Azur Lane: Hell Fire

Smash Into Pieces

<All Eyes On You>

Killer for hire, soldier of fortune Gotta walk through fire for what's important, And the warrior's blood through your veins is coursing. Killer for hire, soldier of fortune. The whole world's watching every move, Take your shot, don't act a fool, All you've got and all you'll ever need… Is one bullet in the chamber! Breathe easy, take your aim, boy! Ain't nobody gonna save you, So what you gonna do? All eyes on you! One bullet in the chamber! Breathe easy, take your aim, boy! Ain't nobody gonna save you, So what you gonna do? All eyes on you!

*******

            Сей холодный осенний вечер, развесивший по небосклону яркий персиковый орнамент, обещал подарить военно-морской базе Магне и людям, служившим здесь, безмятежное окончание очередного рабочего дня.             Удивительно, но при взгляде на всё такие же плавные склоны давным-давно потухшего вулкана, чья активность в далёкой древности позволила этому кусочку земли приобрести привычные для современного человека очертания, на высящиеся над водной гладью крутые скалистые берега, казалось бы, неприступные для любого штурма, будь то природный или человеческий, и на густой растительный массив, покрывающий львиную долю острова, было трудно представить, что почти неделю назад это место стало полем жестокого сражения двух непримиримых противников. Самой природе здесь было откровенно плевать на разборки людей и их амбиции, ведь те немногочисленные шрамы, что оставил человек своим разрушительным оружием на теле острова, практически сразу затянулись, и с высоты уже было не разглядеть ни воронок от шальных фугасных и осколочных артиллерийских снарядов, ни борозд от сброшенных атакующими эскадрильями авиационных бомб. Иному наблюдателю такая поразительная регенерация флоры и экосистемы острова в целом могла показаться чем-то неординарным и даже пугающим, не таят ли в себе эти рощи чего-то необъяснимого… Но людей, что жили здесь и несли военную службу, мало волновал сопутствующий войне урон, нанесённый живой природе, их окружающей — им бы с собственными бедами разобраться, коих на долю простого матроса и офицера выпало также не мало.             В ходе сражения между силами Железного Рейха и Британской Империи за господство над архипелагом, ключом к которому являлся контроль Магне, укреплëнная береговая линия полукруглой бухты оказалась большей частью разрушена и затоплена, возвышающаяся над линией моря гранитная пристань — практически полностью приведена в негодность, отчего безопасно работать можно было лишь в той части военного городка, что находилась на твёрдом каменистом пляже, а четыре большегрузных балкера, вот уже в течение нескольких лет перевозивших добываемую здесь железную руду на «большую землю», лежали на дне залива кучей оплавившегося металлолома. С тех пор, как отгремели последние залпы корабельных орудий, утихло настырное стрекотание зенитных огневых точек и охрипли противовоздушные сирены, а враги были вынуждены свернуть планы по захвату этого скромного кусочка глобуса хотя бы на ближайшее время, обслуживающий персонал базы и уцелевшие после кровавой обороны остатки гарнизона как единый организм занимались посильным восстановлением разрушенной инфраструктуры. Впрочем, единственное, что в сложившихся условиях могло в действительности получиться у военнослужащих Рейхсвера здесь — это самая обычная, хоть и далеко не самая лëгкая уборка.             Казалось, что британцы, принëсшие с собой шторм пламени и свинца, унесли вместе с этим поражением и любые превратности морской погоды: отсюда и до самой линии горизонта стоял почти полный штиль, лишь изредка разбавляемый одинокими северными дуновениями. Ни поведение местной фауны, ни распознаваемые особенно суеверными моряками приметы, ни даже прогнозы метеоцентров, передаваемые по радиограммам с материка — ничто не сулило изменения погоды в худшую сторону, и то, без сомнений, было благом. Благом, оценить которое могли по достоинству лишь водители промышленных тракторов и мехводы лёгких «Панцеркампфвагенов», кому приходилось днями и ночами напролёт общими усилиями буксировать на берег весь тот мусор, что остался от разрушенных дотов, наполовину или же полностью обвалившихся доков и изуродованных до неузнаваемости танкеров — и хорошо, что это происходило не под ураганным ветром или градом, хотя такие погодные условия для этой полосы были более чем естественны. Тем же, чем занимались машинисты, были заняты и пригнанные сюда приказом командования Рейхсмарине гражданские сухогрузы «Фленсмут» и «Мордекайзер», чьи погрузочные манипуляторы и краны хоть и не предназначались для вылавливания со дна останков трагически погибших тысячетонных собратьев, но справлялись с этой работой куда как легче и быстрее, нежели импровизированные тягачи. Команды этих стальных гигантов и крановщики, впрочем, также благодарили будто бы специально разгладившееся для них море.             По предварительным расчётам Райнхарда Шмидта, который некогда возглавил оборону острова и успешно её удержал, на то, чтобы полностью вычистить бухту от инородного камня, железобетона, металла и железной руды, которую наполовину загруженным танкерам было уже не суждено вновь перевезти в Империю, уйдут многие месяцы, если не годы, но рядовые рабочие и матросы не были об этом осведомлены — не потому что это являлось какой-то особо строгой тайной, а из-за явной очевидности подобного прогноза, считай, для любого, кого задействовали в такого рода деятельности.             Люди оказались по голову завалены работой: кого-то, кто ранее числился в резерве и в основном драил палубы танкеров, полы орудийных казематов или выполнял какую-то мелкую работëнку в доках, отправили в помощь кухне, кого-то определили в усиление дозорных отрядов и расчётов уцелевших артиллерийских точек на случай «второго вала», а кто-то постигал экзотическое искусство дайвинга, проводя время в распиливании и разгребании обломков на морском дне, чтобы затем по кусочкам собрать их в тральную сеть и дать тягачам вытащить этот хлам на берег. Кому-то такого рода работа не нравилась, но кто-то был в восторге, воспринимая это в качестве здоровой альтернативы несению унылой и монотонной службы на базе или в расположенном в глубине острова шахтëрском городке…             *Бабах*             И в сложившейся обстановке никто особо не придал значения череде из трёх громогласных взрывов, прогрохотавших в лесной чаше за скалистой грядой юго-восточнее от базы.             — Диверсия?! Снова налёт?! — встрепенулись бы матросы и офицеры, только-только призванные в армию или выпустившиеся из училища, тут же пожелав поднять тревогу.             — Бабы. — устало закатил бы глаза боцман, прослуживший здесь хотя бы два месяца, и дал бы подзатыльник салагам, чтобы вернулись к работе.             Валькирии — феномен с научной точки зрения едва ли объяснимый, а с мистической — совершенно безумный для постижения трезвым умом. Обычные женщины, девушки и девочки, что в один момент приобрели поистине невероятные и недостижимые для человека способности. Хождение по воде на скоростях, едва ли развиваемых современными кораблями, огромные физические сила, прочность и регенерация, постоянное электро-магнитное излучение, доставляющее определëнные проблемы окружающей технике и электронике, а также, по всей видимости, бессмертие… Или, по крайней мере, невозможность разума окончательно умереть при летальных ранениях или уничтожении исконного тела с последующим переселением его в новую оболочку пока что неизвестным способом. Звучит расплывчато и даже фантастично? Верно, но это буквально всё, чем располагает современная наука и чем может поделиться она со всем остальным миром. Пришельцы из иных, совершенно чуждых людям измерений, воплощëнные в физических телах неупокоенные духи утопших, извергнутые темнейшими океаническими глубинами кровожадные демоны или же ангелы Последних Дней, сулящие человечеству истребление и обречëнные на продолжение беспрестанной мясорубки на просторах морей в течение всей оставшейся вечности — никто не знал правды, а аргументов как за, так и против каждой из этих теорий было достаточно и недостаточно одновременно.             Как бы то ни было, они существуют и вполне осязаемы — это реальность. Они сражаются с себе подобными на стороне одних людских держав против других — это является фактом, но принятие их за безмозглое оружие было бы редчайшей глупостью… Хотя бы потому что какие-нибудь винтовки и штык-ножи не страдают тяжёлыми посттравматическими синдромами и не пытаются перекусить друг другу сонную артерию из ревности или обычной неприязни. Военнослужащие Магне точно знали, кому из четырёх оставшихся после сражения с англичанами валькирий Рейха принадлежали эти три выстрела, но вот по какой из множества причин и против кого была эта атака — оставалось вопросом, ответ на который искать и идти за столбами вздыбившейся к небу пыли, однако, дураков не нашлось на всём острове. Девочкам просто нужно было «выпустить пар», а до конца рабочего дня оставалась ещё пара часов, так что…             — Гах! — этот сдавленный крик принадлежал юркой тени, что в мгновение ока преодолела расстояние в десяток метров от границы образовавшегося пылевого облака до довольно-таки мощного на вид дерева, которое та, как ни странно, проломила собой с лёгкостью, с которой палец протыкает намокшую туалетную бумагу.             Полоса леса здесь была густой и для чего-то, что превосходило габаритами человека или лошадь, практически непроходимой, так что «снаряд» встретил на своём пути ещё несколько аналогичных препятствий, оставляя по пути следования протяжëнную борозду шепок и даже выкорчеванных из земли ударным импульсом деревьев, пока не наткнулся на нечто действительно крепкое — на огромный валун. Недвижимый объект познакомился с неостановимой силой, и от этой встречи каждый приобрёл нечто новое: неопознанный летающий объект нашёл, обо что можно было остановиться, а каменная громада покачнулась и разошлась в месте соприкосновения паутиной трещин. Когда пыль несколько улеглась, а совершенно неожиданно лишившиеся деревьев листья опали по округе, в образовавшемся «гнезде» посреди валуна можно было разглядеть, чем на самом деле была та самая тень. Это оказалась молодая девушка с длинными волосами цвета картина в варианте женской военной формы младшего офицериата Рейхсмарине офисного образца, включающую в комплект белую рабочую рубашку, бордовый галстук, чёрный пиджак, переходящий своей полой в юбку, чёрные перчатки и туфли. Стройные длинные ножки красавицы были заключены в тëмно-бордовые колготки… Которые явно видели куда лучшие дни, потому сейчас их, как и всю прочую униформу, не назвать подпаленными лохмотьями можно было лишь из вежливости. Всë еë тело словно пожарили без масла на скороводе и пережевали танковыми траками, однако на первый взгляд жуткие и для многих людей абсолютно летальные раны тут же принялись затягиваться буквально на глазах, наиболее острые обломки скалы, успевшие впиться в белую гладкую кожу, оказались буквально выдавлены из организма не то усилием мышц, не то внутренним кровяным давлением, а почва и каменистая порода, успевшие попробовать живительной артериальной жидкости, стали исходиться густым белым паром.             — Кха-кха…             — Я ещё не закончила, Церинген! — сей воинственный выкрик, тем не менее, донëсся до девушки на пару мгновений позже ствола дерева, вырванного из земли неким совершенно чудовищным существом.             Такое расхождение между импровизированным снарядом и звуком явно говорило об огромной скорости, с которой дерево в цель было запущено, но кареглазой в данный момент восхищаться силой броска было не с руки… Потому как не успела она, встав в не твëрдую стойку, ударом кулака размолоть растение в груду щепок, как тут же пропустила удар чёрным каблуком прямо в грудину. Подобной атакой валькирию вновь впечатало в камень, отчего трещин на нём стало в разы больше, а изо рта она изрыгнула немалое количество тёмной крови, замарав обувь того, кому сей удар принадлежал.             — Гадость. — равнодушно проговорила блондинка и убрала ногу с грудины своей противницы… Но только лишь чтобы, стоило ослабшей девушке отлипнуть от булыжника и пасть на колени, вновь познакомить её изнурëнное лицо с таранной частью своей стопы.             Отдельные фрагменты многострадальной каменюки от такого столкновения с аномально крепким человеческим затылком стали отламываться от основной массы и съезжать на землю, а валькирия уже не ощущала ничего, кроме огнём полыхающего в черепной коробке сотрясëнного мозга, сводящего с ума звона в ушах и тепла от разбитого в кровь лица. Теперь она лежала на земле, а весь окружающий мир будто бы завертелся бешеным волчком вокруг неё одной, меня очертания… Но фигура в почти идентичном ей чёрном обмундировании, как на зло, не желала никуда пропадать. Ударов более не последовало, и девушка с короткими светлыми волосами и пылающими каким-то сверхъестественным рубиновым блеском глазами далее не предприняла ничего, кроме того, что спрятала руки за спину и чуть наклонилась вперёд, уподобляясь скорее пугалу, нежели человеку.             — Что случилось, фрау лейтенант? — на лице блондинки проступило обеспокоенное выражение. — Может, вам не здоровится? Почему бы нам не проследовать в доки, там вас могли бы подлатать? Ох, прошу прощения, их же теперь у нас нет!             — Что, кхра, тебе… н-нужно от меня?..             — Просто помочь вам, мы же коллеги, сослуживцы… Сёстры, в конце концов. М? — она протянула раненой «сестре» ладонь, облачëнную в когтистую металлическую перчатку.             Валькирия, названная ею «Церинген», однако, не рискнула принимать предложение и предпочла остаться лежать на земле в надежде, что еë оставят в покое.             — Как не по-товарищески — отказываться от руки помощи. — отрицательно покачала она головой, а через несколько мгновений заботливое девичье личико переменилось совершенно кардинальным образом: теперь на нём не было ничего, кроме психопатично-безразличной, будто бы обезличенной маски. — А знаешь, что ещё «совсем не по-товарищески»? Предавать товарищей по оружию.             — Довольно, Роон. Вы с ней что-то слишком разошлись.             — Ты, по всей видимости, не так давно заработала деменцию, Нассау, раз уж смеешь говорить такое мне. — кинула она косой взгляд в сторону, к источнику ранее прозвучавших слова.             Там, в лесной чаще, будто бы из ниоткуда материализовалась высокая тень, что по мере приближения обретала всё более чёткие черты, пока на скромную полянку перед валуном не вышла девушка в чёрном платье. Нижнюю часть её лица от окружающих скрывала металлическая маска-респиратор, более напоминающая намордник, нежели средство химической защиты, карие глаза не выражали ничего, кроме прохладного равнодушия ко всему происходящему, а руки сложены под грудью в знак полной безучастности.             — Я старше тебя по рангу, Роон, и выше по категории, так что в отсутствие герр команданта Шмидта твоим непосредственным начальником являюсь я.             — Ну, раз уж на то пошло, фрау обербоцман, то в отсутствие герр команданта за главную остаëтся его адъютант, — требовательно посмотрела она на лежавшую у ног девушку, попутно разливая в воздухе противный лязг ловким перебором кинжальных когтей. — Только вот сейчас она немного… недееспособна. Да и я не доверю свою жизнь дешëвой портовой шлюхе, вроде неё — особенно если учесть, что свой статус секретаря она утратила в тот момент, когда коммодор Фланде оказался изолирован в карцере.             — Поумерь свою агрессию, ещё раз повторюсь. — посмотрела она на то, как Роон отрывает Церинген от земли, удерживая ту за воротник. — По какому поводу ты затеяла драку на этот раз?             — Ах, но ведь дракой тут и не пахнет, тебе не кажется? Это всего лишь воспитательный семинар, призванный раз и навсегда усвоить, что в ответ на простой и доступный вопрос «Почему мы, блять, сражались впятером, пока ты отсиживалась в тылу и дрочила?!», — прокричала она воплощению линейного броненосца прямо в лицо, затем практически сменив гримасу ярости на милую улыбку и снизив децибелы в голосе. — От меня не следует убегать, сломя голову. Вот и всё, а ты что подумала?             — Тебя от многого могло припечь, теперь я хотя бы знаю причину.             — Аха-хаха-хах! Ну да, ну да. Что ж, если не против, Нассау, мы с Церинген хотели бы остаться наедине. Есть разговор, почему Ольденбург и Дитер пришлось погибнуть в сражении с британцами…             — Слишком много пафоса и лицемерия. Каждый из здесь присутствующих прекрасно знает, что тебе параллельно корме на жизнь и достоинство любого своего сослуживца, в тебе нет и намёка на дисциплину или гордость, свойственные валькириям Железного Рейха. Критические повреждения Z-17 и Ольденбург получили по той лишь причине, что им пришлось прикрывать тебя, которая по своему обыкновению предпочла забыть о главном преимуществе тяжёлого крейсера и ринуться в бой на сверхблизкой дистанции. Вина Церинген в этом минимальна.             — Чë? — выплюнула блондинка, бывшая в одном шаге от того, чтобы перенаправить свой гнев с бывшего адъютанта на надоедливый линкор.             — Тем не менее, я тоже подметила, что наша обороноспособность в этой осаде значительно снизилась, потому что ядро второй линии явно недорабатывало. Нам с Ольденбург пришлось работать за троих, чтобы компенсировать слишком уж резкую потерю твоей эффективности, Церинген, и быть в состоянии соответствующе реагировать на приказы герр команданта… Который также работал на пределе своих сил, потому что сражаться и одерживать верх над флотилией на подобии «Бедивера» — задача, мягко говоря, нетривиальная.             — Уху-ху, ну, вот видишь, это не моё «буйное воображение», как ты тогда сказала, сучка, — плечи блондинки задрожали, и она хорошенько встряхнула девушку, усилив хватку. — Так в чём дело? Решила предать нас и герр команданта?             И в этот момент пространство вокруг них исказилось и будто бы вывернулось наизнанку, а со спины Роон по воздуху разлилось облако угольно-чëрных частиц, что подобно рою летающих насекомых стало ветвиться и окружать девушек, пока в один момент не приобрело очертания громоздкой и монструозной металлической конструкции, словно бы собранной и сплавленной из запчастей военной техники. Глазу искушëнного наблюдателя здесь было за что зацепиться, начиная четвёркой корабельных трёхорудийных установок и заканчивая пристройкой, напоминающей своей формой исполинскую хищную барракуду… Но Церинген было не до любования чужим боевым обвесом — не столько из-за обыденности сего зрелища, сколько по вине застилающего глаза жара от распалившегося до бела жерла артиллерийского орудия, с которым Роон заставила еë чуть ли не поцеловаться.             — В-всë не так, я объясню…             — Да уж пожалуйста. Знаешь, сама я того не помню, но мне рассказывали, что в прошлый раз, до того как упасть, я продолжала в течение трёх часов сражаться с парламентскими при отсутствии ровно половины головы. Поразительная стойкость, да? Почему бы нам не проверить, насколько долго протянешь и промучаешься ты, отстрели я тебе всего на десять процентов меньше?             И при в взгляде в эти совершенно безумные глаза валькирия Церинген поняла, что однажды совершила просто чудовещнейшую ошибку, когда изъявила инициативу перевестись в гарнизон этой «военной базы на отшибе».             Впрочем, для здешних людей такое было не в новинку и даже в какой-то момент переставало выходить за рамки нормального. Согласно специализированному исследованию института Кингсмута, сотрудники которого были освобождены от тягот военного времени международным соглашением и имели возможность пересекать закрытые для многих границы любого государства, между национальностью и темпераментом металюдей существовала косвенная связь: процент страдающих от психологических расстройств, травматических синдромов и неврозов самой различной тяжести среди валькирий Железного Рейха и кансэн Императорской Японии был несравнимо выше аналогов из Соединëнных Штатов, Великобритании, Италии, Франции или России, и степень их опасности для окружающих людей, своих же «сестёр», государственного и частного имущества была, зачастую, не меньше, чем для противника. Если же спросить по этому поводу живших здесь шахтёров и моряков, то с результатами данного исследования те бы не согласились по причине явного преуменьшения проблемы, но по понятным причинам того не озвучили бы.             Шутка ли, но работы по восстановлению Магне ни для кого здесь не оказались чем-то сверхъестественным или действительно значимым: более масштабным и затратным по времени и силам, чем обычно — да, но когда хотя бы раз в месяц какой-нибудь ангар или склад приходилось ремонтировать, а то и вовсе воссоздавать с нуля со всем содержимым после того, как доблестные защитницы Германии «что-то не поделили» — это просто-напросто приедалось и переставало вызывать хоть какие-то эмоции у всех… Кроме ответственного за существование и нормальное функционирование базы командира. Ветераны, повстречавшие на этих берегах начало войны и дожившие до сих дней, могли с железной уверенностью сказать, что от первоначальной инфраструктуры и планировки Магне камня на камне не осталось, и не имелось ни единого здания, которое бы не было разрушено до основания и возведено заново с определëнными улучшениями.             И впредь стоило лишь пожалеть и посочувствовать тому несчастному, кому отныне, после разжалования и ареста прежнего командира, было суждено привести весь этот хаос к порядку, попутно головой отвечая за недостойное поведение своих новых крайне строптивых и общественно опасных подопечных и дальнейшее будущее столь неудачливого аванпоста…

******

            — Пхи! — раздался в полумраке чих настолько скромный и мягкий, будто принадлежал он не человеку, а крохотному котёнку, случайно засунувшему нос в пыльный уголок.             Молодого человека, издавшего этот звук, тот насторожил, потому как заболевать чем-то в ближайшее время он не собирался, а вот две лежавшие поодаль девушки от услышанного в умилении пискнули, чем обратили на себя внимание парня.             Как и было оговорено, комнату для «культурного» времяпровождения Райнхарду выделили на втором этаже, где тому пришлось сравнительно недолго ожидать, пока перед ним не предстали куртизанки. То были две обворожительные молодые девушки примерно его возраста, обладающие совершенно неотразимой красотой и шармом, при виде которых любому мужчине было бы себя в руках уже не удержать, но Шмидт не спешил, ведь ему хотелось именно обслуживания. Разодетые в прекрасно сидящую на них военную форму брюнетки напомнили ему о недавней встрече с Тересией, одна же из дам, которую звали Хайне, комплекцией и лицом походила на эксцентричную знакомую новоиспечëнного фрегаттенкапитана просто до жути сильно: острые локоны коротких тёмных волос настырно лезли из-под тугой фуражки, чёрные глаза показались Шмидту дулами двух ещё не остывших с того выстрела по бедному манекену «Парабеллумов», а грудь и общие параметры девушки были хоть и немного скромнее, чем у капитана Штербен, но прекрасно гармонировали со всем образом в целом, так что у неознакомленного с контекстом происходящего человека принадлежность брюнетки к Абверу не вызвала бы сомнений. А вот вторая красавица, Сателина, бывшая чуть ли не на целую голову выше напарницы, несколько выбивалась из этого натюрморта, но не сказать, что в худшую сторону. Её длинные стройные ножки и соблазнительный бюст возбуждали в разуме Шмидта неподдельный интерес, но настоящие офицерши контрразведки, как он полагал, никогда бы не стали носить сетчатые чулки с туфлями на высоком каблуке и демонстрировать грудь в чёрном кружевном бюстгалтере парой расстëгнутых верхних пуговиц офисной рубашки, а плоский аппетитный животик — пятëркой нижних. Форменный галстук также был ослаблен почти полностью, а фуражка чуть смещена на бок, чтобы не мешать длинным блестящим волосам, заплетëнным в косу почти до самого кончика.             Проститутки контрастировали друг с другом, как пылающий в лесной глуши костёр с одиноким бродячим айсбергом, но Райнхард прекрасно видел, что сделано это было, чтобы нащУпать его слабые места и сокрытые под флотскими погонами пристрастия. Нравились ли ему практически идентичные армейским осанка и выдержка Хайне, которая пришла сюда словно бы ради настоящего ареста Шмидта, и желал ли он выместить таким образом злобу на чем-то насоливший ему в прошлом Абверваффе, или же максимальная раскрепощëнность Сателины, её мягкий взгляд и материнская улыбка были способны удовлетворить извращëнные вкусы моряка, пожелавшего по полной оттянуться на берегу и излить все свои самые потаëнные желания перед новым плаванием — любой из этих вариантов был предсказан и подготовлен должным образом. Впрочем, в степени их подготовки парню вскоре удалось убедиться самостоятельно, а для куртизанок даже стало неожиданностью, что предпочёл он оба варианта в равной степени. Требовательная и, казалось бы, вжившаяся в роль гауптштурмфюрера Хайне встретила напор, ломающий любое сопротивление, и подобающее её ожиданиям и натуре жёсткое отношение со стороны клиента, от которого было в пору пристраститься к садомазохизму, а Сателина, будучи покорной и податливой, как свежая и тёплая глина, удостоилось пришедшей ей по вкусу «лепки».             Томные вздохи, пронзительные вскрики, мольбы о пощаде от одного женского голоса и о продолжении — от него же всего пару мгновений спустя, невыносимый жар и заполнивший комнату терпкий аромат похоти, просто сворачивающий мозги набекрень — вот, в чём чуть ли не тонули девушки в течение нескольких беспокойных часов, в какой-то момент совершенно утратив весь наработанный годами проституции профессионализм и равнодушие. Он заставил девушек усомниться в их опытности и в привычном отношении к своей работе в целом, а также в том, кто к кому за сексуальными услугами пришëл на самом деле.             Дружелюбие и кроткий услужливый нрав Сателины, выдающие её за «добрую старшую сестрёнку» или за «развратную бесстыдную мамочку», в процессе развенчались, подобно её же длинной косе, и не осталось ничего, кроме изголодавшейся по хорошему и жёсткому сексу мегеры. Совладать с этой бестией для Райнхарда оказалась совсем не просто, но их кровавая борьба за лидерство продолжалась ровно до тех пор, пока ему не удалось нащупать парочку уязвимых точек, при нажиме на которые былая покорность вернулась, но была то не прежняя маска, а желание принадлежать кому-то. Принадлежать по-настоящему.             Что же до Хайне, то она сдалась практически сразу, стоило Райну зайти сзади, и львиная доля стонов и вздохов, здесь прозвучавших, принадлежала именно ей. С виду холодная и властная, словно способная даже самого требовательного мужчину поставить на колени и заставить довольствоваться собственным унижением, оказавшись под Шмидтом она превратилась в желе, которое тот с наслаждением надкусывал. Ему нравилось видеть, как девушка с внешностью давней подруги, контактировать с которой на подобный манер было, откровенно говоря, опасно для жизни, бессильно извивается от жара и трения мужского члена о женское нутро, сладострастно стонет от его поцелуев и выгибается мостиком, в очередной раз бурно кончая.             В комнате не осталось стены, которую хотя бы одна из девиц не использовала в качестве дополнительной или единственной опоры, когда он брал их сзади или на руки, не было свойственной сексу втроём и известной девушкам позы, в которой он бы не отымел их по очереди или обеих сразу, и на двухместной кровати не имелось места, которое не оказалось в итоге запятнано смешавшимися мужскими и женскими выделениями.             Теперь же, полностью удовлетворившись и не в малой степени утомившись, парень взирал на своих партнёрш. Сателина и Хайне лежали в обнимку, содрогаясь каждой клеточкой тела от пока ещё не утихшего последнего оргазма, явно уже не в состоянии не то что обслуживать клиента, но даже ходить, а тусклый свет настенных ламп играл на покрытых капельками пота, семени и слюны упругих грудях и ягодицах совершенно неотразимой мозаикой. Этой картиной хотелось любоваться бесконечно, но, к сожалению, время уже подходило к концу, а фрегаттенкапитану предстояло ещё вернуться в офицерский корпус, и следовало это сделать до наступления комендантского часа, так что…             — М-мой фюрер, — подала голос Хайне, всё же оставшаяся в сознании, в отличие от напарницы, которая, судя по лицу, ещё не скоро придёт в себя от глубокой нирваны. — Вы просто зверь…             — Сочту это за комплимент.             — Вы придёте к нам ещё? — этот вопрос был полон надежды, а парень удивился румянцу, проступившему на обеспокоенном лице брюнетки.             — Обязательно, как только получу следующее увольнение. Сколько с меня за этот вечер?             — Н-не нужно! — она поспешила встать с кровати вслед за ним, но стоило телу лишиться поддержки мягкой перины, как измотанные бёдра свела судорога, а ноги сами по себе подкосились.             И рухнула бы Хайне на пол, если бы её не поддержал Райнхард. С одной стороны, ей было стыдно за такую слабость, а с другой… В том была вина необузданного сексуального аппетита молодого офицера. Как бы то ни было, сейчас она почувствовала себя хоть и в тонких, на вид слабых и хрупких, но на деле крепких мужских руках и собственной щекой ощущала плавное и размеренное биение в его тёплой груди.             — Не нужно денег, герр капитан, просто… Просто пообещайте, что в следующий раз выберете нас с сестрой.             При виде столь умоляющего взгляда тёмных глаз Райнхард еле заметно улыбнулся и, произнеся заветное и столь вожделенное девушкой «Обещаю», коснулся этих тонких дрожащих губ своими.             Куртизанка посчитала своим долгом подготовить столь драгоценного клиента к отбытию, а потому, хоть и не без труда, сопроводила Шмидта в одну из расположенных на этаже ванных комнат. Интерьер этого места соответствовал богатому убранству всего остального заведения, и создавалось впечатление, что процесс омовения здесь также следовало проводить с примесью сексуального характера… Чему решил соответствовать и сам Райнхард, когда сначала плотно прижал вошедшую вслед за ним Хайне к холодной плитке стены душевой, а затем плавно вошёл в неё сзади. Девушка громко взвизгнула — и не столько от неожиданности, сколько от прострелившего поясницу и прекрасно за сегодня разработанный анус электрического импульса, ибо этот зверь не оставил ни одну дырочку брюнеток без должного внимания. Последние силы покинули Хайне, так что стоять на ногах и продолжать ублажать ещё ненасытившегося её телом мужчину та могла лишь с его подачи. Райнхард сам придерживал свою многострадальную партнёршу за аппетитные бёдра и продолжал целовать её в шею, плечи, спину и губы, отчего девушка продолжала таять в его руках, а шум струящейся из душа воды поглощал влажные хлюпающие звуки и хриплые девичьи стоны.             В завершении водных процедур, перед тем, как покинуть бордель и дать девочкам наконец перевести дух, парень удобно устроился ванне, чтобы хорошенько отмокнуть, при этом пристроив Хайне у своего паха со вполне понятным намерением. Будучи наполовину в воде, она принялась с трепетом «полировать» его до тех пор, пока тот не разрядился в последний раз, угостив девушку уже полюбившимся ей «кремом».             После этого, нацепив свою прежнюю униформу, Райнхард оставил сестёр наедине, а сам отправился вниз.             — Вы не соврали о качестве сервиса. — фрегаттенкапитан предстал перед администратором с удовлетворённым и умиротворённым лицом, чем вызвал улыбку и у самого мужчины в возрасте.             — Я не привык лгать клиентам, не собираюсь начинать и сейчас. Вижу, вам пришлись по душе наши сотрудницы?             — Более чем. — согласно кивнул он и положил на стойку несколько купюр. — Они не захотели назвать мне сумму, так что, может, вы мне скажите?             — Они сами отказались от оплаты? — джентльмен как бы невзначай разгладил густые усы, и было видно, что слова молодого человека его несколько удивили. — Что ж, это редкость… В таком случае оставлю этот вопрос на ваше усмотрение. Во сколько вы сами бы оценили время, проведённое с Сателиной и Хайне?             — Разве так в подобных заведениях ведутся дела? Вы ведь не занимаетесь благотворительностью, насколько я знаю…             — Просто маркетинговый ход, которым не грех иной раз и побаловаться. — добро усмехнулся администратор, а Шмидт лишь достал из нагрудного кармана парочку новых бумажек и положил поверх уже предоставленных. — Мы будем ждать вашего возвращения, герр капитан.             — Не уделяйте этой надежде слишком много внимания, потому что с передовой, как водится, возвращаются не больно-то часто.             — Вам не помешало бы поболее оптимизма, мой фюрер, ведь иногда… — эти слова седовласый джентльмен произнёс уже под звон входного колокольчика, когда брюнет сначала открыл входную дверь, а затем закрыл за собой. — Только он и помогает выжить в Аду, в чьи ворота мы сами стучимся так настойчиво.             Закрыв тему с борделем, Райнхард отправился прочь, скользя по постепенно пустеющим улицам города подобно тени, которых здесь из-за сияния закатного Солнца, витрин магазинчиков и придорожных фонарей было предостаточно. Эйфория от столь приятного и долгожданного времяпровождения ещё какое-то время сопровождала молодого человека, пока тот не поймал себя на мысли, что опаздывает.             Из-за сложившейся ситуации, при которой Великогермания оказалась втянута в крупномасштабную войну сразу на нескольких фронтах, любой город независимо от его стратегической значимости и углублëнности расположения мог подвергнуться массированной бомбардировке как со стороны суши, так и с моря, и, дабы не облегчать противнику задачу по поиску уязвимых целей в ночное время, по всей стране был введён режим светомаскировки и комендантский час, нарушать который дозволялось лишь крайне узкому кругу людей. Для столицы же данная мера в последствии оказалась несколько ужесточена по причине деятельности в этом военном округе серийного убийцы, прозванного в народе «Хафельским Свежевателем». Некоторые видные деятели печатной прессы, как раз-таки подарившей невероятно жестокому маньяку это прозвище, справедливо и не единожды подмечали, что КПД бесчинств в округе соответствовало не одному конкретному преступнику, а скорее целой группировке психически неуравновешенных людей, избравших для себя один и тот же почерк совершения преступлений, так что сокращение общественной городской жизни до восьми вечера было одним из способов сократить число жертв среди гражданского населения, пока лучшим частям и офицерам Абвера не удастся, наконец, поймать и казнить нарушителей спокойствия. Только члены элитных зондеркоманд и представители высшего эшелона власти Рейхсвера имели право в сложившейся ситуации ходить по улицам Берлина после восьми, а Райнхард ни к первому, ни ко второму объединению отношения не имел… Или же имел, но весьма и весьма косвенное, и уж точно не владел ни специальным опознавательным шифром, ни подобающим такому уровню удостоверением личности, ни даже по-настоящему веской причиной, посмотрев на которую гвардейские патрули не расстреляли бы его на месте.             «Удача меня не жалует» — промелькнула в его голове мысль при взгляде на лежавший по пути следования почти полностью вымерший проспект. Действительно, хоть Шмидт и рассчитал свой поход в дом терпимости таким образом, чтобы под конец у него получилось без спешки добраться до офицерского корпуса ещё до захода Солнца, очаровательная Хайне заняла слишком много времени, и теперь Райнхард едва ли успевал осуществить задуманное, даже поймай он в такое время такси. Казалось бы, в подобной ситуации самым рациональным решением было бы остаться с девушками на ночь, чтобы на следующее утро проснуться в их объятиях и вернуться в корпус, но за этим крылось несколько других неприятностей. Фрегаттенкапитан совершил сей вояж незаконно и без разрешения вышестоящих лиц, фактически самостоятельно организовав себе увольнительную или, если говорить уставным языком, самоволку. За подобное ему могли обеспечить то же самое, через что теперь предстояло пройти экс-коммодору Фланде с весьма закономерным итогом, и если бы он осмелился явиться аж под утро, любые отговорки были бы отметены перманентно и без шанса на рассмотрение. Что же теперь оставалось? А оставался вариант воспользоваться помощью настоящего знакомого гауптштурмфюрера, и та скорее всего бы не отказалась помочь и выгородила несчастного офицера Рейхсмарине… Только вот разбираться и оправдываться пришлось бы уже перед ней, а при таком исходе следующий поход в бордель рисковал превратиться в бесконечно далëкий и сказочный миф, поскольку мало что можно сделать с напрочь отстреленным мужским достоинством.             Ситуация патовая, безнадëжная, а хуже всего — совершенно глупая, ведь в угол Райнхард загнал себя сам. Впрочем, опыт обороны Магне и сноровка, выработанная годами почти что каторжной и абсолютно неблагодарной бумажной работы в качестве затычки для беспечного бывшего начальника, сыграли свою роль, обострив инстинкт выживания просто до предела, отчего удачное решение вспыхнуло в его разуме заревом разорвавшейся прямо перед лицом авиационной бомбы. И в тот самый момент, как пересёк проспект, Шмидт резко свернул в переулок, чтобы как можно скорее преодолеть расстояние до заветной цели. Стороннего наблюдателя подобное зрелище определëнно ввело бы в ступор, но молодой офицер чёрной тенью скользил и прокрадывался по подворотням с такой грацией и стремительностью, словно был и не человеком вовсе, но пантерой, ведущей охоту в родной лесной полосе. Он преодолел расстояние в пару кварталов чуть более, чем за минуту, хотя передвигался не бегом, и даже не быстрым шагом, так что не успел даже вспотеть, как предстал перед образчиком германской архитектуры, занявшим огромную площадь посреди города и напоминающим скорее королевский дворец, нежели высшее учебное заведение.             «Humboldt-Universität zu Berlin» — гласила надпись на установленном перед парадным входом постаменте, мимо которого Райнхард прошёл, разглаживая свой офицерский мундир и поправляя фуражку. Было понятно, что в такое время повстречать кого-то событием было маловероятным, и тем лучше, потому что Шмидт не хотел привлекать к себе лишнее внимание и делать достоянием общественности свою связь с организацией, обретающейся в этом месте… Впрочем, в равной степени с этим у него не было желания афишировать и отношения с Абвером, однако же сегодня всё складывалось таким образом, что старых знакомых к нему прямо-таки тянуло. Или его к ним?             — Постойте, герр капитан-лейтенант, посторонним лицам вход сюда воспрещён. Тем более в такое время. — не успел Райнхард подойти к дверям университета, как путь ему преградили двое гвардейцев, один из которых сбросил с плеча автоматическую винтовку и привёл ту в боевую готовность, в то время как другой лишь показал ладонь с требованием остановиться.             — По какому делу вы здесь?             — Прошу прощения, господа ефрейторы, я просто…             — Если вы хоть пальцем своим грязным посмеете дотронуться до нашего гостя, я тот час же вас обоих на салфетки пущу, недоумки! — по барабанным перепонкам всей троицы военнослужащих канонадой артиллерийских выстрелов пронёсся этот выкрик, как ножом отсекая любые иные звуки или слова, и если самого Шмидта это даже на миг пошатнуло, то двое солдат, уже явно привычных к подобному, просто вытянулись по струнке и ударили себя в грудь кулаком, в таком положении и застыв.             Повернув голову на звук, Райнхард увидел в дверях учебного заведения высокого пожилого белокурого мужчину в давно утратившем былую белизну докторском халате, придерживающего кривыми губами и пальцами простенькую сигарету. Его глаза были скрыты под ни на миг не прекращающими сверкать толстыми линзами очков, заключëнными в золотую прямоугольную оправу, но Шмидт прекрасно знал, каким взглядом на него сейчас смотрели.             — Профессор фон Айзенвальд, я как раз вас и искал. Разрешите? — спросил брюнет уже у стражников и, не получив от них что утвердительного, что отрицательного ответа, направился к учёному.             Они оба вошли в этот храм познания и оказались в холле, не уступающем визуальным богатством и вкусом таковому в Рейхстаге, хотя из-за постепенно гаснущих люстр и настенных светильников вся эта красота шаг за шагом пожиралась полумраком, отчего прежние величие и помпезность, подобно вервольфу, мучительно обращались некоей потусторонней зловещестью и возникающим ощущением чуждости. Будто бы это место принадлежало не людям, но созданиям ночных кошмаров из наивных сказок для непослушных детей.             — До меня дошли известия о каком-то там сражении в каком-то там месте, куда вас запихнули, мой друг, и я боялся, что ваша драгоценная кровь будет утеряна навсегда. Как себя чувствуете? Были ли сотрясения или переломы?             — Ничего такого, благодарю за беспокойство. Довольно-таки сложно убить того, кто избегает какого бы то ни было конфликта за три военных округа, не правда ли?             — Верно. Поразительная изворотливость, и для меня всё ещё остаётся загадкой, почему в таком случае ваша кровь остаётся тёплой?             — Я ведь не рептилия и уж тем более не змея, профессор.             — Вам больше по нраву мурены или медузы?             — Первое, весьма и весьма милые существа.             Офицер и профессор продолжили свой диалог, как ни странно, путешествуя не по первому или последующим этажам, но воспользовавшись весьма неприметным ходом под головной лестницей вестибюля, где они, спустившись по длинной винтовой лестнице, очутились в будто бы ином мире. Узкие и высокие коридоры катакомб под университетом были полностью отделаны вязко-зелëным камнем, напоминающим своей текстурой празем, и в свете масляных ламп играли каким-то совершенно удивительным калейдоскопом, который мог даже отвлечь внимание от давящего ощущения тесноты. Это был самый настоящий лабиринт, где без хорошего навыка ориентирования на местности или просто привычки можно было с одинаковой вероятностью наткнуться на очередную развилку, разочаровывающий тупик, ведущую куда угодно лестницу или на закрытую на массивный амбарный замок металлическую дверь с изображением повернутого остриём к полу обоюдоострого меча, заключëнного в элипсоид из старогерманских рун. Последнее, собственно, и произошло, и пока мужчина рылся в кармане халата в надежде найти правильный ключ, брюнет со скепсисом во взгляде и на лице сложил руки на груди.             — Может, стоило сначала поинтересоваться, по какому вопросу я сюда пришёл, герр форшер, прежде чем класть меня на разделочный стол? Ну так, для проформы.             — Рискую предположить, герр Шмидт, что если вы пришли именно ко мне в столь поздний час, то причины для этого могли быть следующие. — он лязгнул запорным механизмом и снял замок, после чего отворил дверь и первым шагнул в темноту, тут же вспыхнувшую огнём нескольких ярких светильников от щелчка настенного выключателя. — Первое, вас для чего-то вызвали в столицу, и, закончив с делами, вы вспомнили про то маленькое обещание, которое дали мне в нашу последнюю встречу. Вторым могло быть то, что, оказавшись в Берлине, вы несколько не рассчитали своё время, или что-то вас задержало, и в голову пришло решение попросить моей помощи доставить вас в нужное место без опасности быть остановленным ночными патрулями. Так или иначе, от безобидного кровопускания вы бы не отделались, мой друг.             — Я так предсказуем?             — На самом деле нет, — он дëрнул плечами, пока доставал из комода рабочего стола этой просторной операционной металлический ящик. — Третий вариант возник у меня первым, и гласит он, что руководство Рейхсвера послало вас сюда для инспекции моего последнего проекта, за который так яро ратует фюрер.             — Ну, это вряд ли. Я не настолько значим и умён, чтобы мне доверяли курирование каких бы то ни было важных и уж тем паче секретных разработок. — проговорил он, снимая чёрный мундир и вещая тот на вешалку рядом.             — У вас есть всё для этого необходимое, герр капитан-лейтенант, кроме безвкусного чёрного кожаного плаща и столь же безвкусных погон Абвера. — наблюдая за тем, как Райнхард, подвернув рукав на левой руке, ложится на операционный стол-каталку, учёный натянул на лицо плотную марлевую повязку и закрепил на невысоком штативе два прозрачных полимерных пакета, присоединив один из них тонкой трубкой к шприцевому инъектору.             — Теперь я фрегаттенкапитан, но ничего в глобальном плане не поменялось, и работы мне не убавилось.             — Поздравляю, но кровь ваша от повышения также менее ценной не стала. — усмехнулся он и хорошенько натëр проспиртованной ваткой область левого предплечья Райнхарда, наиболее приближенную к внутренней стороне локтя. — Поработайте немного кулаком.             — И что в моей крови настолько особенного, профессор?             Он некоторое время сжимал и разжимал кулак, после чего последовал хоть и неприятный, но не особо болезненный укол стерильной холодной иглой, нужный не для забора какого-то определëнного количества тëмно-алой жидкости, а чтобы Айзенвальд, ловким движением снявший иглу, подсоединил инъектор к образовавшейся микроскопической ране и закрепил тот медицинским скотчем. Венозная кровь ленивым червëм поползла по трубке к сопряжëнному пакетику, а блондин подложил под локоть Райнхарда подобие больничной утки, чтобы ни одна капля не пропала впустую.             — Помимо вас, герр Шмидт, в Берлине всего шестеро людей, имеющих четвёртую группу. Для меня несколько проблематично брать у них анализы, а уж тем более запасаться кровью впрок, поскольку каждый из них занимает какое-то, хм, «неудобное» положение в нашем обществе. Поразительное совпадение, не правда ли?             — Заговор «Высшей крови», вы думаете? — с добрым сарказмом произнёс брюнет и уставился в потолок, хотя профессор с вполне серьёзным лицом задумался.             — Не исключаю. С учётом того, что вы также недавно оказались повышены и путь свой наверх, я так понимаю, прекращать не собираетесь, это становится ещё более подозрительным. Почему бы нам не?..             — Это просто шутка, доктор. Всего лишь посредственный юмор.             — В любом случае, — он присел на стул рядом с каталкой и уставился на наполовину наполненный пакет. — Вы единственный, кто из всех желает поспособствовать науке в изучении тайн человеческого тела — это неоценимая щедрость, которую я в пределах своей компетенции постараюсь должным образом поощрить.             — Что не сложно — то и не зазорно, но не переоценивайте меня, герр форшер, я ведь всего лишь писарь, и ничего значимого во мне нет.             — А я всего лишь стоматолог, только вот это не показатель моего объективного и вполне измеримого качества, как личности. Вам стоит больше ценить себя, ибо таких прекрасных образчиков человеческого вида, как мы с вами — с гулькин нос среди всего этого уродливого мещанства.             Некоторое время после этого каждый из них думал о чём-то своём, а Райнхард начал ощущать сонливость и слабость не только в том месте, где с него сливали «драгоценную» кровь, но и по всему телу. Впрочем, пожаловаться на плохое самочувствие ему не пришлось, потому как учёный вдоволь «насытился» двумя наполненными пакетиками и отсоединил от молодого человека трубку, после чего приложил стерильную марлю к ране и закрепил ту не сильным жгутом. Шмидт плавно перевёл себя в вертикальное положение и размял шею, но предпочёл остаться на операционном столе.             — Думаю, если бы вы подключили к своему исследованию больше людей, то редкость четвёртой группы могла бы развенчаться, и у вас бы появилось предостаточно материала для экспериментов.             — Я уже попытался продвинуть научную программу о повсеместном и обязательном периодическом заборе крови у населения под предлогом прогнозирования рождаемости и поиска способов лечения наследственных заболеваний, но наше руководство больно увлечено этим ребячеством, гордо именуемым «войной», и до иных направлений жизни им особого дела нет.             — Так это был всего лишь предлог? А я ведь поверил…             — Предлог или сопутствующая цель, как вам будет угодно, друг мой. Одно другим не исключается.             — Понятно, — всё ещё ощущая недомогание, Райнхард немного огляделся на внутреннее убранство этой больничной палаты, где, как он предполагал, большую часть времени вершились дела куда как более жестокие и бескомпромиссные, нежели простая сдача крови… Одна только стоматология чего стоила! — А профессор Личхаммер разве вам обычно не ассистирует?             — Ох, не воспринимайте это на свой счёт, просто она в данный момент с головой погрузилась в один, как уверила, многообещающий проект.             — И что же это, если не секрет?             — Она изучает взаимосвязь активного мужского гомосексуализма с возникновением и эволюцией вирусных венерологических заболеваний, опасных для человечества, как для биологического вида. Есть определëнные успехи.             — Звучит… как вполне достойный предмет исследований.             — От концентрации сарказма и иронии на один кубический миллиметр вашей фразы у меня стёкла запотели.             — Это потому что вы так тяжело дышите прямо в марлевую повязку, профессор. У меня и в мыслях не было смеяться над чем-то таким…             — Насчёт последнего соглашусь — вы чисто физически на подобное проявление эмоций не способны, герр Шмидт. По крайней мере, я не замечал за вами такого.             — А разве отдел, в котором вы с фрау Личхаммер состоите, не занимается в основном военными разработками? Разве гомосексуализм и кровь четвёртой группы можно использовать в качестве оружия?             — Эволюция наделила человека не столько высоким интеллектом, сколько способностью использовать в качестве орудия насилия и завоевания абсолютно любую, даже самую безобидную или бесполезную вещь, так что даже эти наши изыскания могут пригодиться на данном поприще… Тем или иным образом. Что же до вопроса разработки, — он поправил очки. — Факт того, что Аненербе финансируется командованием Рейхсвера и лично фюрером — это едва ли объективная причина использовать весь имеющийся умственный потенциал только лишь для изобретения стреляющей палки с зазубренным штык-ножом на конце.             — Я точно разговариваю с Хагенсом фон Айзенвальдом, тем самим печально известным «Доктором Смертью», встречи с которым опасается любой противостоящий Рейху солдат, пилот и машинист?             — Можете развлекаться в своё удовольствие, герр фрегаттенкапитан, но главенствующий принцип останется неизменен: когда-нибудь наша цивилизация повстречает свой вполне закономерный и, без сомнений, заслуженный крах, но пережить его тогда нам поможет вовсе не «умная» химическая боеголовка с дистанционным взрывателем, и не винтовка, насквозь прожигающая танковую броню пучками осязаемого света, а эпидермис, способный усваивать жёсткое инородное излучение, преобразуя его в полезную потенциальную энергию организма, и генетически модифицированные органы, чтобы жить в водной среде.             — Не слишком ли амбициозно?             — Таков путь. Иногда амбиции, вне зависимости от их здавости и кажущегося потенциала к осуществлению — это буквально единственное, что остаётся человеку. А как ещё ему выживать в мире, где абсолютно всё, включая флору, фауну и климат, желает ему смерти? Планета меняется, на свет рождаются металюди, для которых мы с вами являемся тупиковым витком развития расы и рудиментом, что неплохо было бы удалить до того, как он вызовет аппендицит, так что приходится думать, как выжить самому и дать выжить другим.             — Вам не часто удаётся так свободно поговорить с кем-то на подобные темы, да?             — С вами это неожиданно легко делать… Завидное умение располагать к себе собеседника с минимальным вкладом вербальных усилий со своей стороны, должен заметить.             — Я молчу, когда мне нечего сказать, и из-за этого создаётся впечатление, что я умею слушать.             - Вы просто не представляете, как трудно общаться с кучкой обезьян, будучи при этом на пару ступеней выше них в развитии. В подобных условиях только и остаётся что хвататься за родственные по духу умы. Простите мне излишнюю сентиментальность, я ведь уже стар…             — Вы живее многих, кого я знаю, профессор, так что лучше оставайтесь таким.             — Хм, а почему бы вам не подать в отставку и не устроиться ко мне ассистентом? Предполагаю, что мы многому могли бы друг у друга научиться.             — В Аненербе ведь нет отдела ботаники, верно? Ничего другого я, к сожалению, толком и не умею.             — Своей токсичностью ваша самоирония и титан окислить сумеет.             После того, как поделился своей кровью с Хагенсом, Райнхард изложил тому суть одной из своих многочисленных проблем, но не получил в ответ ни издёвки, ни укора, а лишь понимание, с которым профессор любезно согласился доставить своего бесценного донора до офицерского корпуса. Область работы и довольно-таки высокая должность в столь влиятельном научном институте, как Аненербе, давали фон Айзенвальду ряд преимуществ перед обычными людьми, и разрешение на нарушение комендантского часа в разумных пределах — в числе таких привилегий. Учёный не только обеспечил Шмидту безопасный проезд, но и в привычной для его публичного образа резкой манере выгородил того перед нагловатым комендантом объекта, а поскольку в силу специфики своей деятельности имел проход даже сюда, то убедил руководителя местного военного комиссариата в невиновности новоиспечëнного фрегаттенкапитана.             Осадок, конечно, у военнослужащих остался, но не доверять или вовсе перечить пожилому профессору ни у кого ни повода, ни желания не возникло. Слава зловещего и, по слухам, уже давненько не совсем ментально целостного «Доктора Смерти» гремела на весь Старый и даже Новый Свет, она бежала впереди него смертоносной тенью, и для рядовых и офицеров Рейхсвера не представилось сложным додумать сценарий, при котором, вероятнее всего, Райнхарда Шмидта могли просто схватить за руки люди в тёмно-красных шинелях с нашивками «Чëрного Круглого стола» и в противогазах, усадить в подозрительную машину и привезти в логово самого Сатаны, где над ним вплоть до вечера ставили опыты ради одному лишь Богу известных целей. Эта версия усилилась в своей убедительности и вирусности, стоило и так уставшему от всех пережитых сегодня событий брюнету состроить ещё более бледное и отстранëнное лицо, чем обычно, и пожаловаться на плохое самочувствие.             — Бедолага.             — Это ему ещё повезло, верно ведь?             — Слабо сказано, надо отвести его в лазарет!             Бывший капитан-лейтенант слышал эти перешëптывания, и с ними опасения о наказании за самоволку и преступное легкомыслие таяли просто на глазах. Конечно же, чувство вины и стыда перед добрым профессором не стеснялись покусывать стенки разума молодого офицера… Но с другой стороны, этим спектаклем они оба испортили репутацию фон Айзенвальда едва ли на половину мизинца.             Райнхард с настояния коменданта в срочном порядке обследовался у дежурного медика, от которого услышал много нелестного удивления в адрес одной необычной черты своей внешности, открывшейся чужому глазу при снятии парадной белой рубашки, и получил рекомендацию без необходимости не нарушать постельный режим в ближайшие пару дней.             — И всё-таки, герр капитан, откуда у вас всё это? Это редкость, чтобы у офицера, тем более вашего возраста, было так много подобных…             — Признаюсь, в детстве я был очень неуклюжим и непоседливым ребëнком и часто падал с изгороди, когда играл с друзьями.             — Это была изгородь из противотанковых ежей и анти-пехотной режущей сетки?             — Алыча — очень кровожадное и изворотливое растение, скажу я вам.             После этого Шмидта сопроводили в отведëнную под него комнату, где брюнет рухнул на кровать мешком картошки. Очень не часто подобные дни имели место в его жизни, и тот предпочёл, чтобы это всё оказалось сном, в который он свалился без задних ног после очередного рабочего будня. Хотел, чтобы не было ни той осады, ни победы, ни награждения, ни встреч с новыми и старыми знакомым. Но то была реальность, от которой даже если захочешь — не проснёшься. К худшему оно было, либо же к лучшему — время покажет, но природная чуйка парня подсказывала ему, что стоит отключить лишние мысли и поскорее заснуть, ведь в следующий раз добрый и здоровый сон грозит ему очень не скоро.

******

            Как и предсказывал Райнхард, вступление в новую должность ему решили организовать незамедлительно: он уже поднимался по трапу полностью готового к взлëту пятьдесят второго «Юнкерса Ю», хотя Солнце ещё даже не успело полностью вступить в свои права на небосводе, и на взлëтной площадке лежал слабый покров тумана, от которого дышать было холодно и вязко.             Видимо, руководство так и так хотело отправить его восвояси для продолжения доблестного несения военной службы, перед этим подарив хотя бы полдня на то, чтобы придти в себя после столь волнительных потрясений, как удержание архипелага Магне и последующее за этим награждение самим фюрером, но про себя Шмидт трусил, что ему просто дьявольски повезло, ибо за время самоволки командованию Рейхсвера от него ничего не понадобилось. В противном случае подключили бы Абверваффе, а с ними и Тересию, и так легко парень бы не отделался даже при помощи фон Айзенвальда.             Его подняли в пять часов утра и дали немного времени на приведение себя в порядок, после чего сопроводили в ставку Гроссадмирала Дëница, где тот ещё раз поздравил молодого человека и прилюдно отметил его, как своего ставленника в означенном клочке Атлантического океана. Обстановка, в которой главнокомандующий Военно-Морскими Силами Великогермании лично вручил фрегаттенкапитану соответствующие погоны и шевроны, самому Шмидту показалась даже более торжественной, нежели приём у Верховного Канцлера — Альфред не постеснялся организовать в честь события застолье, где можно было если не отпраздновать со всем должным размахом, то хотя бы позавтракать. Сытно, пьяно и на пару дней вперëд.             И никто из присутствующих старшин, коммодоров и адмиралов не заметил и не прознал, что на это «маленькое» проставление новоиспечëнный командир Магне пришёл не таким, каким был ещё вчера. Конечно, ведь теперь на его груди красовался вручëнный фюрером знак отличия и только каким-то чудом не выброшенная в помойку ещё давным-давно медаль за блестящее окончание офицерской флотской академии — одна из всего лишь трёх на весь выпуск того года. В ином случае ни справедливое замечание Дëница, ни праведный гнев Штербен, ни благосклонное любопытство фон Айзенвальда не возымели бы на него почти никакого влияния, но когда в один и тот же день столько общественно значимых и отличных по типажу поведения, повадкам и опыту людей практически друг за другом указывают на одни и те же вещи, может, это что-то и значит?             «Ты больше, чем о себе думаешь, идиот» — и, чтобы перестать слышать эти надоедливые и слишком уж наивные слова, он решил более не противиться благостным веяниям Судьбы хотя бы напоказ. В конце концов, не так уж и велик вес отметин былых заслуг, чтобы потянуть его на дно в буквальном смысле… Верно?             Вот именно, это был многосложный вопрос, ответ на который Райнхарду, однако, искать пришлось уже в воздухе, глядя в иллюминатор на раскинувшийся от края до края Берлин. В какой-то мере молодой человек завидовал людям, начавшим заполнять улицы этого железо-бетонного муравейника: кому-то из них предстояла вполне спокойная рабочая смена на фабрике или в магазине, для кого-то это румяное утро стало сладким началом субботы, когда можно вдоволь выспаться и не думать о школе или университете, а проснувшись — отведать тёплой пшëнной каши, приготовленной по-доброму ворчливой бабушкой, а кому-то предстояло заняться любимым делом, вне зависимости от его толка и полезности. Нет, пожалуй, зависть по отношению к такому образу жизни и даже взгляду на одно-единственное утро была вполне объективной и осязаемой, её можно было чуть ли не потрогать. Шмидт не хотел лететь туда, куда летел — по крайней мере, в том качестве, в котором пребывал теперь, после посещения столицы.             Последующие полчаса фрегаттенкапитан провёл в думах по вопросу, не столь давно поднятому своей знакомой. Хоть он и отверг её предложение, но в какой-то момент слова Штербен всплыли в голове и возбудили мыслительный процесс, совершенно заглушивший рык самолётных роторов. Вопрос, требующий расследования и находящийся, по-хорошему, вне его профессиональной компетенции. Не лишним было бы пригласить для такого дела специалистов из Абвера… Только вот с момента отправки радиограммы с Магне в Берлин до утверждения заявки руководством контрразведки, а тем более физического прибытия следователей, могло впустую пройти слишком много драгоценного времени. Проклятая бюрократия! Обойтись своими силами? Это определëнно потребует колоссального количества везения, а свой ежемесячный лимит сего ценного ресурса, как верил Райнхард, он большей частью истратил ещё при обороне острова, а остатки — на вчерашний безумный день.             Впрочем, относительно недолго терзал он себя острыми мыслями и по итогу поддался сонливости. Гроссадмирал Дëниц знал толк в трёх вещах: в ведении успешной завоевательной войны, в вправлении мозгов своим подчинённым и товарищам и в том, как не оставить обиженным любого, кого занесло на организованные им празднества. Два последних умения высший офицер продемонстрировал наглядно этим же утром, когда заставил в принципе равнодушного к алкоголю виновника торжества умять две целых пинты забористого, как сваренная из гвоздей окрошка, пива. С ног его это не сбило и какого-то наглядного воздействия не оказало, что вызвало одобрительную реакцию у высокого офицериата, но сейчас под звук завывающих моторов Райнхарда разморило и не сильной качкой салона убаюкало, так что львиную долю полёта парень провёл в глубокой дрëме.             — Земля, герр капитан! — послышался из кабины пилота приглушëнный рычанием роторов и ветра крик, и Шмидт как по щелчку пальцев пробудился. Сладкие сны растворились, чтобы вновь дать молодому человеку повстречаться взглядами с его теперь уже худшим ночным кошмаром.             К этому часу Солнце уже давно покинуло зенит и лениво тянулось к горизонту, всё же не переставая играть малиновыми лучами на темнеющем полотне бескрайних морских просторов, и Райнхарду пришлось, чтобы не ослепнуть, искоса смотреть на огромную массу сверкающего битого янтарного стекла, которым представлялось преломлëнное отражение небесного светила на водной глади.             — Это просто необходимо запечатлеть! — удивился бы художник-маринист и поспешил бы распаковать свой переносной набор для живописи, чтобы совершить задуманное. — Какой прекрасный пейзаж!             — А ведь ещё неделю назад всё это буквально полыхало огнём. — с меланхолией в голосе и во взгляде проговорил Райнхард уже в реальности, подперев голову рукой.             Как и сказал пилот, земля была и представляла собой цепь заросших густыми хвойными лесами островов, мелких и относительно крупных, что с этой высоты могли быть сложены при помощи карандаша в изображение, очень напоминающее созвездие Козерога. Большая часть скромного архипелага Магне была необитаема и не представляла для Железного Рейха какой-либо ценности, кроме запасов дешëвой древесины и пресной воды, коих и на материке было вдоволь, но «столицей» этого бассейна, одноимённым островом, что был крупнее остальных в разы, желали завладеть очень многие. Первоначальная геологическая разведка обозначила это место кладезем богатых залежей чёрных железный руд, а более подробная — предрекла залегание на куда больших глубинах жил серы, природного газа, более благородных, нежели железо, металлов и редких вулканических пород, а кто-то даже фантазировал об алмазах или иных драгоценных соединениях. Как бы то ни было, шахтёрский городок Вольфенбах, построенный вокруг самой богатой рудной шахты на острове, денно и нощно коптил над собой небо струями маслянистого смога от соляры и дизеля, выжженных в процессе работы строительной техники, а землю на мили вокруг нередко сотрясали сейсмические толчки, вызванные очередным подрывом геологической взрывчатки где-то на глубине. Добыча была исправной, на её стабильность многие рассчитывали, а Райнхард поймал себя на мысли, что с нежеланной властью на его плечи пала и чрезмерная ответственность.             Помимо же перспективного источника полезных ископаемых, далеко не последнюю роль играл Магне для военной машины той страны, что им обладала. Архипелаг территориально находился в водах Атлантического океана, хотя веяния ветров даже в разгар лета напоминали о близости к Ледовитому, и пролегал он примерно на равном отдалении как от западного побережья Скандинавии, так и от юго-восточной береговой линии Гренландии — такое расположение в Норвежском море закрепило за сим местом довольно-таки мрачную славу под флагом Тысячелетней Империи. «Врата Нифльхейма» — сие броское прозвище закрепилось за цепью островов в простонародье, но было это более данью далёким первым годам войны, когда Магне зарекомендовал себя самым удобным плацдармом для агрессивной рейдерской деятельности Рейхсмарине в этих и соседних водах. Подобно линии соприкосновения полотен в закрытой двухстворчатой двери, архипелаг очерчивал негласную полосу, пересекать которую для любого означало заглянуть в пасть акуле: пускай береговая линия устроенной здесь базы и не представляла из себя непреодолимый укрепрайон, в бухте не базировалась целая полностью укомплектованная дивизия валькирий, а имеющийся аэродром не предназначался для содержания авиационных армад, но по функционалу острова напоминали своеобразную сигнальную проволоку, при беспокойстве которой решившие прошмыгнуть незамеченными военные формирования и гуманитарные конвои непременно становились целью для немецкой авиации или флота, а сил гарнизона до сего момента вполне хватало, чтобы пресечь попытки проволоку оборвать. Даже со сбавлением оборотов военных действий в Атлантике и последовавшим за этим приведением боеспособности базы к оптимальному минимуму в результате различных экономических и политических причин, Магне продолжал стоять тромбом в прилегающих англо- и американо-русских транспортных артериях, так что преодолеть «Врата» можно было лишь двумя способами: либо обогнуть северное побережье Гренландии широким крюком, либо прогнуть оборону грубой силой и захватить стратегически важную точку уже для себя…             Королевский Флот, как ни странно, не так давно воспользовался сразу обоими вариантами, чтобы застать защитников «Врат» врасплох и вновь стать хозяевами здешних вод. Когда-то в прошлом, ещё до начала войны, архипелаг был достоянием английской короны, но не представлял для неё какой-то особой ценности ни своим потенциалом стратегическим, ни ресурсным. Тогда британцы просто не сумели разглядеть ничего из этого, пока над островами в итоге не оказался водружëн кроваво-чëрный вымпел, и вся акватория не превратилась в больной гниющий прыщ прямо промеж лопаток Великобритании и её союзников, до которого при всём желании не дотянуться, чтобы выдавить.             Райнхард прекрасно знал, что это была не первая и далеко не последняя попытка Адмиралтейства что-то сделать с когда-то наломанными дровами: в течение последних двух лет своей службы на военно-морской базе он не единожды становился свидетелем и даже участником сражений немецких и английский морских и авиационных сил, и знал, что подобные битвы всегда несли за собой потери с обеих сторон. Человеческий и материальный ресурсы были восполнимы, а валькирий нельзя было убить окончательно, они возрождались в новых телах спустя некоторое время и снова вставали в строй, и пусть процесс этот мог занять от пары месяцев до пары лет, но становилось очевидным, что борьба за этот клочëк Мирового океана рано или поздно возобновится, и ему, обычному офисному клерку, придётся в этом участвовать куда активнее, нежели раньше. Печально, но факт: теперь фрегаттенкапитан Райнхард Шмидт был командующим этих островов — человеком с огромной властью в руках и обязанностями сверх меры на плечах, на лбу которого отныне предательски мерцала красная мишень для любого, кто захочет забрать эти воды себе.             «Надеюсь, за то время, что меня не было, Веббер хотя бы начал составлять акты на всё это безобразие. Хотя… Вряд ли.» — от безнадëжности, с которой эта мысль прозвучала в голове Шмидта, в салоне будто бы даже стало на пару градусов холоднее.             Самолёт шëл на снижение, сопровождаемый двумя встретившими его «Мессерами», а Райнхард грустно взирал на постепенно приближающиеся очертания родной базы, очень сильно пострадавшей от последнего налёта Королевского Флота, и раздумывал, как ему теперь всё это чинить и приводить в работу. На плато, прилегающем к бухте, зиял глубокий кратер с тянущейся от него на десятки метров чёрной кляксой из выжженной до тла травы — это было единственным напоминанием о нефтяном хранилище, в которой складировалась большая часть топлива для здешней военной и строительной техники, и Шмидт помнил, как ему пришлось командовать не только обороной острова, но и пожарной бригадой, потому что её командир погиб при взрыве одного из бараков. У него не было опыта в подобных делах, но благо, что младший состав взвода противопожарной защиты сам прекрасно знал, как не дать бешенному огниву добраться до леса и других построек, а от тогда ещё капитан-лейтенанта требовалось лишь организовать им беспрепятственную работу и посильную помощь имеющимися резерва. Удачей также было то, что подорванное фугасным залпом хранилище было хоть и самым крупным, но далеко не единственным на острове — резервные остались нетронутыми, и дизеля с авиационным керосином в них хватило бы на месяц активной деятельности, пока не прибудет танкер для заправки. Сама взлётная полоса была изрыта меньшими отметинами, и пусть напоминала она собой скорее сыр, нежели дорогу, остался тот небольшой пятачок, который достаточно умелые пилоты могли бы использовать для посадки и взлёта; большая часть ангаров, казарм и складов валялась тут и там множеством обломков, которые ещё не успели собрать в организованные свалки, но было видно, что личный состав гарнизона и помогающие им шахтёры работают, не покладая рук, чтобы очистить свой замусоренный британцами дом.             Впрочем, далеко не все полностью отдались работе в этот холодный вечер, ведь пока пилот «Юшки» заводил свою птаху цвета хаки вот уже на третий круг в попытке найти наиболее удачный угол и момент для посадки, Райнхард заметил скопление из примерно тридцати человек, что построились в две шеренги предположительно у того места, где в итоге Шмидт должен был сойти на землю.             Не без труда и скрипа, но «Юнкерс» встал на твёрдое асфальтовое покрытие, словно пасть довольного бульдога раскрыл дверь пассажирского салона, и брюнета, ступившего на первые ступеньки металлической раскладной лестницы-трапа, тут же встретила кучная очередь оглушительных хлопков. Тот и глазом не повёл, а подметил, что среди устроившей ему приветственный салют делегации были преимущественно солдаты гвардии в характерных шинелях и шлем-масках, что исполняли здесь сугубо защитную роль и имели к Рейхсмарине опосредованное отношение — то были не столько моряки или инженеры, сколько полевые снайпера, сапëры и пехотинцы, призванные выступать сотрудниками местной комендатуры и основной линией обороны, когда дело дошло бы до противостояния вражескому десанту. Конечно, после отбития нападения валькирий Королевского Флота гвардейцев осталось куда больше, целая мотострелковая рота, но основная их часть, как предполагал фрегаттенкапитан, была направлена в помощь инженерному и обслуживающему персоналу, из числа которого встречать нового командира пришли лишь офицеры. Унтер-офицеры, чьи погоны теперь были значительно дешевле достоинством, чем у Шмидта, но которые стояли в одном строю с рядовыми стрелками и эфрейторами, как и те держали винтовки наготове и не побрезговали ими воспользоваться ни сейчас, приветствуя своего бессменного дежурного-коменданта, ни тогда, неделю назад.             Особенно сильно среди этих мужественных воинов Рейхсвера, с любым из которых Шмидт был не против поделиться парой своих лычек (если не всеми) и обменяться званиями и должностями, выделялись пять фигур, заслуживающих отдельного упоминания — пускай о некоторых оно было бы не столь лестным, но всё же…             — С возвращением, герр командант. Как поездочка в Берлин? — эти слова принадлежали капитан-лейтенанту, что стоял впереди всего строя и производил своим внешним видом впечатление скорее бомжа, нежели средней руки офицера Военно-Морских Сил Железного Рейха.             Высокий, на полголовы выше самого Райнхарда, имеющий крепкое телосложение, короткие тёмные волосы и яркие зелёные глаза, подходящие более ястребу, нежели человеку, это был мужчина в конце своего третьего десятка с несколько угловатым лицом и с обрамляющей его трёхдневной щетиной. Чëрный офицерский мундир лежал на широких плечах изрядно помятой накидкой, выправленная из штанов офисная рубашка сменила цвет на тёмно-серый от пропитавшего её пота аналогичной щетине выдержки, а рукава были небрежно закатаны по самые локти при том, что правую руку он держал в кармане брюк, а левой придерживал во рту богатого вида сигару вместо своих привычных дешëвых сигарет. Ни галстука, ни форменной фуражки при нём не было, так что за общий внешний вид, будь здесь кто-то вроде Фланде или Штербен, капитан-лейтенанта Никлауса Веббера уже давно бы прилюдно выпороли или даже расстреляли… От того и сияла на его лице довольная улыбка, что ни у кого из здесь присутствующих даже мысли наказать мужчину не возникло бы, пока старый друг и напарник, сейчас уже занимающий пост командира Магне, находился на его стороне.             — К чему весь этот пафос? — вопросил Райнхард у своего вынужденного заместителя, спускаясь по трапу и поправляя стальные запонки на рукавах.             — Нужно же торжественно отметить прибытие столь важной персоны, али нет? — он задрал голову к закатному небу и исторг струю крепкого табачного дыма, попутно подняв свободную руку вверх.             — Сердечно благодарю, конечно, но стоило поберечь патроны для…             — Товсь! — скомандовал Веббер, и солдаты вновь подняли ружья к небу, при этом на лице каждого офицера в строю играла либо ироничная, либо задорная улыбка, выказывающая готовность полностью игнорировать самые ожидаемые от Шмидта слова.             — Я запрещаю.             — Пли! — и вновь раздалась канонада выстрелов, со стороны кажущаяся плевком в лицо невероятно терпеливому фрегаттенкапитану, затем отовсюду послышались смешки и пресвистывания.             Оказалось, что копошащиеся тут и там матросы и полосующие землю и асфальт гусеницами мехводы и машинисты просто-напросто делали вид, что заняты, пока кажущаяся основной делегация отвлекала на себя внимание Райнхарда — в итоге самолёт и площадка перед ним оказались окружены кольцом из техники и людей, желающих выказать своему новоиспечëнному командиру должные почести, раз уж в самой столице тому в них отказали. Военнослужащие Рейхсвера рукоплескали Шмидту, кто-то подбрасывал свои пилотки и бонданы, а кто-то — даже старые рабочие кителя, и воздух здесь просто загустевал от победной атмосферы.             Действительно, они победили. Они отстояли то, за что были в ответе, и пусть каждый из здесь присутствующих прекрасно осознавал, что в будущем их ожидали ещё более жестокие сражения, чем неделю назад, всегда будет тот, кто сможет встать и сказать «Занять позиции» с абсолютной уверенностью в своих решениях и просто-таки оскорбительным для врага безразличием к, быть может, неминуемому поражению. Именно таким в их глазах и был Райнхард Шмидт, которого не грех было похвалить хотя бы в этот раз.             Сам же виновник ликования не знал, как ему реагировать на всё это неуставное безобразие… А потому просто по плотнее натянул фуражку, скрыв глаза от взглядов окружающих под лакированным козырьком, негромким голосом произнёс скромное «Благодарю», схватил назойливого капитана за шиворот и потащил за собой с силой, совершенно не характерной для такой разницы в их росте и комплекции. Младшие офицеры и солдаты при виде этого расщедрились на злорадный и довольный смех от осознания, что своей акцией обрекли уже доставшего их за эти пару дней Веббера на хорошую взбучку, и постепенно стали рассасываться, чтобы вернуться к прежнему ритму — всё-таки то, что герр командант ничего не сказал, ещё не означало, что он одобрил их праздность.             — Ладно, парни, повеселились и за работу! Этот хлам сам себя в кучу не сгребëт, двинули. — эти слова принадлежали штабсобербоцману Шнайдеру, который в отсутствие Райнхарда вызвался выступать противовесом балбесу с погонами капитан-лейтенанта и взялся самостоятельно руководить вспомогательными бригадами на месте.             И вот уже на площадке остались лишь четыре персоны, что с самого начала выделились из общей массы, но особого внимания от фрегаттенкапитана не удостоились ни на грамм. Они не являлись единственными женщинами на Магне, но бытие валькириями Железного Рейха заставило их хотя бы надеяться на упоминание, раз уж они стали с обычными людьми в один строй, но Шмидт будто бы их не увидел, воительницы были ему глубоко безинтересны. Кого-то, как воплощение тяжëлого крейсера Роон, это несколько разочаровало, отчего на взлётной полосе прибавилось лишних трещин, тянущихся от подошв её сапог, но других это не слишком-то задело — они просто были не настолько вспыльчивыми, избалованными или впечатлительными, чтобы реагировать подобным образом на такую мелочь.             — Ну что, фрау Церинген, сами подойдëте к герр команданту по нашему вопросу, или мне составить вам компанию? — с милой улыбкой спросила та у слишком уж сильно подавленного товарища, на что получила ожидаемый ответ.             — Я сама, чуть позже. — произнесла валькирия с длинными волосами цвета кармина и сложила руки под грудью под пристальными взглядами окруживших её Нассау и Роон.             Для ещё одной валькирии — девушки с заплетëнными в длинную косу седыми волосами и красно-чëрными рожками, загнутыми вниз и обрамляющими лицо, — подобное зрелище не стало чем-то экстраординарным, ведь её «сестры» в большинстве своём друг друга жаловали не больше, чем вражеских Дев Моря, но в этот раз Нюрнберг решила не разнимать товарищей по оружию, которые не удосужились даже посвятить её в детали очередной перепалки. Бытовые конфликты валькирий были, без сомнением, разрушительным бедствием, но что-то подсказывало алоглазой красавице, что до драки дело в ближайшее время не дойдёт, иначе Церинген уже ела бы грязь под натиском по природе несдержанной и вспыльчивой Роон. Единственное, что её действительно насторожило — это то, что в давлении на адъютанта принимала участие и Нассау, для которой была характерна роль скорее арбитра, нежели участника.             Как бы то ни было, девушка отвлеклась от мрачной атмосферы, окружавшей трёх соратниц, и обратила взгляд в сторону военного города, куда в штаб Шмидт уволок явно уже не такого довольного собой Веббера, и если Роон не понравилось, что ей не уделил должного внимания тот, от кого она этого больше всего ожидала, то сама Нюрнберг лишь счастливо улыбнулась. Он вернулся, даже вопреки всем её опасениям о возможности обратного исхода, и это — единственное, что для неё в действительности было важным.

******

            — Та-та-та-та, зачем же так грубо, герр командант? Люди же смотрят! — причитал Никлаус, идя по коридору поодаль Райхарда.             Место это было почти безлюдным, хотя редкие штабники всё же выходили из своих кабинетов с бумагами и папками для каких-либо своих нужд, и всех их объединяло то, что они с одинаковым энтузиазмом приветствовали фрегаттенкапитана и кидали «якобы сочувственные» взгляды капитан-лейтенанту, кого последнее стало изрядно нервировать.             — Если я теперь твой командир, то имею полное право впаять тебе целый ворох выговоров и дисциплинарных взысканий, всего от пары которых тебя уже разжалуют в арестанты.             — Ой-вей… Неужто встретился со старой подружкой и она разбила тебе сердце, как тогда?             — Не понимаю, о чём ты.             — Ну да, ну да. — усмехнулся немец, всё же не перестав тянуть за собой дымчатый след.             — Откуда у тебя сигары? Разве ты не…             — Ну, поскольку ты не куришь и не пьëшь, Райн, я посчитал, что табачным запасам коммодора Фланде нет смысла пропадать понапрасну, а ему они, я так полагаю, уже не пригодятся!             — Его алкоголь ты тоже «реквизировал», да?             — Да ну что-о-о-о вы, герр командант, — с напускной невинностью в голосе протянул Веббер. — Я ведь образцовый военнослужащий Рейхсмарине.             — Я надеюсь, ты не забыл, что я знаю о тебе много такого, о чём командиру знать о своих подчинëнных не следует? Не думай, будто я позволю тебе пьянствовать и развлекаться на боевом посту и во время несения службы в принципе, раз уж дежурным мне теперь не быть из-за новой должности.             — Я услышал много иронии и жалости к окончанию фразы. Не волнуйся, его портвейн мы будем пить только по праздникам, когда будет разрешено.             — И твою заначку в виде десятка бутылок с коньяком и шнапсом, расфасованных по туалетным бачкам на четвёртом этаже — тоже.             — Щайзе! Как только прознал?!             — На посту коменданта вы с Дюбуа и Родшильдом меня только подменяли, не забывай.             — Да-да, былые деньки теперь в прошлом. — досады в его голосе и взгляде было целое море… Но уголки обветренных губ всё же приподнялись в улыбке. — Рад, что ты вернулся к нам после всего, Райнхард. Без тебя эта Богом попранная дыра давно бы сгорела к чертям.             — Не драматизируй, Нико. Я улетел, лишь чтобы получить вот эту награду и погоны, и уходить пока не собираюсь — время для этого неподходящее.             — Ну да, и правда. Мы получили радиограмму о твоём назначении и повышении, но в ней не было и слова о Медали Пламени, а ведь когда самолёт с тобой исчезал с радаров, многие здесь думали, что ты не вернёшься.             — Была вероятность, что меня захотят судить за самоуправство…             — Я вообще-то думал, что после всего ты, трусливый мудак, подшумок подал рапорт в отставку!             — Ты нашёл мой черновик?             — Я нашёл твой черновик.             — И ты порвал его.             — Не-а, это сделала фрау Нюрнберг.             И от этого Райнхард остановился и с недоумением посмотрел на коллегу.             — Она?             — Да, она. Только не говори, что не заметил, как она на тебя смотрит. Э-э-эх! — Веббер завёл руки за голову и направился вперёд, уже ведя за собой Шмидта. — Как бы я хотел, чтобы и ко мне столь прелестная валькирия испытывала такие же чувства…             — Между нами ничего нет.             — И это — ваша величайшая оплошность, герр капитан! Такая девушка заслуживает назначения адъютантом, не меньше.             — Не знаю. Касаемо этой должности, я не хочу делать своим секретарём кого-то из них.             — Это самое тупое, что я когда-либо слышал, дружище.             — Каждая валькирия — ценный военный ресурс для любой нации, и будет расточительством заставлять такой актив варить мне кофе или сортировать бумаги.             — Ан-нет, вот это — самое тупое, что мне довелось услышать. Ты теперь здесь командуешь, ты отвечаешь за сохранность стратегически важной точки, Райнхард, так прояви немного блядской гордости и ублюдских амбиций! Ты человек или кто? Надери их по самые уши!             В обнимку с этим криком Никлаус ворвался в кабинет бывшего командира и рухнул на обитый чёрной кожей диван перед рабочим столом. При взгляде на то, как органично и уверенно его пятая точка состыковалась с впадиной, которую сам Шмидт здесь не помнил, хотя бывал частенько, он понял, кто за время его отсутствия облюбовал это преступно большое и просторное помещение.             — Как вам ваш новый кабинет, герр командант? Клёво же.             — Я бы предпочёл вернуться в свою коморку…             — Поздно, друг мой, теперь это уже склад для канцелярии… Хотя он и так ведь им был.             — Это было нормальное уютное помещение…             — В котором даже тараканы не заведутся от скуки и духоты! Рас-по-ла-гайся.             Улыбка Никлауса походила на морду кота, дорвавшегося до кошачьей мяты, а Райнхард, уже уяснивший, что фактической власти над этим баламутом не имеет, лишь покорно присел на диван напротив.             — Если ты не против, то я буду сам решать, что мне делать и кого куда назначать.             — Из нас двоих такие козырные погоны лишь у одного. — он указал пальцем на Шмидта. — А если не хочешь им доверять секретарскую работу, то приглядись, скажем, к Маргарет.             — Это не…             — Боишься, что наша «Стальная Мамочка» избалует тебя и заберёт себе всю «интересную» бумажную работу?             — Отчасти.             — Ботаник.             — Ладно, отвлечëмся от этого и поговорим о чём-то действительно важном. Я так понял, что моим временно исполняющим обязанности назначил себя ты сам?             — Это было не легко, но да.             — Ага, — с монотонным скепсисом в голосе протянул брюнет. — В особенности не легко, когда пришлось заниматься составлением всех этих актов на списание уничтоженных материалов, загубленного имущества и навалившихся непредвиденных работ, не так ли?             И тишина. Хоть лицом Веббер всё ещё был доволен собой и беспечен, но на скулах стали проступать капельки пота.             — Не так ли?             — Н-ну, эт-то…             И Райнхард тяжело выдохнул.             — Ты об этом даже не вспомнил ведь.             — Конечно же я всё время помнил об этом и даже накатал парочку актов…             — Если ты в надежде, что память меня подведëт, посмеешь в доказательство своих слов подложить мне формы, которые я сам же до отъезда и составил — вытаскивать останки «Максвелла» из бухты будешь сам, вместо тягача.             По началу Никлаус хотел как-то пошутить, но стоило ему встретиться с этим стальным взглядом, как тут же расхотелось.             — Да, да, каюсь! Я не смог доделать за тебя акты, как ты меня тогда попросил, и не отправил их командованию. Я просто ужасен, когда дело доходит для такого, всегда же у нас был ты!             — Ты даже не попытался… Ну да ладно. — он хлопнул себя по коленям и встал с кушетки, направившись к письменному столу. — Это не так уж и важно.             — Э? Ты не злишься?             — Как думаешь, много веры от меня будет человеку, за которого я в течение двух последних лет стабильно заполнял журналы учёта и дежурств заодно со своими сменами? Я сам доработаю рапорта, и благо, что удосужился скопировать их на всякий случай.             — Слава всем морским Богам, что у нас такой грамотный командующий! — с искренностью в словах и слезах ликовал Веббер, пока Райнхард осматривал рабочее место прежнего начальника.             — Они тебе не помогут составить для меня почасовой наряд-отчëт по проведëнной работе базы за эти два дня. Намёк ясен?             — Яснее некуда! — этот полный радости крик донëсся уже из приёмной, в которую Нико выбежал, не разбирая дороги.             «Клоун» — подумал парень, а сам стал подбирать конфигурацию богатоустроенного кресла в поисках оптимального для себя положения. Ему было непривычно находиться в такой обстановке в качестве хозяина, а не временно замещающего дежурного, да и сесть на это место не доводилось раньше, но всё же было во всём этом нечто… удовлетворяющее.             — Кабинет командующего военно-морской базы Магне, поставленного на это место самим фюрером и главнокомандующим Рейхсмарине. — приговорил он, бегая глазами по потолку и чуть кивая. — Большой…             "…Но слишком помпезный и неуютно пустой, как мне кажется.» — этого вслух Райнхард, впрочем, не произнёс.             Отныне предстояло многое сделать, многое исправить и многое усовершенствовать тем самым образом, каким это видел фрегаттенкапитан. Необходимо было составить рапорта на продовольствие, недостающие материалы и средства достатка, перечни жизненно важных для дальнейшего функционирования объекта механизмов и техники, построить список для пополнения персонала и живой рабочей силы, обосновать и затребовать дополнительные денежные средства для тех, кому приходилось производить инженерные работы вместо несения полноценной военной службы… Так много дел и так много всего нужно было учесть, посчитать и предусмотреть, чем экс-коммодор Рупрехт фон Фланде никогда бы в своё время не занялся, спихнув всё по привычке на Райнхарда, при этом ради каких-то своих заморочек активно мешая тому делать всё по уму и с расстановкой. Но теперь корона нашла новую голову, и засиять ей предстояло по-иному. А пока что стоило начать с доработки уже начатых актов, попутно прикрепляя к ним информацию из отчёта Веббера, который тот, как надеялся Шмидт, уже начал вовсю строчить.             К тому моменту, как Райнхард довёл до ума первый документ из множества, иссиня-чëрная тьма уже прогнала с неба дневное светило, но что-то сделать с огнями уличных фонарей и прожекторов, а уж тем более — проникнуть в освещëнный кабинет нового командующего, ничего, увы, не смогла. Сверив настенные и наручные часы и увидев на них без десяти десять, офицер хотел приступить к ещё одной бумажке, как его отвлёк звонок стоявшего на столе телефона.             — Йа?             — Мой фюрер, это обербоцман Кромке, разрешите доложить? — отозвался мужчина, которому до следующего полудня предстояло нести вахту дежурного.             — В чём дело?             — Валькирии Роон, Церинген и Нассау изъявили желание покинуть свои боевые посты и встретиться с вами. Они… не спросили разрешения, а просто поставили в известность и сразу направились к вам. Прошу прощения, я не смог их остановить…             — Всё в порядке, это предсказуемо. Каких-либо внештатных ситуаций не произошло?             — Пока вас не было, сэр, эта троица уединилась к югу от базы, и были слышны и видны взрывы. Потерь среди личного состава или порчи материального имущества не последовало.             — Хорошо, подготовьтесь к завтрашней смене, я сам проинспектирую вас и проинструктирую вашего сменщика.             — Йа воль, мой фюрер.             Шмидт первым повесил трубку, а сам уже проверял магазин титульного девятьсот десятого «Маузера», который нащупал во время разговора в одном из ящиков подстольного комода. Таким оружием, конечно же, подобным существам можно было разве что ступни пощекотать, но так было хотя бы спокойнее. Затем раздался стук в дверь.             — Йа. — и, следуя этому приглашению, дверь открылась вовнутрь мягкой женской рукой, а глазам молодого человека явилась девушка с короткими светлыми волосами и двумя красными прядями, обрамляющими виски.             — Герр командант, разрешите обратиться. — это была валькирия, при которой не оказалось ни боевого обвеса, ни характерных механических рукавиц, а на лице покоилось доброе выражение женщины, наконец-то повстречавшей давнего знакомого… Или кого-то, куда более значимого для неё.             — Конечно, обермат Роон. Что вас привело ко мне?             Но ответом ему послужило то, что она вполне уверенно вошла в комнату, ведя за собой также и два означенных линкора, одна из которых, Нассау, чуть ли не вытолкнула в помещение из пустующей приемной Церинген. Шмидта не особо волновало, почему с момента его прибытия они никак себя не проявили, на это просто не хотелось тратить время, но сейчас, судя по распростанившейся от адъютанта прежнего командующего скорбной ауре, что-то случилось.             И у парня было предположение, что именно - осталось только подтвердить.