hoodoo / невезение

      Потолок над кроватью Мукуро рассекает цепочка трещин.              Глубокие, созданные столетиями они проникают к самому центру искусно обработанных мраморных плит. Работа высокого уровня, доступная лишь аристократам во времена, когда это место было построено, нынче выглядит так, словно вот-вот обрушится.       — Вы, должно быть, издеваетесь, — ворчит иллюзионист, заметив потолок впервые. Совсем не этого ожидаешь, переехав в новую спальню. И — само собой — из всех возможных дней это открытие должно было произойти именно сегодня, ставя перед ним выбор: или пялиться на горстку трещин в одиночестве, или спуститься вниз, чтобы пожаловаться кому-нибудь, лишив себя уединения.              Рокудо вздыхает, переворачиваясь на бок. Даже сейчас, прижимая ухо к кровати, он слышит дрожь пола от количества гостей внизу.              Каждый год этот день такой хаотичный, что лучше не попадаться никому под руку.              У него перед глазами столько коробок, что комнаты почти не видно. Большинство из них по-прежнему закрыты и заклеены, только-только доставлены из магазинов. Мукуро догадывается о содержимом исключительно по чекам: он не выбирал ничего из купленного. Прошло столько времени, а ему все еще тяжело обустраиваться где-то, планировать на долгое время вперед.              Когда речь зашла о переезде в новую комнату, он даже не подумал о том, что где-то нужно спать, а где-то — складывать вещи. Савада тогда рассмеялся и сказал, что сам со всем разберется.              Разобрался.       И теперь гора коробок покрывала весь — немалой площади — пол.              Он решил целую квартиру сюда запихнуть?              Количество предстоящей работы одним своим существованием демотивировало так сильно, что в итоге не был собран даже шкаф, и все личные вещи оказались разбросаны по доступным поверхностям. Часть одежды — сверху на закрытых коробках, часть — на свободной половине кровати, а на стуле неподалеку от нее повисло кожаное пальто. Точная копия того, что Рокудо создавал на своей настоящей иллюзии: черное, длинное, с высоким стоячим воротником. Безупречная копия. Подарок на первый день рождения вне тюрьмы.              Несколько месяцев назад он закатывал глаза, смеясь над Хранителями Вонголы, мол, паршиво вышло — даже близко не похоже на мою иллюзию.              Смеялся, но с того дня постоянно носил это пальто.              Сначала — ища оправдания, а после устал от них и перестал. Кому какое дело, что он носит? Еще оправдываться из-за такого не хватало.              Хранителями это было воспринято как одобрение, поэтому они решили, что могут теперь общаться с Мукуро, как с закадычным другом, приглашая его на каждую семейную встречу. От таких «приглашений» не скрыться — за месяцы, проведенные в поместье, опытные мафиози запомнили все его уловки и тайники, каждый раз вытаскивая оттуда и заставляя следовать планам. Он продолжал недовольно ворчать, на что все только смеялись. Встречи, конечно, проходили мирно, но уже через пару часов он был абсолютно истощен: пара часов в кругу семьи могла эмоционально вымотать его настолько, что на следующий день он отказывался общаться с кем-либо вообще — издержки длительной социальной изоляции.              Но сегодня был особый случай.              Даже если бы они захотели, то не нашли бы время на Хранителя Тумана, запершегося в комнате.              После прошлогоднего хаоса на годовщине им нужно было продемонстрировать стабильность и превосходство. Приглашенных людей стало больше, новые работники поместья сменяли друг друга без остановки, чтобы круглосуточно обслуживать гостей, и ни у кого не было времени продохнуть.              Савада подскочил еще на рассвете — из новой комнаты Мукуро отчетливо слышал громкий хлопок соседней двери, а также следующие за ним ругательства — и, судя по его амбиционным обещаниям выпить со всеми союзниками, собирался не ложиться до следующего рассвета.              Глобальные планы Вонголы, конечно, не беспокоили спящего иллюзиониста.              Утром он даже не дернулся, слыша движение в коридоре, и это совершенно не изменилось к полудню. С какой стати ему спешить на встречу? Кен и Чикуса уехали из города, наслаждаясь свободой, так что ему даже поговорить будет не с кем, если спустится. Лишняя головная боль. Лучше, если он сделает это позднее, ближе к вечеру, чтобы иметь оправдание на побег пораньше…       Телефон Мукуро, погребенный под несколькими подушками, издаёт приглушенный звук.              «эй»              Когда он достает его, то поверх оповещения о предстоящем сеансе у психотерапевта и новых публикаций друзей есть всего одно короткое сообщение, но прежде, чем он успевает ответить, стремительно появляются еще несколько:              «долго ты ещё там сидеть будешь?»              «все уже достаточно в кондиции — доставать не станут»              «да и вообще»              «Десятому нужна помощь»              Грудь Рокудо тяжело вздымается одновременно с его обречённым вздохом.              Он оставляет сообщения Хаято проигнорированными, но уже через несколько минут хлопает входной дверью, набрасывая на плечи пальто.              Его взгляд цепляется за зеркало всего на мгновенье, но не задерживается там ни на одну лишнюю секунду — теперь, когда его кожа не синевато-прозрачная, а волосы не выпадают клочьями, он уверен, что будет выглядеть на высшем уровне даже в растрепанной одежде.              Коридор, ожидаемо, пустует. Мукуро идет вдоль комнат остальных Хранителей, между которыми висят — чересчур вычурные на его вкус — картины. Эти комнаты находятся над одном этаже с кабинетом босса и сразу над главным залом поместья, а потому были построены первыми, вместе с основным фундаментом. Привкус старины виден здесь во всем: от материалов до узоров в отделке.              А с картин на него пялятся высокомерные боссы предыдущих семей.              Он только-только начал жить рядом с ними, а уже ненавидит больше, чем что-либо.              Что за нелепая традиция делать столько портретов и развешивать по дому! Можно подумать тут жила императорская династия, а не группка убийц.       Иллюзионист отказывается смотреть на них в ответ, пока не чувствует другой взгляд, знакомый.       У самой лестницы — ровно посередине — находится громадный портрет Десятого Поколения, а на нем непринужденно стоит сам Мукуро. По левую руку от Савады; он частично скрыт за его плащом, но всё ещё отлично различим. Хром улыбается поблизости, да и он сам мягко усмехается, что всегда шокирует тех, кто видит это полотно.       Дело в том, что современные картины писались не вживую, а с фотографии, и когда фотосессия проходила, Ламбо выдал глупую шутку. Когда же Десятый пришел выбирать фотографию для перерисовывания, то ему больше всего понравилась та, где все выглядят счастливыми.       Таким образом, каждый гость, посещающий его кабинет, недоумевал, почему среди серьезных и мрачных портретов остальных поколений есть этот — легкий и семейный.       «Репутацию явно не укрепляет, но кто выступит против решения босса» смеялся тогда сам Тсуна, наблюдая за тем, как ее весят на видное место, а его Хранители, желающие выглядеть более солидно, кривятся в недовольстве.       Вспоминая это, Рокудо не может сдержать смешок каждый раз, спускаясь по этой лестнице.       Жизнь в поместье стала для него рутиной, но каждое нелепое воспоминание всё ещё безупречно впечатывалось в память. И сегодняшний день, безусловно, должен стать одним из них.              В главном зале поместье так много людей, что в глазах рябит, стоит ему добраться до нужного этажа. За музыкой и разговорами сначала его никто не замечает, давая возможность оценить обстановку — снующих туда-сюда официантов, сложную сервировку столов и мафиози, разбившихся на группы «по интересам». Ожидаемо, самая большая компания собралась вокруг Десятого Вонголы.              Мукуро пытается спуститься незаметно, держась в стороне, пока не найдет кого-то из ближайших Хранителей, однако тут же оказывается в западне.              Он делает ровно один шаг в зал, как у него на плече виснет тяжелое тело.       — Рокудо, мать его, Мукуро! Где ты там шатался столько времени? Мы уже почти собрались брать твою комнату штурмом, но Тсу-кун не пустил!               От волос Бьякурана несёт коньком, а стакан в его руке опасно накреняется, когда она оборачивается вокруг шеи Мукуро.              — Твой босс тут проболтался о кое-чем крайне любопытном, — шепчет он на ухо иллюзионисту, но совсем не понижает голос, чем практически оглушает того. Он тянет — морщащегося, но не сопротивляющегося — Мукуро в сторону наибольшей компании.              — На каком именно стакане «проболтался»?              — Неважно, — громко смеётся Джессо, перекладывая весь свой вес на него. — Что важно, так это то, что ты редкостный мудак.              Рокудо вздыхает, размышляя, будет ли бросание босса другой семьи на пол считаться нарушением договора о ненападении.              Он не пытается уточнять подробности, зная, что на этом нытье не закончено. Они обходят пару столов, собирая несколько насмешливых взглядов от мафиози и тревожных — от официантов, беспокоящихся за фарфоровую посуду, и все же добираются до диванов, занятых наибольшим скоплением людей.              — Ты, — тянет Бьякуран, тыкая пальцем сначала в его щеку, а после — в сторону, — и он были в сговоре!              На другом конце вытянутого пальца оказывается босс Вонголы.              Не в лучшем состоянии, но все ещё держащийся на ногах, сохраняющий образ хозяина этого места. Его длинные патлы небрежно собраны в низкий хвост — видимо, переделывал на скорую руку и без зеркала, — а мелкие веснушки на скулах незаметны за ярко-алым румянцем. В остальном, за исключением снятого плаща, он умудрился не испортить изначальный образ, несмотря на раннее начало мероприятия.              Заметив сначала выпад Джессо, он уже было открывает рот, чтобы возмущенно ответить что-то, но, наткнувшись взглядом на присоединившегося Хранителя, передумывает.              — Не обращай внимания. Мельфиоре планируют унести его наверх и закинуть в холодный душ уже пару часов.               — Черт-с два! Не раньше, чем мы разберемся с проблемой!              Его голос заставляет Мукуро поморщиться еще раз, отталкивая пьяное тело сидящему на диване Кикё. Тот лишь недовольно фыркает, понимая, что некорректно будет сбрасывать собственного босса на публике, и прикладывается к своей бутылке.              — Кто-нибудь объяснит мне, о чем речь? — вздыхает Мукуро, смотря на Саваду, потому что ни от кого больше ожидать адекватных разъяснений нет смысла.              — Да, такое дело… пару месяцев назад Бьякуран просил помощи — твоей в частности, — но мне пришлось отказать, так как ты был занят.              — «Занят», — шипит Джессо с дивана. — Это теперь так называется?              — Я уже объяснил: это был не отпуск, мы ездили туда по делу!              — Какого рода дело может быть на самом дорогом канкунском курорте? Без остальных Хранителей? Ты меня за идиота держишь, Савада?              — Тут даже держать не нужно, ты сам справляешься.              Мукуро издает нервный смешок, путаясь в собственных эмоциях.              Он должен нервничать из-за того, о какой поездке идет речь, но поведение пьяного Тсунаеши такое забавное и бесконтрольное, что он не может заставить себя переживать.              Наверно, ему бы сейчас злиться, что он не был в курсе просьбы Бьякурана, но, если оценивать ситуацию всерьез, то это ничего бы не изменило. Чего бы ему дала эта информация? Даже будь он в Италии, то вряд ли стал бы помогать, что уж говорить о другом полушарии.              — Просто признай, что поехал с одним из своих Хранителей на безумно дорогой курорт вдвоем на отдых, и я успокоюсь. Всё остальное пусть додумывают те, кто талантливее в сплетнях.              Савада раздраженно вздыхает, потирая свои виски:       — Ты выставляешь всё не в том свете. У нас были дела.              Наблюдать за его мучениями уморительно для единственного, кто знает истинную причину той далекой поездки. Рокудо притворяется, что покашливает, пряча смех за кулаком.       — Подтверждаю. Дела были.              Никто ему, само собой, не верит — больно уж лицо насмешливое. Да он и не особо рассчитывал.              Вся эта история с поездкой не должна была всплыть среди Альянса, но, раз уж это произошло, то теперь она останется главной загадкой и причиной для сплетен.              — У меня с женой меньше напряжения в переглядываниях, завязывайте уже, — фыркает Джессо, заметив, как босс Вонголы и его Хранитель понимающе смотрят друг на друга, безмолвно обусловливаясь, что не скажут больше ни слова.              Заслышав язвительную ремарку, Мукуро пинает его ногу, заставляя дернуться. Стакан в руках Бьякурана накреняется достаточно, чтобы половина виски с громким шлепком упала на рубашку Кикё. Секундное замешательство всех свидетелей очень быстро сменяется хаосом, когда уже другая семья перетягивает на себя внимание — не каждый день увидишь, как собственный Хранитель бросает на пол и отчитывает босса публично, едва сдерживаясь от ругательств.              В стороне посмеивается Савада, наслаждаясь шоу.              Несмотря на опьянение, он умудрился скрыть истинные причины той поездки, охраняя чужой секрет, как и пообещал несколько месяцев назад.              Рокудо тогда мялся, неуверенный, как ему вообще поднять эту тему, чтобы не прозвучать жалко — после физического восстановления возвращаться к статусу жертвы не хотелось. А в итоге оказалось, что беспокойство было лишним: стоило ему только заикнуться об отпуске, связанным с психологической реабилитацией и практикой, как все его заявления были подписаны и все счета оплачены.              Какого же было его удивление, когда — ко всему прочему — билетов оказалось два.              «Мне бы тоже пригодился отпуск» неловко посмеялся тогда Тсунаеши. «Я мешать не буду, не обращай внимания».              И не мешал. Напротив, его роль оказалась критически важна, ведь каждый раз, когда Мукуро напрягался, опустив ноги в теплую воду на берегу, он умудрялся сказать или сделать что-нибудь настолько глупое, что на собственные переживания не оставалось времени.              Как-то раз роли даже сменились, ведь — к удивлению и восторгу иллюзиониста — оказалось, что босс Вонголы на дух не переносит местную диковинку в виде сенотов. Отчего-то бесконечно глубокие подводные колодцы наводили на него ужас. «Кто знает, что там внизу, это же абсолютное безумие». А Мукуро, как бы сильно он не ненавидел ощущение воды на своей коже, никогда не опасался неизведанного — напротив, таинственные пещеры с бездонными водоемами казались ему чертовски привлекательными в своей мистике.              Поездка осталась где-то вдали, но её плоды никуда не делись. Напротив, дали почву его уверенности в завтрашнем дне и ощущении себя на своем месте.              После такого хаотичного приветствия Рокудо не поднимается наверх и не пытается сбежать до самого вечера, понимая, что тем самым привлечет только больше внимания гостей. А без подобных выходок никому и дела до него нет — мало ли тут Хранителей Вонголы по углам сидит; все свои, все друг друга знают, и за последний год совсем привыкли к новому составу.              Он держится достаточно долго, болтая с теми, кто рискнет к нему подойти, и выдавая колкости, раз за разом провоцируя конфликты. Ничего нового. Ему скучно, и он лишь старается развлечься, пока часы не пробивают полночь, и у него не появляется оправдание, чтобы сбежать на улицу.              Гул десятков голосов, перебиваемый музыкой, остается позади, пока Мукуро в очередной раз бредет вдоль садовых дорожек.              По их краям из земли выглядывают тусклые светильники — ненавязчивая подсветка, спроектированная Хаято много месяцев назад. Когда Мукуро начал тренироваться более активно, то всегда выходил рано утром, пока никто не проснулся. План был надежным, как швейцарские часы, ровно до момента, как начались будни, и босс Вонголы снова перестал спать ночами. Выглядывая в окно своего кабинета, он обнаружил очередную проблему Хранителя — и тут же озаботился освещением сада, чтобы там было безопасно в любое время суток.              Так глупо. Других дел нет, что ли?              Тусклые оранжевые лампочки обрамляют широкие дорожки на достаточном расстоянии, чтобы не вызывать дискомфорт, но и не давать врезаться в куст. Очень скоро последние ноты музыки стихают, оставляя лишь шорох тяжелых ботинок о камень и глубокое дыхание гуляющего по саду иллюзиониста. Он не ставит себе конкретную цель, желая лишь передохнуть, но ноги сами несут его по знакомому маршруту.              Одна из дальнейших дорожек делится на две части невысоким фонарем.              Таких фонарей совсем немного в саду; только для обозначения разветвлений пути. Без лишних символов и пометок — кто знает свою цель, тот не ошибется.              Вот и Рокудо не сомневается, поворачивая направо, к неосвещенным и неприметным ступенькам.              Прошло немало времени с тех пор, как он карабкался наверх под штормом, но каждый раз, возвращаясь, он неизменно вспоминал тот день. Ни в коем случае тот не был самым важным в жизни Мукуро, даже если учитывать лишь последние годы, но отчего-то навязчивые воспоминания никуда не пропадали.              Как он бежал наверх, скользя по грязи.       Как Савада пытался высушить его изо всех сил.       Как они с трудом добирались обратно: уставший, всё еще слабый иллюзионист и спящий на ходу босс мафиозной семьи, повисший на нем.              Повезло, что никто не увидел тогда — вот была бы новая байка для пьянок с Альянсом.              На следующий день все, конечно, догадались, что что-то не так — не выспавшийся Савада был совершенно никакой на своем празднике. Поэтому в этот раз, год спустя, он обещал быть на пике своих возможностей и всех порадовать. Он обещал.              — Какого черта ты тут делаешь?              Савада оборачивается, еще заслышав шаги, словно ожидал его появления. Его галстук развязан и висит на шее свободно, а плащ Вонголы небрежно наброшен на перила бельведера. Карие глаза сияют так ярко — не нужно подходить вплотную, чтобы увидеть пьяный румянец по всему лицу и шее.              — Я собирался провести время со всеми.              К концу дня Тсунаеши едва стоит на ногах — пообещал, что выпьет с каждым членом Альянса, и исполнил свое обещание.              Мукуро вздыхает, качая головой, но занимает свое привычное место рядом, у перил:       — Свалишься в море — помогать не стану.              — Станешь, и мы оба это знаем.              — Прыгни и проверь, Вонгола.              Улыбающийся Савада всё-таки кривит лицо. Главный бич их общения возвращается снова, заставляя его пьяно ворчать на привычную тему:              — «Вонгола». Опять «Вонгола». — Он драматично вздыхает. — У меня имя есть вообще-то: Савада Тсунаеши. Савада. Тсунаеши. Тсуна. Тсу-кун. Ёши. Что угодно, Мукуро, буквально, что угодно, но не это обращение. У меня сегодня даже праздник — может, сделаешь подарок и станешь общаться нормально?              Его лицо становится еще краснее от эмоций, но в этом нет истинной злости, лишь усталость и обида. Каждый раз, слыша это обращение, он чувствует, словно Рокудо выстраивает между ними стену, за которую не пробиться.              Когда-то он думал, что само пройдет со временем, но теперь не стесняется жаловаться вслух.              Он выглядит до смешного глупо в своем возмущении: растрепанный и пьяный, все чувства нараспашку — ни капли профессионализма. Он уже давно не старается держать образ босса, когда они наедине. Мукуро доверился ему в свои самые уязвимые моменты, что стало последним доказательством — можно отбросить паранойю и впустить его в круг ближайших друзей.              Возможно, самое время ответить взаимностью.              — Если тебе так хочется, но мне нравится использовать «Вонгола». Ты ведь олицетворение семьи, это имеет смысл, — лениво поясняет иллюзионист, прислоняясь к колонне бельведера. — Не делай такое лицо. Это не про ненависть к мафии. Ты — Вонгола, и это хорошо.              Савада издает надрывный смешок:       — Вот уж не ожидал услышать подобное от тебя. С чего это вдруг стало хорошо?              — С того, что только поэтому я не против быть частью Вонголы.              Его голос звучит мягко и ровно, словно он о своем меню на завтрак сообщил.              Савада продолжает улыбаться, как прежде — расслабленно и пьяно. Не вздрагивает, не издает шокированных звуков. Возможно, его помутненное сознание вообще не запомнит эти слова. Атмосфера не меняется ни на йоту. Ничего не произошло. Только, когда очередная волна разбивается о берег внизу, Мукуро становится так уютно, как не было уже давно. Ему бы сожалеть о сказанном или переживать о неполученном ответе, а он даже не смотрит на собеседника — только на панорамный вид из бельведера.              Как трудно ему было выдавить хоть одно слово благодарности год назад и как легко ему выдавать абсолютно невероятные признания сейчас.              Всё, что произошло с Эстранео до побега от Виндиче, ощущалось как первая жизнь.       Всё, что произошло после знакомства с Вонголой и до договора о высвобождении, — как вторая.              Странным образом все эти периоды, занимающие годы и насыщенные тяжелыми событиями, предшествовали третьему — короткому, всего на какие-то четырнадцать месяцев, абсолютно пустому на драматические происшествия, но изменившему всё кардинально.              Рокудо оглядывается по сторонам, пойманный в ловушку своих размышлений. Отчего-то — совсем иррационально — он уверен, что именно сегодня конец этого самого третьего периода. Теплый ветер бьет ему в лицо со стороны моря, звуки разбивающихся волн вводят в дрему, а где-то вдалеке горят огни — гости главного поместья и не думают ложиться спать.              Нет ни одной причины, почему именно сегодня всё должно измениться.              Его взгляд цепляется за Саваду, опирающегося на перила и смотрящего вдаль — у него на губах умиротворенная улыбка. Теплая, словно он никогда не чувствовал себя лучше. До абсурда уютная в своей уверенности и расслабленности.              Еще десять лет назад Мукуро мечтал стереть это выражение с его лица.       — Я скажу это только один раз, поэтому слушай внимательно.              Тсунаеши поворачивается, вопросительно склоняя голову на бок. Криво собранные в хвост волосы падают на его плечо тяжелым комом. После прошлого раза он думает, что ничто уже не может его удивить, но слушает внимательно.              Его сконцентрированная гримаса вынуждает Рокудо подавлять смех.              Как же сильно может измениться жизнь за столь незначительный срок. Росток может стать полем, трещина — обрушить многовековое здание, жажда смерти — иссякнуть, а пустая жизнь — найти новый смысл.              — Я люблю тебя.              Отчего-то он уверен, что четвертая жизнь будет лучшей.