Страшная сказка

      Времени здесь нет. Как собственно и разделения на времена года. Здесь всё смешалось, причудливо переплелось. Аномалия и попрание нерушимых законов мироздания под каждым кустом.       Милицейский УАЗик натужно рычит, вспахивая бездорожье и расплёскивая поросшие тиной лужи. Бензин здесь, кстати, волшебным образом не заканчивается никогда, как и сигареты в початой пачке… Сомнительный, конечно, бонус и всё же…       Мотор взрыкивает последний раз, прежде чем заглохнуть, с визгом встаёт на первую «ручка»…       Сцепление бы надо перебрать, — рассеянно думает Козлов и выбирается из машины под вполне себе закономерный февральский снег, засыпающий совершенно неуместную в этой картине бытия пожухлую зелень.       Покосившийся забор чёрный от влаги, двор полон крапивы и лопухов. И сам Козлов тот ещё лопух, если продолжает наступать на те же грабли. Только мо́чи уже нет так жить. Раньше было проще.       До их появления он, сжав челюсти и скрепя сердце, проезжал мимо. Больше не мог.       — Ну что, дед, здоро́во.       Высохший одноглазый старик сажает в тощую высохшую землю высохшее дерево без корня. Земля его никогда не примет, и дерево сгниёт под дождём и снегом, а его остатки сожрут драгоценные хозяйские опарыши.       — Всё молчишь? — риторический вопрос, но это в последнее время уже традиция.       Улыбки у него плохо выходят, вот издевательский смех или ухмылки, — пожалуйста, а искренне улыбаться капитан Козлов почти разучился. А старик уже давненько разучился разговаривать. Раньше другой был, но Топи никого не щадят. Вот его, доблестного капитана милиции Михаила Анатольевича Козлова, когда-то давно искренне верившего в живых людей и счастливые финалы грустных историй не пощадили.       — Знаешь, почему именно глаз он у тебя забрал? — Козлов молчит с пяток секунд, переваривая собственную откровенность, и забивает ещё один гвоздь: — И почему только один?       У старика начинают дрожать руки, ковшик, плещущий мёртвую воду в землю, похожую на сухую кирпичную пыль, валится из скрюченных старостью пальцев.       Он выпрямляется и смотрит на Козлова мутным бледно-голубым глазом. Единственным.       — Один, потому что он тебя, парень, помиловал. Вроде как. Ему такие страсть как нравились. Душонка продажная, на поверхности героизм, а под ним полна яма тщеславия…       Снег давно прекратился, остро пахнет холодом, близким лесом, выгребными ямами и навозом… Здесь не водится скотина, только человеческие тени бродят по привычному маршруту, но говном всё равно воняет. Так себе ирония, не правда ли?       — А глаз… Что-то там про светильник души… По душе же судить будут. А если в ней грязь одна, какой суд может быть? Только хозяйский, «праведный»…       Старик молча буравит его взглядом, и как Козлов не пытается узреть в единственном уцелевшем светильнике ту самую душу, не находит. Полая оболочка, будущая тюрьма для того, кто ещё карабкается по стремительно осыпающимся песчаным стенкам ловчей ямы.       — Пойду я, — выдавливает он из себя наконец. — Пора бы разобраться со всем этим, авось и минует тебя… сия участь…

***

      До дома Анны Петровны Козлов дошёл пешком. Шарахался от любого звука, как вор, выбирал для прикрытия заборы поцелее и заросли покустистее.       Старуха молча отступила в сторону, пуская его в сени, но в дом не позвала. Встала посреди коридора, сложила сухие руки поперек груди, закрылась. Но говорить начала первая.       — Не вытащишь ты его. Жена его, которую бросил, здесь мается, всё молодость свою ищет. И он с ней здесь и останется, когда ведьме наскучит. Судьба его здесь.       Козлов всё это знал. Всегда знал. Когда сын умирал на его руках, когда сам уходил, чтобы не вернуться. Но сейчас почему-то хотелось верить. Не в высшие силы, возможно, а в справедливость. В то, что каждому по делам его и не только тем, что творил до. Пусть учтут и те, что после, каждый заслуживает шанса, разве не для этого они здесь?       — А если всё-таки есть выход?       — Есть, — старуха кивнула, — есть, но не сможешь ты через себя переступить. Если бы мог, ушёл бы давно отсюда. Сколько ты уже в нашем болоте барахтаешься? На лечение сына собираешь? Ищешь кого-то? Смешно. Боишься ты. И правильно боишься. Сам утонешь и пацана за собой уволочёшь. Здесь его место. А там, куда ты его тянешь, плохо будет и тебе и ему.       — Ты, Анна Петровна, складно очень говоришь. Только драгоценный твой, которого ты так ждала, заплутал, пока к тебе добирался. Решил по дороге водички хлебнуть, чтоб уж наверняка напиться вдоволь. И так напился, что каждую ночь к моему пацану приходит и что-то сказать ему хочет. Как думаешь, что именно?       Старуха помертвела лицом, хотя куда уж, все они здесь мертвее мёртвого. Беглые души, заплутавшие в собственных грехах. Один вот всё метался между Эдиповым комплексом и болезненной тягой к тому, кто и не друг и не враг, а сомнительная и, по большей части, лживая совесть. Каждый раз у них одно и тоже.       — Не виноват он, — процедила Анна Петровна сквозь зубы. — Так и идут они рядом, но не вместе. Судьба такая.       — Если поможешь, не будет рядом с ним больше этой судьбы. Или тоже боишься? А, баб Нюр? Признайся, страшно тебе отсюда съезжать. Всегда было страшно и невестка тут не при чём. Девчонка, как девчонка. Ну чеченка, ну с норовом, зато смотри-ка какого внука тебе родила и вырастила. Орёл! Закон, порядок и справедливость!       Анна Петровна не выдержала. Плюнула ему под ноги, не жалея дощатый, чисто выскобленный пол и повернулась, показывая худую, ровную спину. Ушла было, но вернулась обратно.       — Что ты несёшь-то? Что несёшь? Тварь она была, убила бы своими руками. Удавила бы её, суку! Всё не по ней было всегда, денег мало, жизни мало…       — Молчать! — он рявкнул от души, для верности саданув кулаком в стену. — Ты своего так или иначе добилась. Один пока глумился, за свою смерть мстил, заигрался, сплоховал, так сын твой всё доделал, как мамка наказала. Нет её здесь больше и не будет. Давай, Анна Петровна. Всех кого должна была, ты ему привела, потешила и себя и дитятко. Осталось то совсем чуть. Зря, что ли, молилась? Отпусти ты нас. Мы же только мешаем.       Старуха умолкла. Она тяжело дышала, гневно поджимала тонкие бескровные губы, свирепо щурилась на Козлова. Иногда ему казалось, что она всё же понимает. Понимает и тоже мучается. Не может разумный человек настолько слепо утопать в собственной ненависти и больной, странной любви.       Ни отпустить, ни простить, ни идти дальше. Тянуть за собой тех, кто в её ненависти и любви не виноват.       Правильно ему казалось. Только толку от этого понимания было чуть, это понимание старуха закопала глубоко в землю, накрыла гранитной плитой и написала на ней «Лиза Громковская».       А Софья Громковская осталась. Со всей своей ненавистью и больной любовью…       Козлов сглотнул.       — Поможешь?       Анна Петровна мотнула головой и тяжело вздохнула, почти заплакала.       — Пешком иди до станции. Дойдёшь или нет, от тебя только зависит. Хозяйская машина тебе не поможет, не тебе её дарили, а значит, тебе она путь и не укажет, а что Виталик наплёл, не верь. Твоя участь другая. Как там… Пока сорок пар железных сапог не сносишь и сорок хлебов железных не сгрызёшь, не видать ему свободы, так и будет пленником. Если дорог тебе твой пацан, сможешь, а на нет… Сам знаешь.       Козлов зло усмехнулся.       — Шутишь, баб Нюр?       — Отчего же. Как есть говорю.       — Может мне ещё яйцо с иглой в утке поискать?       — Ты просил помощи, я помогу. С Ариной всё улажу, да за кудрявым твоим присмотрю. А верить или нет, тут уж решай сам.       Старуха развела руками в сочувствующем жесте, только в глазах горела такая ненависть пополам со злорадством, что Козлову стало тошно и тут же подумалось:       — Как будто тебе верить можно.       Но выбора у него не было. Он всё уже решил, когда увидел в Топях этих пятерых блудных детей. Тогда решил, сейчас осознал, а кто в кони пошёл, тот и воду вози, как говорится.       И Козлов пошёл. Ноги вынесли его из сомнительного и затхлого чужого рая в хмурый и сырой день. До леса было рукой подать: три шага, да четыре прыжка, только посреди раскисшей от недавнего снегопада тропинке стоял новый Хозяин.       Он не рубил головы и не кормил ими опарышей, но добычу из когтей всё одно не отпускал так просто. Этим он мало чем отличался от отца. У всех и каждого в этом богом забытом месте была своя история взлётов и падений, своя дорога, устланная чужими растоптанными жизнями. И все они, все кто здесь собрались, были друг другу что-то да должны…       Нужно было договариваться. Или отправляться вслед за малохольным на корм рыбе.       У Козлова кроме денег, которые здесь никому не сдались вовсе, за душой не было ничего, что можно бы выкинуть на торг. Самой души-то толком не осталось, только сегодня утром в зеркало смотрелся — глаза чернющие стали, хотя раньше были голубые, похлеще, чем у шкета…       Козлов скрипнул зубами от безысходности. Спина от страха покрылась липким потом, хотя трусом он сроду не был. Жадность, стяжательство, ложь… Прелюбодейство, куда уж без него.       — Иван Витальевич, а как же последний шанс? Всем положено. Даже смертникам перед казнью дают пожрать от пуза.       Хозяин молчал. Не было у Козлова последнего шанса, он его уже просрал и благополучно смирился с этим, тянул лямку… И ждал. Дождался.       Здешние законы мироздания не были знакомы с физикой, но можно было сыграть на элементе неожиданности.       Когда грянул выстрел, Иван Витальевич только в сторону шагнул, ничего ему, конечно, не сделалось, поскольку «Макаров» капитану выдали здесь, служебный, а собака не кусает руку, которая её кормит.       Однако элемент неожиданности, на удивление, сработал. Козлов уже нёсся среди деревьев, откуда только взялась мощь в прокуренных лёгких. Он старался смотреть под ноги и по сторонам. Ловчие ямы с кольями и песчаными, сыпучими стенками никуда не делись. За древесными стволами мерещился жёлтый цвет, но это всё страх гнал его и пугал в лесной тени, набившими оскомину мороками…       Хватило Козлова ненадолго. Запыхавшийся, мокрый как мышь, с мушками перед глазами, он обнялся с очередным попавшимся поперек дороги сосновым стволом в попытке отдышаться. Перевел дух, отсчитывая про себя до тридцати и шагнул вперёд, огибая дерево.       Шагнул и талантливо выматерился.       Деревня встретила его очередным снегопадом. Дом Анны Петровны стоял на другой её стороне, зато заросшая крапивой «ведьмина хижина» с медленно покрывающимся грязью у её порога Гелендвагеном маячила у Козлова перед самым носом.       Круг опять замкнулся.       — Так вот, значит. — Козлов постарался возмутиться поискреннее. — Значит, со щитом или на щите. Ну ладно.       Он не пошел напролом, а заглянул в чуть приоткрытое окошко спальни. Дело шло к вечеру. Сумерки уже наплывали на местный уголок чистилища, но в доме свет ещё не горел, и Козлов смутно, скорее угадывая, чем действительно узнавая, различил очертания старинного трюмо, шкафа и узкой кровати с металлическими прутьями в спинках.       Макс был там. Он его чуял, а когда глаза привыкли к полумраку, нащупал взглядом. Тот спал. Беспокойно, хмурясь и вздрагивая.       Арины в комнате не было, и Козлов тихонечко приоткрыл окошко пошире, разглядев и то, что до этого пряталось в углу…       Денис сидел на полу в луже воды, кутаясь в шубу. Мокрый и бледный, с чёрными провалами глазниц и кривой щелью вместо нервного неулыбчивого рта.       — Ты что здесь забыл, водяной? — шёпотом спросил Козлов.       Денис, конечно, промолчал. Свеженький он ещё, разговаривать. Вот наберётся силёнок, тогда и выйдет в люди.       А пока он исключительно чей-то кошмар. Они оба, как по команде, повернулись к заворочавшемуся Максиму, но тот не проснулся. Крутанулся только носом к стенке, и всё снова затихло, как на дне.       — Посторожи Арину, малохольный, — попросил Козлов. — Без него меня не пускают, а я между прочим к тебе собирался.       Денис молча сверлил взглядом дырку в Максовой спине и не реагировал. Ни на тихий капитанский стук по подоконнику, ни на окрик шёпотом головы больше не повернул.       Значит, не отпустит по-доброму. Никогда и нигде не получалось у них всех по обоюдному согласию.       У окна открывалась только одна створка, вторую похоже лет сто назад намертво забили гвоздями. Для капитана проход выходил узковатым, пришлось снимать форменную куртку и втягивать и так не великий живот. Лез он долго, осторожно, замирая и прислушиваясь как суслик. Денис не мешал, но следил. На каждое движение поворачивал голову и нервно перебирал длинными пальцами, словно раздумывал, не задушить ли, но так и не оставил облюбованный угол, чему Козлов был несказанно рад.       Макс тоже особых признаков жизни не подавал. Козлов сначала осторожно погладил его по колючей щеке, готовясь в любой момент зажать парню рот, если вдруг завопит спросонья, потом потрепал по щекам уже более ощутимо, зажал нос. Максим только отмахнулся от него, как от мелкой назойливой мухи и ткнулся лицом в сбившуюся подушку.       Ведьмин сон он такой. Не всякая трясина так удержит, как хорошо насланный дурман, и возиться Козлову предстояло долго, только времени у него на это не было. В Топях минуты либо стыли, как лёд на лужах в заморозки, либо терялись, исчезая бесследно.       Сумерки, накрывшие деревню совсем недавно, уже сменялись рассветом. За колыхавшимися на окнах занавесками небо уже светлело, стремительно выцветая, словно старая фотография. Топи насмехались над ними в очередной раз, едва поманив возможностью выхода, её зыбким призраком, обрубали все ниточки в едином взмахе Хозяйского топора…       Козлов вздрогнул, когда краем глаза уловил движение. Схватился инстинктивно за кобуру, но замер, разглядывая Дениса снизу вверх. В тёмных провалах его глазниц нехорошо тлели алые злые искры, рот искривился, напоминая ножевую рану с рваными краями, с волос и шубы всё ещё лила вода. Тонкие струйки хлынули Максу за шиворот, затекли в ухо, намочили кудрявые волосы, закрутив их до совсем тугих, тёмно-медных колечек, заставили оглушительно чихнуть… и проснуться.       — Значит, договоримся всё-таки? — Тихо хмыкнул Козлов и потянул мало что соображавшего, совсем ещё сонного Макса за влажный затылок ближе к себе. — Вставай, пацан. Нет у нас времени. Уходить надо.       Денис, необычайно стремительный и слаженно двигавшийся для утопленника, вдруг обернулся к дверному проёму и зашипел. Теперь у них оставались считанные секунды до беды, и как Козлову ни было жаль малохольного, но сюда он пришёл вытаскивать не его. Анна Петровна справится сама, обещала же договориться с Ариной, значит, найдёт, чем отплатить ведьме.       Пока Денис перекрывал ведьме проход, Козлов, уже особенно не церемонясь, с грохотом выбил чисто вымытое окошко, оборвав при этом и веселенькие занавески. Протащить Макса даже через этот проём стоило больших трудов. Тот цеплялся за капитана отчаянно, но мало что понимал. Плохо двигался, ещё скованный и одурманенный, и нёс откровенную чушь, не отыскав спросонья предохранитель между мозгом и языком. У Козлова от этой чуши всё загоралось где-то в районе солнечного сплетения. Возможно именно в этом месте у человека находилась душа, и она у него занималась ярким пламенем от того, что Макс, пока дурной и разомлевший, помнил другую жизнь, в которой у них всех всё и сплелось намертво.       Лес ещё берёг темноту. А ещё холод и сырость. Макс окончательно продрог и проснулся, замолчал, покрылся мурашками на голых ногах и предплечьях, начал стучать зубами и заикаться.       — Т-товарищ капитан, кажется, з-за нами кто-то идёт.       — Вижу, что идёт. Пусть его, он нам помог.       За ними шёл Денис. Козлов почти завидовал его мокрой шубе. Его собственная форменная куртка так и осталась возле ведьминого дома, Макс вообще был босой, щеголял голыми коленками и руками — из одежды только шорты да футболка.       — Я же с-сплю? — Угрюмо уточнил Максим и искоса глянул через плечо на преследовавшую их тень.       — С чего ты взял? — усмехнулся в ответ капитан.       — Так Денчик же…       Козлов снова хмыкнул.       — Это раньше ты спал, парень. А вот теперь самый что ни на есть бодрячок.       Лес водил их по кругу. Денис молча их преследовал, то ли охранял, то ли решил убедиться, что ничем хорошим их попытка бегства не закончится. Тишина вокруг давила на барабанные перепонки. Почва, покрытая мхом, глушила шаги, туман, оседавший ледяной влагой на волосах и голой коже, крал дыхание.       — Слышь, малохольный, — не выдержал Козлов, — ты уже свой здесь, выведи нас к воде, а там мы уж и до станции дотянем как-нибудь.       Максим посмотрел на капитана так, будто впервые видел. Открыл было рот, но в итоге промолчал, только выдохнул и сжался в комок под очередным деревом, обхватил себя руками, пытаясь согреться. Он опять становился пустым и молчаливым, а ведь Козлову показалось, что всё налаживается. Что мальчишку отпустило и всё пойдёт на лад, выкрутятся.       Как бы слова Анны Петровны не оказались пророческими. Козлову очень не хотелось сгинуть навсегда, но ещё больше ему не хотелось всё-таки утащить за собой Макса.       — Ну же, парень, — Козлов смотрел в упор на Дениса. — Ты же всё понимаешь. Неужели мы так и будем вечно ходить по этому кругу?       В Топях не было времени, но они так долго смотрели друг другу в глаза, что Козлову примерещилось тиканье секундной стрелки. Туман обтекал их тонкими рваными струйками, холод пробирал до костей и сжимал в цепких щупальцах внутренности. Максим совсем притих у основания огромной корабельной сосны, сжавшись и едва дыша.       — Ты же помнишь это? — попытался ещё раз капитан. — Мальчик встретил девочку. И все бы хорошо, но девочку обидели, и мальчик пошёл мстить. А потом мальчика за это посадили. И он встретил другого мальчика, а у другого мальчика, вот незадача, был мужик, у которого, в свою очередь, кроме мальчика было много своих заморочек. Так мы все и копаемся в этом дерьме по сию пору, ни себе ни людям. Может, пора бы заканчивать?       Денис отвёл взгляд. Постоял неподвижно ещё пару ударов сердца и скованно отступил в сторону раз и второй. Медленно зашагал в совсем другом от их первоначального маршрута направлении, и Козлов, боясь поверить в удачу, подхватил подмышки совсем замёрзшего Макса, закидывая его руку себе на плечи, и потянулся следом.       Они вышли к переправе вечность спустя. Денис, не сбавляя шага, ступил в воду, скрываясь в ней сначала по колено, потом по пояс…       — Куда ж ты, сукин ты сын… — Заорал Козлов и кинулся следом.       Макса пришлось бросить на песчаном берегу. Денис уже ушёл в воду по плечи, когда Козлов догнал его, нахлебавшись по пути мёртвой водицы с запасом. Он ухватил пацана за волосы, потянул к себе, но опоздал. Того уже тащило на дно, и по поверхности, взбаламученной ими обоими, пошли крупные пузыри. Нырять Козлову хотелось ещё меньше, чем когда-то умирать, но он глубоко вздохнул и окунулся в мутный водоворот целиком. Холод сковал грудь, залил глаза и уши. Денис вместе со своей набрякшей шубой выскальзывал из пальцев и стремительно шёл на дно, прямиком к ярко-жёлтому пятну, мелькавшему даже сквозь взвесь песка и ила.       Воздух заканчивался, силы иссякали, а Денис тянул Козлова всё глубже. Не сопротивлялся, не держал его, просто тонул. Ещё пару мгновений и пришлось бы его бросить, либо захлебнуться, оставив Макса замерзать насмерть на берегу. Козлов нащупал армейский нож за голенищем сапога, поднырнул под безвольное, неправдоподобно тяжёлое тело и полоснул по вцепившейся в чужую лодыжку руке, больше напоминавшей обтянутую водорослями корягу, чем действительно человеческую кисть.       В воде будто что-то взорвалось. Их с Денисом завертело и швырнуло куда-то течением.        Не ко дну бы, — подумалось Козлову, а после всё вокруг вспыхнуло жёлтым.       Лёгкие готовы были лопнуть, голова гудела, он барахтался из последних сил, не осознавая, где на самом деле находится верх, а где низ. Руки свело от отчаянной попытки не выпустить ношу, но уверенности в том, что мокрый и тяжёлый мех в пальцах всё ещё прячет в себе человека, не было.       Он проиграл. Козлов абсолютно уверился в этом за секунду до того, как что-то дёрнуло его в сторону и вверх, на воздух…       На берегу было холоднее, чем в воде. Ветер скрутил мокрое измученное тело судорогой. Козлов долго кашлял и блевал, отплевывая песок и тину. Рядом с ним, перемазанный с ног до головы землёй и илом, потерявший свою шубу, со стонами и руганью возился Денис. Макс сидел в двух шагах от них всё такой же полуголый, продрогший до синих губ и трясущихся пальцев, но совершенно осознанный и злой.       — К-какого хера тут в-вообще происходит, — выплеснул он наконец свою злость. — Я уже н-ничего не п-понимаю.       Козлов с трудом встал на четвереньки, следом присел на пятки, справляясь с головокружением. Оглянулся и рассмеялся. Чисто и звонко, как мальчишка. Они выплыли. И оказались на противоположном берегу. За спиной Макса среди покрытых мхом стволов петляла наезженная просёлочная дорога, по которой отсюда рукой подать до поворота на Мудьюгу, а после и до станции недалеко.       Пешком за пару часов дойдут.       — Ты чего ржёшь, товарищ капитан, — угрюмо вклинился Макс. — Н-не вижу поводов для веселья.       — Друг твой живёхонек. — Козлов оглядел ошеломлённо рассматривавшего собственные ладони Дениса. — Чем не повод. Вставайте, хлопцы. Ещё не всё, ещё чутка продержаться.