Чтоб тебе пусто было, Мин Юнги.
***
Звенит будильник, заставляя слепо шарящего рукой по матрасу в его поисках Чонгука поморщиться. Сегодня, памятуя о том, что впритык таймер ставил, долго в тепле не понежиться, а иначе в университет опоздает и обещанного другу не выполнит. Чон, прохрустев затекшими за ночь костями, лениво с лежанки встает и улыбается своей вчерашней работе. Она ему искренне нравится, так и манит вновь за нее сесть, раскрасить цветами, но, к его прискорбию, время уже поджимает. Впрочем, от пары дополнительных штрихов не отказывается и тут-то и замечает неладное: некоторые из деталей картины явно не его рукой нарисованы. — Я определенно этого не добавлял, — себе под нос удивленно бормочет. — Не во сне же я это сделал? И карандаш лежит на столе… Точно помню, что оставлял его около мольберта. Чон от увиденного в полном недоумении, но не признать, что новые фрагменты сюда, как нельзя лучше, вписались не может. Не став долго над этим размышлять, он, прихватив зубную щетку, пасту и полотенце, спускается вниз, чтобы умыться. Рядом с храмом протекает ручей и за неимением современных благо не самой плохой альтернативой служит. Утренняя прохлада неприятно холодит тело, зато ощутимо бодрит, что очень кстати приходится для все еще спящего разума. Покончив с водными процедурами, Чонгук возвращается на второй этаж, где натягивает черную толстовку и ищет куртку, которой на спинке стула не оказывается. — Что за? — приподнимает вопросительно одну бровь, не найдя вещи на положенном месте. Все чудесатее и чудесатее становится, и Чонгуку происходящим озаботиться бы, попытаться найти хоть какое-то адекватное объяснение, но он лишь рукой на это машет и, прихватив рюкзак, пулей вылетает из здания. Бредет по узкой тропинке, чуть оскальзываясь на не успевшей высохнуть от кристальной росы траве, красиво сверкающей в лучах уже почти негреющего солнца. Вертящего по сторонам головой парня вид пожелтевшего, но еще не опавшего леса вдохновляет, желать заставляет его в скетчбуке зарисовать, на что времени нет, и так опаздывает. Чимин будет ворчать. — Привет, — спустя сорок минут, подсаживается к нему в университетском скверике Чонгук. — Привет, — слегка от неожиданности вздрогнув, вяло здоровается друг в ответ и что странно даже не возмущается на его очевидное опоздание, когда как обычно не преминул бы этого сделать. Весь его вид поникший, какой-то потерянный, и Чону подобное не нравится, вынуждает переживать. — Что-то случилось? — осторожно спрашивает, приобнимая танцора за плечи. — Как обычно. Случился Мин Юнги, — зло бурчит Пак. — Что, уже? Ты еще даже в универ не заходил. — Встретил его на пробежке. Этот придурок забрал мой наушник и выкинул его в кусты. Как ты догадываешься, я его не нашел. Самое обидное, что они новые были. Я на них всю прошлую стипендию отложил. Блядский Юнги. Блядский день. Блядский Юнги, — сжимает свои кулачки-крошки Чимин, что выглядит скорее мило, чем хоть сколько-нибудь угрожающе. — Ты повторяешься, — посмеивается Чонгук, похлопывая по плечу маленького ворчуна. — Ну, а вообще… Что ты как маленький? Подарю тебе новые. Забудь и лучше думай о конкурсе. Кто-то обещал мне показать танец. Чимин от его слов весь сжимается, пускай и осознает, что младший о нем заботится, постоянно, будучи из богатой семьи, в отличие от него - сироты, чем-нибудь его балует, а он этого стесняется, не любит принимать дорогие подарки. — Не надо, Гук-а, я сам куплю. Пойдем, пара через пять минут, — встает со скамейки и направляется в сторону университета, невольно подмечая, что его друг, одетый в одну толстовку, на осенней прохладе дрожит. — А ты чего это без куртки? Заболеть захотел? — Тут такое дело… — криво улыбаясь, передергивает плечами художник. — Я ночевал в храме, повесил ее на стул, а наутро она куда-то пропала... — Куда-то пропала? — иронизирует танцор. — Может, ее тот самый демон украл? — Очень смешно, Пак Чимин, — цокает недовольно Чонгук, заходя в здание. — Но так-то, это еще не самое странное. Я вчера рисовал, а проснувшись обнаружил, что в моей работе парочка деталей появилась, которые я определенно не сам добавлял. — Ну точно демон, правда необычный, из категории воришек и художников, — в откровенный хохот скатывается Чимин, оглашая коридоры колокольчиковыми переливами тонкого голоса. — Ты там поосторожнее, а то кто знает, может, в следующий раз он покусится на твое сердце, — сделав страшное лицо, лезет к другу своими ручонками, протягивая многозначительное «ууу» — Дурак, — смеются в ответ, шутливо пихая доморощенного актера в нужную аудиторию. Пары у них не часто из-за разных направленностей совпадают. У Чонгука уклон в сторону бизнеса, а Чимин входит в категорию творческой половины разнопланового по профессиям и оттого самого большого в Сеуле университета. Сегодня у устраивающихся на последних рядах друзей общий английский. Младшему, достающему из рюкзака скетчбук, предмет нисколько неинтересен, а вот старшему, мечтающему попасть на стажировку в Америку, наоборот. После пар, предварительно договорившись встретиться в столовой, парням приходится разделиться: у первого история права, у второго хореография. Отмучившись долгие два часа, Чон заранее покупает еду и занимает столик у окна, зная, что Пак всегда из-за принятия душа задерживается. — Фух, что-то Хосоки-хён сегодня зверствует. Три шкуры с меня спустил. А еще половина душевых не работает, думал, вообще на обед не успею, — плюхается напротив запыхавшийся и раскрасневшийся Чимин, затем, немного отдышавшись, тянется за привычным салатом. — Может, тебе все-таки стоит питаться нормально, а не этими листьями? Я тебе куриную грудку взял. В ней не так много калорий, раз уж ты так зациклен на них. А вот силы тебе нужны. И так себя извел тренировками, — отчитывает его Чонгук, тыча в него палочками. — Да, мам, — улыбается Чимин, беря предложенное мясо. Кто бы что ни говорил, а забота друга для рано потерявшего парня родителей приятна. Его с раннего детства воспитывала оставшаяся сейчас в Пусане бабушка, и неудивительно, что он, лишенный семьи, совсем не избалован лаской, к ней подсознательно тянется. Собственно, именно в Пусане друзья и познакомились. Чонгук туда вместе с отцом по делам компании приехал, но быстро устав от светских приемов, удрал с них на пляж, чтобы порисовать. Чимин, не замечая вокруг ничего, босиком по сырому песку танцует, всецело музыке отдается, что из наушников льется. Волны несильные его пятки порозовевшие лижут, танец, с каждым движением становящийся все пронзительнее, дополняя. Сидящему чуть в отдалении на камне Чонгуку не надо мелодии слышать, гибкое тело танцора сама по себе она. Чувственная, завораживающая, искренняя. Чон им восхищен, и когда тот, замирая в последнем движении, заканчивает, он громко ему, отражая свой восторг, хлопает. Пак, не ожидавший такого, хватаясь за и без того бешено колотящееся сердце, пугается, широко распахивает капучиновые глаза и растерянно на случайного зрителя смотрит. — Прости, что напугал, но это было потрясающе, правда, — неловко чешет затылок Чонгук. Танцор, себя обхватив в защитном жесте руками, всем своим видом кричит, как ему неуютно и стыдно. — С-спасибо, наверное, — неуверенно отвечает он. — И долго ты тут так? Я просто слишком погружаюсь в себя, когда танцую. — О, в этом я тебя прекрасно понимаю. Я так же отключаюсь от реальности, беря карандаш в руки, — встав с насиженного места и отложив скетчбук, неловко посмеивается художник, идя навстречу Чимину. — Я Чон Чонгук, — протягивает ему перемазанную графитом ладонь. — И, наверное, это покажется тебе неуместным, но можно я тебя нарисую? Черт, ты и вправду потрясающий, вдохновляешь даже больше, чем море. Чимин заметно краснеет, но от чужой руки не отказывается. — Я Чимин. Пак Чимин. И да, это немного… Не то чтобы неуместно, неожиданно скорее, но… почему бы и нет? Разве для дружбы многого надо? Вот и ребята после того случая сблизились, как никогда и ни с кем. — Вот и молодец, — треплет огненно-рыжую макушку старшего младший. — А то я уже скучаю по твоим милым щечкам. Чимин, тяжело вздохнув, откладывает палочки на тарелку. Аппетита как не бывало. Он столько себя изнурял диетами, чтобы убрать эти дурацкие мешки кожи, подойти под собой же придуманные стандарты. — Чимин? Серьезно? Ну что ты как… Блин, прости, но я правда считаю, что тебе с ними было намного лучше, а сейчас ты выглядишь болезненно. Ты же знаешь, что я беспокоюсь о тебе. Впереди серьезное выступление, и я не хочу, чтобы ты прямо там свалился в голодный обморок. «Глупая Плясунья. Совсем уже кукухой поехала» — думает сидящий в окружении игроков баскетбольной команды за соседним столом Юнги, невольно прислушиваясь к чужому разговору. Ему, как спортсмену, хорошо известно, что с такими, как у Чимина, нагрузками нельзя голодать. Не раз видел, подглядывая за ним, что у него далеко нелегкие тренировки и вдобавок маниакальное желание доводить все, что делает, до совершенства, а в итоге доводит себя. — У меня сейчас еще одна пара, а потом я буду ждать тебя в танцклассе, — говорит Чимин, под строгим взглядом напротив без энтузиазма ковыряясь в еде и с усилием заставляя себя проглотить несколько кусочков. — Уверен, что ты подготовил что-то особенное. Уже с нетерпением жду, — улыбается Чон, доедая порцию любимой лапши. Юнги подспудно информацию запоминает, а потому по прошествии двух часов у нужной, неплотно прикрытой двери стоит. За разминающимся Чимином в образовавшуюся щель подглядывает, пока Чонгук, что-то веселое рассказывая, в углу на матах устраивается. Капитан искренне не понимает, что он тут, а не со своей командой делает. Через час важный матч, и ему следовало бы поговорить с игроками, закрепить принятую на тренировках стратегию, настроиться на игру, а не торчать здесь незнамо зачем. — Щелкни пультом, — между тем просит Пак Чона и, завязав, к удивлению Юнги, глаза красной лентой, встает в исходную позу.Jimin – Lie (Instrumental)
По залу первые аккорды драматичной мелодии разносятся, и Мин узнает в них одну из последних работ своего лучшего друга - Ким Намджуна, пару лет назад выпустившегося из университета. Следом спешно достает телефон и включает видеозапись. Юнги этому не знает причины, вернее, отвергая привязанность к Чимину, думает так, но как бы ни противился и не издевался над ним, а в глубине души не признать, что музыку тот чувствует в совершенстве не может. Движения танцора, попеременно перетекающие в плавные волны, там, где надо, резки. Казалось бы нет ни единой в его поражающем немыслимой грацией и пластичностью теле мышцы, которая бы не отдавалась звучанию нот. У композиции нет слов, но они ей и не нужны, слова сами в голове капитана рождаются, благодаря из раза в раз умело расшатывающей его привычные устои сирене. Проклятая Плясунья всего Юнги собой отравила, мысли все его захватила, змеями удушающими оплела. Он уже знает, что вечером к Джуну с готовым текстом к его мелодии завалится. Мелодии, под которую Чимин взгляд к себе приковывать не перестает, очередное движение делая, в него всю ту боль и одиночество вкладывает, что его долгие годы терзают. Терзают и прочувствовавшего его танец Юнги, узнающего в нем себя, но, в отличие от него, вкладывающего чувства в написание музыки. Вместе с тем, повязка с глаз резко сбрасывается, выступление завершается, а Мин, затаив дыхание и почти не моргая, никак из транса не выйдет. — Это было… — присвистнув, не сразу находится со словами Чонгук. — Черт, если это не первое место на конкурсе, я тогда не знаю что это. Блин, это надо обязательно зарисовать. Похоже, я опять сегодня не ночую дома. — Мне, конечно, приятно, но это все еще неидеально, — смущенно улыбается загнанно дышащий Чимин, открывая бутылку с водой. — Дурак-перфекционист. Куда уж идеальнее-то? У моей музы и так от тебя тут сердечный приступ образовался, — хмыкает Чон. — Кстати, когда там твой конкурс? — Через пару дней. — Надеюсь, ты не собираешься все эти два дня жить здесь? — с подозрением спрашивает художник. — А разве ты не собираешься делать тоже самое в демоническом храме? — фыркает Чимин. — Католическом, — поправляет Чонгук, и парни одновременно смеются, вспоминая, как точно так же старший ранее поправлял младшего. Юнги, так и оставшийся незамеченным, уходит. Впереди у него тяжелейший матч, вечер работы над текстом и бессонная ночь в попытке разобраться в себе и непонятных эмоциях, что вызывает в нем Пак Чимин.