Rainbow Wings

      Промозглый дождь идет, в лицо ветер холодный, путая темные пряди, безжалостно бьет но Чонгуку на это все равно как-то. Он, часто из реальности выпадающий, ситуацию неприятную обдумывает, в которой уже как несколько лет живет, спасаясь любимым делом - рисованием, и оно же его в нее и загнало. Двадцати двух летнему парню не повезло в богатой семье родиться, где ее глава - Чон Саныль, являясь влиятельным в Корее человеком и владельцем крупной компании по производству бытовой техники, не приемлет какого-либо непослушания, увлечений бесперспективных, навязывает свое видение и задавливает чужое. Здесь и начинается большая проблема Чонгука. Отец его скетчбуки рвет, выкидывает краски, ломает карандаши, говоря, что наследник не должен подобной глупостью себе голову забивать, наследник должен учиться, помогать на фирме, а если тот противится, осмеливается возразить, он, зная, что ему все нипочем, отыгрывается на его матери - Чон Лине, доброй, но несчастной в замужестве женщине, всегда сына поддерживающей. Лина один из двух лучиков света для художника, его рисунки спасает, искренне в ответ любит, как и лучик второй - Пак Чимин, приходящийся для него лучшим другом. Чимин его сокурсник, но в отличие от Чонгука, учится там, куда всегда и стремился - на хореографическом отделении, а вот Чонгук с подачи Саныля на менеджменте, что его нисколько не устраивает, но из-за страха за маму ему пришлось с этим смириться, вернее сделать вид. На самом же деле, Чон не перестает рисовать, мечты стать профессиональным художником не бросает, только вот в доме, который и домом-то назвать нельзя вдохновение в последнее время его оставляет, да и как нет, если приходится постоянно на двери оглядываться, чтобы его корпящим над очередным альбомным листом, холостом не застали? Не то чтобы Чонгук гнева Саныля боится, он боится, что этот гнев, часто чреватый побоями, падет на Лину. Что называется рычаг давления действенный, иными словами удавка на шее Чонгука. Чонгук, осознавая, что жить так дальше невозможно, все чаще задумывается о уединенном местечке, где его никто не станет тревожить и где все оковы хотя бы ненадолго будут сбрасываться. Найти бы еще такое. — Слушай, я тут подумал над твоей ситуацией. Разузнал я об одном местечке... Люди туда не суются, ибо боятся, — после пар догоняет почти вымокшего до нитки Чонгука Чимин, зонт над ним раскрывая. — Помнишь, я тебе обещал что-нибудь для тебя подыскать на том форуме? Ну и вот.       Чонгук смешно наклоняется, чтобы об него не биться макушкой. Совсем друг, с ним в сравнение, маленький, едва до подбородка ему достает. — Помню. И что же это за такое «страшное» место? - с ничем неприкрытым сарказмом спрашивает. — На окраине города, если пройти немного в лес, стоит заброшенный католический храм. Слухи о нем ходят разные и самый популярный из них, что там демон живет, пожирающий души забредших к нему людей, — отвечает, шмыгая носом от холода, Пак. — Мне уже интересно, — хмыкает Чон и отбирает у друга зонтик. Не улыбается ему скрюченным в три погибели идти. — Боже, Чимин, когда ты уже подрастешь хоть немного?       Чимин дуется. Шутки про рост – больная тема: — Сам-то нахрен так вымахал? А вообще, я серьезно. Может, тебе наведаться туда? От твоего дома не так далеко, да и если там и живет какой-то демон, то ты его скорее зарисуешь, чем испугаешься. — Добрейший вечерочек, уважаемый мистер демон, не забирайте, пожалуйста, мою душу, а я вам взамен портретик отличный организую. Только на табуреточку сядьте и не двигайтесь, — передразнивают танцора в ответ, а на деле всерьез его идею обдумывают. — Ладно уж, давай посмотрим этот твой демонический храм. — Католический он, — фыркает Чимин, но послушно ведет спутника на нужную остановку.       Спустя сорокаминутную поездку на автобусе парни оказываются в нужном, похожем на трущобы районе, а затем еще через пятнадцать минут, о чем-то весело переговариваясь, выходят к окраине леса, где ищут необходимую тропку. Не видна она совсем и не протоптана, что и к лучшему, значит, не слоняется здесь незнамо кто. В итоге, после часа по темной чаще блужданий перед ними предстает старый храм с заметно просевшими и растрескавшимися стенами. В целом для своих лет здание выглядит добротно и еще, как минимум, пару сотен лет простоять сможет. — И какой умник его в этой глуши додумался построить? — цокает подрагивающий на ветру Чимин, пока Чонгук уверенно подходит к запертым на замок дверям. — Меня больше интересует почему его еще никто не оприходовал? Не думаю, что каждый второй человек суевериям подвержен, — говорит Чон, беря с земли за неимением других подручных средств, чтобы вскрыть замок, камень. — Ну... храм, как не посмотри, все же смотрится жутковато. Я бы ни за что сюда один не пришел, — озвучивает Пак, опасливо оглядываясь по сторонам, а когда друг ударяет импровизированным ломом по замку так и вовсе подпрыгивает. — Черти тебя задери, предупреждать же надо!       Художник на это усмехается и без какого-либо страха заходит в объятое полумраком помещение. Танцор, про себя чертыхнувшись, следует за ним. Изнутри их плотный, лежащий на дощатом полу слой пыли встречает и едва уловимый запах ладана. Единственным источником света здесь служит большое витражное, расположенное над алтарем окно, что разноцветными лучами причудливо падает на грязную, делящую храм на двое ковровую дорожку, в которой с трудом угадывается красный бархат. По ее краям обветшалые приходские скамейки стоят, на стенах подсвечники закреплены, под усеянным балками потолком замерла гигантская люстра, когда-то от количества свечей, сейчас воском расплывшихся, ярко сияющая. Чонгук в восхищении, столько лет этому месту, а статуя Христа Спасителя и его венчающее радужное стекло целы и так прекрасны, первые проблески вдохновения ему приносят и сразу же наречь заставляют храм своей альма-матер. — Чимин… Это оно. Это место волшебно… Я обязан сделать здесь свою студию.       Пак, молчаливо наблюдая за другом, улыбается. Красив в этот момент Чонгук и одухотворен, тьму разгоняя любую, внутренне светится, кажется, дай ему в руку кисть и он сразу же творить начнет, потому как нашел то, что сердце давно желало - дом.

***

      Чонгук, воодушевленный представшими перспективами, с энтузиазмом в свою новую обитель необходимые принадлежности перетаскивает, чему очень кстати пришлись свободные выходные, а учитывая масштабы уборки - вдвойне. В храме очень грязно и захламлено, что его, как и выдуманный демон, не пугает. Он с энтузиазмом Золушки полы начищает, вытряхивает ковровую дорожку на улице, выкидывает лишний мусор. Чимин рядом ворчит, но в помощи не отказывает, вооружившись тряпками и губками наравне с ним поверхности натирает. После друзья поднимаются на второй этаж в бывшую в прошлом, видимо, кельей монаха комнату с небольшим под потолком круглым окном. Помещение оказывается небольшим, но вполне для будущей студии пригодным. За исключением старого стола и стула в ней ничего нет, что быстренько исправляется двумя энтузиастами: Пак привозит из общежития свой старый надувной матрас и подушку, а Чон мольберт и бытовые вещи, затем размещает на полках краски с кистями и карандаши. — Мой рай, — закончив с приборкой, валится на импровизированную лежанку уставший Чонгук. — Мой ад, — плюхается у него в ногах не менее выдохшийся Чимин, взъерошивая рыжую макушку. — Я столько не убирался никогда в жизни. В этом слое пыли можно было утонуть. Ты мне теперь по гроб жизни обязан. Так что называй меня хёном! — О нет, это слишком высокая для меня цена, — картинно стонет художник, рассматривая высокий потолок. — Расплачусь по-другому. — Натурой не беру. — Блин, а так хотелось.       Чимин, привстав, пихает его в бок и задорно хохочет: — Я тут тебе подарочек на новоселье подготовил, — порывшись в сумке, достает маленький горшочек с кактусом. — Его зовут Игорь. — Игорь? Что, блин, за странное имя? Ты опять русского балета насмотрелся, танцевальный задрот? — Что ты имеешь против русского балета? Он считается лучшим в мире, и я многому у них научился, — пристроив Игоря между карандашей, снова тычат Чонгука в бок.       Так за веселыми перепалками проходит остаток вечера, пока Чимин не собирается в общежитие, негодуя, что потратил целый день на «дурацкий храм», когда мог тренироваться. Чонгук обнимает его на прощанье, а сам остается. У него впереди в уединении с собой целая ночь, никто ему не помешает рисовать: отец в командировке, мать предупреждена, а младшему брату - Чихо, в принципе плевать где старший шляется. Вместе с тем, на улице заметно темнеет, о скором приходе ночи оповещая. Чон зажигает работающую на мощном аккумуляторе лампу, подготавливает мольберт и начинает творить. Давно ему не давала покоя одна идея, на которую все никак решимости и времени не хватало, а тут это место и полный покой. Задумка пришла в голову, благодаря Чимину и его непонятными отношениями с местным выскочкой и капитаном баскетбольной команды - Мин Юнги. Юнги постоянно задирает танцора, никогда мимо него не пройдет, не сказав пару ласковых, вынуждающих раздуваться от негодования слов, а потому то, что сейчас собирается изобразить Чонгук, тот явно бы не одобрил.       Представив мысленно сюжет будущей картины, парень приступает к ее реализации. Рисует пустынный спортзал и танцующую посреди фигурку Чимина. Чон много раз видел какой в танце друг, как ему всецело и душой, и телом отдается, но показать это все на бумаге задача не из простых, ведь для художника важно, чтобы его образы ярко и живо смотрелись, а иначе и браться не стоит, что, конечно же, не про него. Он несколько раз исправляя то не так вставшую ногу, то немного деревянную руку, заставляет Пака ожить. Следом второго персонажа уверенными росчерками в углу зала добавляет, его расслабленно сидящим на полу и вытянувшим вперед ногу изображая. С ним рядом мяч баскетбольный позабытым лежит, а темные глаза намертво к порхающему по паркету танцору прикованы. Холод в облике Юнги затаен, но не в его восхищенном в немом поражении взгляде. Чонгук лично подобное наблюдал, когда как Чимин оное игнорирует, вероятно, не замечает, слыша в извечных подколах Мина одну лишь издевку и к себе ненависть, но о причинах такого поведения не ведает. Чон же зрением художника видит иное, есть что-то большое в происходящем между ними. Не бывает на свете беспричинного ничего, а особенно в отношениях двух людей, на что Чонгук усмехается и дорисовывает льющийся из окон спортзала свет, подчеркивая им грацию и красоту гибкого тела Чимина, придает ему неземной и недосягаемый для простых смертных вид. В свободную футболку и джинсы его облачает, ноги, не касающиеся пола, оставляет босыми. Как надо детали ложатся на холст, гармонию, сплетаясь в единое целое, создают. Чимин парит, а Юнги пригвожден к месту. Танцор в своем мире, а баскетболист желает к нему, но, захваченный внутренними противоречиями, не может. Да, все ложится идеально.       Чонгук, поглощенный работой, не замечает, что прошло уже три часа, как не замечает и то, что все это время был не одинок. За ним с интересом сидящий на подпотолочной балке юноша наблюдал, что, возможно, не было бы настолько странно, если черные, свободно свисающие за его спиной крылья отринуть. Таинственный, одетый в одну белую рубашку на голое тело незнакомец хрупкий совсем, худой, слишком бледный, сливающийся с лунным, падающим из окна светом, что его пепельные, перекинутые через плечо длинные волосы серебром присыпает. Далека от нормальности его внешность, но больше всего в его облике глаза первозданного небесного цвета, затмевающие камни драгоценные, поражают. Они их в ничего нестоящую гальку обращают, на себя обрекают, затягивают и пленяют. Так и скажет однажды Чонгук, но, а пока он, порядком вымотавшись, зевает и, понимая, что слишком увлекся, решает на сегодня закончить. Обещал завтра на конкурсный танец Чимина посмотреть, что не выполнить, если сейчас не лечь. Откладывая карандаш, критичным взглядом рассматривает своей рисунок и, оставшись проделанной работой удовлетворенным, идет к матрасу, планируя в будущем добавить в картину красок. Устроившись под пледом, заводит на смартфоне будильник, тушит лампу и налившиеся свинцом веки смежает, сразу же засыпает.       Незнакомец, услышав размеренное сопение со стороны художника, легко с помощью крыльев вниз соскользает, несильный ветерок поднимая. Затем неслышно по полу босыми ногами ступает, приближаясь к мольберту и, у него остановившись, с любопытством на нем изображенное изучает. Увиденное ему нравится, но чего-то как будто не хватает и он, недолго думая, карандаш в руку берет, теней в угол, где Юнги сидит, добавляет, потом Чимину улыбку солнечную дарит, с которой тот и в самом деле часто танцует. Закончив с непрошенной помощью, юноша инструмент на стол возвращает и поворачивается к спящему, после рядом садится, на что никак не реагируют, крепко спать продолжают, во сне хмуря темные брови. Пришелец догадывается, что Чону что-то плохое снится и, убрав с его смуглого лица волнистую прядку, проводит над ним ладонью, смахивая дурные видения и заменяя их на более приятные, отчего на лбу морщинка мгновенно разглаживается. Ближе к утру ощутимо холоднее становится, и Чонгук ежится, как и незнакомец, которому давно к подобному не привыкать, но тем заманчивее чужая куртка, висящая на стуле без дела. Соблазн велик, и он, поправив на парне плед, в теплую вещь облачается и подле ложится, а через пару часов первые лучи осеннего солнца в окошко бьют, Чонгука будят, но нет никого, кроме него, в комнате больше, даже намека, впрочем, как и курточки... Демон-воришка?