И где же Оптимус, когда он так нужен?       Наверное, стоило попросить Прайма перестать вести себя с ней так, будто её тело бессмертно. Но Прайм расстроится. Обязательно огорчится, что его Искра просит перестать проявлять к ней ту заботу, которую он считал необходимым. И тогда кто-то обязательно мучительно умрёт. Умрёт, потому что так захотел Прайм, а его довела Ева. А у Евы ничего не поменяется. Еве не нравилось по колено стоять в крови и энергоне.       Ева знала, что будет дальше. Рано или поздно Прайм вернётся (он всегда возвращался. С огромными пробоинами в корпусе, с наполовину оторванным манипулятором, с безумным взглядом, с поражением или победой, но возвращался), увидит её состояние и поведёт в медотсек. Там её вылечат (в какой раз? Сотый? Тысячный?) и всё продолжится, как раньше.       Оптимуса Прайма никогда не смущала её боль: ни физическая, ни моральная. Точнее, глупо говорить, что не смущала: мех просто пропускал этот момент мимо себя. Смерти бы он её в любом случае не отдал, а всё остальное можно было исцелить.       Ева завалилась набок, отмечая, что видит под собой кровь. Ничего внутри не вздрогнуло. Таких пробуждений у Евы было много. Это не первое и не последнее. Хотя, когда Ева станет кибертронцем, то кровь заменит энергон. Но боль — была уверена Ева — боль будет ничуть не меньше. Такая же жгучая. Кибертронцы могли взаимодействовать между собой более обширно, чем люди. Это пугало Еву. Но пугало только ту маленькую её часть, которая уже была почти незаметна. А нечто большее в ней желало этого. Или не желало?       Громкий звон в ушах заставил Еву вновь упасть, больно ударившись головой о твёрдую поверхность платформы. Как же ей было плохо! И тут же, двойственно, хорошо.       Кажется, когда-то в самом начале Ева умирала. Наверное, у неё тогда остановилось сердце: от ужаса, от безнадёги. Тогда было что-то похожее: безумный звон в ушах, сопровождаемый замедляющимися ударами сердца и глаза, начинавшие слепнуть.       Смерть не посмеет забрать Еву у Оптимуса. Не бросит ему такой дерзкий вызов, а если даже посмеет, то уйдёт ни с чем. Прайм не собирался отдавать своего человека кому бы то ни было. Но и делить Еву с миром он не станет. Кому от этого было хуже: Прайму, миру или Еве — никто не знал.       Ева не ошиблась: долго ждать Оптимуса не пришлось. Автоматические двери разъехались в сторону с тихим шипением, в помещение вошёл лорд автоботов. Тихо, но недовольно загудел механизмами: Прайму совершенно не нравилось то, как быстро и легко ломалось человеческое тело. Не нравилось, но доставляла большое удовольствие беспомощность. Пусть Ева цепляется за него, пусть знает, что только он её Бог.       Органика всегда была очень хрупкой: уничтожая целые белковые миры, Оптимус Прайм в этом убедился. Стоило ему или любому другому механоиду приложить малейшее усилие, как органика лопалась, покрывая собой всё вокруг. Это было весело, но не тогда, когда травмы получала Ева.       В своё время Прайм обговаривал проект временной кибернизации Евы: пока не было артефакта и кибер-материи, можно было вживить в человеческое тело имплантат, сделать его живучее и менее хрупким. Но это была бы полумера, а Оптимус Прайм полумер не любил. Оттого проект и был свёрнут в самом зачатке, а все силы автоботских медиков, инженеров и учёных были брошены на достижение заветной цели. Цели, которая стала как никогда близка.       Ева приподнялась на локтях, впервые за всё время почувствовав сильную резь в животе. Медленно проходил шок, тело начинало реагировать на травмы. Но вопреки здравому смыслу, плохие мысли отступали от Евы, когда в её поле зрения оказался Прайм. Будто бы он отгородил от неё все плохие мысли, хотя, конечно, это не представлялось возможным. Ведь, очевидно, самым плохим в её жизни был именно он.       Еве казалось, что Прайм что-то тихо напевал. Какая-то незатейливая мелодия, неизвестная Еве. Но Ева всматривалась в фейсплейт Оптимуса и не видела движения металлических губ.       — Моя Искра, — это обращение в устах Прайма всегда звучало почти что как обещание. Невозможное, конечно. Прайм бы никак не смог превратить Еву в собственную Искру, но, несомненно, хотел бы. — Ева.       Ева подняла голову, встречаясь взглядом с Оптимусом Праймом.       И отчего-то поняла, что сегодня умрёт.       — Ева, ты готова?       Умрёт.

***

      У самой кромки бесконечного «ничего», там, куда не падал свет и не приходила тьма, всё было по-старому.       Стояло два дубовых стула и стол между ними. На столе стояли шахматы, но на них сейчас мало кто обращал внимание. Нечёткие силуэты сидели на тёмных стульях, в обрубках рук у силуэтов был очень длинный список. Пожелтевшая бумага резко контрастировала со всем, что было вокруг.       — Эта — всё? — первый голос прозвучал устало. В нём не слышалось удивления, а только тихая задумчивость.       — Вычёркивай! — второй был резок и высок. — Всё. И пусть уже наконец они начнут что-то делать! Забирать чужую память — это уже моветон. Практика показывает, что мы ни капли не приблизились к решению проблемы. Они всегда умирают. Давай без этого в следующие разы, а? Пусть помня. Ит. Им. Вдруг, из этого что-то выйдет? Чёрт! — список вспыхнул алым пламенем, покрошился на мраморный пол, пачкая его, но тут же был сметён с места порывом ветра, неизвестно откуда взявшегося.       — Memento mori. Жестоко. Но может сработать. Даже если не получится, то это будет интересная Игра.       В какой-то момент появился туман, скрыл и силуэты, и место рандеву.

***

      Ева лежала, чувствуя подбирающийся к сердцу холод. Что-то происходило. То ощущение смерти, которое преследовало Еву с самого утра, достигло своего пика. Взорвалось ядерной бомбой над миром, покрыло страшным цунами мирный берег. Опустошило войной мир.       Ева умирала. Не понимала, почему, и что привело её к этому, но — умирала.       Умирала по-настоящему и ничего не могла с этим поделать. Страх заполнял её душу, желание жить било ключом и даже на момент затуманенное сознание прояснилось. Она — Ева — находится в плену. Её намеренно сводили с ума, очевидно, накачивали чем-то, проводили опыты и всем этим управлял Оптимус Прайм.       Жестокий тиран, желающий уничтожить мир из-за своего личного безумия. Другого формата, не такого, которое он применял к Еве, но всё ещё безумия.       Ева попыталась пошевелить рукой, приоткрыть глаза или хотя бы пошевелить губами, но тело обмякло, глаза закатывались, а язык заваливался. Так и выглядела смерть человека. Некрасиво и уродливо, почти что омерзительно.       Ева кричала внутри себя от ужаса. Боль била ключом где-то на периферии сознания, предсмертная агония скручивала тело.       Когда сердце Евы отбивало свои последние удары, когда мозг получал последние граммы кислорода, Ева, кажется, увидела над собой огромный силуэт, сверкающий яркой оптикой. Услышала где-то в отдалении чей-то безумный, полный боли и отчаяния крик.       «Оптимус», — подумала Ева.       Но, конечно, это могло быть предсмертным бредом.       А через миг её сердце остановилось.

***

      Мегатрон молчал и молчание это было наполнено скорбью.       Мех никогда не хотел быть лидером и уж тем более никогда не мечтал о лидерстве во времена гражданской войны. Мегатрон был математиком! Гениальным математиком, способным просчитать многое, даже самый большой ужас, настигший Кибертрон.       Но Юникрон или Праймус решили иначе. Мегатрон стал лидером сопротивления. Тем, кто ведёт уже потерявших всякую надежду в бой и тем, кто сам её даёт.       Война отнимала у Мегатрона силы в огромном количестве. Ворн за ворном, эон за эоном мех боролся, а ужас от всего происходящего лишь копился, пока в один момент он и его десептиконы не оказались на Земле. Земле, полной ресурсов. Земле, на которой десептиконы нашли союзников и… друзей.       Передышка была короткой.       Автоботы нашли Землю, и война продолжилась уже тут. Скрытная, но Мегатрон знал, что это лишь вопрос времени. Крайне недолгого времени. Автоботы никогда не пытались долго скрываться, когда дело доходило до органических миров. Зачем? Белковые организмы зачастую ничего не могли предоставить против превосходящих в силе врагов.       Мегатрон чётко усвоил один урок войны: она не щадит никого. Ни виноватых, ни безвинных. Ещё эоны назад, когда экспансия Прайма вышла далеко от миров кибертронцев, Мегатрон понял, что на его актив выпала хоть и тяжёлая доля, но далеко не самая страшная. Кому-то везло погибнуть сразу, кому-то…       Кому-то повезло меньше прочих. Как Еве.       Мегатрон всегда знал, что на войне берут в плен, а в плену пытают. Это была логическая цепочка, созданная настолько давно, что тогда даже не было кибертронской расы как таковой. Но у всего должен был быть предел, как и у жестокости. Как и у безумия.       Оказалось, предела не было.       Мегатрон перевёл оптику в сторону… гроба. В своё время, знакомясь с человеческой культурой, лидер десептиконов наткнулся на одну занимательную сказку. Кто же знал, что ему придётся однажды воспользоваться идеей оттуда.       По кибертронским обычаям Еву должны были сжечь близ орбиты одной из звёзд; по земным — закопать в землю. Но ни то, ни другое не было в силах Мегатрона сейчас. Выводить из-под защитного поля Немезиду было опасно, автоботы с лёгкостью бы смогли засечь её, а заставлять кого-то из солдат отправляться куда-либо с телом Евы в одиночку, рискуя его активом, мех не хотел.       Безусловно, мёртвым нужно отдавать честь, но не рискуя живыми.       Мегатрон знал, что Оптимус Прайм не хотел дезактива Евы. Это было тем, что никогда не вписывалось в расчёты: был безумный тиран, захвативший Матрицу, был ещё более безумный план по уничтожению Вселенной — и в это всё никак не вписывалась Ева. Человек был балластом. Лишним элементом сложной схемы. Но элементом, тем не менее, стабилизирующим. Если бы не Ева, то у десептиконов было бы намного меньше времени.       Да что там: даже сейчас, после своей смерти, Ева отдаляла неизбежное киберформирование от Земли. Прайм пока не знал, что Ева мертва и действовать не будет. В интересах Мегатрона было сделать так, чтобы лорд автоботов узнал об этом как можно позже. Но это «позже» было ограничено одним ворном. Слишком мало для кибертронца.       Мегатрон сожалел, и сожалел искренне. Всё не должно было сложиться так, даже если безжалостные математические расчёты указывали на обратное. Оптимус Прайм не должен был воспылать безумной страстью к человеку, но случилось то, что случилось. И даже хуже.       Мегатрон не мог сказать точно, что послужило причиной гибели Евы. Это было странно. Это было… пугающе. И ещё более сюрреалистичны были обстоятельства нахождения тела человека.       Тело Евы не имело травм: ни внешних, ни внутренних. Будто бы человек заснул, а в этом сне и встретил свою смерть. Лидер десептиконов надеялся, что так оно и было, но… Но почему Ева оказалась за пределами Арка? Почему автоботы не знали о её гибели?       … и кто прислал ему на личный комлинк координаты Евы?       Мегатрона страшила неизвестность.

***

      До попадания Евы из другой Вселенной в мир тёмного Прайма оставалось чуть меньше года.