Jacob Samuel
<Hey Brother>
Somehow it seems your secret’s well protected, And the ghost under your bed so far away? Promises you won’t keep and friends rejected, Another stepping stone you’re using on your way. Now, brother, for the fun you had, The Devil's coming and his mood is bad! So say your prayers your soul to save, His tiptap shoes they will dance on your grave. Just to keep the future from the unexpected, You flip another coin down in the wishing well. Another night you spend with puppets disconnected, If nothing else at least you have your soul to sell. Hey, brother, keep your senses clear, A crash is closer than it appears. Fame is a drug — better use it well, You look for Heaven but end up in Hell…
******
«Народ должен знать своих героев!» — довольно-таки известный лозунг и принцип, который часто использовали правители и полководцы, когда принимали решение наградить особо отличившихся деятелей и воинов прилюдно, в торжественной обстановке и атмосфере. Таким образом можно было как поднять моральный дух и вселить искру веры в сердца простых людей, подталкивая тех на свершения, так и поощрить самого «героя», доказав, что подвиги свои тот совершал вовсе не за зря… Однако, хоть Верховный Канцлер и понимал этот принцип и всецело разделял взгляд общественности и своих генералов на него, ему, тем не менее, пришлось поумерить аппетиты из-за не самой утешительной ситуации, сложившейся в Фатерлянде. Бремя военного времени накладывало свои санкции на жизнь в целом, и приходилось признавать, что пышные светские приёмы и громкие парады стоило отложить до лучшей поры, когда государственными финансами можно будет распоряжаться на более свободный манер. Полыхающему адским огнём фронту нужны были отлаженные пути снабжения, производству — постоянно возрастающие мощности, мирному населению — стабильные зарплаты и бесперебойное обеспечение ресурсами для удовлетворения не только самых первостепенных потребностей, но и каких-либо иных. Не время и не место было организовывать роскошные пиры и балы, когда базам на рубежах Империи может не хватать боеприпасов и продовольствия. Но, тем не менее, мужчина не видел особой досады от несостоявшегося празднества во взгляде того, ради кого всё это могло быть организовано при лучших раскладах. Райнхард Шмидт производил впечатление совершенно непроницаемого и незаинтересованного абсолютно ни в чём молодого человека. Фюреру постоянно казалось, что он смотрит в глаза не какого-то обыкновенного капитан-лейтенанта, бывшего до сего дня простым штабным клерком, но были то глаза уже уставшего от войны и даже самой жизни старика. Серые и холодные, что пролежавшее всю зиму на свежем воздухе цельнометаллическое изделие, они источали меланхолию, безразличие и согласие на всё, что может быть озвучено в этой комнате, только бы от их обладателя отстали и отпустили по своим делам. Странно, ведь он был уверен, что внимательно прочитал досье Шмидта, и ясно подметил, что в непосредственных вооружённых столкновениях, как подобает офицерам полевой специализации, этот штабник до сего времени не участвовал и «нанюхаться пороху» тому было просто не откуда. Может, сказывался не самый демократичный по отношению к Райнхарду график дежурства на Магне и бесконечная бумажная волокита, которую ныне бывший коммодор, если верить сведениям Абверваффе, частенько скидывал на своего дежурного, что было тому не редко не по рангу? Ладно. То, как человек смотрит на окружающий мир, не имело значения от слова «совсем», ведь главенствовали поступки. А с поступками у молодого офицера Рейхсмарине было всё в порядке, за что ходатайствовал и сидящий рядом со своим непосредственным подчинëнным Гроссадмирал Дëниц, а этот человек вообще был довольно-таки жёстким и предпочитал не размениваться по мелочам ни в чём. «Если взрывать — так только весь мир, и чтобы в труху!» — вряд ли человек, живущий по такому принципу и даже умудряющийся стабильно и вполне успешно оправдывать его состоятельность, стал бы выбивать награды для просто удачливого молокососа, не так ли? Альфред Дер Дëниц внимательно и всегда требовательно относился к отбору людей в высший эшелон командования Рейхсмарине, начиная одобрением продвижения кандидатур капитанов цур зее до коммодоров, и если здесь и сейчас он присутствовал с тем, чтобы замолвить словечко за не столь значительным и примечательным штабником, то это кое о чём говорило. Главнокомандующий Военно-Морскими Силами разглядел в том потенциал, так почему бы Верховному Канцлеру не прислушаться к своему генералу? — Мой фюрер, — разорвал затянувшееся молчание лысый и рослый мужчина, при грозном виде которого возникал вопрос, не перепутал ли тот штаб вооружённых сил Великогермании с мясницкой лавкой. — Вы приняли решение касаемо юнге манн? — В общем, да, но мне просто захотелось услышать мнение виновника сего вопроса. — мужчина недвусмысленно стрельнул глазами в сторону брюнета, одетого в простенький чёрный мундир, минималистичный пошив которого и погоны соответствовали стандартным уставным требованиям. Наград или иных знаков отличия, вроде типичной медали за окончание флотской офицерской академии, не имелось — только чёрные погоны с тремя серыми горизонтальными полосами и одной дополнительной выше них, закрученной в петлицу. Казалось, что если бы это не противоречило нормам устава, капитан-лейтенант отказался бы и от нарукавных нашивок, обозначающих принадлежность к военному округу, но, увы, без них он выглядел бы просто как ряженный самозванец, подлежащий рассмотрению уже военной полицией. Обладающий худым телосложением, хоть сколько-нибудь приукрасить которое не способна была даже специально расшитая на размер больше одежда, и прямым молодым лицом, обрамлëнным короткими локонами тёмных волос, Райнхард походил скорее на массово штамповонную свинцовую болванку, о которой, когда из неё наконец освободится фугасный артиллерийский снаряд при выстреле, все навеки забудут. Ни прыщей, ни шрамов, ни морщин… И ни единой эмоции, которая могла бы проявиться в подобной ситуации. Не было радости от личной встречи с правителем Железного Рейха, что было в какой-то мере даже обидным, ведь самого себя Генрих Веймар считал если не самым успешным руководителем германской метрополии, то одним из, и знал что народ питает к нему и его политике тёплые чувства. Не имелось во взгляде и волнения от нахождения в присутствии собственного непосредственного начальства в самом сердце Фатерлянда. Его глаза — это просто до блеска отполированное лобовое стекло новенького «Фольксвагена», посмотрев в которое любой обратит внимание в первую очередь на собственное отражение, во вторую — на собственные выявившиеся в изображении недостатки, вроде покосившейся медали на груди, и лишь только в третью — на сам факт лицезрения себя в стекле, а не в зеркале. Пояснять юноше вполне понятные намёки не пришлось, и капитан-лейтенант, встав со скромного деревянного стула, вытянулся по струнке с форменной фуражкой в левой руке. — Капитан-лейтенант Атлантического военного округа, прикомандированный дежурным-комендантом военно-морской базы Магне, Райнхард Шмидт, мой фюрер. — произнёс он чётко и во всеуслышание, но не криком и даже не громко. В голосе его также не было ни дрожи, ни неуверенности, ни самого обращения, слово бы находился он здесь совсем один и разговаривал с самим собой. — Вы знаете, зачем я вызвал вас, юнге манн, в Берлин на личную беседу? — Догадываюсь, мой фюрер. Это касается инцидента на Магне, произошедшего шесть дней назад, когда я проявил неуважение к коммодору Фланде, отстранив того от исполняемых им обязанностей и взяв управление базой в свои руки. — Вы так это преподносите, будто это что-то плохое и будто в сложившейся тогда непростой ситуации это не было единственным выходом, с которым архипелаг Магне бы остался достоянием Фатерлянда и его народа. — иронично усмехнулся Верховный Канцлер. — Мой фюрер! Если позволите… — подорвался со своего места Гроссадмирал, но мужчина лишь остановил того жестом. — Не поднимайте себе давление, Дёниц, в вашем возрасте это вредно для здоровья. Я прекрасно знаю, что вы хотите мне сказать, и согласен с этим. Также я осведомлён о всех деталях «инцидента», как это обидно обозвал капитан-лейтенант… Но мне непонятно, отчего я услышал в голосе юнге манн нотки обречëнности, словно бы вывести его из этого кабинета собрались офицеры Абверваффе? — Всегда стоит готовиться к худшему, мой фюрер. — ответил брюнет, когда понял, что вопрос был обращён непосредственно к нему. — В результате моих действий около половины инфраструктуры и двух третей механизма обороны базы были уничтожены, а две валькирии — потоплены. Личный состав гарнизона понёс значительные потери, а противник вышел из боя относительно невредимым. Отправляясь сюда, я предполагал, что мне приказали явиться под трибунал. В кабинете повисла гробовая тишина, длится которой, казалось, было суждено бесконечно, если бы её не прервал сам Верховный Канцлер. — Трибунал? — мужчина немного постучал по столу пальцами. — Какое страшное слово, прозвучавшее в адрес столь образцового воина Рейхсмарине, не находите? Он встал со своего кресла и обошёл письменный стол, представ перед моряками в образе не величественного лидера воинственной нации, но человека, искренне наслаждающегося всем здесь происходящим: он облокотился копчиком о край стола, скрестил руки на груди, завёл одну ногу за другую и поставил на мысок чёрной лакированной туфли, на лице же Веймара красовалась широкая улыбка тонких губ. — В тот момент, когда силы Королевского Флота провели атаку на базу Магне с неожиданного направления, а ваш, на тот момент, непосредственный командир замешкался и проявил чудеса руководительской некомпетентности, граничащей с откровенным саботажем, вы сами не растерялись, а трезво оценили ситуацию и расставили приоритеты, в соответствии с которыми отстранение коммодора Фланде было наиболее оптимальным решением. Затем, своими действиями вы реорганизовали оборонные мощности находящегося под вашим командованием объекта и проявили недюжинную сноровку в координации действий имеющейся в распоряжении береговой батареи и флотилии из шести валькирий. Наконец, вы удержали стратегически важную точку, одолев при этом вражеские силы, превосходящие почти в два с половиной раза ваши собственные, в заключении захватив двух ценных юнитов Королевского Флота в плен и проредив строй англичан почти что втрое. И это называется «Противник вышел из боя практически невредимым»? Это просто позор на голову всего их великосветского Адмиралтейства и серьëзный удар не только по гордости, но и по фактической огневой мощи противостоящей нам военной машины. Потеря одиннадцати валькирий, две из которых — пленными, и всё — благодаря обычному штабс-офицеру, что до этого и весла в руках не держал! Как мне кажется, подобный материал следует осветить широкой общественности и отвести этому событию красную строчку в хронике. Хм, как бы окрестить сие обидное поражение Великобритании, чтобы это звучало броско и не требовало от юнге манн больших усилий для запоминания даты? — Нам просто повезло… — Слишком много сложившихся наилучшим образом переменных для обыкновенного везения, герр фрегаттенкапитан. И наконец на лице Шмидта проявилось хоть какое-то выражение — его брови слегка выгнулись в удивлении. — Мой фюрер, если позволите, это значит, что меня повысили в звании? — У вас есть возражения, Дëниц? — откровенно проигнорировав сбитого с толку офицера, обратился Верховный Канцлер к Гроссадмиралу, на что тот встал со своего места и отрицательно качнул головой. — Никак нет, мой фюрер. Конечно, за излишнюю скромность юнге манн стоило бы скинуть одно звание и оставить его корветтенкапитаном на ближайшие лет десять, чтоб не повадно было, но если таково ваше решение… — Всегда успеется, друг мой. Славные победы стоит оценивать по достоинству, а наказывать за сопутствующий ущерб — в том случае, если тот не будет устранён виновником, не так ли? — Йа, мой фюрер. — поняв, что от него и его слов здесь уже ничего не зависит (или не зависело изначально), Райнхард смиренно кивнул. — За сим я, Верховный Канцлер Железной Великогерманской Империи, Генрих Веймар, официально присуждаю офицеру Атлантического военного округа и капитан-лейтенанту Рейхсмарине, Райнхарду Шмидту, звание фрегаттенкапитана и назначаю его на должность командира военно-морской базы Магне. — и с этими словами мужчина достал из-за стопки бумаг небольшую гравированную стальную коробочку, которую сам бывший лейтенант заметить со своего ракурса не смог бы. Открыв её, Генрих извлёк металлическую медаль в форме креста, обрамленного золотой каймой, с размещённым по центру спаренным артиллерийским орудием, поднявшим свой дымящийся главный калибр диагонально. Мужчина подошёл к остолбеневшему брюнету и сам приколол булавкой награду к левой стороне пиджака. — За блестящие навыки тактического планирования и ориентирования в условиях сражения с превосходящим по численности противником, вы, герр капитан, награждаетесь Медалью Пламени третьей степени. Вы это заслужили, я считаю так. И до тех пор, пока не будете разжалованы, повышены или же убиты, мой вам прямой приказ: с гордостью и честью несите это звание, этот знак отличия и эту должность, пожалованные вам не вашим Верховным Канцлером или же Гроссадмиралом, но самим объединëнным германским народом. Хайль Гроссдойчланд. — Хайль Веймар! — громогласно пророкотал Дëниц, ударив себя кулаком правой руки в левую грудь, отчего на ней заколыхалась целая стена подобных и даже более высоких по значимости воинских наград. Шмидт же, прикоснувшись к врученной ему самим фюрером медали, чтобы получше ту рассмотреть, не убрал руку, но лишь сжал ту в кулак, да так и оставил на грудине. — Хайль Рейхсвер.******
Дëниц и Шмидт вышли из кабинета фюрера почти одновременно, и при взгляде со стороны, когда они встали плечом к плечу, первый казался настоящим великаном по сравнению с, в какой-то мере, тщедушным вторым. Была ли в том заслуга от природы крепкого телом и духом Великого Адмирала или же вина миниатюрного брюнета со стальным взглядом, но казалось, что щуплого паренька можно было снести с ног одним лишь чихом в его сторону. — Я всё испортил, герр адмирал? — произнёс молодой человек, одновременно с тем нацепив на голову фуражку и поравняв её ребром ладони, чтобы смотрелась продолжением линии носа. От этого из-за чёрного полированного козырька казалось, что его бесстрастное лицо начало хотя бы хмуриться. — Не то слово, — устало вздохнул мужчина, всë же не обратив взгляда в сторону новоиспечëнного фрегаттенкапитана. — Истинному воину Рейхсмарине не к лицу предаваться чрезмерной скромности. Это — признак недалëкости, а немецкому флоту недоумки без надобности. Я чуть было не полысел со стыда! Завершив свою фразу, Альфред ожидал, что молодой человек начнёт извиняться или согласится, но, как ни странно, продолжения диалога не последовало. В какой-то момент его это насторожило, и мужчина посмотрел направо, чтобы встретиться глазами с бывшим на целую голову ниже его моряком… И тут же понял, куда всё это время пялился наглый юнец — на блестящую от пота лысину! — Хоть одно слово — и мне придётся придумывать убедительное оправдание перед фюрером, почему я застрелил назначенного лично им командира базы Магне прямо у дверей его кабинета! — его зубы противно скрежетнули, как когтями по грифельной доске, а рука неосознанно легла на гладкую макушку. Далее они направились к парадному выходу из Рейхстага в полной вербальной тишине, как пузырëм окружённой суетой снующего то тут, то там разношëрстного офицерского состава и обслуживающего персонала. Кто-то приветствовал Гроссадмирала в подобающей воинскому этикету манере, а кто-то — как старого товарища, с которым только сегодняшним утром в обнимку отходили от знатной попойки прошлым вечером. Шмидт же шёл поодаль… И оказался, как это ни парадоксально, практически незаметен ни для кого, кроме самого Дëница, всё ещё помнящего про своего нелюдимого протеже. Мужчина заметил и какое-то время украдкой наблюдал за тем, как Райнхард буквально обтекал тот поток людей, которые расступались перед самим Гроссадмиралом: словно тральная сеть, привязанная к минному заградителю, тот был совершенно индифферентен к волнам, оставляемым впереди идущим судно, какой бы силы те ни были. Он оказывал воинское приветствие по всем правилам и, можно сказать, безупречно, но если на подобные жесты главнокомандующего Рейхсмарине обязательно отвечали, то новоназначенный командир военно-морской базы был словно прозрачным, и не реагировал на него практически никто. Молодому человеку приходилось постоянно маневрировать из стороны в сторону и вихлять корпусом, чтобы на него не наткнулся очередной коммодор или гауптбаннфюрер, а мозг Дëница, когда тот наблюдал за этим, невольно провёл аллегорическую параллель с какой-нибудь сольпугой или скорпионом, прикопавшимся на пустынном илистом пляже, которого не заметишь, пока не наступишь тому прямо на панцирь и не получишь жалом под ноготь. «Страшно подумать, что человек с подобным навыком мог бы достаться абверовским шакалам, а не флоту… Неважно, тебя я уже не отпущу. Хочу посмотреть, как ты проявишь себя в этой войне, а будет она долгой…» — подумал Альфред, а за своими мыслями не заметил, как они уже спускались по головной лестнице центрального вестибюля. — У тебя есть ко мне какой-то дополнительный вопрос? Они остановились на последних перед полом ступеньках, а сам адмирал даже где-то в чертогах разума чертыхнулся, памятуя о недавней ядовитой метафоре. Что-то подсказало ему, что их разговор с капитаном был ещё не окончен, и в мужчине взыграло любопытство узнать, что же хочет от него брюнет с этим пристальным взглядом, хотя затем это чувство переросло в неопределённую тревогу. Чепуха, не стоит человеку в кованном сабатоне бояться наступить на какую-то членистоногую букашку… Правда ведь? — Если позволите, герр адмирал. — Шмидт спустился на ту же ступеньку, на которой находился его собеседник, чтобы не создавать визуального впечатления, что в их разговоре выше другого находится именно Райнхард. — То, что случилось на Магне, я не считаю чем-то выдающимся. Мы прорвались с оглушительным скрипом, и базу придётся в течение длительного времени восстанавливать, а до тех пор… Не уверен, что ноша коммодора Фланде окажется мне по силам. Я всего лишь дежурный-комендант. — Тогда, как комендант, вы прекрасно понимаете, что необходимо для возвращения Магне былой огневой мощи, а также для усиления, чтобы подобные нападения, когда таковые повторятся в будущем, не оказались чем-то выдающимся. Подготовьте подробный отчёт о потерях и убытках, а мы, в свою очередь, обеспечим вас достаточными объемами материального и человеческого ресурса. — На этот период Магне останется без защиты. Силами четырёх валькирий от следующего нападения, будь оно хоть со стороны Королевского Флота, хоть с Парламента, не отбиться и архипелаг не удержать… — Именно поэтому вице-адмирал Фольке уже отбирает кандидатов в контингент для усиления нашей передовой позиции. С десятью воительницами уже можно будет что-то придумать, не так ли? — У меня не имеется опыта в командовании флотилией подобного размера. — В вашем случае, герр капитан, это не особо убедительный аргумент. Можете, если так будет удобнее, воспринимать эти силы в качестве, хм, «активной береговой батареи». Они будут под вашим непосредственным руководством. — Я так понимаю, любые контраргументы бессмысленны? — Абсолютно любые. — широко улыбнулся высший офицер, которого этот диалог не только не разозлил, хотя было видно, что юнге манн всеми правдами и неправдами стремится избежать своего назначения, но и изрядно позабавил. Всё-таки, как рассудил Дëниц, если подобный человек столь рьяно пытается отгородиться от взаимодействия с валькириями или от самой управленческой деятельности, как таковой, то это признак его зрелости и ответственного отношения к подобной власти. Важно было, чтобы он видел в этом не развлечение, но бремя, несению которого у того просто не имеется альтернативы. Он достоин, и теперь Гроссадмирал уверился в этом ещё сильнее. — Тогда, — усталый вздох теперь действительно выдал в молодом человеке безрадостное разочарование и обречëнность. — Я могу хотя бы надеяться на повышение ставки в своём случае? — Естественно! Фрегаттенкапитан получает куда лучше, чем капитан-лейтенант. Прибавим сюда надбавку за наличие Медали Пламени третьей степени и медали за блестящее окончание флотского училища, а также за пребывание в должности командира передовой военно-морской базы и все те сверхурочные и дополнительные смены, которые вы отработали в течение этих двух лет на должности дежурного-коменданта. — Вы и об этом знаете? — Иначе Абверваффе зря бы ели свой хлеб. — Хм, но я думал, что мне выплачивают за сверхурочные и допсмены? — Согласно сводке расчётного отдела канцелярии Рейхсмарине, запроса на предоставление добавочных средств и компенсаций по причине переработки на имя конкретно Райнхардт Шмидта никогда к ним не поступало, но нечто подобное было от имени вашего прежнего командира. Думаю, Фланде присваивал себе ваши заслуги на штабном поприще, делясь при этом лишь малой долей того, что перепадало ему, чтобы не возникло подозрений. Не беспокойтесь, итоговые суммы будут пересчитаны и компенсированы из бюджета рода Фланде личным указом Верховного Канцлера, но впредь, раз уж позиционируете себя сугубо в качестве «писаря», внимательнее относитесь к таким вещам. — на этих словах вооружённый караул почтительно отворил перед мужчиной двери на улицу, чтобы тот не встретил на пути следования препятствий. — Рейх многое от вас ждёт, герр фрегаттенкапитан, не подведите его. Врата, ведущие к свежему воздуху Берлина, закрылись за спиной довольного собой Дëница, а Шмидт так и остался стоять одной ногой на мраморном полу, а другой — на красном покрывающем ступени ковре. Караульные, облачëнные в закрытые металлические шлем-маски и плотные, наверняка крайне жаркие в это время года, шинели, вернулись в своё привычное положение, отчего их можно было принять за статуи, совершенно безразличные ко всему окружающему миру. Как и он сам. В этих стеклянных окулярах, заменяющих глаза, парень разглядел собственное отражение, после чего отвёл взгляд от гвардейцев и снял с груди награду, врученную самим фюрером. «Слишком броская» — мелькнула в голове мысль, и бывший лейтенант спрятал медаль в карман правой штанины, попутно пригладив образовавшуюся складку ладонью. — Герр Райнхард Шмидт? — и не успел брюнет сделать шаг, чтобы последовать примеру Гроссадмирала и отправиться по своим делам, как сзади послышался незнакомый мужской голос. — Йа. — чисто машинально отозвался молодой офицер, а когда обернулся, то увидел на площадке, куда вели ступеньки лестничного марша, фигуры двух людей, укутанных в чёрные кожаные шинели, приталенные поверх ремнями. — Чем могу быть полезен, господа шарфюреры? Стиль одежды, по обыкновению скорбное выражение лиц и почти неразличимые на общем фоне нашивки выдавали в них офицеров влиятельной государственной службы, выполняющей функции судебного исполнительного органа, разведки, контрразведки и военной полиции одновременно, именуемой не иначе, как Абверваффе. Обычно, появление оперативников в подобных обстоятельствах не сулило тому, к кому эти господа явились, абсолютно ничего хорошего, но с учётом того, что Райнхард всё ещё был в сознании, а не валялся на полу, будучи скрученным людьми в чёрном или же вовсе застреленным метким попаданием пули ровно в переносицу, они не вредить ему пришли… Или всё было хуже некуда, потому что в пытках и дознавании разведчики были куда лучше, чем в хладнокровных убийствах. — Мы понимаем, герр капитан, что вы устали после долгого перелёта и аудиенции с фюрером, и приносим извинения за беспокойство, но просим вас проследовать с нами. Это не займёт много времени. На этих словах они спустились с лестницы и лишь предстали перед ним со сложенными за спиной руками в знак того, что силком куда-либо тащить парня не собираются, но лучше будет, если тот исполнит их просьбу добровольно. «Как-то слишком мягко для младших офицеров военной полиции… Должно быть, её рук дело.» — понимание того, что всё приобрело действительно плачевный оборот, пришло не так быстро, как того бы Райнхарду хотелось, и машина, в которую вояки посадили его на почётное место справа от водителя, уже тронулась с места. Штаб Абвера, в который они, как предполагал сам Шмидт, решили его отвезти, находился от Рейхстага в нескольких кварталах на север, так что дорога заняла около десяти минут, за которые Райн пару раз нащупал в кармане сорванную ранее медаль. — Прошу, герр капитан. — учтиво открыв вынужденному гостю дверь «Мерседеса», наиболее крупный из их дуэта, чья правая сторона лица была пересечена тремя глубокими шрамами, словно от удара тигра, вызвался вести своего напарника и самого Шмидта вглубь четырёхэтажного здания. Распознать в этом строении куда более жестокое и мрачное место, чем то могло показаться на первый взгляд, было нельзя: в тамбуре, разделяющем улицу и вестибюль, располагалось небольшое окошко, где их поприветствовал кто-то вроде консьержа, и троица устремилась на самый верх. Других людей они на своём пути не встретили, а стены были просто усеяны если не дверями, то картинами с изображениями самых разных постановок, отсылающие в основном к эпизодам военной истории Германии, и казалось, что здание внутри раза в два массивнее, чем снаружи. Наконец, они предстали перед дверью, единственным хоть сколь-нибудь запоминающимся элементом которой была, за исключением круглой ручки, серая стальная табличка с выгравированным на ней номером «CDXXXII». При взгляде на эти цифры Райнхард представил, как человек, незнакомый в достаточной степени с латинской письменностью, через пару часов блуждания меж абсолютно идентичными и пронумерованными в каком-то совершенно хаотическом порядке дверьми в агонии загибается в каком-нибудь укромном уголке. Абверваффе любили садизм, они жили им и дышали, пили как воду, и здесь, в обители по-настоящему бесчеловечной любви к самым изощрëнным и извращëнным страданиям, этот тезис оправдывала даже сама планировка. И здесь обреталась она. Но хотя офицера Военно-Морского Флота сюда, в своë логово, привели офицеры военной разведки, у постороннего наблюдателя могло возникнуть мнение, что всё как раз-таки наоборот. Райнхард Шмидт прекрасно знал, что и кто его теперь ожидает, но был спокоен и нем, как глубоководная каракатица, словно бы это поистине жуткое место приходилось ему отчим домом, а вот оперативники откровенно трусили: за козырьками фуражек было не разглядеть глаз, но скулы обоих не унимаясь дрожали. Чего только стоил один лишь факт, что когда мужчина со шрамами — довольно-таки грозный на вид субъект — поднëс руку к двери, чтобы постучать, его кулак от простого соприкосновения с полотном забил по тому робкую судорожную чечëтку сам по себе. Зрелище было жалким, но винить полисменов брюнет не собирался, потому что видел в том не слабодушие, но самый банальный инстинкт самосохранения, насмехаться над наличием и естественным проявлением которого было слишком уж грубо и неоправданно. Впрочем, степень его к ним жалости возросла ещё больше, когда почти одновременно со стуком за дверью раздался приглушëнный хлопок, порождëнный явно не человеческими ладонями, а чем-то металлическим, компактным и изрыгающим свинцовые пули, и от этого оперативникам свою дрожь стало уже совсем не скрыть. — Я знаю, господа, я знаю. Теперь это моё дело. — именно это услышали мужчины, вновь вздрогнувшие от неожиданности, когда на их плечи упали руки новоиспечëнного фрегаттенкапитана. Они с удивлением посмотрели на молодого человека, и в их головах совершенно не укладывалось, как в подобной ситуации можно оставаться настолько хладнокровным, ведь, даже если бы их подопечный не знал, к кому его привели, хотя бы звук выстрела должен был того если не испугать, то по крайней мере насторожить… Но ничего подобного не было, и когда из-за двери послышалось произнесённое мелодичным женским голосом «Да-да!», Райнхард решил более не мучить своих бедных сопровождающих и самостоятельно покрутил ручку, открыв дверь и закрыв ту за собой. А абверовцы так и остались стоять, где стояли, чувствуя одновременно безмерное уважение к столь отважному человеку и дискомфорт в области паха от обмоченного и уже начавшего неприятно пахнуть исподнего. Помещение за роковой дверью выглядело сравнительно обычно: белый потолок, на котором висели две скромные, но яркие люстры, серые стены с парой приставленных к ним шкафов и деревянных стульев, расстеленный посредине линолеумного пола багровый шерстяной ковëр, две обитые малиновой кожей кушетки с расположенным между ними невысоким чайным столиком и письменный дубовый стол, поставленный таким образом, чтобы сидевший за ним был обращëн спиной к окну, которое, если бы не было закрыто сейчас чёрными занавесками, открыло бы прекрасный вид на здание Рейхстага и прилегающие к нему улицы. Обычный рабочий офис, о котором нельзя было бы сказать ничего значимого, если бы не две бросающиеся в глаза детали: расположенный в углу по левую руку от Шмидта человеческий манекен в военной гвардейской форме, правый окуляр защитной маски которого был чем-то пробит, и задранный к потолку слегка дымящийся ствол «Парабеллума», из которого и был, скорее всего, произведён недавний выстрел. Пожалуй, невинно убиенный манекен и ещё не успевший остыть пистолет — это единственные вещи, которые в данный момент волновали Райнхарда и выбивались из общей картины помещения, в то время как девушка, чьи тонкие пальцы сжимали само оружие — не особо. — Прошло столько времени, что я подумала, будто они провалили настолько простое задание. Уже даже начала разминаться. Где эти двое, кстати? — И тебе добрый день, Тересия. — проговорил он, устраиваясь на диване напротив темноволосой красавицы с поистине страшным взглядом светло-карих, почти демонически-жëлтых глаз. — Твои люди просто не решились прерывать наш с Гроссадмиралом Дëницем разговор, это было важно, а прямо перед дверью в твой кабинет их для чего-то выцепил герр штурмбаннфюрер, можешь сама у того спросить, если знаешь, кто это. Вы нашивок с именами на груди не носите. — Ты так добр, Райн, даже к незнакомым людям, и прекрасно врëшь. — она слегка постучала дулом пистолета о свой висок. — Но если думаешь, что за трусость сопроводить тебя прямо ко мне я их перестреляю… — Зная тебя, ты просто вывихнешь им по паре пальцев, а потом вправишь обратно — и всё будет просто мучительно больно. — Га-ха-ха-ха! — разлился по комнате поистине лучезарный и искренний девичий смех, от звука которого наверняка, как подумал Шмидт, дуэт оперативников, коль они ещё стояли снаружи, хватил сердечный удар. — Рад, что вы в добром здравии, фрау гауптштурмфюрер, и вполне успешны на выбранном поприще. — Райнхард практически сразу распознал на чёрной офисной форме старой знакомой лишь чуть менее чëрные погоны, указывающие на звание капитана военной полиции, хотя ясно помнил, что при их последней встрече она носила звание штабсшарфюрера. Брюнетка же, изогнув губы в кривой улыбке, завалила одну стройную ножку на другую так, чтобы, казалось бы, специально открыть взору своего гостя то, что скрывалось под приталенной и отдающей чёрным глянцем юбкой. — Из твоих уст это звучит, как самая настоящая издëвка. Мы с тобой одного года рождения, но ты уже дослужился до подполковника Военно-Морских Сил, а я так и осталась главарём банды вышибал, просто на пару рангов повыше. — Впервые встречаю офицера Абверваффе с такой низкой самооценкой, а ты знаешь, что пообщаться с вашим братом мне в определëнной степени довелось. — Что поделать? Постоянное заискивание перед начальством оставляет свой отпечаток… — Зачем? — Ради продвижения по карьерной лестнице приходится всегда кому-нибудь что-нибудь отлизывать, это… — Зачем? — повторил свой вопрос Райнхард, словно ребёнок, старательно пытающийся докопаться до понятной даже ему первопричины какой-то необъяснимой аксиомы, с одним лишь отличием — интереса или хоть какой заинтересованности в вопросе на самом деле расслышать было нельзя даже при большом желании. И здесь Тересия вспомнила, с кем ведёт разговор. Долгая разлука заставила её память о Шмидте и проведённом с ним времени несколько притупиться, но теперь, когда взглянула в эти серые глаза, на её лице проступило трудновыразимое выражение, балансирующее между иронией, облегчением и досадой, и девушка громко вздохнула. — Ну, я даже как-то и запамятовала, что ты у нас весь из себя такой асоциальный и анти-амбициозный. Погоны, звания, слава, влияние — всё это нужно кому угодно, любой военнослужащий был бы в восторге от того, что случилось с тобой… Фюрер даже сам присудил тебе столь высокое звание, а тебе будто бы и без разницы, и от этого, — она направила в его сторону пистолет. — Мне приходится большим усилием воли удерживать палец от того, чтобы он ненароком не дрогнул. А ведь так хочется стереть эту надменную ухмылку с лица — если не страхом, то хотя бы баллистической реакцией на вхождение свинца аккурат промеж глаз. Шмидт же отреагировал на это всё вполне прохладно: — Будь любезна, и тогда ты избавишь от меня бремени руководить Магне в качестве командира гарнизона. Тишина, воцарившаяся в помещении, напомнила Тересии ситуацию, при которой заключëнного бросают в одиночную камеру, где того ломает не физическое насилие, а ощущение полной беспомощности и беззвучие, давящее на мозг почище иных очных ставок. И ей не нравилось, что в положение такого бедолаги поставили её саму. В её же собственном офисе. При том, что оружие в руках держит именно она. *Щëлк* Безмолвие вмиг оборвалось щелчком… Но, как ни странно, был то не выстрел подорвавшегося в патроне девять-на-девятнадцать пороха, а звук соприкосновения флажкового предохранителя с остальным корпусом. Девушка добро улыбнулась и подбросила в воздух свое оружие так, чтобы Райнхард сумел его поймать. — Негоже высокому офицеру Рейхсмарине щеголять по Берлину без средства самообороны. — У меня не самые хорошие отношения с огнестрельным оружием, с холодным я как-то получше общаюсь. — Я в курсе, но ты же не попрëшь против автоматчика с выкидным ножичком? — она завела руки за спинку дивана, практически полностью открывшись Райнхардту, но ноги в менее провокационное положение перевести не пожелала. — Почему нет? — очередной вопрос, от которого брюнетке захотелось засмеяться. Действительно, в случае Шмидта: почему бы и нет? — Потому что, пользуясь пистолетом, ты бы мог дать парню с автоматом хоть какую-то фору, чтобы это выглядело не хладнокровным убийством, а хотя бы перестрелкой. Рада тебя видеть, Райн. И он лишь кивнул, поскольку не видел смысла говорить «Взаимно», когда уже поприветствовал фрау Штербен ранее. — Так что, — она дëрнула бровью. — Канцлер всё же даровал тебе новое звание и даже целый архипелаг в личное владение, а ты словно и не рад? — О моëм назначении ещё до меня самого знал уже весь Берлин? — Вовсе нет, просто во всём, что касается тебя, у меня наивысший приоритет. Где награда, которую тебе пожаловал герр Веймар? В ответ на её вопрос он достал из кармана брюк ту самую Медаль Пламени и покрутил в руках. — Не дашь разглядеть получше? — она вопрошающе протянула ладонь, в которой тут же оказался этот железный крест. Девушка оценила искусную работу мастера, создавшего именно эту награду, но с осуждением посмотрела на своего собеседника и крепко сжала крест в кулаке. — Самовольно срывать почётный знак отличия, жалованный самим фюрером, носить его в кармане штанов, как пару каких-то запасных носков, и так легко отдавать кому ни попадя? Ты в курсе, что будь на моём месте кто-либо другой — ты бы уже сидел привязанным к стулу с разбитым в кровь лицом и парочкой вырванных плоскогубцами ногтей? — Возможно, но за слежку за самим фюрером ты бы сидела рядом со мною. — Это инициатива нашего командования, между прочим. — Тогда сидела бы за разглашение постороннему лицу сверхсекретной информации о том, что Абвер, контролируемый фюрером, не доверяет самому фюреру. — Туше, подловил. — ей стало горько от осознания, что играть сейчас приходится с настолько неудобным противником, как Райнхард… Хотя это было похоже скорее на детский спор, нежели серьëзные попытки подкопать друг под друга. По крайней мере, Тересия знала, что среди всех своих знакомых подобных подлых финтов можно было ожидать от кого угодно, но не от мрачного паренька напротив. Такие тривиальные и глобально бессмысленные вещи были тому просто неинтересны. — Полагаю, ты позвала меня, только чтобы поздравить с повышением? — Нет, не только за этим. Мне стало любопытно, будут ли у тебя какие-либо особые пожелания касаемо твоего бывшего руководителя? — Герр Фланде у вас? — несколько оживился Шмидт от услышанного и приподнял бровь. — Разве постановлением фюрера высшие чины Рейхсмарине, начиная со звания коммодора, не обладают неприкосновенностью для любых административных структур и исполнительных органов, кроме Совета Флаг-офицеров? — Только в том случае, если им не предъявлены железные обвинения в измене Фатерлянду или в представлении угрозы национальной безопасности. — поправила его капитан Штербен, при этом наслаждаясь видом, как уже вторая бровь её собеседника выгнулась мостиком. В памяти же Райнхарда тут же всплыла совсем недавно озвученная Веймаром фраза о «некомпетентности, граничащей с саботажем». — Вот оно что… Он был уличён в грубом нарушении закона военного времени? — Пока что нет, но сверху поступила директива, чтобы оказался. Рискую предположить, что самого фюрера разозлили действия Рупрехта фон Фланде в качестве командира стратегически важного объекта, и тот отдал приказ моему начальству приговорить коммодора сначала к разжалованию, а затем, через пару минут — к расстрелу зондеркомандой. И это скинули на бедную меня. Однако, сам понимаешь, даже если поднимем резервы и раскопаем какое-нибудь грязное бельишко, вроде взяток или чего-то подобного, для выдворения из Рейхсмарине, а тем более — смертного приговора, этого будет маловато. Род Фланде — влиятельные ублюдки, а командованию разлад с аристократией в сложившейся ситуации ни к чему. — Тогда, почему бы просто не отправить его на заслуженную пенсию, если подкопаться так уж сложно? — Его заказал сам Верховный Канцлер — это по нашей части, а Абвер никогда не игнорирует брошенный вызов, не игнорирует прямые приказы фюрера и всегда доводит дело до конца. — И от меня требуется?.. — Чтобы у нас появился надëжный буфер в деле обвинения его в измене. Пары подпаленных или порванных писулек его почерком в формате переписки с кем-нибудь из высшего командования Королевского Флота будет достаточно, чтобы уличить Фланде в продаже Родины ради денег или защиты англов. Тебе он тоже не по душе, верно ведь? Он воровал твои честно заработанные деньги в течение двух блядских лет верной службы на Магне, наверняка относился как к мусору из-за различий в вашем происхождении, а теперь у тебя есть возможность с ним поквитаться, что скажешь? — Предлагаешь мне лжесвидетельствовать против собственного командира? — Бывшего командира, не забывай! Теперь ты сам командующий, и это более чем заслуженно, и наверняка твои теперь уже подчинённые тоже не особо в восторге от прежнего начальства. Не сомневаюсь, что за это время ты сумел сделать себе хорошую репутацию среди них, так что почему бы не переговорить с остальным офицериатом Магне и всем вместе не помочь Рейху избавиться от паразита? Или можешь тупо приказать им сделать это, на худой конец. Не сомневайся, разведка своих благодетелей не забывает, разведка в моём лице — тем более. — Но для пущей убедительности, чтобы это не выглядело, как сговор лицемерных крыс и трусливых шакалов, стоит переговорить и с валькириями, у которых я также, вероятнее всего, на хорошем счету? Им ведь тоже не по нраву было служить герр коммодору, а я своим командованием при обороне базы и добросовестным несением обязанностей на протяжение всего этого времени мог бы оказать на них благоприятное влияние и заслужить доверие, чтобы воспользоваться этим? — спросил фрегаттенкапитан, но звучало это не как вопрос, а как продолжение столь заманчивого предложения Тересии, всего лишь сказанное чужими устами. От такого девушка чуть ли не засияла. — Именно! Против такого массированного огня у дома Фланде не найдётся аргумента, а если склонишь на нашу сторону не одну или двух, а всех четырёх валькирий там, будет просто идеально. Что скажешь? — Я могу отказаться, или это было на самом деле не просьбой? На этих его словах улыбка Тересии погасла, как той и не было, и брюнетка разочарованно выдохнула, вновь посмотрев на Медаль Пламени Шмидта. — Можешь, конечно же можешь. Просто, этим ты бы несказанно облегчил мне дело, чтобы не пришлось попусту тратить время на этого неудачника. — Зная твою любовь к орудованию всяким неприятным острым железом, ломанию чужих костей и психологическому насилию, я сомневаюсь, что у тебя уйдёт так уж много сил, чтобы заставить его сказать всё, что нужно, лишь бы ты прекратила. Только за подобные навыки людей сюда и берут. — Сказал тот единственный, на ком ни одна из моих метод так и не сработала. — иронии в её голосе было хоть вëдрами черпай. — В тот раз ты просто меня щадила. Будь ты в соответствующем расположении духа, и я бы сломался точно также, как все до и после меня. — Хах, занятно. Будь всё так, как говоришь — ты бы уже тогда встал на колено и взял меня в жëны, а здесь и сейчас, вон на том столе, драл бы меня в задницу так страстно и жëстко, что я бы забыла, как дышать. Я бы не добилась того, что имею сейчас, если бы переоценивала таких как ты. — Как часто ты тренировалась, чтобы суметь сказать мне настолько смущающие вещи прямо в лицо и без запинки? — и пока он откровенно недоумевал от услышанного, девушка оторвала себя от софы и, решив не обходить столик между ними, просто прошлась по нему до самого Шмидта, чтобы в итоге сесть тому на колени. — Каждый день в ожидании новой нашей встречи, Райн. Их лбы соприкоснулись, Райнхард даже сквозь толстую ткань пиджака ощутил в области своей грудины две упругие выпуклости, а обе его ладони с подачи эксцентричной офицерши проскользнули под полу короткой юбчонки и легли на гладкие женские бёдра. Двинуться в таком положении куда-либо было уже нельзя — девушка прижала парня к дивану почти всем своим весом, а руки стали подавать через нервную систему в мозг сигналы к действию, хотя по логике вещей должно было быть совершенно наоборот. — Так каким будет твой положительный ответ? — шепнула она томным голосом и коснулась тонкими губками мочки уха брюнета. — Пожалуй, откажусь. Если герр коммодор в чём-то и виновен, то я не хочу быть тем, кто на это укажет просто ради удовлетворения кого-то вышестоящего. Я — не судья и не присяжный, и не мне решать судьбы тех, над кем я не имею власти. — Я уже поняла, милый, такое не по тебе и не по твоей чести. Думаю, именно за это наш доблестный флот и ценит тебя так высоко и не желает отпускать… Но этот мой вопрос был о нас. — она немного отклонилась назад и стала намеренно неторопливо расстёгивать пуговицы на его мундире. — Поздравление с повышением и назначением — это лишь второе, зачем я тебя сюда пригласила, а просьба о помощи в небольшом злодеянии против прежнего твоего начальника — третье на очереди. Я соскучилась по тебе, Райн. Признаюсь честно, иногда, когда ломаю пальцы очередному бедолаге и слышу его душераздирающие крики и девчачий плач, я вспоминаю о тебе. — Ужасающее откровение, на самом деле. Неужели я кричу, как девчонка? — В такие моменты я ощущаю жгучий контраст между столь жалкими унтерменшами, как они, и находящимся прямо передо мной настоящим мужчиной, совершенно неполебимым и неотразимым, которому иной раз хочется просто отдаться и забыть обо всём. Это был комплимент, если не понял. — Я не такой человек, о котором следует мечтать, Тересия. Поверь мне, я знаю. — Хм, да, сейчас я начиная потихоньку с тобой соглашаться. На тебе скачет такая девушка, готовая буквально на всё, а у тебя вообще никакого шевеления, где надо. Проблемы с этим, да? — то ли с досадой, то ли с насмешкой произнесла она, поглаживая нечто в области его паха сквозь ткань брюк. — Просто не хочу испортить доверительные отношения между нами. Тебе не понравится «такой я», потому нам лучше так и остаться коллегами из разных служб одной фирмы. У охраны с отделом кадров буквально ничего общего. — Только в этом всё дело? Мы из разных миров? Достопочтенный фрегаттенкапитан не желает иметь ничего общего с каким-то жалким гауптштурмфюрером? — Ты всё усложняешь… — Тогда не смей так пренебрежительно относиться к тому, что заработал собственным талантом и усердным трудом, никчёмный ублюдок. — с этими словами она самостоятельно пригвоздила Медаль Пламени к тому месту, куда до этого ту пришпилил Верховный Канцлер, но на этот раз — не к пиджаку, а к белой офисной рубашке под ней, да таким образом, что Райнхард ощутил, как булавка прокалывает верхний слой кожи — недостаточно, чтобы пошла кровь, но от этого не становилось приятнее. — Не недооценивайте себя, герр капитан, потому как это может плохо сказаться на здоровье и может слишком уж сильно сократить вашу жизнь руками тех, кому вы небезразличны, понятно? — Так точно, мэм. — и сейчас, впервые за долгое время, уголки его рта приподнялись в подобии благодарной улыбки, а рука, наконец нашедшая в себе силы оторваться от аппетитной округлости ниже поясницы строптивой брюнетки, совершенно незаметно для последней схватила пистолет и вогнала тот в поясную кобуру красавицы, отчего Тересия ёкнула, чуть ли не подпрыгнув на месте от неожиданности. — У меня никогда не было порывов самоуничижения. Всего лишь трезвая оценка собственных сил. — Ты способен на гораздо большее, Райн, чем проявил до сего момента, не забывай об этом никогда. На том их страстные дебаты завершились, и фрау Штербен, всё же преисполненная досады, что Шмидта у неё в очередной раз не вышло ни соблазнить, ни уговорить подсобить, отпустила того восвояси. Двух шарфюреров и след простыл, так что просить о доставке обратно в Рейхстаг было некого… Да и незачем. По прибытии в Берлин, Райнхарду временно выделили комнату в общежитии офицерского корпуса Рейхсмарине — довольно-таки богатое место, жить в котором мог себе позволить не каждый бизнесмен, так что на тот случай, если парню предстояло по воле высшего командования задержаться в столице на какой-то период, он знал, где можно будет переночевать. Возвращаться же сейчас в ставку фюрера не было особой надобности, ибо будь он нужен Верховному Канцлеру или же Гроссадмиралу, Райнхардта бы сейчас снова посадили в машину абверовцы и отвезли к нужному человеку, раз уж он находился у самих ворот штаба ответственной за подобные дела службы. Сейчас, вдохнув свежий уличный воздух за пределами душного офиса старой знакомой, Шмидт впервые с момента прибытия в город… А вернее сказать — даже с самого окончания того инцидента почувствовал себя предоставленным самому себе. Ни бумажной волокиты с объяснительными и отчётами о случившемся, ни обдумывания оправдательной речи за самоуправство, которая в итоге даже не понадобилась, ни несмолкающих поздравлений и благодарностей от сослуживцев, оценивших порыв самого обычного дежурного-коменданта взять лидерство и привести их к победе. Просто одиночество и тишина — настолько странные в своём контрасте с тем, в чём довелось ему поучаствовать чуть менее недели назад, насколько и сладкие. Это чувство не нарушали ни прохожие, то тут, то там хлопочущие по своим делам в самый разгар дня, ни шум жизни самого города, ведь, на самом деле, ничего из этого Райнхард, поглощëнный собственными мыслями, не видел и не слышал. И сейчас он желал лишь двух вещей: подольше насладиться ощущением окружающего мира, опустевшего лишь в сознании парня… И естественным способом сбросить то лютейшее напряжение, которое вызвала своими распутными поползновениями на его мужское достоинство госпожа Тересия Штербен. Последнюю задачу молодой офицер решил хоть и тривиальным, но вполне действенным и обыденным способом — отправился в один из знакомых борделей, где на ресепшене его встретил ухоженного вида мужчина во фраке и с моноклем на правом глазу, и чёрной повязкой с изображением золотой розы — на левом. — Доброго вам дня, герр капитан-лейтенант. — с ходу блеснул местный администратор своим знанием офицерских погон, хотя за его густыми, явно раньше времени поседевшими усами приветственной улыбки было не разглядеть. — Полагаю, вы пришли сюда, чтобы приятно провести время с нашими сотрудницами в своё долгожданное увольнение? — В яблочко. Ничего, что я при полном параде? — Ну что вы, мой фюрер. Благородные военнослужащие нашего доблестного Рейхсмарине заслужили у наших девочек отличную репутацию. Не сомневайтесь, специально для вас у нас найдётся богатый ассортимент на любой вкус, а их усердие, без сомнений, превзойдëт даже самые смелые ваши ожидания. Чего изволите? — Пару девочек до семи вечера. — он посмотрел на наручные часы. — Завтра, скорее всего, мне уже предстоит отчаливать, так что… — О да, мне это знакомо, герр капитан. Я ведь и сам раньше служил на флоте и знаю, каково это, когда в течение нескольких долгих месяцев несëшь службу в окружении очаровательных воительниц-валькирий. Опасное искушение, некоторых такое может свести с ума… Хм, — на этих словах мужчина задумался, а затем обратился к новому клиенту. — Я не сразу это понял… Но что-то подсказывает, что вы здесь за чем-то особенным, я угадал? — Нет, но если у вас такие имеются, хотелось бы двух брюнеток со средними параметрами, не девочек, но и не коров, и желательно бы выносливых. — Само собой. Под подобные вкусы, хм, пожалуй, Хайне и Сателина вполне подойдут, они достаточно опытные и страстные, чтобы удовлетворить столь доблестного офицера, как вы. Могу ручаться, герр капитан, что за означенные четыре часа они на вас и живого места не оставят. — Буду надеяться, и ещё кое-что. — Да-да? — Насколько хорошо на них будет смотреться женская офисная форма, скажем, гауптштурмфюрера Абверваффе? — Ам… Герр капитан… — мужчину в возрасте явно ощеломил подобный запрос, а на морщинистом лбу проступили микрокапли пота. — У нас регламентированное государством заведение, а ношение одежды названного вами образца кем-то, кто непосредственно не относится к означенной службе, строго карается законом, так что… — Сколько? — вопросил Райнхард в присущей ему безразличной манере с прекрасным осознанием того, что в такого рода заведениях суть вопроса заключалась не в уважении «доброго имени», не в страхе перед наказанием и не в пиетете перед законом, но сугубо в величине суммы рейхсмарок, которую столь бесстрашный клиент способен накинуть сверху. — М-мой фюрер, это… — Так сколько? У меня не так много свободного времени, чтобы тратить его на дискуссию, что законно, а что — нет, и я просто хочу культурно провести досуг в компании двух очаровательных офицеров, и не так важно, сделаю ли я это у вас, или же придётся обогатить кого-нибудь из ваших конкурентов, кто не столь щепетилен, как вы. На этом всё? — Что же, если так ставить вопрос, то… Сами понимаете, за риск и издержки на форму, если ту вы вдруг испортите или испачкаете, нужно будет соответствующе доплатить. Особенно если в придачу к внешней схожести хотите схожесть и в плане отношения. — Без последнего. Пусть будут ласковыми, а главное — знают своё дело. — Любой каприз за ваши деньги, мисдарь.