Rainbow Wings

      Чонгук, пытаясь отойти от произошедшего на первом этаже, разбирает принесенные из дома вещи. Между тем, его взгляд случайно падает на альбомный, одиноко лежащий на столе лист, на котором изображен спящий человек. Заинтересовавшись, он его в руки берет, внимательно разглядывает, с удивление узнавая на нем себя, и улыбается. Рисунок получился, пускай, и неидеальным, но старательность и теплота в нем сразу же видна. Нарисованный Чон, кажется, живым и уютным, Тэхен выводил на первый план его во сне беззащитность и мягкость. Реальному Чону смотреть на себя глазами ангела нравится, как и то, что ангел в его отсутствие нашел занятие по душе. Так Чонгука и застает неслышно в комнату проскользнувший Тэхен. Теперь позади мнется неловко, не решается что-либо сказать, боясь его злости за позаимствованные без спросу вещи. Чонгук, буквально его кожей почувствовав, оборачивается и тут же от вида представшего в миллион за сегодня раз внутренне умирает: порозовевший от горячей воды Тэхен донельзя милым выглядит в этом огромном махровом халате, глаза небесные тупит в пол, прикусывает вишневую губу, чем никак не способствует размеренному биению сердца - оно, пропуская удары, сладко сжимается, навстречу тому, кому не должно, тянется и в голову выводы странные подкидывает. — Все хорошо? — прерывая некомфортную тишину, спрашивает художник. — Д-да. Спасибо тебе большое. Я давно не испытывал ничего подобного, — смущенно улыбается ангел. «Я тоже» — остается не озвученным в чужой голове. — Я рад. Ложись в кровать, не мерзни.       Тэхен послушно под одеяло ныряет, по-детски кутаясь в него с головой, тем очередной прилив умиления вызывает в Чонгуке. — Вижу, ты рисовал. Получилось довольно-таки неплохо, но есть пару деталей, которые можно улучшить, — остановив поток неуместных мыслей, показывает на рисунок в своих руках Чонгук. — Да, я заскучал и решил воспользоваться твоим предложением. Не мог бы ты подсказать, что я сделал не так? — Все так, Тэ. Не переживай. Мне очень нравится твой стиль, — садится с ним рядом художник. — Вот смотри, черты лица у тебя получились как нельзя лучше, но ладонь выглядит немного непропорциональной. Если здесь чуть подправить изгиб кисти, а указательный и средний палец удлинить, то получится более реалистично. — Да... ты, наверное, прав. Давай, я исправлю, — загорается энтузиазмом ангел, потянувшись к листку, который Чонгук в защитном жесте сразу же прижимает к груди. Тэхен непонимающе на него смотрит, хмуря темные, резко контрастирующие с его пепельными волосами брови. — Что такое, Чонгук? — Прости. Давай в этот раз оставим все так, как есть. — Но ты же сам сказал, что ладонь не пропорциональна, — продолжает не понимать ангел. — Сказал, но я хочу сохранить его в том виде, в котором он есть сейчас. Это твоя первая работа, и мне она очень нравится, — смущенно улыбается Чон. — Хорошо, если ты так хочешь, — удивленно ресницами хлопая, без обиняков соглашается Тэхен.       Чонгук, встав с матраса, причет рисунок в свою, хранящую особенно ценные для него зарисовки папку, думая, что ему не помешало бы переодеться: футболка после плесканий большого ребенка не успела просохнуть, да и штаны влажноваты. Сняв с себя почти насквозь мокрую вещь, он вешает ее на спинку стула сушиться, низ пока решает оставить. — Ч-что это? — спрашивает ангел, увидев выбитую на его правой лопатке ярко-оранжевую лилию. — Ты о чем? — оборачивается недоуменно Чон. — У тебя на спине цветок... — Ах, ты об этом, — посмеиваясь, взъерошивает пятерней волосы художник. Он уже и забыл, что по пьяни, но зато по своему эскизу татуировку набил. — Это татуировка, Тэ, и предугадывая твои вопросы, она не смывается, ее только специальным инструментом убрать можно, чего я не планирую. Сделал ее два года назад назло отцу. Решил, что, может, хоть так он откажется взваливать на меня компанию, которой владеет и в которой производят разную электронную технику, ну типа, чтобы тебе было понятнее, телефонов. Отец очень консервативен, не приемлет неподобающего внешнего вида. Да, согласен - сглупил, надо было на руке бить, под одеждой-то тату не видно. — Красиво, но это, наверное, больно? — волоча за собой одеяло, подходит к нему Тэхен и к его спине без задней мысли тянется, чтобы потрогать цветок. — Немного, но не критично, — улыбается не догадывающийся о том, что его сейчас ждет, Чон: стоит только аккуратным пальчикам по его коже пройтись, как улыбка сразу же слетает с лица. От нежных, осторожных прикосновений Тэхена, в купе с контрастом температур, по разгоряченному телу колкие мурашки сбегают, в нем легкую дрожь вызывают, заставляют его обладателя думать, что это его личный ад, ну или рай. Кому как, но он душу готов отдать, лишь бы Тэхен руку не отстранял, а на деле сам от него поспешно отходит. — Не делай так, Тэ. — Почему? Тебе неприятны мои прикосновения? — досадливо закусив губу, в полумраке освещенной одной лампой комнаты расстроенно своими невозможными голубыми глазами ангел сверкает. — Прости, я больше не буду.       Чонгук печального вида Тэхена не выдерживает, усаживает его на матрас и берет его извечно холодные ладони в свои. Не хотел его, такого наивного и преданно в ответ смотрящего, обидеть. — Мне приятно, просто для людей подобные жесты слишком интимны? Наверное, так, — убирает с напротив лица влажную прядку, взглядом цепляясь за очаровательную на его носу родинку. — Я не знал. Извини, — тушуется ангел, отводя глаза. — Просто ты такой теплый, к тебе хочется прикасаться.       «Тэхен, ты не помогаешь» — мысленно воет Чонгук. Этот упавший с небес парень совершенно не понимает, что делает с его беззащитным сердцем. — Прикасайся, раз хочется. Я только оденусь, — ободряюще приподнимает уголки губ, затем к лежащей в углу сумке отходит и достает сухую футболку, в нее облачается, джинсы на пижамные штаны меняет, берет расческу и возвращается обратно.        — Давай расчешем тебя. Волосы могут спутаться, если ты так и заснешь.       Ангел послушно поворачивается спиной, подставляясь под ласковые пальцы художника. И сам не замечает, как довольно урчать начинает от приятных касаний. Чонгук, если честно, уже устал умирать и возрождаться, но ничего с собой, с наслаждением шелковистые и чуть влажные волосы перебирая, поделать не может, а обладатель этих волос, в свою очередь, не понимает что с ним творится от слова совсем. В груди тепло поселилось, а сердце учащенно постукивает, заставляя все его тело трепетать и желать большего. Что с ним происходит? Неужели, начинает болеть? Но если это и называют болезнью, то Тэхен совершенно не против. В итоге он, разморенный незатейливой лаской, носом клюет и, откинувшись на грудь Чона, спустя пару минут засыпает. Чон, отложив в сторону расческу, его аккуратно с себя на матрас перемещает, удобнее крылья, чтобы не смялись, располагает, накрывает одеялом. Немного полюбовавшись спящим, поработать, так, как сна ни в одном глазу нет, решает. В последнее время ему не до того совсем было из-за навалившихся друг на друга проблем, но не теперь, не в своем новом приюте и не с дарящим вдохновение Тэхеном. Загоревшись идеей нарисовать парный с чужим рисунок, Чонгук садится за стол, берет альбомный лист и карандаш, перенаправляет свет лампы и полностью погружается в работу. Любовно плавные линии прекрасного тела ангела вырисовывает, а оно именно такое, уж он-то, увидев его обнаженным, теперь наверняка это знает. Неправильно вот так глупо влюбиться в того, с кем знаком всего ничего, а Чонгук влюбился, что отрицать - будет еще глупее. Но что есть любовь, если не глупость? Художник думает, страдания. Страдания, от которых мазохистское удовольствие получает. Рядом с этим невинным существом, он словно обколовшийся самой отборной наркотой, какая только может быть в мире, человек, иначе говоря, под кайфом находится. Чон сам по себе очень заботливый и добрый парень, но в обществе Тэхена, оное возводится в абсолют, ему хочется буквально все для него сделать и сильнее всего - из заточения вызволить. Правда, как Тэхен, имея за спиной крылья, сможет на люди выйти? Его же на опыты разберут, в новую клетку запрут. Очевидно, Чонгуку придется его где-то прятать, возможно, купить где-нибудь в глуши домик, что все равно лучше стен храма. За бегающими муравьями в голове мыслями карандаш скользить по листку продолжает, графитом пальцы мозолистые пачкает, а взгляд то и дело к сладко посапывающему ангелу возвращается, отпечатывая его образ не столько на бумаге, сколько под веками. За мозаическими окнами звездная ночь по окрестностям расстилается, холодный ветер листву засыхающую колышет, студеный ручей неутомимо журчит, а Чонгук, замерев темными глазами на своем наваждении, так и сидит. Работа давно закончена и теперь одиноко покоится вместо со сломанным карандашом на столешнице. Он его случайно сломал, но того совсем не заметил. Что ему сломанный карандаш? Чонгук переживает, как бы хрупкое создание перед собой не сломать и к утру, уткнувшимся в предплечья сидя за столом, засыпает.

***

      Чонгук, проснувшись от мягких поглаживаний в своих волосах, думает, смотря на ярко улыбающегося Тэхена мутным взглядом, что это все еще сон. Хороший сон. Очень. — Привет, — хрипит спустя минуту он. — Привет, — отвечает тихонько Тэхен, не спеша убирать руку.       Художник, млея под чужими прикосновениями, тоже никуда не торопится, сквозь полуопущенные ресницы видением неземным наслаждается. Оно, в пижамные штаны и безразмерную толстовку облаченное, милым донельзя и тискательным выглядит, ярче солнца лучей ослепляет. Не готов к таким потрясением пораньше сутра Чон, ох, не готов. Все-таки решив встать, от боли в мышцах натруженных морщится, которые явно не в восторге были во время сна их непутевого хозяина в неудобном положении находиться, отчего тот теперь, размяться пытаясь, как дедуля кряхтит. — Болит, да? Почему не лег со мной? — грустно спрашивает Тэхен, переживая, что его прикосновения и впрямь человеку противны. — Я хотел, но заработавшись, и сам не заметил, как уснул на столе. — треплет волосы ангела Чонгук и, отойдя от него, берет пакет с нужными для умывания принадлежностями. — Я освежусь, — предупреждает и, получив кивок, спускается на первый этаж.       Тэхен, не желающий ни минуты в одиночестве оставаться, за ним бежит: — Гуки, надо следить за своим здоровьем. Ты мог простыть, и теперь у тебя болят мышцы.       Чонгук, не дойдя пару метров до выхода из храма, резко останавливается, да так, что ангел едва не впечатывается в его затылок лбом: — Ты это что сейчас делаешь? Отчитываешь меня? — развернувшись, насмешливо прищуривается. — Именно так, — складывает руки на груди Тэхен, строго глядя на человека, что скорее комично выглядит, чем хоть сколько-нибудь угрожающе. Ангел, одетый в одежду с чужого плеча, до безумия милый, слишком обнимательный и уютный. Ну что за малыш, в самом деле? — Забавно, — щелкает его по носу Чон и дальше идет.       Юноша дуется, но все равно следует за парнем, не понимая, почему его слова не воспринимают всерьез, пока тот уже успевает выйти на улицу. Подойдя вплотную к выходу, Тэхен тоскливо смотрит на осеннюю красоту, которой не может коснуться. Небесные глаза жадно впитывают в себя каждый ярко-желтый листочек в надежде когда-нибудь вновь их ощутить в руках или под босыми ногами - неважно. Тэхен просто хочет свободы, хочет жить так, как все, но, безвинно наказанный, не может. Длинные, тонкие пальцы к солнечному свету тянутся, отчего удерживающий его здесь барьер начинает опасно искрить, но он все равно не отходит, продолжает тянуться. На ладони уже несколько ожоговых пузырей образовалось, только вот боль Тэхена не в них, она в его сердце. Чонгук, почуяв неладное, ангела обратно толкает, испуганно его плачущего, обнимающего себя, оглядывает. Обоим очень больно, Чонгуку - до невыносимого. Видеть страдания ангела выше его сил, понимать, что ничем не способен помочь - аналогично. Вряд ли его, перед ним на колени упавшего, успокаивающий шепот дело поправит. Ангел на него никак не реагирует, кажется, даже больше всхлипывает, вот-вот по частям распадется, человека с собой заберет. Почему его наказали настолько жестоко? Хоть денек дайте ему прогуляться по лесу, ветер в крыльях почувствовать, свежим, не спертым воздухом надышаться, отмените заточение, подарите свободы глоток... — Глупенький. Ты же знал, что не сможешь. Ну вот, смотри, покалечился, — дует на обожжённые пальчики Чон. — Почему другим можно, а мне нельзя? Я не хочу больше здесь находиться! — громко крича, бьется в истерике Тэхен. — Я больше не могу, понимаешь?       Чонгук понимает, но не отчаивается. Выход обязательно найдется, не просто же так судьба его сюда привела, с Тэхеном свела. — Малыш, — обхватив теплыми ладонями напротив мокрое лицо, в глаза покрасневшие смотрит. — Я же обещал, что что-нибудь да придумаю, чего бы мне это ни стоило, вытащу тебя отсюда. Всегда буду с тобой, одного не оставлю. Ты веришь мне?       Ангел, шмыгнув носом, кивает и, глядя в добрые, переполненные уверенностью в сказанном омуты, постепенно успокаивается. — Ну все, идем наверх. Обработаем ожоги, потом можно будет что-нибудь в интернете посмотреть, — озвучивает Чонгук и, не дав себе и секунды что собирается сделать подумать, подхватывает легкое тельце Тэхена на руки, бережно относит наверх, где усаживает его на матрас, затем суетится в поисках аптечки, которую заботливая мама положила ему в рюкзак. — Дай руку. Будет немного неприятно, но все быстро пройдет, вот увидишь, — найдя необходимое, рядом садится.       Тэхен доверчиво поврежденную ладошку протягивает, свободной рукой утирая остатки слез. Смиренно, закусив губу, боль при обработке антисептиком терпит. Сам виноват. Чонгук, стараясь уменьшить болезненные ощущения, на ранки дует, смазывает их специальной мазью, после не слишком туго забинтовывает. — Ну вот и все. Ты молодец, — приободряюще улыбается. — Прости меня, Чонгук. Я только и делаю, что доставляю тебе лишние хлопоты. Я тебя не заслуживаю, — шепчет ангел, опуская глаза. — Ну точно глупенький. Нет никаких хлопот. Мне только в радость о тебе позаботиться. Ты заслуживаешь только самого лучшего. Запомни это и больше не наговаривай на себя.       Тэхен мгновенно на его шею бросается, ныряя в теплые, уже ставшие привычными объятия, бессильный без них справляться, а Чонгук и рад ангела своего поддержкой окружить, рад его любить.       Тишина, изредка прерываемая пением на улице птиц, стоит долгая, пару окутывает. Но этим двоим, слушающим биение друг друга сердце, комфортно молчать. Тишина лечит, бывает, мысли в порядок привести помогает. Так они, со временем не считаясь, и сидят, и, если бы не жалобно заурчавший желудок одного из, продолжали сидеть. — Извини. Думаю, мне не мешало бы поесть, — неловко прокашлявшись, нехотя отстраняется Чонгук. Тэхен вновь улыбается.       Пока Чон, достав из сумки холодную, но от того не менее вкусную лапшу, ее уминает, ангел с интересом за ним наблюдает, жалея, что не нуждается в еде. Судя по довольному причмокиванию и вкусному запаху, кушать - это приятно. Покончив с трапезой, художник решает, что пора научить Тэхена пользоваться телефоном, чтобы всегда быть с ним на связи. Тэхен, которому только в радость узнать что-то новое о мире людей, о мире его человека, не возражает, внимательно объяснения слушает, иногда задавая уточняющие, часто смешащие Чонгука вопросы. — Главное, не забывай следить за количеством процентов на батарее, — рассказав о назначении двух прихваченных с собой из дома power-банков, предупреждает Чонгук. — Сейчас я позвоню Чимину, чтобы ты все наглядно увидел.       Друг на другой стороне провода звучит разбито, но заверяет, что справляется и исправно мажет травмы мазью. О конкурсе, который должен начаться с минуты на минуту, Чон тактично не спрашивает, не желая бередить его свежие раны. Затем друзья, обменявшись глупыми шутками, тепло прощаются и вешают трубки. Тэхен немного печалится, говоря, что Чимин даже на расстоянии чувствуется подавленным, и Чонгук соглашается, после для отвлечения от грустных мыслей предлагает посмотреть на университетском портале прямую трансляцию того самого конкурса, на что с энтузиазмом кивают. Удобно устроившись на матрасе, художник похлопывает себя по груди, намекая ангелу положить на нее голову. Ну потому что экран телефона маленький, а ноутбука он не взял, Тэхен ничего не увидит - так Чонгук оправдывается, перебирая его мягкие прядки. — Все они такие талантливые, — восхищенно юноша произносит, немигающе смотря в черный айфон. — Это ты еще как танцует Чимин не видел, — хмыкает Чон, не переставая касаться пепельных волос, черных, свободно раскинутых крыльев. Конкурс, на самом деле, не шибко-то его и интересует, ведь в нем не участвует его лучший друг. Впрочем, он готов забрать свои слова обратно, увидев на экране добровольно признающегося в содеянном Мин Юнги. Чтобы капитан барсов и просил прощение? И у кого? У Чимина! Да быть такого не может. А как вишенка на торте, в конце исповеди включается запись его танца, причем со дня, когда тот показывал его Чонгуку. — Поверить не могу, — ошарашенно выдает Чонгук. — Я не одобряю то, как Юнги поступил с твоим другом, но хорошо, что он нашел в себе силы признаться и извиниться. Это дорого стоит, — отвечает Тэхен. . — Да уж. Чимина, вероятно, хватит удар, когда он узнает об этом, — смеется художник. — Это ведь тот самый человек, которого ты нарисовал вместе с Чимином? — спрашивает ангел. — Он самый. У них все очень сложно. Юнги извечно Чимина достает, а Чимин в ответ огрызается. Лично мне это напоминает, дергание мальчиком за косички понравившуюся девочку в попытке привлечь ее внимание, не зная, как по-другому показать свои настоящие чувства. Хотя я уже не уверен насчет них, раньше - да, но не после случившегося. Так с любимыми не поступают. Чимин мог позвоночник сломать и остаться на всею жизнь калекой. Повезло, что обошлось, он бы этого не выдержал. Я никогда не прощу Юнги за то, что он с ним сделал. — Любимыми? — снова спрашивает Тэхен. — Ага. Это когда двое людей испытывают друг к другу теплые чувства, всячески стараясь оберегать, заботиться и делать приятное, — поясняет Чон. — Это как мы с тобой, да? — смущенно улыбается ангел.       Надо ли говорить, что Чонгук в очередной раз умирает?