Красный. Бурый. Фиолетовый

      Дженсен смотрит, не улыбаясь. Миллер не улыбается тем более, а в глазах загорается искра беспокойного упрямства. Миллер сжимает руки в кулаки, что отчётливо фиксируется при подключении слуховых усилителей КАСИ, однако ничего более Дженсен себе не позволяет. Он внешне совершенно расслаблен, даже как будто абстрагирован. Ему будто нет дела до эмоций, причудливого клубка противоречий и очередных попираний правил. Он дышит бесшумно — опять же, не так, как Миллер. За последним стоит сильная переутомлённость, пусть и приходится находиться в штабе ОГ29 всего ничего. Нужно спуститься к Дженнифер, попросить организовать ингаляцию. Доктор Делара Озен ведь советовала это?       — Садись, — взмах рукой в сторону гостевых кресел. Дженсен поначалу не догадывается, что опускается именно в то, которое занимала психиатр, пока не чувствует едва уловимый аромат косметики. Ему он нравится: оценка приходит инстинктивно, впитывается в подкорку мозга на уровне самых простых фиксаторов чувств. Она даже не осознаётся до конца, и Адам просто дышит совершенно разнежено. Кажется, директор это замечает, отчего дуги его бровей выдают почти неприкрытую иронию. «Ох уж мы, мужчины», — сказал бы Джим Миллер, если бы не имел специфических любовных предпочтений.       «Ох уж мы, люди», — пожалуй, точно произнёс бы Талос Рукер. Просто потому что он испытывал теплоту ко всем, каждый его мог сделать бесконечно счастливым. Когда-то.       Некоторое время проходит в полном безмолвии, и даже взглядами мужчины перестают друг друга касаться. В отличие от сеанса у Озен, Дженсен не торопится обнажить глазные протезы — ему нет нужды ошеломлять, ведь Миллер уже видел их там, в Лондоне. Он видел ту сторону безоружной человечности, которая от большинства утаивается. Шум бурной деятельности аналитического отдела, просачивающийся сквозь стеклянную стену, воздействует на сознание, подобно гулу холодильника — поначалу воспринимаясь обыкновенной данностью, а затем постепенно обращаясь в звуковой столп мироздания. Трудно различить отсюда отдельные слова и фразы, даже если задействовать всё те же усилители, а потому, если вовсе перефокусироваться, все ноты сливаются в неразрываемую монотонность. Она идёт в рассинхрон с сердцебиением. Идёт в рассинхрон с шорохом движения киберпротезов ног, когда те оказываются широко расставлены.       Дженсен опускает искусственные ладони на колени, медленно потирает их и потом проходится языком по верхнему ряду зубов, не размыкая губ. Со стороны письменного стола раздаётся щелчок ручки-автомата.       — Мы живём в обмане и так отчаянно не хотим быть обманутыми.       Адам, опустив было голову, будто готовясь вздремнуть, вновь смотрит на Миллера, а тот, упершись локтями в столешницу, держит обеими руками ручку да нажимает её кнопкой выпуска на свою верхнюю губу. Затем он этой же кнопкой начинает медленно постукивать по переносице. Жмурится, будто наказывает себя. Хотя на самом деле «удары» столь же сильны, что и касание пером. Скоро происходит замирание, которое сменяется обычной деловой позой со сложенными по линейке руками, совсем как у ведущих старого формата теленовостей.       — Подобные высказывания впору говорить на идеологических дебатах.       — Ты думаешь? — Дженсен наблюдает ухмылку невесёлую. Взор Джима Миллера вновь проясняется и целится точно в оптические линзы, за нынешним блеском которых трудно что-то разглядеть. — А мне вот эту мысль озвучил однажды человек, когда-то крайне далёкий от философии и политики, пользующейся бедной философией. Ну, как мне казалось. Потом он говорил о доблести и что, несмотря на нависший обман, в нашей ответственности обеспечить мир и процветание для всех нуждающихся.       — Кто был этот человек? Если не секрет, конечно.       — Мандерли. Джозеф Мандерли.       Не тот ответ, который хотелось бы услышать. И почему-то чувство, что Миллер об этом прекрасно знает. Снова возникает пауза, которая на сей раз заставляет выглядеть куда более включённым в процесс взаимодействия, не имеющего хоть какой-то тактильный контакт. Адам почему-то внезапно думает о том, что действительно дотрагивался до Миллера лишь раз, на той лондонской конференции, когда спасал от «Орхидеи». Лишь раз за всё то время, что они знают друг друга напрямую: встречая нового агента в штабе своего дивизиона, директор не удосужился ради приличия пожать руку. В принципе, для многих это не стало какой-то сенсацией, да и кто-то вообще данного случая не помнит, не видел. Ныне самому Адаму едва ли обидно. Он видит, что отношение к нему кардинально перевернулось, причём вовсе не сегодня.       — Я должен задать тебе этот вопрос, агент. Должен задать, потому как… И я должен услышать ответ. Достаточно честный для того, кто вечно играет по каким-то своим правилам.       — Если я опять что-то умудрился испортить, Миллер, — Дженсен вступает в мягкую оборону, но его тут же призывают остановиться поднятой рукой. Она очень сильно дрожит, директору не помешало бы продлить себе постельный режим.       — Нет, ты ничего не испортил. Но, может, стремишься к этому? Было бы забавно. Од-днако… кнх… однако не совсем тот вопрос. Я не стремлюсь тебя в чём-то обвинить.       Чувство дежавю накатывает в виде цунами, почти сбрасывает всю хладнокровную стойкость, пусть она и не нарочитая, давно присущая выработанному поведенческому паттерну. Губы Дженсена всё ещё разомкнуты, но он теперь ждёт прямого разрешения, чтобы говорить. Тем временем Миллер вздыхает и порывается сам себе налить воды. Выходит у него это с трудом, но важно уважать желание проявить самостоятельность.       — Итак, — начинает было, а потом отводит внимание к ещё одной паузе, в ходе которой пьёт. Затем смотрит на стакан так, будто впервые его видит. — То, что ты сделал там, в конференц-центре. То, что ты сделал в ходе всего расследования. Особенно пожертвовав жизнью… Элисон Станековой.       …этого уже никогда не забыть. Ещё один вынужденный грех на душу Адама.       — Особенно то, как и откуда ты на самом деле достал противоядие. Вся твоя тактика расследования, Дженсен, все подробности твоего направления. Куда ты там, в конечном итоге, двигаешься. Обо всём этом, я так понимаю, тебя спрашивать ни в коем случае нельзя?       — Нельзя.       — Скажи ещё раз. Я не должен спрашивать тебя о том, что ты делаешь и во имя чего?       — Да, Миллер. Именно так, — и движение челюстями, подтверждающее непоколебимую непреклонность. Адам наблюдает, как Миллер ставит пустой стакан между двумя стопками документов и вновь сжимает руки в кулаки. — Не нужно меня ни о чём спрашивать. Я ведь выполняю свою работу эффективно, верно? Так или иначе, добиваюсь всего необходимого для главной миссии Опергруппы, её магнума-средоточия. Если есть какие-то претензии, касающиеся, скажем, потери улик — то да. Здесь — пожалуйста, попрекайте, сколько влезет, и я постараюсь к вам прислушаться, исправиться. Но если я совершаю какие-то шаги втайне от вас…       — Мне нужно не интересоваться ради моего же блага?       — Да.       Искра упрямства мгновенно угасает. Джим Миллер опускает взор, возвращает себе ручку и снова тычет ею в переносицу. Адаму такое наблюдать весьма неприятно: он не хотел, чтобы директор вдруг почувствовал себя ниже по статусу, иерархической значимости. Очень трудно сберечь себя самого, когда установленный порядок разбивается о реальность. Когда жизнь показательно преподносит эпизоды, где твоё влияние не возвышается над чьим-то ещё контролем. Так недалеко до синдрома самозванца, когда каждое личное старание радует лишь на секунду. Адам этого не хотел. Он надеется на осознание совсем иного.       Впрочем, спустя время ему кивают. Со смирением, покорностью. В этот миг особым намёком о себе напоминает аромат женской косметики — он похож на флёр порока, будто тянущийся прямо из жерла ада. Где-то там, внизу, Делара Озен оформляет отчёты, которые ей не помогли составить менее ответственные агенты, чем Дженсен. С другой стороны, пора уже себе признаться — ему попросту хочется, чтобы подозрительная психиатр маячила перед глазами как можно чаще. Именно поэтому он к ней и пришёл. Тоже контроль, тоже борьба с синдромом; Дженсен порывисто поднимается, что немного ошарашивает Миллера, судя по мимике, однако никаких вопросов о том, в чём дело, не возникает.       — Я уже сообщил нашей многоуважаемой Озен, что завтра прилетает делегация Атлантического дивизиона, — переключение на дела насущные — самый оптимальный вариант, когда недоговорённость грозит обратиться в глубочайшие раны. — К сожалению, их действия по следовательскому протоколу ничего не дали, террористы молчат с исключительной упёртостью. А поэтому Мандерли приказал провести повторный допрос — и чтобы его обязательно возглавила Озен — на нашей территории.       — Не прямо здесь, в штабе, я так понимаю? — звучит уточнение, в то время как аугментированный агент занимает себя неспешным расхаживанием. — Довольно щекотливо будет доставлять прямо через «Прагу Довоз» целый отряд агентов, плюс конвой.       — Естественно. Допрос будет проведён на авиационно-технической базе. Сейчас там обустраивают всё под то, чтобы никто из пленных не вздумал выкинуть сюрприз. Под этим я имею в виду не только возможное нападение: Мандерли доложили, что произошло массовое самоубийство. Из тех одиннадцати террористов, которых ты обезвредил в выставочном зале, осталось лишь трое. Другие успели повеситься на простынях.       Плохо дело. Мгновенно сереющая перспектива вынуждает Адама остановиться, опустить голову и скрестить руки. Со стороны выглядит довольно забавно, ведь он замер аккурат перед микроволновкой, что располагается у несущей колонны в центре кабинета, и словно дожидается, когда в ней разогреется обед. Однако веет от Адама токовой заряжённостью, усилением амплитудных колебаний. Он ускоряет свои мыслительные процессы, чтобы как можно точнее предугадать картинку будущего. Хотя бы попытаться.       — Вот такая преданность идеалам Че Гевары, — фыркает Миллер. — Это не говоря об отправке жалобы в нашу сторону. Видите ли, это всё-таки мы виновны в том, что «Золотые маски» не были пойманы.       — Я понимаю, что мне стоило задержаться в вестибюле и отделе охраны…       — Нет, агент. Ты сделал всё, что от тебя требовалось. Мы все сработали отлично, выполнив первостепенные задачи. А Атлантическому дивизиону не помешало бы почаще выбираться не только на поклон в Париж.       — Подождите, — слегка нахмурившись, Дженсен разворачивается к Миллеру, — вы говорите, что просто «Золотые маски» не были пойманы. Вы не имеете в виду большую их часть или просто часть.       — Потому что… кха-кха!.. П-потому что кое-что всё-таки удалось вытащить из захваченных мерзавцев, хотя мы нуждаемся в однозначном подтверждении. Дело в том, что те одиннадцать террористов в выставочном зале — это личные люди Виктора Марченко. Якобы он настоял на том, чтобы именно они были там. Зачем настоял, из каких точных побуждений — вот это уже совсем не ясно, нечто на уровне конспирологии. Будто бы этот тип только и думал, что об избранности лишь строгого числа персон.       — А возможно, мы имеем дело с тем, что Марченко не являлся главным звеном руководящей цепи. Что ни он, ни кто-либо из его ближайшего окружения и не должны были находиться на пути к делегатам, в отделе охраны.       После согласных, и поэтому выглядящих заговорчески, кивков в свою сторону Дженсен снова обращается лицом к микроволновке. Взгляд волей-неволей цепляется за безвкусный заголовок одного из лежащих поверх журналов — «Небо, усыпанное алмазами или проржавевшими конечностями?» — после чего агент продолжает занимать себя неторопливой ходьбой. Подойдя к стеклянной стене и вглядевшись в пчелиную суету на первом этаже, Дженсен вспоминает, как вступил в схватку с ещё двумя террористами прямо на пути на кухню, где наткнулся на отравленного «Орхидеей» Джима Миллера. И ведь потом их никто не обнаружил. Пропали. Испарились. Неужели то был приказ Иллюминатов? — бежать, не бросая своих напарников, если будет хотя бы намёк на провал операции. А возможно, тех двоих вовсе после званого вечера убили, просто тела до сих пор не всплыли (в таком случае, скорее всего, и не всплывут).       — На базу, помимо Озен, поедете ты и Макриди. Я решил не трогать Чикане с его транспортом на случай чего-то экстренного со своей личной стороны, поэтому перемещения по земле. Сегодня тебе передадут папки с делами террористов, чтобы была возможность мало-мальски подготовиться, так что не спеши сбегать из штаба. Покурить всегда можно у камер временного заключения или в туалете.       — То, что док едет, это снова инициатива Мандерли?       — Полегче, агент. Если тебе придётся когда-нибудь с ним встретиться лицом к лицу, поумерь пыл и гонор.       — Я-то поумерю, чего не скажешь о Макриди.       На сей раз они оба усмехаются. Удивительная синхронность заставляет пересечься взглядами, хоть немного развеять гнетущие мысли. Снова даёт о себе знать надежда: что Миллер понимает, чего Адаму стоит не рассказывать о своих тайных действиях, не раскрывать всю подноготную нахождения именно в Центрально-Европейском дивизионе, хотя должен был оставаться в Северо-Американском. Правда обязательно всплывёт наружу, но пусть это случится не сегодня. Едва ли можно будет простить себе, если с директором… Главное, не впасть в паранойю. А то ведь так за каждым, кто Дженсену исключительно важен, нужно приставлять охранников-наблюдателей. Как когда-то было с Мишель Уолтерс.       — Ты — один из главных очевидцев событий, агент, — на Дженсена наставлен указательный палец, — ты участник этих событий, а потому должен помнить, что любое твоё слово и желание внести изменения в тот процесс допроса, который грядёт, имеют значимость. Не отмалчивайся, если увидишь, что что-то идёт не так.       — Вы не верите в компетентность доктора Озен?       — Я подозреваю, что она может действовать не во имя дела, а с точностью указаний Мандерли.       — Но тогда нам нечего переживать, — тоном голоса выражена лёгкая беззаботность, пожимание плеч добавляет подменному настроению убедительности. То, что Адам тоже не в силах полностью доверять Озен, опять же, пока раскрывать не обязательно, потому как может быть опасно. Не исключено, что где-то на уровне инстинктов Миллер и сам напряжение между ними чувствует. — Я знаю, что такое упускать улики, когда федералы приходят за ними раньше. Но сейчас мы и есть федералы, которые должны чётко понимать, когда и какую информацию стоит выпускать из рук, чтобы не нанести непоправимый вред гражданам. Уверен, что и доктор Озен, и тем более стоящий за ней Мандерли это понимают.       — Какой несказанный оптимизм.       — У меня тоже есть кое-какой вопрос к вам, Миллер, — в голосе внезапно ярая, бескомпромиссная твёрдость, вынуждающая осечься и сесть ровнее. Сам Адам возвращается в гостевое кресло, помалкивает недолго, будто собираясь с духом. На самом деле, пусть отчасти, это так и есть. Сформированный в голове вопрос кажется крайне щекотливым, каверзным и провокационным. Очень интимным.       — Винсент Блэк. — На этом имени по лицу Джима Миллера пробегает тень искреннего огорчения. — Вы не сообщили дивизиону о том, что на самом деле стояло за его смертью.       — Хочешь узнать, почему я так поступил?       — Если вас…       — Иногда лучше оставить за человеком только хорошее, агент Дженсен. Будь Блэк жив, тогда другой вопрос — он пошёл бы под трибунал и сел за решётку, а то и вовсе был бы подвергнут смертной казни, если б обнаружились особо жуткие подробности его… кргх… кха-кхм. Прошу прощения.       Наверно, Адаму стоит Миллера остановить. Но душа говорит, как важно дослушать, впитать в себя каждое новое слово.       — Иногда лучше сохранить память только о порядочных и доблестных деяниях. Потому что тем самым ты не только даёшь человеку спокойно умереть, но и даришь живым предмет восхищения. Предмет гордости. Стремления сделать столько же порядочного и доблестного, а затем больше. Прямо сейчас агенты, скорбящие по Блэку, наполняются смелостью выбирать именно светлую сторону. И я попросту не мог разрушить идеалы Опергруппы — то, с чем она зарождалась.       — Как правда способна разрушить идеалы?       — Порождением сомнений. Возникающими вопросами по типу: «Так почему он всё-таки неправильно поступил?» А далее идёт анализ, было ли его преступление действительно неправильным. Даже при всех факторах, что Блэк, он же Чернобог, занимался распространением наркотиков, оружия, кто-то может решить, что это не он виновен, а мы. Руководящий состав системы, призванной поддерживать порядок и защищать граждан. Я говорю с тобой настолько откровенно, потому что знаю, что ты видишь нашу правду и не питаешь сомнений. Но многие не такие, как ты, Дженсен. Многие начинают видеть врага в прокурорах, сажающих какого-нибудь очередного Теда Банди.       Чужая непоколебимая вера заставляет ощутить дискомфорт. Становится очевидным, что «вам нельзя задавать вопросы» не только ради того, чтобы продлить Джиму жизнь, но и чтобы не выставить себя доблестным мудаком.       С каждым днём Адам Дженсен крутится среди интриг всё более умело, ему не всегда нужен социальный корректор для полной ориентированности, однако столкновение одного вранья о другое даёт знатные трещины. В любую секунду трещины может пробить вода, она же совесть. Совесть, готовая взвыть на одном лишь представлении, с каким разочарованием Джим взглянет в последний раз, и не только он.       — Я знаю, что дела «Чернобога» тянутся куда как дальше обнаруженного мной той ночью, — осторожно говорит Адам после того, как ненадолго задумался. К нему явилась тень идеи, и теперь хочется призвать действовать. — Это может означать не только известную здесь, в штабе, войну за сферу влияния.       — Это всё равно не даёт право…       — Просто отправьте меня на поиски, Миллер, — здесь Адам подаётся вперёд, довлея на директора мощью возникшего между ними доверия. У последнего заметно краснеют глаза от перенапряжения, надо как можно скорее позволить ему отдохнуть. — Отправьте меня по тем же следам, по которым якобы шёл Блэк. Для нас может оказаться важным полностью разоблачить деятельность «Чернобога» — пусть не саму личность, но деятельность. Мы знаем, что она до некоторого времени полностью курировалась семейством Двали. А Двали — уже очевидно — тоже завязаны на волнениях, возникающих между «чистыми» и аугами, и не просто на уровне тех, кто лишь подкармливает силы бунта. Что если у них вовсе есть договор с «Золотыми масками» по части того, где и у кого последним скрываться от правосудия? А об этом есть возможность узнать только через деятельность «Чернобога».       — Ну… это… это ты переборщил, агент. Известно ведь, что Двали не настолько жалуют аугментированных, чтобы до такой степени помогать… Семья сейчас в очень щекотливом и небезопасном положении, несмотря на активное подтирание следов до Лондона. Она вряд ли станет рисковать, даже если «Золотые маски» отвалили ей знатную сумму. Среди Двали нет таких же аугментированных, чтобы была возможность…       — Но всё же они там есть, — и вот теперь удаётся вынудить Миллера прямо-таки навостриться, обомлеть. Казалось бы, этого можно было б добиться раньше, примени Адам диалектический усилитель социального корректора, однако желание оставаться тактичным оказалось сильнее шпионского стремления. А ещё — тревога. Искренняя тревога за физическое состояние Джима, как тот сумеет перенести воздействие феромонными выбросами.       — Я не прошусь на должность нового главы по борьбе с организованной преступностью, вы не подумайте. Но пока этот самый глава не будет найден, пусть остальные агенты знают, что дело Блэка передано мне.       — Для того чтобы никто не лез на рожон?..       — Именно. В ваших же интересах снова использовать именно меня для задания, из которого вернуться живым может оказаться крайне трудно.       — А если мне понадобится отправить тебя куда-нибудь ещё? Что тогда?       — Я ведь очень мобильный, вы знаете. Готов успевать везде и всюду.       — …но только не в случае сект.       «Верно», — чуть не срывается с губ насмешливо и дерзко, но Адам вовремя осекается. Не надо думать об Элисон Станековой именно сейчас, не надо. Вот только если насильно заставлять себя не думать, мгновенно восстают другие призраки, которых слишком много.       Каждый, кого ещё можно было спасти тогда, два года назад на Панхее. Достаточно было б выбрать не умирать.       Вздохнув, Адам ненадолго опускает голову, жмурится и потирает висок, в то время как Миллер с кряхтением заставляет своё кресло крутануть, находит костыль, приставленный к стеллажу.       — Я подумаю, агент. Мне об этом надо всерьёз подумать. — Встреча взглядов происходит как будто бы с неохотой. — Ты уже и так задействован в расследовании лондонского теракта, куда дальше? Хотя с другой стороны, Двали ведь действительно… они вовсю повязаны с Марченко.       — Разумеется, для начала мы должны вытянуть из террористов ответы. — Дженсен поднимается одновременно с Джимом, который довольно-таки умело приспосабливает руку на подлокотнике костыля. — Возможно, их будет достаточно для вынесения Двали обвинения.       — Только если доктор Озен постарается. Мне даже любопытно узнать, как она вознамерится препарировать каждого отдельного пленного.       — А когда назначена церемония погребения для Блэка? — вопрос заставляет вышедшего из-за стола директора пошатнуться, хотя он и не выказывает потом Дженсену раздражения. У того тоже тон голоса становится мягче, на лице нет признаков сосредоточенности лишь на работе. Он не только старается удержать себя в пределах той грани, когда нахальство ещё может быть допустимым, но и проявляет участливость. Искреннюю.       — Тело Блэка должны увезти на его родину. В Канаду. Это случится послезавтра. А там уж за него будет отвечать Северо-Американский дивизион. И семья.       — У Блэка была семья? Я даже как-то подумать не мог.       — О её наличии знали немногие, да и сам Блэк, кажется, о ней попросту… Впрочем, неважно.       Оба уже стоят на выходе, как вдруг Джим Миллер закатывает глаза из-за осознания, что чуть не забыл донести до агента просьбу. Просьбу-требование, естественно: спуститься к доктору Озен на некий разговор. Все подробности будут выяснены лишь от неё самой.       — Вы точно не знаете, что ей от меня нужно? Выглядит, как какая-то крупная засада.       — Если это и правда окажется засадой, значит, она станет твоим испытанием ради моего разрешения последовать за «Чернобогом».       Однако сразу покинуть кабинет первым Миллер не даёт. Адам вопросительно изгибает бровь, когда чувствует вес его руки на плечевом основании киберпротеза.       — Ты, Дженсен, помнишь, о чём мы говорили в самый первый раз? В день нашего такого долгожданного знакомства.       — Мне повторить слово в слово?       — Кажется, я начинаю понимать, почему Макриди так быстро из-за тебя раздражается, — раздаётся вздох. Опустив руку, Миллер просит отойти обратно вглубь кабинета. Адам дотошно присматривается. Он пытается понять по той вернувшейся суровости, даже скрежущей угрюмости, что стоит за вопросом и действием. — Так вот, если вдруг ты всё-таки забыл. Я строго-настрого велел тебе не сметь применять это своё КАСИ в стенах моего штаба. Шариф знатно хвалился каждой имеющейся в тебе аугментацией, насколько искусно ты научился ими управлять, и КАСИ не стал исключением.       — На меня поступил донос? — Ещё больше удивления в движении бровями, да даже в позе. Затем Дженсен двигает желваками и закатывает глаза, язвит: — Я так понимаю, помимо надписи «ЗДЕСЬ АУГ», возле моего рабочего места вот-вот должно появиться…       — Никто не пытается нарываться на конфликт с тобой, Дженсен. Просто заткнись и слушай.       Затыкается. Но именно готов вникать лишь тогда, когда опять наблюдает за Миллером невероятную натруженность. Когда тот, очевидно, борется с собой, своими нравственными постулатами, поскольку иногда те попросту не к месту. Не могут кого-либо спасти.       — Я говорил тебе… Говорил. Но ситуация изменилась настолько, агент, что мне приходится… кха-кха… в общем… В общем, будь аккуратен. Не переусердствуй. Нигде и ни с кем. И не бери на себя слишком много, чтобы не вызвать массовые подозрения, а далее уже точно конфликт. Действуй предельно аккуратно. Взвешенно. Но веди это своё… расследование… как действительно необходимо. И если кто-то начнёт вызывать у тебя до того серьёзные и основательные подозрения, что спать больше будет невозможно, то забудь о границах этики.       — Миллер, — совсем тихо произносит Дженсен, но ему сразу велят разворачиваться наружу и идти до доктора, которая всенепременно будет рада его видеть. «И передай ей, что я таки спустился в медотдел. А то она будто бы неподдельно из-за этого переживала».       Она, не стесняясь, подносит телефон к уху до того, как дверь за Адамом Дженсеном закрывается. Агент умудрился немало взволновать, что заставляет действовать срочно, без планирования последовательности и оценивания вероятностей. Продолжительные гудки так и норовят довести до раздражения, но здесь Делара контролирует себя, насколько это возможно в нынешней ситуации.       «Пожалуйста, оставайтесь на линии или выберите функцию автоответчика».       Вызов сбрасывается, набирается заново. Для человека на том конце вполне обычное дело не брать трубку сразу, а затем перезванивать чуть ли не в ночь, обязательно с зашифрованного номера. Однако Деларе Озен хочется, чтобы именно сейчас всё складывалось по-другому. Некоторое время она сверлит взглядом дверь кабинета, а затем возвращается за письменный стол, с которого исчез ноутбук. Пришлось отдать на диагностику сотрудникам серверной, так как операционная система с чего-то вдруг потребовала ключ активации. В момент, когда высокая концентрация на одном лишь действии может вывести из себя, отсутствие столь важной вещи воспринимается с недовольством.       «Пожалуйста, оставайтесь…»       Шумно выдыхая, Делара отводит от себя мобильник, смотрит в его экран, словно там обнаружится ответ на вопрос об игнорировании. Нет, она верит, что делается это не преднамеренно, однако оптимизм, и так не прибавляемый, оказывается за минусовой чертой. Внешне спокойная, невозмутимая, психиатр готова начать метаться, выбирая из списка контактов номера первостепенно важных персон, поскольку время не ждёт, время нещадно напоминает о себе с совершенной вероломностью.       Она обязана предупредить. О том, что если они прямо сейчас как-то не перестроют свою тактику, безупречные результаты опять можно будет не ждать.       «Неважно, знал он что-то полезное или нет — его нужно было спасти».       Входящий вызов. Делара сначала смотрит на телефон расфокусировано, а затем подносит его к уху с прежней решимостью. Из динамика тянется тишина, прерываемая знакомыми щелчками. Длится это не дольше семи секунд.       «Что-то случилось, Делара? Почему ты звонишь мне столь остервенело?»       Не заметить, каким пренебрежением пропитан женский голос, невозможно, будь ты психиатром или не специалистом. Озен хмурится и поджимает губы, затем прикусывает край нижней, чувствуя маслянную консистенцию помады.       — Субъект. Новые данные по нему нарушают установленную оценку стабильности.       «Почему это не могло подождать до вечера?»       Столь неприкрытое отторжение заставляет Делару оторопеть, захлопать ресницами и начать стучать ногтем по столу. Её будто полили из шланга ледяной водой, поскольку не было ни единой предпосылки к оному — попытки вспомнить, что она могла сделать не так, тщетны. Попытка прислушаться к чутью — почему люди вообще начинают поступать особо эксцентричным образом? Отталкивать, почти переходя на агрессию. В случае с нынешней собеседницей могло случиться такое, что ту просто уже не устраивает свободное владение теми или иными её ресурсами для достижения даже самых маленьких целей, ведь всё это вне её же курирования. Кажется, использование перекодированных личных данных для общения по НПС исчерпало свой лимит. Хотя женщина ведь сама предложила во время вчерашнего вечернего звонка…       «Так почему? Пожалуйста, не нужно меня задерживать».       — А чем вы заняты, позвольте узнать?       «Делара, — голос звучит с предупреждающей угрозой. Такого ещё ни разу не было за всё время совместной работы. — Я — не Люциус, чтобы гнаться за пространными разглагольствованиями о вечном. Мне нужны факты, подкреплённые доказательствами, и без лишней уточняющей мишуры».       — Но ведь уточнения — это один из базисов психо-аналитического процесса. Я не могу выдать сухое сообщение, которое мало что будет значить как раз из-за сухости.       «Тогда тем более не тяни!»       В этот момент хочется попросту бросить трубку. В этот странный момент, всё ещё до конца ничего не объясняющий. Делара снова пытается вспомнить, как проходило воскресенье: утро, штаб, сеанс с Адамом Дженсеном, время до возвращения домой, звонок. Во время звонка всё было хорошо. Собеседницу воодушевил доклад, и она сказала, что связной ещё находится в городе — можно в течение часа перехватить, чтобы проникнуть на собрание ради беседы с лидером оного в конце. Немалая отзывчивость отразилась и в том, как сердечно поблагодарили за аккуратность и дотошность в совершаемых шагах. «Мы не зря избавились от второго Наблюдателя. Отчасти, ты и вывела его некомпетентность наружу своими действиями, совершенно правильно спланированными». Определённо, нужно попытаться подтолкнуть к правде. Доктор Озен спрашивает, находится ли ещё связной в Праге.       — Потому что если вы крайне заняты…       «Я крайне занята, но и ты уже себя выставляешь в самом неприглядном свете. Мне начинает казаться, что ты преувеличила значимость своих каких-то наблюдений и совершенно глупо поддалась паранойе. В таком состоянии тем более нельзя появляться перед Люциусом».       — Ваши всего лишь представления дают право решать? Может, вы всё-таки ответите мне, могу ли я искать связного в укрытии?       «Нет. Она уже покинула Прагу и вернётся только через неделю, если не позже».       Делара непроизвольно скрипит зубами. Она чувствует, что за этим тоже стоит решение её собеседницы, что отъезд и вылет должны были случиться всё-таки позже.       — Ну хорошо. Дело в том, что в конце сегодняшнего сеанса Субъект раскрыл, что же случилось с агентом, которого мы по каким-то причинам считали убитым на территории «Пентхауса», и выделил морально-нравственную важность своего поступка. Сам. Без того, что я…       «И только? Это что, по-твоему, каким-то особым образом влияет на наши поиски вражеского лица?»       — Послушайте, — Делара едва сдерживается, чтобы не рыкнуть в трубку. Вовремя выбирает тактику подавления внимания засчёт услужливого говора, без повышенной рьяности. — Во-первых, то, что Субъект не убил агента, нарушившего протокол операции внедрения, а значит, являющегося отныне бесполезной и даже опасной фигурой, уже означает ухудшение нашего положения. Поиски могут грозить затянуться на год и более. Субъект не переступает через границы своих нравственных ориентиров, хотя это и подтверждает ту самую стабильность, которую я отметила для вас с Люциусом вчера.       «Его нужно было спасти».       — Во-вторых, повторюсь, с моей стороны не было манипулятивного толчка к откровению. Субъект сделал его по собственной инициативе.       «Очень смело заявлять то, что Субъект, как оказывается, сама неуправляемость. Неужели я зря поверила в тебя и понадеялась, что ты сумеешь продолжить свою программу не просто возле диктофона, но имея прямой контакт, полноценный выход на эмоции, мысли?»       — Спасибо, что напомнили, как раньше времени отослали из центра. Прямо во время коррелятивных сдвигов нейро-паталогий.       «Ты тогда только-только внедрилась в нашу команду, Делара, ты должна была лишь пройти инструктаж и пройти первую практику, в которую ни в коем разе не входило полноценное возглавление проекта. При этом тебе был дан шанс принести делу больше, чем многие другие новички, когда я утвердила придуманную тобой программу, а теперь ты абсолютно неблагодарно смеешь меня этим попрекать?»       Она очень низко наклоняет голову, чтобы резко поднять, сфокусировать взгляд на трещинах в стене, подчёркнутой краской рельефности. Окончательно очевидно — нынешняя беседа происходит не с союзником, но с врагом, нисколько не прикрывающим своих недобрых намерений и лишь идущим на уступки, которые вскоре самой Озен перекроют горло. Так долго продолжаться не может. Но что имеет смысл предпринять, когда она так и не видит первопричины? Главного истока.       «Если бы вы были в той же ситуации. Если бы подозревали, что стоящий перед вами агент стал опасным, и знали, что можете его пристрелить. И за это ничего не будет. Что бы вы сделали?»       — Он отмечал, как часто отклонялся от курса, — говоря это, Делара поднимается и обходит письменный стол. Ей хочется переместиться на диван. — Очень часто, слишком Субъект заинтересовывали вещи, по которым даже с первого взгляда было видно, что они никак не помогут в его миссии. Он уходил и откладывал свой окончательный отлёт из «Пентхауса». Нам известно, что Субъект был в эпицентре произошедшего там бунта, и, как выяснилось, это он избавился от зачинщиков, а не надзиратели.       «Даже если и так, я всё ещё не вижу причин для паники. Но если ты всё-таки настаиваешь, то доверь серьёзный разговор с Люциусом мне и просто подожди».       Она понимает, что «доверь» здесь применяется в риторическом контексте, однако цепляется за слово так, что мысленно саму себя рвёт. Медленно опустившись на диван, Озен смотрит в пустоту без хоть какой-либо доли мягкости, которая присутствует в разговоре с кем-либо постоянно. И не всегда она даже фальшивая.       — Я всё-таки склонна доверять себе в данный момент времени. Поэтому я хочу знать, когда точно мне будет предоставлена возможность связаться с Люциусом.       По ту сторону замолкают. Очевидно, что никак не ожидали отпора; пусть подумает, пусть засуетится над сочинением ответа, — именно с такой удовлетворённостью Делара Озен демонстрирует терпение. Тоже ничего не говорит. Просто ждёт.       «Исключено, — ей это гаркают спустя почти две минуты тишины. — На данный момент тебе нечего делать на собраниях».       — Я и не говорила о том, что…       «О личной встрече с Люциусом ещё как-то можно договориться. Но и то — ты сама прекрасно знаешь, в каком он состоянии. Тебя, как врача, не должна отпускать тревога по поводу изменения самочувствия в худшую сторону».       — Вы вновь пытаетесь надавить на мою совесть, да только это зря. С Люциусом есть возможность связаться и без риска для его здоровья, однако вы упорно мне в этом отказываете.       «Хочешь сказать, что я строю козни вокруг вашей нерушимой связи?»       — Хочу сказать, что мне нужен Люциус.       В следующую секунду Делару заставляют крупно вздрогнуть — вызов сбросили вместо неё. Поначалу уставившись в телефон округлившимися глазами, она беспомощно его сжимает, борется с желанием замахнуться да как вплетить электрочайнику, что на комоде, за письменным столом. Слово на выдохе — «сука» — красноречиво передаёт всю степень негодования. И даже когда вновь приходит хладнокровие, само отношение к произошедшему не в силах измениться.       Надо попробовать связаться с Мандерли. Надо…       Как ни странно, настроение начинает мало-помалу спасать концентрация на воспоминаниях о сеансе. Фигура Адама Дженсена, то возвышающаяся над столом, то присаживающаяся в гостевое кресло. Как он поначалу абстрагированно докладывал по тем или иным нюансам внедрения в тюрьму для аугментированных, а затем так увлёкся, что позволял себе оценивать постоянно возникающих новых персонажей, меняющуюся вокруг себя обстановку. Несколько раз с неподдельно мягкой иронией усмехался. Можно подумать, ему это даже понравилось — делиться своим новым подвигом с женщиной, которой едва ли можно по-настоящему доверять.       «Если бы вы были в той же ситуации… И за это ничего не будет».       — Он проверял меня, — одними губами произносит Делара. Сгорбившись и закинув ногу на ногу, она упирается локтем в колено и прижимает край телефона к подбородку. В глазах — и осознанность, и трансовое беспамятство. Финальное выражение лица Адама Дженсена, его улыбка — кажется, он ещё никогда так долго перед ней не улыбался.       Кажется, он способен зайти на опережение с совершенной лёгкостью, неподвластной даже всем силам махинирующих господ.       Взгляд смещён вниз, и перед ним снова экран мобильника. Вот-вот должны поступить документы на террористов, с которыми завтра придётся работать. Пока что Делара Озен ориентируется на полную импровизацию по месту. При этом она ждёт, когда ей придёт хоть какая-то весть, способная скорректировать тактику воздействия в тот или иной момент. Надо заранее быть готовой, поскольку Адам Дженсен будет рядом.       — А я ведь не спросила его… о Дилере, — это не менее важный герой событий в «Пентхаусе», аугментированный сумасшедший, вряд ли обоснованно оказавшийся в таком месте, пусть даже посодействовавший совершению серии тяжких преступлений. Делара не уточнила насчёт того, что же сталось с ним, когда Дженсен и второй агент под прикрытием, Эктор Герреро, прибыли в штаб Северо-Американского дивизиона ОГ29. Она решает, что если ей сегодня не соблаговолят снова позвонить, она сделает это завтра сама, но только уже Джозефу Мандерли, обсудив с ним и судьбу Дилера, и возможность добраться до Люциуса. Как угодно, лишь бы только это случилось в ближайшее время.       «И агент Герреро». Тот самый, про которого почему-то была информация, как о погибшем, но кажется, всё совсем иначе, пусть даже Дженсен подчеркнул, что не знает его дальнейшую судьбу. Может ли быть такое, что Мандерли стал работать против общего дела? Иначе по какой причине… Поймав себя на том, что она кусает губы, хотя избавилась от этой привычки чуть ли не в один день с появлением оной, Озен встряхивает плечами, приосанивается. Ей пока не хочется нагружать себя ещё и фантазией о предательстве лидера Опергруппы. Это как минимум не в её компетенции, а как максимум — грозит потерей самоконтроля и принятием самых несуразных решений.       Когда Делара возвращается за письменный стол, к ней в кабинет, на счастье, заходит сотрудник серверной вместе с починенным ноутбуком. Доктор Озен мгновенно возвращает себе маску прямо-таки нежного благодушия, со всей отзывчивостью предоставляет возможность не самой поставить и включить технику, показать все выполненные видоизменения. «Просто случилось нарушение в согласованности некоторых приложений, вирус вы никакой, док, не подхватывали» — на самом деле её это так мало волнует, но утаить безразличие сейчас очень важно.       — И все ваши журналы сохранены. Локальная сеть только работала не слишком исправно, по этому вопросу можно ещё обратиться к Чану. Главный спец, всё такое.       — Спасибо большое. Если что, я к нему и правда обращусь, — улыбается, а сама вспоминает, как около часа назад видела Чана, разговаривающего на втором этаже с Адамом Дженсеном. Притвориться, что она их не заметила, не сложно, но вот по-настоящему не испытать интерес — ни за что. С другой стороны, разве в их общении особняком есть что-то особенное, коль они коллеги? Специально изображать дружбу даже не обязательно — у полевых агентов множество миссий, сфокусированных вокруг хаккинга, предоставляемого айти-спецами.       — Ещё раз огромное спасибо, — сердечно благодарит Делара, провожая сотрудника серверной. Тот перед ней сияет без малого довольно.       — Не стоит, док! Эт-то… мы бы что без вас делали! Теперь, когда в штабе есть вы, многие конфликтщики так попритихли, что любо-дорого смотреть.       — В самом деле? — профессиональный, всего лишь профессиональный интерес, да и только. Ни в коем случае не желание выяснить, за какие ещё рычаги управления теми или иными умами можно будет ухватиться.       Вечер сгущается над районом Давны золотой красочностью — мнимой, фальшивой, угрожающей. Баннеры и афиши светятся, словно предвестники Рождества, однако ж стремящиеся сеять хаос; хаос в глазах людей, отшатывающихся друг от друга, стоит только сблизиться на полметра. Жителей-машин, аугов, заметно меньше, прямо до ощущения совершённого геноцида — именно его беспардонно и дерзко обрисовывает Элиза Кассан, вещающая с обручеобразного, сужающегося вниз, экрана, который висит между домами на тросах близ станции метро. Вход на станцию так и продолжает олицетворять разинутый рот, в него «летят» огромные капсулы производства «Версалайф», аллейная брусчатка частично окрашена в красный. Язык.       «Как долго власти Чехии будут закрывать глаза на нерешённый вопрос с перенаселённостью комплекса Утулек? Как долго они в принципе продолжат потворствовать существованию этого ада на земле, в то время как многие другие страны уже начали разрушать стены между аугментированными гражданами и остальными? Именно с такими вопросами к ООН обратилась эмиссар Хоноко Сато, которая, я напоминаю, блистает на своём посту, будучи назначеной сразу после Инцидента».       Двое полицейских нехотя отступают перед женщиной, боязливо прижимающей киберпротез руки к груди. Она старается как можно скорее скрыться в тени ближайшей узкой улочки, пока на неё глядят коршунами.       «Совсем скоро она должна самолично посетить место, прозванное измученными аугментированными гражданами Городом Големов. Ранее Хоноко Сато уже совершала визит в рамках предварительной оценки работы «Санто Групп». Теперь же, как заверяет госпожа Сато, это её священный долг — лично встретиться с теми, кого ей назначено защищать. И вы знаете, друзья, герои действительно не те, кто обещают райскую гавань».       Уничтожающе прекрасная фальшивость Кассан, её бледное кукольное лицо окружены туманной дымкой, как и автомат-киоск с кофе да снэками, паркующиеся и, напротив, отъезжающие от ближайшего бара и апартаментов Либуше автомобили. Как и огромная марионетка — в полный человеческий рост — у входа в заброшенную «Мастерскую Матея». За большими окнами, разделёнными на квадратные секции, царствует безжизненность. Едва проглядывающаяся через грязное стекло ещё одна марионетка придаёт всему фасаду жути. Входная дверь, если её не подтолкнуть, кажется совершенно неприступной из-за своего стального обрамления.       Переступление порога уволакивает в тишину и зыбкую сумрачность, вот-вот готовую обратиться в непроглядность. Взгляд волей-неволей обращается к потолку — по всему развешаны ещё куклы, они будто вздёрнуты в ходе казни, каждая изображает болезненный приступ. Живостью веет лишь от следующей двери, в самом конце помещения; через узорчатую решётку, расположенную в нижней части дубового полотна, просачивается свет сдержанно-серый. Затем его становится больше, он обретает теплоту и уют — стоит только прозвучать сигналу о разблокировке кодового замка, дверь распахивается. «Ястреб», воздушный истребитель, приветствует гостя всё ещё отсутствующими крыльями.       Его держит подвесная установка в центре комнаты, лапы которой растут от рельс, закреплённых на межэтажных балках. Недостройка не помогает воспринять помещение просторным, как оно есть: балки застилает слишком много предметов ремонтного быта, вроде решёток и фанерных листов, к ним примонтирован длинный блок, оснащённый галогеновыми лампами. Присутствующие звуки почти не создают эхо; прежде всего внимание привлечено скрежетом гаечного ключа, визжанием мини-пилы, шипением, сопровождающим сварку. Небольшой и потрёпанный магнитофон говорит не голосом Лазаря, но оркестром последних лет Каунта Бэйси. Дивная в своей жизнерадостности мелодия атмосферно перекликается с тем облаком искр, что высекается небольшим сварочным аппаратом.       Вскоре ко всем звукам присоединяются глухой удар коробкой о металлический — как и вся мебель здесь — комод да перешёптывание стекла внутри коробки. И только теперь происходит реакция. Ремонтные действия прерываются.       — Со мной никто не связывался на предмет новых вылетов, — зазвучавший из-под корпуса самолёта да из-за бетонной платформы бас отдаёт недовольством. А ещё — настороженностью. Очень густой, как горчица. — Мне доложить Миллеру о хождении ко мне без спроса?       — Лучше смени пароль, потому что из меня уже не выбьешь привычки вламываться.       Пауза в несколько секунд сменяется стуком металлических колёс подкатного лежака по крепкому решётчатому настилу, через который можно немного разглядеть подвальное помещение. К Дженсену обращают взгляд через экран сварочного щитка и уже после картинной паузы его снимают. На свету оказывается тёмное лицо, усеянное веснушками, немолодое, с ухоженными усами и бородкой. Пронзительные серые глаза окружают тяжёлые веки да мелкие морщины усталости.       Элиас Чикане продолжает смотреть на Дженсена пытливо, но без отторжения. Такое тяжело принимать, когда знаешь, зачем именно явился. Молчание между ними длится довольно долго — именно в сохраняющемся положении, где один лежит, а другой стоит, — пока Элиас не заинтересовывается, что же там с коробкой на комоде. Секунда, и он уже цветёт, чем заставляет гостя украдкой усмехнуться.       — Я готов терпеть тебя, Дженсен, если ты будешь всегда приходить с подарками, тем более такими, — ухмыляясь, Чикане садится, спешно снимает рабочие варежки. Поднявшись, он подходит ко второму комоду, достаёт из верхнего ящика тюбик со спиртовым кремом-антисептиком. Когда-то от его запаха Адама тошнило. — Ты уж извини, если показался слишком груб.       — Грубость Макриди тебе всё равно не переплюнуть, как ни пытайся. Благодаря ему у меня уже выработался иммунитет.       — Ну что же, поздравляю. Ты снимай-то свой плащ вампирский, выпьем. Едва ли ты хотел просто для меня всё это сокровище оставить.       «Грааль» действительно способен растопить сердце. Хмыкнув, Дженсен молча выполняет наказ, находит плащу пристанище на ближайшем невысоком шкафу и закрывает дверь. Действует автоматическая блокировка — на случай эксцессов, если вдруг какой-нибудь забулдыга зависнет в бывшей торговой части «Мастерской Матея». Вскоре Элиас предлагает находящийся поблизости табурет на колёсиках, себе прикатывает такой же с другого конца помещения. Прежде чем сесть, он нажимает на командные кнопки, спрятанные возле щитка электроэнергии, и лапы подвесной установки поднимают корпус истребителя. Жёлтый верх корпуса играюче блестит.       — Всё стараешься? — спрашивает Дженсен, невольно любуясь. Затем он видит, как Элиас, о чём-то смекнув, наклоняется и из нижнего ящика первого комода достаёт два шуршащих пакета. В одном печенье, а во втором… тоже печенье, только солёное.       — Да, Дженсен, стараюсь. Но, в принципе, я и не тороплюсь: поднять этого старика на крылья дело не хитрое. Мне нравится сам процесс налажки техники. Нравится быть, своего рода, творцом.       — После того, как я стал налаживать часовые механизмы не ради возвращения мелкой моторики, а чтобы просто скоротать время, меня тоже стало затягивать. Когда дело не является обязательством, всегда приятно его выполнять.       — Согласен с тобой, Дженсен. Согласен.       Как истинный механик Чикане вскрывает бутылки янтарного лагера гаечным ключом, первую предлагает Дженсену. Садится спиной к «Ястребу» и к очередным дальним дверям; та, что ведёт в подвальное помещение, заблокирована. И именно она начинает манить к себе, заодно подталкивает на несколько секунд переключиться на режим сверхзрения, видя очертания предметов прямо сквозь кирпич и бетон.       Короткая лестница вниз, явно металлическая, а значит, создающая шум; почти упирается в стену, у которой расположены жестяные шкафчики, очень тесное подобие подсобки. Ещё одна дверь справа — тоже оснащена кодовым замком? — а за ней тянется заставленность деталями истребителя и хозяйственными вещами. Мельком удаётся выцепить санузловую коробку, спальную зону.       — Нелёгкая неделя выдалась?       — Да. — Выходя из штаба, Адам решил отвечать честно насчёт работы, ведь это придаст его внезапному появлению убедительности. Он наклоняется вперёд, навстречу. Линзы он давно вогнал в височные пазухи, чтобы казаться безукоризненно открытым. К чести Чикане, тот смотрит прямо в оптические импланты, и КАСИ не выявляет нечто похожее на отвращение. Совсем как у Делары Озен, которую, к своему, напротив, стыду, Адам не может пока выбросить из головы. Наверно, потому что два сеанса мозгоправства подряд — это чересчур.       — Хотя Миллер уже пообещал, что более с меня ответов не потребуется.       — Спрашивали о спасении делегатов? Насколько точно ты следовал протоколу?       — И по поводу этого, и по поводу того, почему и как Миллер жив.       Элиас выразительно округляет глаза, Адам продолжает следить за ним с помощью социального корректора. На кибер-экране сетчатки глазных протезов выводятся диаграммы и волны, что служат показателями психической устойчивости. Система проводит анализ расширения и сужения зрачков, и приходится даже разочароваться с отсутствия хоть чего-то подозрительного. Лишь бы только преждевременно не разочароваться в себе самом.       — Особенно серьёзно меня допрашивала в этом плане наш психиатр. Доктор Озен. — Адаму кажется, или Чикане всё-таки сжал бутылку «Грааля» крепче? Всё ещё никакого напряжения за ним не наблюдается. Сердцебиение ровное. — Ты вообще с ней познакомился-то наконец? Насколько я понял ещё до Лондона, ты вообще не горел желанием появляться в общем штабе.       — Мне там скучно. Абсолютно нечего делать. Но да — ради получения чёртового допуска к миссиям я заставил себя прийти и даже быть исключительно вежливым с этой французской мадам.       — Жаль, что я этого не застал.       — О нет, Дженсен. Это замечательно, что ты тогда не пересёкся со мной — вконец разъярённым.       Секундная пауза сменяется общим смехом. По Чикане заметнее, что тот рад Адама видеть. Последний совестливее поджимает губы. Чтобы это не бросалось в глаза, он выпрямляется и расслабленно отпивает из бутылки, затем обводит помещение долгим изучающим взором, тем неприкрыто продемонстрируя уважение. Внимание задерживается на огромном фрезерном станке, в котором сейчас никакая деталь не обрабатывается, станок спит; на грузовой тележке, что за «Ястребом». На тележке же расположились кресла в новенькой кожаной обивке, только-только натянутой и прибитой, заодно смазаной питательным составом, влияющим на износостойкость и красоту. Во всём этом столько увлечённости. Адам невольно улыбается, что уже не пытается утаить; когда их с Элиасом взгляды снова встречаются, пилот излучает гордость.       — Кажется, что это один из немногих островков спокойствия в Праге. Твоя мастерская.       — Я рад, — хмыкает Элиас Чикане и оборачивается к «Ястребу». — Ты тогда тем более заглядывай сюда периодически. Я, честно, не против.       — Тем более?       — Как будто ты не работаешь в Опергруппе, Дженсен. И как будто не смотришь новости. Да чёрт! — экспрессивный взмах рукой, — и без всего этого понятно, видно, что конкретно вся Чехия превратилась в раковую опухоль. Особенно для аугов. Не то что бы я был их ярым другом, ты знаешь.       Усмехаясь, Адам кивает и отпивает из бутылки.       — После полного сворачивания «добродетельного» плана не было предпринято мер по вывозу людей из Утулека. Несмотря на возвращение Талосу Рукеру честного имени — ты ведь слышал, что он уже умер не из-за алкогольного отравления? — КПА потеряло всякое право говорить открыто перед миром. Ощущение, будто правительство Чехии долбится в глазницы, в то время как «Пик-Ньюз» через шлюшье личико Кассан наоборот резко поменяло тактику воздействия. Видимо, сказалось последнее интервью с Брауном… Слышал, кстати, что местные копы вошли в такой раж во время комендантского часа, что убивали даже «чистых». Без обид.       — Я был свидетелем такого убийства.       Чикане мрачнеет, затем низко опускает голову. Его ворчливое «бляди» тоже искреннее, КАСИ не выявляет ни единицы притворства. Возможно, он проходил какую-то специальную психологическую подготовку, поэтому прекрасно умеет притворяться? — в конце концов, в рамках даже стандартизированного армейского обучения такое возможно.       Новая проекция на кибер-экране сетчатки — окно, выводящее базовый психологический профиль человека, с которым происходит взаимодействие. В нём поочерёдно загораются символы альфа и бета спектров.       — Ты говорил, что тебе не сообщали о скором вылете. — Чикане предлагает печенье из обеих пачек, и Дженсен кивком благодарит, беря сладкое. — А мне Миллер сообщил, что ты можешь ему экстренно понадобиться, поэтому нам с Макриди придётся добираться на колёсах.       — Куда?       — На авиационно-техническую базу. Туда из Лондона перевезут трёх террористов, в Атлантическом дивизионе не справляются с допросом. Тебе и об этом не сообщили?       — Нет, ни о чём таком не слышал. Вот от тебя, считай, новость получаю. Как он, кстати? Миллер.       — Держится.       Между собеседниками виснет минутная тишина, напряжённая. Следующие за ней обоюдные глотки из бутылок — как знак высшего уважения к директору. Дженсен продолжает наблюдать «подмигивание» сразу двух символов спектров.       — Он молодец. Думаю, он не поддался этой… как её… «Орхидея»?       Чикане произносит название яда так спокойно. Будто не просто тоже поверил в ложь, сказанную Адамом Дженсеном и агентам Атлантического дивизиона, и Миллеру, и доктору Озен, но и свыкся с осознанием, как от него могли что-то утаить во время возвращения из горячей точки. Или же всё-таки спокойствие обусловлено известностью истины? Ну как минимум, что жизнью Элисон Станековой явно пожертвовали во имя кое-чего большего (в данном случае — нахождения формулы яда).       — Миллер не поддался последствию отравления именно благодаря силе воли, — меж тем продолжается, — благодаря твёрдому и упёртому характеру. Ну хотя, конечно, Миллер и физически не был хилым, прям как я.       — «Прям как я» — это насмешка над собой, как над стариком, или очередное превознесение себя над «железками»? Фраза немного неясно построена.       — Тебе везёт, что мне вырвали колено, Дженсен.       Они снова совместно смеются, Адам снова берёт сладкое печенье, на что Чикане беззлобно спрашивает, компьютер ли, который в башке, заставляет налегать на сахар. «Ну, знаешь, глюкоза способствует мозговой продуктивности, мысли там активнее по извилинам бегают, килобайты данных — по рисунку микросхемы». Для него ответ почти несчастный — Адама вчера поили чаем без ничего, а как известно, чай без ничего ведёт к плохому настроению, нарушению психосоматики аж на неделю вперёд. Чикане смеётся пуще, интересуясь, кто же такую пытку додумался устроить.       — Доктор Озен. Не исключаю, что это была часть некоего социального эксперимента.       — О-ох… Эта Озен, — видно, что Элиас совершенно расслабляется, впадает в какое-то забытье, из-за чего не стесняется повторно ворчать. Дженсен думает, что это его шанс надавить, но только всё равно аккуратно. — Она умеет вывернуть человека наизнанку, я это хорошо понял, хотя и вспомнить-то не могу, чтобы дамочка проворачивала трюк чересчур грубо. Просто, не знаю, оставляет некий осадок. Чувство, что вот ей-то ты раскрылся по полной, не то что родной матери. И оттого неприятно, Озен ведь чужая.       — У меня чувство, словно о ней совершенно никто ничего не знает во всём нашем дивизионе. Что как будто даже Миллер не владеет полной информацией.       — Считаешь, что она какая-то засланная, Дженсен? Снова ведёшь расследование за пределами своей компетенции?       Попался. Или нет? — Чикане смотрит на него очень внимательно, внезапно въедливо и пытливо, он откровенно изучает, что едва не заставляет отвернуться. Однако тень улыбки продолжает плясать на крупных тёмных губах. А когда он отпивает «Грааля», то заметно наслаждается вкусом, ест печенье. Солёное, будто в противовес.       — Мне просто тоже рядом с ней неуютно, — пока Адам говорит, ещё больше показателей выявляет изменения в лице и организме Чикане. Движение зрачков, пульс, микро-мимика. — Она… Ещё в самую первую нашу встречу она стала расспрашивать меня о прошлом.       — Ну, это вроде нормально.       — О прошлом, связанном с Панхеей. Связанном с Дэвидом Шарифом, который был там и выжил, как я. Озен лишь упомянула мою службу в спецназе, хотя та заняла добрую долю лет, и при этом сконцентрировала особое внимание именно на последнем месте работы, в «Шариф Индастриз». Она как будто настаивала на том, чтобы мы поговорили о днях перед Инцидентом.       — Может, они действительно имели нечто занимательное? Какие факты попали в твоё личное дело?       — Факты о том, как я искал виновных в нападении на «Шариф Индастриз». В общих чертах.       — И ты именно поэтому хочешь начать копать под Озен? Слушай, Дженсен, мне кажется…       — Она была в кабинете Миллера, когда вы с ним улетели в Утулек, — показатели на кибер-экране резко подскакивают, хотя и без того заметно, что Чикане поражён. Едва только лагером не захлёбывается. Характеристики звуковых волн впечатляюще многоцветны: выводится подтверждение об изменении дыхания, его ритмики, громкости. То, что невозможно уловить простому человеческому уху, но программе — запросто. Ещё к лицу пилота приливает кровь, кожа горячеет. Казалось бы, всё дело в простом удивлении, да и пускай даже возмущении. Но как будто что-то не то. Как будто что-то большее скрывается за встряхиванием Элиаса.       Адам мысленно говорит себе быть готовым задействовать диалектический усилитель.       — Ты сказал об этом Миллеру?       — Нет. — Собеседник тут же двигает челюстью, предупреждая этим ругань, на что Адам примирительно поднимает титано-карбоновую ладонь. — Поначалу я просто поверил Озен, что она всего лишь ищет Миллера для связи с Винсентом Блэком. Затем уже понял, что что-то здесь не так, но близилась миссия в Лондоне, нельзя было отвлекаться. Ну а теперь я намеренно молчу о произошедшем, так как это может нам всем только навредить. Если, конечно, Озен и правда, как ты выразился, засланная.       — Как я выразился, ха. Давай ещё подвяжи меня к своим шпионским интрижкам.       — Уже подвязал, Чикане, прости. К сожалению, из тех коллег, что реже других бывают в штабе, а значит, реже пересекаются с доктором Озен, ты единственный, с кем у меня близкий контакт, а мне необходим…       — Ой, нет, давай без этой типичной голливудщины.       — Да, Чикане, мне необходим напарник.       — Напарник по разоблачению дамочки, которая зря застряла у тебя в мозгу. — После откровенно раздражительного всплеска — Адам видит, как спектр беты подсвечивается ярче прочих, — Элиас лихо бросает в рот пару печенья и запивает «Граалем». Вздыхает он якобы с намёком, что перед ним сидит неисправимый своевольный самодур, вот только кадык дёргается очень подозрительно. Микро-движение бровей характерно боязни. — Ты мог просто сообщить о её поступке, кому надо и куда надо. А что если она взломала комп Миллера и вытащила оттуда какую-то важную информацию? Что если она?..       — Дала сигнал для засады в ГАРМе? — Возможность увидеть коллегу совершенно растерянным — лучшая награда для морального садиста. — Помнишь? Я ведь говорил, что о нашем полёте в ГАРМ было известно до того, как мы выбрались из Праги. До того, как оказались над Альпами.       «Конкретный источник пришедшего на компьютер Марченко сообщения всё ещё трудно вычислить… Но он точно определяется в пределах твоего примерного местонахождения».       — И ведь почти сразу, как я заявился в штаб во время комендантского часа, меня встретила доктор Озен, — продолжает говорить Адам вопреки зазвучавшим в голове словам Алекс. — Словно в попытке создать для себя некое прикрытие, образ святой невинности, понимаешь?       Ложь и нет, сочинение на ходу неоднозначных эпитетов, когда как можно было бы прямо сказать, что вот, есть данные: кто-то на воздушном судне проводил преступные махинации. Диалектический усилитель активирован; именно он настаивает на увёртливости. На давлении через обвинение стороннего лица, через наивность, якобы аугментированный агент абсолютно не улавливает, кого действительно ему нужно разоблачать. Усилитель формирует феромоновый коктейль и постепенно наполняет им пространство между собеседниками. Неуловимым наваждением довлеет на сознание.       — Чёрт возьми, Дженсен! Ты говоришь… Да это ёбанная хрень, если Озен реально замешана!.. Ладно, хорошо, может… Ты почему всё равно не сказал Миллеру, а? Почему, мать твою, ты сейчас сливаешь всё это на меня?!       — Если со мной что-то случится, Чикане, понадобится кто-то, кто мог бы реально помочь сузить круг подозреваемых.       — Я не бывший коп и не грёбанный супергерой в реальном времени, чтобы сужать какие-то там круги! Да ты просто!..       Подскочив было, так что из бутылки «Грааля» рассыпаются янтарные капли, Элиас осекается. Он смотрит на Адама шокировано и зло, но главное — загнанно. Он боится, а Адаму только остаётся подыграть, поднимая голову, подставляя острые, будто высеченные, черты лица под лучи искусственного света. Звучит, что никто и не просит пилота стать супергероем, никто не требует с него невозможного. Но в нужный час, в нужный момент… Понадобится хотя бы малейшая поддержка.       Следует новая молчаливая пауза. Долгая. Чрезвычайно. В какой-то момент Чикане опять опускает голову, только уже смущённо, и лишь после садится на прежнее место, пьёт. Он в смятении, и Адаму почти стыдно. Использование всего оснащения КАСИ делает его хуже любого гипнотизёра. И хуже Делары Озен, которая вспарывает души, погружается туда и вытаскивает наружу изъяны хотя бы при наличии медицинской корочки.       Хочется когда-нибудь перестать вести себя как манипулятор. И как тот, кто лицемерно врёт, что он вовсе не манипулятор.       — Ешь печенье давай, — неожиданно звучит от Чикане, и Адам с неподдельным изумлением изгибает брови. — Ешь, ешь. Да всю эту пачку уж бери, я наоборот к сладкому равнодушен. Знаешь, Дженсен, — после такого обращения обычно произносится самое страшное, — может, ты и прав в своих то ли догадках, то ли в чём. Но как по мне, Делара Озен — всего лишь типичный мозгоправ с замашками бога. Она думает, что видит всех насквозь, что копошение в нашем прошлом дарует ей безмерную власть. Она думает, что способна манипулировать, ей для этого достаточно задеть лишь часть увесистых триггеров. Однако правда такова, что каждому психиатру нужен свой психиатр. Они не всесильны и не сверхвлиятельны.       — …я вспомнил о другом мозгоправе с замашками.       — О ком?       — Уильяме Таггарте. Наверняка ты слышал о нём: лидер развалившегося «Фронта человечества», автор акта Таггарта, собственно. Вот уж кто действительно подходил под твоё описание.       — Подходил? Он как-то сумел измениться, начал по-настоящему ладить с окружающими?       — Он погиб. Тоже будучи там, на Панхее.       После недолгого молчания Чикане бормочет: «Как много судеб собралось в одном месте». Взгляд его становится отрешённым, мышцы лица застывают в неясном выражении. Однако вскоре он тянет руку к своему сохранившемуся колену, и тогда становится ясна глубинная суть сего явления. Рука неторопливо, даже заторможено ведёт по изношенной джинсовой ткани рабочих штанов. Следя за ней, Дженсен решает, чего конкретно он желает добиться, когда перед ним находятся в крайне уязвимом состоянии. А точнее, что окажется лучшим в обстоятельстве, когда за спиной пусть и находится директорское разрешение применять любые средства ради достижения правды, всё же остаётся опасность разоблачения. Нельзя манипулировать бездумно.       — Это тупик, Дженсен. Сама Делара Озен… тупик.       — А что ты думаешь насчёт тех, кто её привёл в наш дивизион? Мандерли. Может, кто-то ещё.       — Вот с этим… Да, пожалуй, здесь мы могли бы даже вместе разобраться, а истинно ли благородные намеренья у директора наших директоров, у его каких-нибудь замов. Но это крайне опасно, Дженсен. Мы с тобой не те фигуры на шахматной доске, чтобы короли и королевы прогибались уже от одного нашего шага навстречу.       Ценные слова, абсолютно все слова, и Адам непременно возьмёт их все на заметку. Далее он возвращается к теме того, когда Чикане всё-таки могут назначить какой-нибудь вылет, насколько скоро. Определённо, было бы очень удачно забраться сюда, в «Мастерскую Матея», когда хозяина не будет. И с предельной доскональностью проверить подвальное помещение, потому как чутьё подсказывает, что там может прятаться нечто крайне важное.       — Я же сказал, Дженсен, я не в курсе последних штабных планирований. Ты сейчас мой единственный источник информации, — безукоризненная честность, этому есть диаграммные подтверждения. — Насчёт того, что Миллер сам тебе заявил обо мне — вряд ли он всё-таки полетит со мной куда бы то ни было, особенно если ему так и будет хреново. Подумай сам: необходимы медицинское оборудование и сам медик, возможность провести полноценный отдых, спокойно принять лекарства. Мой кадилак не совсем для этого рассчитан.       — Меня так и подмывает посоветовать ему оставаться дома какое-то время. Но боюсь, что я тогда тоже останусь без колена, даже без двух, раз уж они у меня искусственные, и будем мы вместе с тобой хромать, будто в дуэте.       — А это очень даже неплохое развитие событий, Дженсен.       — Или же, — Адам снова наклоняется вперёд, смотрит на Чикане, не моргая, подавляя своей пристальностью, на что последний реагирует желанием закинуться солёным печеньем побольше, — или же я лишусь коленей по куда более веской и скандальной причине. Подумай сам: Миллера ведь не просто пристрелили, когда могли, от него не просто избавились там, в Лондоне. Это было похоже на акт наказания. Яд, украденный командой Марченко у «Версалайф», как бы достался… Да, я понял, о чём ты думаешь.       — Я просто не хочу заниматься хуйнёй, а именно — думать скверно о Миллере, пока против него нет прямых доказательств. И вообще, ты сейчас на него откровенно наговариваешь. Он довольно долго тестировал новых агентов, которых, кажется, тоже пропихнул к нам Мандерли. Это ли не знак, что Миллер как раз таки защищает и наши с тобой интересы, и в принципе высокие идеалы?       — Ты знаешь тех, кто поступил к нам недавно? Помимо психиатра.       — С одним знаком лично. Ещё один пилот, у которого вот такая же скрытая база, только за Пржекажкой — досталась с того времени, как он проходил службу во внешней разведке Чехии. Каким-то чудным образом его сначала занесло не к нам, а в Атлантический дивизион. Примерно на полгода. Месяц же назад я провёл для него пару инструктажей по особым вылетам.       — Я думал, что для особых вылетов назначают лишь кого-то из «стариков», но видимо, свою роль сыграла именно база в собственности.       — Это ты сейчас так выказал мне уважение или бестактно намекнул на возраст?       КАСИ продолжает выявлять повышенную суетливость, высокую температуру, зашкаливающий пульс. На сей раз Чикане держит лицо, держит ровный тон, но мельчайшие взволнованные колебания социальный корректор улавливает без труда. Вскоре диалектический усилитель помогает привести к ещё одному чуду: Элиас с почти откровенным простодушием вспоминает, что в конце недели его могут вызвать в авиационно-техническую базу ради проведения диагностики СВВП. Затем звучит предложение — от него же — дать точный адрес новоявленного пилота. Отражающаяся на кибер-экране сетчатки Дженсена шкала убеждения сияет положительно.       Коллега вдруг спрашивает, почему Адама всё-таки зацепило, что Делара в первую встречу больше расспрашивала о работе в «Шариф Индастриз». Будучи неготовым, Адам слегка прикусывает нижнюю губу, затем растягивает паузу, отпивая из бутылки и съедая печенье. Пачка со сладким шуршит не менее беспокойно, чем трясутся нервы пилота.       — Посуди сам: ты аугментированный, а значит, логично, что она могла предположить более сильное воздействие на твою психику именно работы на Дэвида Шарифа. Отсюда её повышенный интерес.       — Вот если бы доктор Озен так же обосновала свои выпады, то у меня б не замельтешило в голове, что здесь что-то не то. Определённо, в твоих словах есть зерно истины. Работа в «Шариф Индастриз» куда сильнее, чем всё остальное, предопределила то, где я нахожусь сейчас.       — Неужели я слышу тепло в твоём голосе? — Адам наблюдает иронию: точки-начала лучей, обращающихся на кибер-экране в числовые и линейные показатели, нападают на губы Элиаса, как комарьё. Стоит ли продолжать воздействовать феромонным полем? Казалось бы, такой прекрасный шанс надавить окончательно.       — Я вот до сих пор вспоминаю свою службу в африканском небе. Это было то время, когда мечты не казались несбыточными.       …отключает. Он отключает КАСИ. Выждав немного, Адам говорит: работа, пусть даже недолгая, в биотехнологической компании действительно была приятной, дарующей то же чувство, что сейчас описал Чикане. Он состоял в круге начальства и, так сказать, правил своим особым охранным отрядом; на самом деле никакой спеси Адам Дженсен не проявлял, ребята вокруг него были слишком хороши и отзывчивы, чтобы он посмел относиться к ним неподобающе. Он говорит: были и моменты, посыпанные перцем. В ранних конфликтах с начальником кибербезопасности, в дальнейших конфликтах с тем же Шарифом. В том, что приходилось работать аж со своей бывшей; на этом моменте внимательно слушающий Чикане присвистывает. Адам пытается задерживаться на образе Меган Рид — несравненной, блистательной, у н и к а л ь н о й — как можно меньше, описывая в целом обстановку, войны за его шикарный кабинет, полёты на «пчеле» Фариды Малик (никто не мог просто так себе этого позволить, кроме, разумеется, Шарифа и Дженсена). Он пытается со всей красочностью передать, как его, уже изменившегося, встречала на ресепшене администратор Синди, как они с ней весело знакомились впервые, что было прервано… Меган. Снова Меган.       Меган присутствует и далее, когда Адама несколько заносит: он описывает ощущение постоянной слежки, как будто пришлось оказаться в некоем большом социальном эксперименте, и чувство эйфории, ведь так удачно и вовремя профессиональная сторона жизни наладилась. Он вспоминает блистательных учёных, которые — удивительно — не были отстранены от всего мирского, однако самоотверженно создавали то, во что ни один человек в давние времена не верил; здесь, наверно, пилот Опергруппы возвращает себе настоящую расслабленность, потому что поток воспоминаний готов самого Дженсена убаюкать.       Он говорит, что Меган Рид собиралась сделать некое большое открытие перед самой атакой на «Шариф Индастриз», она необычайно долго к этому шла, из-за чего забывала обо всех вокруг, даже самых близких; однажды Дженсен попросту этого не выдержал. Понимая, что сморозил лишнее, он замолкает, однако Чикане мало похож на того, кто станет насмехаться с переживаний или использовать настолько щекотливые сведения в целях шантажа. Это и плохо, что он не похож на плохого человека.       — Почему же ты тогда душу рвёшь по ней, раз сам бросил? — звучит вопрос, заставляющий поднять голову.       — Не знаю. Мерзкий эгоист, быть может.       — Подсознательное желание, чтобы Меган почувствовала на расстоянии твои метания и примчалась сама? Мне это знакомо. Как раз в твоём возрасте за собой подобное увидел, — они тут же одновременно усмехаются, но только аугментированный агент со сдавленностью. Сам себя в очередной раз припирает к стенке угнетением. Его внимание приманивают обратно, заодно заставляя вспыхнуть сыщицкую чуйку: — Не изводи себя этим, Дженсен. Правда, не изводи. Вы именно что… обоюдно расстались, я всё-таки неправильно выразился в вопросе. Кто от кого ушёл — дело десятое, потому что до него наберётся уйма обоснований с обеих сторон. Нередко даже у самых конченых поступков есть справедливая причина.       Перед искусственными глазами вспыхивает образ — страх, прорвавшийся сквозь приветливость и ожидание. Страх, не развивавшийся долго, день ото дня, а воспаливший разум прямо тут же, при встрече. В белой комнате и среди таких же белых вещей Меган Рид выглядела донельзя грязно; в комнате тёмной, среди жутких, то и дело меняющих позы анатомических фигур Джарон Намир говорил из последних сил, что Меган отныне потеряна. Кто ещё вот так же потерян? В городе, где золотая красочность фальшивая и угрожающая. Дженсен двигает желваками, скрывая обречённость. То, что он не в силах предречь и хоть как-то изменить, а именно чей-то катастрофический выбор, висит над ним топором палача.       — Да. Причина есть.       Входная дверь отрезает от шума внутреннего двора Зелена: даже ночью, так ещё и после «варфоломеевского» затравливания, в жилом комплексе собирается аж несколько компаний. Дженсен ставит пакет с продуктами на книжную тумбу, чтобы снять плащ, разуться. Система «умного дома» приветствует его в привычном режиме и привычным голосом; этого не делает Элиза, поскольку сам Дженсен попросил. Не то что бы неуютно или противно слышать искусственный разум — в конце концов, он бы тогда отвадил от себя и этой квартиры вовсе. Пройдя в кухонную зону, он уже на автоматизме с помощью аугментации удалённого взлома включает и магнитофон, и телевизор. Огромный экран теряет свою прозрачность в угоду рекламе «Санто Групп» и их нескончаемо прекрасной (при том, что недостроенной) Рабии. Из магнитофона льётся нечто незамысловато-ритмичное — перебивка перед очередным выступлением Лазаря.       Дэвид Шариф до сих пор не связывался. Видимо, его понедельник стал таким же, как и у всех обычных людей.       — Алекс, ты поговорила с Янусом? — На кибер-экране сетчатки глазных протезов проецируется мини-окно вызова с фотографией Алекс Вега, однако визуализация её голоса не просыпается. Дженсен разгружает пакет, тут же решая сунуть во включенную микроволновку пару замороженных гамбургеров, заряжает кофемашину, заодно проверив наличие в доме виски. На всякий. — Алекс, приём. Мне нужно понимать, как в дальнейшем строить своё планирование.       Молчание. Расценив это как явно плохой знак, Дженсен тем не менее продолжает колдовать на кухне, раскладывать продукты по нужным секциям холодильника, мыть тарелки и ложки, тусующиеся в раковине, кажется, третий день. Впрочем, он всего-то ел хлопья с молоком, так что не слишком и завоняло.       — Алекс? — снова обращение, только куда более строгим тоном. Вода заглушается, и киберпротезы рук расставляются по сторонам от раковины. Дженсен уводит таз назад и горбится, благодаря чему становится похожим на прожжённого босса. — Ты меня слышишь? Что происхо…       «Ты снова забыл, что для нас самое важное, Адам».       Фраза звучит настолько мрачно-угрожающе, что пробирает. Зависнув в принятой им позе, Дженсен до дрожи стискивает челюсти, двигает желваками, пережёвывая самое разное. От глухого гнева, что с ним так смеют разговаривать, до опасения, что вот-вот в квартиру опять залетят незваные гости. Медленно, будто титано-карбоновый позвоночник заржавел, он поворачивает голову — в перегородке между прихожей и кухонной зоной две сквозные ниши, поэтому входная дверь частично проглядывается. Внимание заостряется, напряжение пробегает по нервным нитям и узлам.       — О чём ты, Алекс?       Снова молчание.       — Я так понимаю, дело в Янусе, — по голосу должно быть различимо, как рот кривится; ухмылка получается богоподобно ядовитой. Дженсен наклоняет голову предельно низко, выдыхает по-бычьи и резко ведёт ладонью от края затылка до макушки, взлохмачивая волосы. — Он отказался от встречи.       «Потому что ты забыл. Ты ушёл с предначертанного нам пути».       — Что ещё за «предначертанный путь»? Я не верю в эзотерические бредни, Алекс, и ты, и Янус, и все это прекрасно знаете.       «Путь, который ты выбрал, присоединившись к Коллективу ради спасения человечества. Ради спасения и вознесения правды! Ты забыл о том, чего мы действительно должны добиваться. Янус боится, что ты… оказался под их властью. А я попросту не знаю, что и думать».       — Это сучий бред. Ты сама понимаешь, что несёшь?       Стресса накопилось слишком много за последние недели, а потому Адам не стесняется рычать. Выпрямившись и позабыв о каком бы то ни было ужине, он огибает кухонный остров, шагает мимо телевизора и зачем-то сдирает с дивана плед, сразу же бросая обратно. Приблизившись к окнам, он принимает на себя свет пролетающего мимо полицейского дрона. Робота провожают до того убийственным взглядом, что ещё немного, и внутри того произойдёт возгорание.       Как это понимать? — в Алекс не иначе проснулся один из пастырей Церкви Бога-Машины, которые ныне не появляются на улицах Пржекажки. Больной прозомбированностью сквозит каждое слово. В идеале слушать такое при личной встрече, поскольку высока вероятность не ошибиться с выводами и слаженно выстроить свою дальнейшую реакцию, действия. Теперь же приходится теряться. На своей достаточно просторной жилплощади Адам Дженсен чувствует себя загнанно, вконец зажато. Он смотрит в окно и будто не видит света, потому что не слышит ясности во фразах Алекс Вега.       «Я и остальные агенты ведём бесконечную борьбу с силами…»       — Которые жаждут абсолютной власти. Ты этим хотела закончить? — Неровный вздох, нечленораздельно произнесённое обращение, и очередная победа догадливости Дженсена. А ещё — его памяти. — Да-да, не удивляйся. Эти же самые слова мне говорил Квинн, когда помогал выбраться со станции Райфлмен Бэнк. И знаешь, что? Слыша их повторение, я прихожу в бешенство.       «В бешенство?..»       — Это ненормально — подменять базовые понятия и банальные доводы какими-то псевдо-философичными рассуждениями. Очень серьёзно наводит на мысль, что меня дурят.       «Хочешь сказать, что ты готов поддержать порядки несправедливости?! Поддержать всё то, чему поют дифирамбы Иллюминаты, и не иметь при этом ни капли понимания, чем мы жертвуем в эту самую секунду?»       — А чем Янус жертвует, Алекс? Он, может, не встающий калека, которого страшит любой физический контакт, раз готов послать меня без зазрения совести? Я всё ещё не понимаю, какого хрена мы вообще…       «Он тот, кто видит дальше и шире всех нас! Тем более тебя».       Та добавляет: «Сейчас Коллектив очень сильно зависит от твоих решений. Собьёшься с курса — погубишь всех нас!» Явная манипуляция, но до чего же точечная, прямо нацеленная. Адам уже стоял на границе до и после, он уже решал за всех. Насильно возвращая его к тому моменту, милости и дружелюбия не сыскать; скрещивая киберпротезы рук, он чувствует, как им не хватает ударить по чему-то очень тяжёлому.       Протрезветь от эмоций — вот, что сейчас нужно. Хотя бедный плед всё равно снова схвачен, снова брошен на диван, и уголок его накрывает кипу бумаг, когда-то в насмешку присланных человеком из прошлого. С пометкой: «В следующий раз просто попроси дать прочесть сценарий, ни к чему взламывать комп». Подойдя к кухонному острову, Дженсен замирает, а затем отправляется к холодильнику, выискивая там сок. Виски, конечно же, в доме достаточно, но пока он решает не расслабляться. А следующим его решением становится до одури отвратительная покладистость:       — Ты права, Алекс. Ты чертовски…       Ополоумела.       — Права. — Помимо голоса, раздаётся шелест напитка, однако на той стороне линии его не должно быть слышно. Инфолинк подавляет посторонние шумы и корректирует голосовые волны до их идеального восприятия собеседником. — Прости. Я просто сорвался. И тогда, и сейчас. Я просто очень устал.       «Мы все очень устали».       — Да уж верю, — Адам усмехается, хотя ему ни хрена не смешно. И хочется прямо сейчас поставить точку в вопросе, кто же ему друг, а кто враг. По сути единственная, кому он всецело может доверять, это путешествующая по виртуальному пространству Элиза. И то — всегда высока вероятность поимки дружелюбного ИИ врагами и выуживания из него ценной информации. — Я прошу прощения за своё не джентельменское поведение. Сегодня говорил с пилотом, который перевозил меня в ГАРМ и обратно, Элиасом Чикане. Он сильно разнервничался, когда я даже окольными путями стал затрагивать тему с комплексом.       Алекс воодушевляется, очень бодро и, наконец, по-человечески задаёт уточняющие вопросы. Это лишь усиливает впечатление, как от разговора с человеком, находящимся под гипнозом. Мысли моментально переносятся обратно на неделю; здесь же взгляд ударяет по встроенным ячейкам, ныне опять скрытым за стеновой панелью. Стоит ли ждать ещё новостей от детектива Монтага? Определённо, самому Дженсену нельзя оставлять без внимания вопрос со психо-чипами и… Внезапно прошибает ещё более далёким воспоминанием, причём до того сильно, что Адам напряжённо сглатывает, касается шеи, затем шестиугольного тавро с логотипом «Шариф Индастриз» над левым глазом. Внезапно болит, и вместе с этим остервенело пульсирует в висках.       «Теперь мы повиновались даже тем приказам, которых иначе ослушались бы. В «Бэллтауэр» нас превратили в идеальных наёмников».       «Будь осторожен, Адам, — от этой заботы хочется скривиться, но выдержка у Дженсена снова стальная. — Ни в коем случае не дай вашему пилоту засечь тебя, не оставляй улик. На случай же, если это случится, у тебя подготовлен какой-то сценарий?»       — Я предпочитаю импровизировать. В конце концов, для чего мне встроили КАСИ?       За смехом на той стороне следует упоминание о сборе данных на новых подставных агентов. Дженсен решает пока не говорить, что узнал от Чикане контакт на нового запасного пилота дивизиона. Зато признаётся по поводу террористов, что допрашивать их вызвали его, агента Макриди и Делару Озен. Скрывать это было бы глупо. Возможно, Интерпол даже сам закинет информацию в «Пик-Ньюз», дабы те заверяли общественность в самоотверженности мировой правоохранительной службы. Соответственно, Коллектив Джаггернаут будет в курсе при любом раскладе.       «Ну что же, тогда тебе придётся просто понаблюдать за этой Озен, пока мы не собрали на неё более-менее увесистое досье. Но вполне возможно, что та информация, которая нам-то и нужна, находится на её рабочем компьютере, к которому тебе не трудно подобраться».       — Скорее уж на её личном, домашнем. А это очередное проникновение со взломом.       «Такова наша работа, мужик. Нам лишь остаётся не сбивать с полок и подоконников любимые сувениры».       Адам лишь сейчас замечает, что почему-то не пьёт сок. Просто завис, пытаясь что-то ещё выцепить из доносящегося голоса. Из собственной памяти; строки из Библии и апостольских откровений прокручиваются, грозя стать умственной патологией. И мысль: «Он и его последователи наверняка не справились со своей миссией. Не до конца. Они, очевидно, должны были обнаружить тщетность организованного убийства и двинуться дальше, по тому же пути, что и я. К Иллюминатам».       Нужно выбрать время и навестить ещё одного человека.       «Коллективу так и не удалось выяснить, куда пропали все «Золотые маски». Отход из Лондона явно был спланирован очень тщательно, буквально посекундно. — Адам уточняет, что значит «все», на что Алекс говорит: — Ну так захваченные Опергруппой террористы — это из личной гвардии Марченко. Никто из них не является частью большой тайной организации наёмников, к которым решили обратиться Иллюминаты».       — Откуда вам это известно? Хотя нет, погоди. Не отвечай. Я понял. — На той стороне хмыканье, а значит, поняла и Вега, вот только всезнание Януса ни капли не забавное, оно окончательно обретает черты угрозы, причём весьма масштабной. Дженсен представляет, как за ним следовал чужой невидимый взгляд, за каждым его шагом по выставочным залам лондонского конференц-центра. Пока он вырубал всех подставных охранников, стараясь не привлекать внимание гостей, пока двигался до самой кухни, где нашёл отравленного Миллера. А может, в кабинете того установлен жучок? Ведь Алекс сейчас выдаёт уж слишком идентичную информацию… Чёрт возьми, как он сразу об этом не подумал! Сразу, как вернулся в Прагу. Хоть беги прямо сейчас обратно в штаб и переворачивай в кабинете директора всё верх дном.       Но нет, нет. Есть ещё вариант со шпионами в Атлантическом дивизионе. Прямо сейчас Адам с трудом верит, что он — единственный и неповторимый, кого Джаггернаут заслали в Опергруппу. Определённо, это вовсе не так.       Тут его отвлекает репортаж по телевизору, а именно — обращение к общественности со стороны директора «Версалайф». Снова «мы тесно сотрудничаем с Интерполом и, в частности, Опергруппой 29», снова «мы стараемся докладывать абсолютно все сведения, касающиеся взлома банка данных и хищения с серверов лабораторий». Выглядит, как отмывание греха, который продолжают совершать. «Несомненно, мы все сейчас сокрушены и не можем работать над «Орхидеей», как над лекарством. Более того — мы сменим название проекта, поскольку оно вызывает беспокойство у сотрудников, чей комфорт для нас важен». Тут раздаётся гаркающий и режущий хохот, Адам оборачивается. Магнитофон разрывает от потехи; точнее, это Лазарь, колесящий по неведомым дорогам, вбрасывает уже всем знакомую издёвку.       «Они сменят название ради сотрудников. Ай-я-яй, как же жаль, как же сочувствую я всем им… ДА ПОШЛИ ОНИ, СУКИ! Честное слово, ребят, я настолько сильно устал это жрать, что у меня сейчас даже сил нет на приведение вам логических доводов, почему досточтимый директор несёт полную херню. И кстати, блять, а какого хуя мы не видим генерального директора? Какого такого сякого, да простит меня Иисус!.. Разве не Пейдж должен держать главный ответ за все события, к которым привела эта их «Орхидея»? М? Разве не Пейдж должен вымаливать прощение у всех, кто когда-то любил и до сих пор любит несчастного Талоса Рукера?! Да будет проклят тот день, когда и он, и все остальные крупные корпораты взялись за так называемую заботу об обществе! Потому что на самом деле это называется — «сру на ваши головы с официального позволения».       «Ты тоже слышишь это? — раздаётся уже в инфолинке. Алекс усмехается, но без какого-либо энтузиазма. — Если уже даже Лазарь… Мне кажется, что мир вот-вот развалится, Адам. Развалится и всех нас придавит своими обломками, заставляя мучиться из-за ломающихся костей и недостатка воздуха».       — Учебники истории намекают на то, что такое было, есть и будет. События цикличны, причём даже в числовом соотношении, — говоря это, Дженсен флегматично реагирует на звонок микроволновки. Гамбургеры готовы, лишь к столу не поданы. Однако аппетит так и не возвращается.       «Я всё-таки думаю, что сейчас станет намного хуже. Если мы не постараемся, Адам, случится настолько неисправимая катастрофа, что потом ни о какой цикличности речи не будет. Строгое деление на до и после. На технологии, обещавшие вознесение, и окончательную духовную смерть, которая во много раз хуже буквальной».       На этом их разговор заканчивается.       { за тобой следили }       …и мысли сразу в пляс от негодования, от невозможности прийти к заключению, где Дженсен был бы сильнее, в какой точке решения. Снова развернувшись к мойке и расставив по сторонам от неё искусственные руки, он хмуро глядит на смеситель с «шеей»-пружиной. Затем скашивает взор на фруктовницу и привлекательные апельсины в ней.       { за тобой следят всегда; при каждом общении с этой женщиной }       Он знает. И именно поэтому, по возвращению из Лондона, попросил Элизу впредь контролировать поступающие в инфолинк вызовы, по мере возможности вычислять точные идентификационные номера, а его номер шифровать. Они обговорили с ней момент с постоянными взломами, как будто в голове у агента целый проходной двор — Элиза постаралась закрыть все бреши и прописала новый код на выполнение команды принятия. На это повлияли и вспомнившееся слова бывшего начальника, что его, Адама, инфолинк может быть абсолютно небезопасным каналом связи. Главное, чтобы Янус до последнего не распознал проделки ИИ — ему, через Алекс, было сообщено о всего лишь установке софта, предоставляющего защиту якобы не от самого вездесущего лидера Коллектива.       — Я так понимаю, теперь моя голова от слежки свободна, раз ты обратилась, — получив донельзя очаровательное согласие — Элиза всегда умела говорить так, что любой слушатель таял, — Дженсен несколько раз кивает, смотрит в пол. — Есть какие-нибудь сведения про Орлова? Про…       { я знаю, как для тебя это важно _адам_ }       — Значит, нет.       { значит, нет; и я прошу тебя не злиться, потому что /// }       — Потому что это ужасно неблагодарно к тебе, да. Прости, Элиза, — здесь он уже точно искренний, совершенно. Странно вести дружбу с существом, которое даже не собака, не кот; но оно всё равно очень живое, гибкое и яркое, и в самом деле что-то чувствующее, поэтому обращаться с ним порядочно выходит как-то само собой. Однако вдруг Адам чувствует странный электрический укол за ухом, из-за чего дёргается. Укол не сильный, а скорее просто непредполагаемый.       Удивляясь, как такое вообще возможно, Адам заодно смущается. Благо у его лица никогда не было «привычки» краснеть.       — А это сейчас за что было?       { в самом центре _праги_ я обнаружила высокую вычислительно-потоковую активность }       Осечка. Адама снова очень сильно пробирает. Только на сей раз до острых будто бы покусываний по всей спине, до наэлектризованности волосков на загривке. Он округляет глаза, наполовину не веря в произнесённое Элизой; если бы только это было нечто из разряда «Санта существует, я с ним лично знакома».       — Активность сильно похожа на твою собственную? — Получив невероятно прелестное «хм-м» и утверждение о некоторых имеющихся различиях, Дженсен срывается до прихожей, обувается. Новые полубезумные вскрики Лазаря его мало волнуют, как и реклама «умной» одежды от «Тай Юн Медикал». — Но я правильно понимаю, что это всё равно какой-то новый ИИ? Откуда исходила активность?       { местоположение уже загружено в твои радар и карту }       Он срывает с крючка плащ.       { и я рада, что сумела подарить воодушевление /// }       Дженсен снова сливается с ночной Прагой, оставляя шлейф пламенного рвения.