После случившегося Чонгук еще долго не может прийти в себя. Слишком нереальным все кажется, но удобно устроившийся в его объятиях Тэхен доказывает обратное, ни своей, ни его наготы совсем не стесняется, к груди льнет, слушает биение сердца. Чон, если честно, не знает, как себя с ним дальше вести, зато знает, что в нем пропал, утонул, заблудился и выбираться определенно не собирается. Шутка ли судьбы настолько влюбиться легко, едва ли не с первого взгляда? Самое непредсказуемое существо по природе своей человек, а ангел? Такой, как Тэхен, вероятно, вдвойне. Поглаживая нежную кожу его живота, Чонгук в своих чувствах к нему не сомневается, а вот в его не уверен. Не в том смысле, что считает Тэхена неискренним, здесь как раз-таки наоборот, Тэхен, как на ладони открытый, а оттого беззащитен. Он сравни подростку, встретившему первую любовь, и не ведает, что с этой любовью теперь делать. Да и любовь ли это вообще? Ее часто с привязанностью спутать можно и за неимением лучшего варианта подарить себя не тому. Художник для ангела долгожданный спаситель, единственный света проблеск в его мрачной темнице, и не факт, что приди сюда кто другой, и ангел бы и в него не влюбился. А вот познакомься Тэхен с Чонгуком за пределами храма, скажем, в городе? Что бы тогда он почувствовал? Захотел бы чего-то, чем дружба, большего? Этого Чонгук никогда не узнает,
не в этой жизни, отчего продолжает мучиться и, несмотря на убеждения ангела, виноватым себя ощущает, воспользовавшимся его доверчивостью. «Неправда. Ты любишь его» — внутренний голос кричит, с глупым хозяином несогласный. Чон очень хочет поддаться ему и отпустить уже все эти глупые мысли. И ангел, как будто его зов о помощи слышит, роль главного катализатора снова берет на себя. Прочь сомнения забирает, ерзая на бедрах Чонгука, губ его невесомо касается, но распробовать, как следует, своих не дает.
— Мне понравилось чувствовать твои губы, — улыбается нежно негодник.
— Это называется целовать, — ответно не может не улыбнуться Чонгук, повисшие капли на его ресницах пушистых разглядывая.
— А не мог бы ты как до этого… поцеловать? — до невозможности жалостливо смотрит Тэхен.
— Ангелочек, ты уверен, что с профессией не ошибся? Такими просьбами ты больше смахиваешь на демона-искусителя, — резюмирует Чон и, времени на осознание Тэхена лишив, сразу же к его устам припадает.
Тэхен нисколько не возражает, покорно человеку первенство уступает. Все это для него ново, чертовски сладко, безумно приятно. Не знает совсем, как правильно на движение чужих губ отвечать, по наитию и на эмоциях действует, пока Чонгук продолжает что-то невообразимое творить своим языком, рта любимого сладость смакует, никуда не торопится. Проходится по кромке ровного ряда зубов, вздох необходимый ангелу сделать давая, затем мягко его губы собственными сминает, вновь языками сплетается. Неумело пытающийся подстроиться ангел, моментом наслаждаясь, в руках, крепко держащих его талию, тает, от внутри непомещающихся чувств задыхается, в темные волосы зарываясь пальцами, требует большего. Чонгука его неопытность и осознание, что он целиком и полностью принадлежит ему одному, сильней распаляет, в очередной раз расшатывает выдержку, которой вряд ли после такого оправиться. И опять этот полный блаженства в исполнении Тэхена стон... Что же Чонгук творит? Надо остановиться, и Чон с трудом остраняется, понимая, что и так сегодня зашел далеко. Тэхен же, напротив, останавливаться не намерен, пробует утраченные губы себе возвратить. Губы, что столько неописуемого наслаждения ему подарили, заканчивать которое преступление, пытка мучительная, но неизбежная - Чон приблизиться не позволяет.
— Тэ, не все сразу, ладно? Я хочу, но не сейчас. С нас на сегодня достаточно. Вода почти остыла… — с трудом проговаривает он, надеясь, что Тэхен поймет все правильно.
Ангел, расстроенно морща лоб, понимает едва ли, но послушно кивает и с бедер парня слезает. «Веревки из меня вьешь» — между тем, думает бессильный выносить его печального вида Чонгук, следом обратно Тэхена на свои колени утягивает, чмокает его вздернутый нос, затем щеки, на десерт оставляет припухшие губы, после строгое в них «все, а теперь домываться» выдыхает и как ни в чем не бывало к мытью его волос возвращается. Тэхен счастливо улыбается.
***
Закончив с
испытанием на прочность водными процедурами, парни, уютно устроившись в объятиях друг друга, нежатся теперь под одеялом. Тэхен, почувствовав вседозволенность, то и дело губами лица Чонгука касается, заставляя его умилительно морщиться.
Издевательство. Тщетно пытающийся спасти остатки выдержки Чонгук еще своего
ангела чертенка настолько игривым не видел. Уворачивается от него, беззлобно ворчит, что, конечно же, его нисколько не останавливает. Ангел, кажется, наоборот, чужим сопротивлением подстегивается, тискает человека и задорно смеется.
— Ну все! Ты сам начал эту войну, — шикает художник, угрожающее над ним нависая. Затем с помощью одеяла в рулет его заворачивает, с недовольного пыхтения и жалкими попытками выбраться громко хохочет.
— Гуки! Так нечестно. Выпусти меня, — обиженно тянет Тэхен.
— Не-а. Наказан за непослушание, — самодовольно выдает Чон, весело глядя на творение своих рук.
— Чон Чонгук! Я вообще-то старше тебя! Как ты можешь так со мной поступать? — фырчит ангел, приподнять заставляя в удивлении брови Чонгука.
– Значит, вот как мы заговорили? А вроде таким белым и пушистым казался. Ну ладно…Старше, говоришь? А ведешь себя, как совершенный малыш. Так что аргумент не принимается. Лежи отдыхай и думай над своим поведением, — посмеивается Чонгук, откидываясь рядом на подушку.
— Плохой человек, — бубнит Тэхен и, усыпляя чужую бдительность, затихает, чтобы через минуту очередной удар нанести. — Гуки, а там внизу... ну близость... а так всегда будет или...
Чон, не ожидав, что ангел так скоро к этой теме вернется, комично глаза округляет и, прокашлявшись, неловко отвечает:
— Тэхен, давай, пожалуйста, не будет об этом сейчас. Для меня это такое же потрясение, как и для тебя.
— Но нам же хорошо было? Я сделал что-то не то? — закусив губу, едва слышно говорит ангел, сопровождаясь до невозможности печальным взглядом, перед которым Чонгук совершенно бессилен. Ну не может же он сказать, что разложил бы его прямо здесь и сейчас, если бы не моральные принципы...
— Тэ, ты потрясающий, правда. Тебе не о чем беспокоиться. Просто мы пока не готовы… я не готов… Будет еще лучше, но не сегодня, — вздыхает Чон, освобождая Тэхена из одеяльного плена.
— Еще лучше? Так не бывает, — получив свободу, сразу же ложится на грудь художника ангел.
— Бывает, — чмокает его в макушку Чонгук, играясь с обсидиановыми перышками.
— Звучит как обещание.
— Это оно и есть.
Повисает уютная, обволакивающая обнимающуюся пару тишина. Ангел тонет в тепле человека. Человек тонет в нем. Но как это часто бывает, идиллию прерывает звонок. Чонгук, потянувшись за телефоном, думает, что ему звонит Чимин. Обычно они не ссорились, так слегка вздорили, и сейчас Чон чувствует вину, что на него накричал. Он на друга не сердится, скорее банально переживает. Вдруг Юнги его в какие-то свои игры втянул, чтобы в дальнейшем использовать? Сейчас Чонгук о том рассуждать не хочет, даже на позитивные нотки настраивается, уверенный, что Чимин просто посмеется над всей этой глупой ситуацией, но, к сожалению, реальность много хуже оказывается: «Чон Саныль» - наименование контакта гласит, алым «не бери» под веками выжигаясь, чего и рады послушаться, но не могут. За художником наблюдающий ангел не ладное замечает сразу: на том лица нет, занесенный над зеленым сенсором палец дрожит, до последнего момент ответа на звонок оттягивает. Принявшему вертикальное положение Тэхену увиденное не нравится, заставляет колкие змейки плохого предчувствия вниз по его горлу ползти, после удушающим клубком обосноваться в легких.
— Слушаю, — прикрывая глаза, спустя минут прикладывает айфон к уху Чонгук.
—
Во-первых, здравствуй сын, — отвечают ему спокойно, но так холодно, что мурашки по коже бегут.
«Лучше бы он накричал» - мысль в голове ничего хорошего от разговора не ожидающего парня проскальзывает.
— Вряд ли ты звонишь, чтобы поинтересоваться, как у меня дела, — в действительности не менее холодно озвучивается, не желая проявлять к этому человеку и капли уважения. Да он даже в контактах его по имени записал, всеми фибрами души противясь в свои отцы зачислять.
—
Зачем мне интересоваться чем-то подобным, когда я и так знаю, что дела у тебя не очень. И будут еще хуже, как только ты вернешься домой. Немедленно и без лишних разговоров, — все так же спокойно вещают на той стороне.
Чонгук знает, что ему, чтобы лишних проблем избежать, лучше бы помолчать и начать смиренно домой собираться, но открыв глаза и посмотрев на обеспокоенного Тэхена, не может не воспротивиться. Он не из пугливых, за себя не боится, будь это не так, давно бы уже университет закончил экстерном и собачонкой послушной в офисе отца прыгал.
— Дела у меня вообще-то в порядке. На самом деле, даже слишком. Так ответь, зачем тогда мне их усугублять приходом в
твой дом?
—
А это становится интересным, Чонгук. Неужели меня настолько долго не было рядом, что ты позабыл все то, чему я тебя учил? — произносит иронично Саныль. Удивительно, как его кабинет еще ледяной корочкой не покрылся, когда как сердце его сына вот-вот уже.
— Тебя никогда не было рядом. И то, что ты называешь учением, я называю прихотью, по которой ты подстраиваешь меня под себя, вернее ломаешь, — легко парирует парень, а у самого нервы искрят, готовые коротнуть в любую секунду.
Тэхен, не знавший до этого никогда такой стороны Чонгука, испуганно смотрит. Чонгук донельзя напряженным выглядит, в его глазах неподдельная ненависть полыхает, черты лица заострились, что впору об них резаться, от исходящей от него ауры обжигаться, от неприязни к тому, с кем говорит, все стеклянное прятать. Тэхену страшно становится, но не за себя - за своего человека. Он не хочет его таким видеть, не хочет, чтобы ему было больно, а ему больно,
она затаенная сейчас прорывается наружу. И как Тэхен ее раньше не почувствовал? Не понял, не поддержал... Чонгук всегда обходил стороной рассказы о семье, мастерски переводил тему, за что не ангелу, делающему аналогичное по отношению собственного прошлого, его винить. Ангел догадывался, что за всем этим кроется какая-то неприятная история, но слишком легко умелому манипулированию не желавшего его в свои проблемы втягивать художника поддавался. Чонгук очень добрый, жертвенный и все предпочитает решать самостоятельно, когда как переживший много лет одиночества Тэхен сразу же за руку протянутую хватается.
—
Твое мнимое чувство вседозволенности ни к чему хорошему не приведет, Чонгук, — вновь доносится пробирающий до самых костей голос Саныля. —
Даю тебе час на то, чтобы оказаться в моем кабинете, или в противном случае мне придется поговорить с твоей матерью.
Громко по барабанным перепонкам в повисшей тишине быстрые гудки бьют. Чонгук, пытаясь ярость во всем теле унять, делает частые вздохи-выдохи. Раз-два - она не утихает, раз-два - результат не меняется. Он ведь знал, что так все и будет. Знал, но надеялся, что до этого не дойдет.
— Чонгук? Что-то случилось? Это кто-то из твоей семьи? — подсев ближе, спрашивает Тэхен, но коснуться не решается.
— Это
не моя семья, — чеканит Чон по слогам, чем вынуждает ангела сжаться, лишнего вздоха сделать бояться. Вокруг витающая ненависть почти осязаема, и ему бы промолчать, переждать его вспышку гнева, но он, безумно любящий, все это так просто оставить не может. Ангел должен своему человеку помочь.
— Ты вскользь упомянал, что у тебя какие-то дома проблемы, но все ведь образуется, верно? Ты хороший человек, и я не думаю, что...
— Тэхен, ты тоже хороший, но почему-то тебе это не помогло. Ты здесь, словно запертый в клетке зверек, а я там… И сколько бы раз я ни пытался сбежать, этот ублюдок меня всегда возвращает, — почти что рычит Чонгук, резко вставая, и, схватив со стола банку с кистями, об стену ее разбивает.
Ангел от пропитанных болью и отчаянием слов весь дрожит, слез больше не сдерживает. Он хочет, чтобы улыбка любимая, взгляд теплый вернулись.
Его человек страдать не должен. К нему, стоящему спиной и оперевшемуся о столешницу, игнорируя разлетевшиеся сюрреалистичной картинкой осколки и не боясь об них пораниться, идет, потому что его потеря - вот, что для действительно страшно. Плевать на исходящие от него волны ярости, плевать на себя. Ангелу бы его только обнять, попытаться донести, что все поправимо.
— Пожалуйста, не злись. Ты сказал, что не оставишь меня, и я тебе говорю тоже самое. Как бы тебе ни было плохо, я буду всегда ждать тебя здесь. Разделю твою боль, и не успокоюсь, пока не заберу ее всю, — шепчет Тэхен, сцепляя со спины на его животе руки.
Чонгук, поддаваясь его мягкой и лечащей ауре, немного успокаивается, почти ситуацию отпускает, если бы не любящее все самое болезненное на первый план выносить подсознание, в котором отец угрозу приводит в действие.
— Лучше бы ты был там, а не здесь, — сбросив чужие руки, ядовито, раня Тэхена, бросает и, надев куртку с кроссовками, уходит.
— Чонгук? — бежит за ним непонимающий ничего Тэхен. Слова и поступок художника в самое сердце его безжалостно бьют, но ему не оно важно, а другое.
Сердце его человека. — Скажи хотя бы, куда ты уходишь?
— В самый ад, — криво улыбается Чон и, преодолев первый этаж, за дверьми храма скрывается, оставляя плачущего ангела одного.
Через пару секунд вновь полоска света мелькает, Чонгук залетает обратно, крепко Тэхена в объятиях сжимает, жадно к его губам припадает.
— Прости, мой ангел. Я вернусь завтра и все тебе объясню. Не злись на меня, потому что я сам на себя зол.
— К тебе у меня только тепло и благодарность. Плохие чувства к тебе - моему человеку, неприменимы и никогда не будут, — сквозь слезы улыбается Тэхен и нехотя отпускает Чонгука, понимая, что тому и впрямь надо идти. — Уходи, но возвращайся.
— Обещаю.
***
Чонгук спешит, как только может, боясь не успеть. Он не хочет, чтобы мама расплачивалась за его непокорность вместо него, и Саныль умело этим пользуется, каждый раз ставя ультиматум «либо ты, либо мать». И как же Чон его ненавидит за это, придушил бы, не задумываясь. Сколько боли, незаслуженных побоев от супруга вытерпела, проливая горькие слезы, каким-то чудом сохранившая в сердце доброту Лина. Если бы ее не было, Чонгук давно из проклятого дома, наплевав на все, сбежал. Она его единственный лучик света, всегда поддерживает, говорит не сдаваться, в мыслях зла не держать, свои мечты беречь свято. Без мамы, художник уверен, он бы не справился. И понимая все это, разве может он ее подвести? Разве может один на один оставить с
чудовищем? Конечно же, нет, и потому, минуя охрану особняка, без промедления в него врывается и вихрем проносится по лестнице прямо к кабинету отца.
— Ты опоздал ровно на одну минуту, — резюмирует спокойно Саныль, взгляда от лежащих на столе бумаг не отрывая.
— И тем не менее, я здесь, — в тон ему остановившийся на входе Чонгук отвечает, не желая даже на метр к нему приближаться.
— Похвально, что ты держишь лицо. Хоть какое-то полезное качество ты все же усвоил. Мне пришел табель о твоей успеваемости. Оценки неплохие, но, однако, не лучшие. Это во-первых, а во-вторых, у тебя слишком много пропусков, как одиночных занятий, так и по целому дню. Объяснишься?
— Как ты уже сказал, у меня с оценками все в порядке, поэтому я не вижу смысла в каких-либо упреках. Прогулы на мою успеваемость никак не повлияли, — смотрят уверенно на затянутого в строгий, серый костюм темноволосого мужчину с припорошенными сединой висками.
— Подойди, — отложив документы, безразлично сына оглядывает старший, словно не родной перед ним стоит сейчас человек, а простой подчиненный.
Чонгук не двигается с места.
— Подойди, я сказал, — звучит угрожающе, но голос не повышается. —
Или мне позвать твою мать? К ней ты всегда
прислушиваешься. Может, хотя бы она тебе
объяснит популярно, что меня не устраивают хорошие оценки. Мне нужны лучшие и без пометок о том, что мой сын безответственный настолько, что не в состоянии усидеть на занятиях.
Чонгук, не имея выбора, стискивает зубы и подходит к столу, где выдвигает кресло, с садистским удовольствием заставляя его ножки противно шаркнуть по дорогому паркету. Саныль не любит громкие звуки.
— Итак, — прошивают младшего холодным, образующим льдины взглядом. — Завтра выходной, но это не мешает тебе заняться учебой вплотную. Мой помощник позвонит твоим преподавателям и возьмет для тебя дополнительные задания. Так же, с понедельника ты переходишь на домашнее обучение. Учителя будут приходить к нам на дом. Как все исправишь на приемлемые для меня оценки, я подумаю о возвращении в университет, а пока ты остаешься под надзором, любые связи с внешним миром для тебя под запретом. Считай это уроком и подходящим временем переосмыслить свое поведение.
Чонгук, захваченный бессильной яростью, сжав руки в кулаки, врезается ногтями до крови в кожу. Знает, что Саныль нисколько не шутит, для него нет сомнений, что все будет так, как и сказано. Подобное уже было, когда он на первом курсе взбунтовался, отказываясь посещать занятия. В тот раз наказание продлилось целых два месяца, но самое что печальное его лишили общения с Чимином, причем даже по переписке: ноутбук все лишние сайты блокировал, телефон лежал в сейфе отца, друга на порог особняка не пускали. Конечно, мама не могла остаться в стороне и тайком давала ему свой айфон, но все же... Приговора хуже не придумаешь, тем более теперь у него не только Чимин есть, но и совершенно беспомощный в своем одиночестве и заточении Тэхен.
— Домашний арест? Серьезно? — не выдержав, срывается на повышенный тона. — Я что, маленький ребенок, по-твоему? Оценки я исправлю и для этого мне не обязательно торчать в особняке целыми днями.
— Исправишь, даже не сомневаюсь. Ты умственно одарен в учебном плане и запоминании информации, что очень для меня ценно, но при всем при этом достаточно бестолковый, если дело касается правильного использовании своего потенциала, — все так же безразлично произносит отец, представляя, наверное, вместо сына личного помощника или дворецкого.
— Я не юрист и тем более не управленец, как ты, что я не раз уже тебе говорил прямым текстом. Неужели ты настолько слеп, что очевидного не замечаешь? Я думал, что для бизнесмена главное оценивать риски и свои возможности, — неприязненно сквозь зубы цедит Чонгук, смотря с вызовом в потемневших глазах на Саныля. — Сделай наследником Чихо, он с радостью согласится на любой твой безумный приказ.
— Забудь, Чонгук. Дорога в поверхностный мир всякой мазни тебе закрыта, и это не обсуждается. Ты уже взрослый, чтобы грезить о несбыточном и нецелесообразном. Что касается Чихо… Он неплох, как исполнитель, но мне нужен лидер, а оное точно не про него. Как ты верно подметил, Чихо согласится на все, а значит, слишком ведомый и быстро потопит дело всей моей жизни. Ты же высказываешь свое, пускай и не всегда разумное, но все-таки мнение. Мне нравится твой внутренний стержень. А дурь из твоей головы я выбью, даже не сомневайся.
Чонгук зло подскакивает с кресла и бьет кулаком по столу, заставляя стоящий на краю стакан виски покачнуться и рухнуть на пол, а затем чуть ли не вплотную приближает к лицу мужчины свое:
— Взрослый? Наверное, поэтому я заперт в стенах этой тюрьмы, как преступник? Очевидно, что да. Но знаешь, отец, как бы ты ни старался, мою дурь тебе не выбить никогда и ни при каких обстоятельствах. Я живу ей, упиваюсь, как самым сладким наркотиком, лекарства от которого нет.
Саныль внешне никак своей ярости не выдает, если в его котлами адскими полыхающие глаза не заглядывать. Всего секунда требуется ему, чтобы встать и отвесить ощутимую пощечину сыну:
— Значит, я изобрету его, и дальнейшее лечение тебе не понравится. Я тебе обещаю.
Щека после удара горит, возможно, даже будет синяк, но Чонгуку плевать, он снова к мужчине лицом, искривляя губы в презрительной ухмылке, поворачивается:
— Многие ученые бились над своими изобретениями до конца своей жизни и так и не пришли ни к чему. Век человека скоротечен, но мой век явно подольше твоего будет. Уж это я тебе тоже могу обещать.
***
Оставшись с собой один на один в опостылевшей за годы жизни здесь комнате, Чонгук обессиленно падает лицом в хранящую запах лаванды подушку. Разговоры с Санылем всегда для него утомительны, а сегодня особенно. Ненависть прямо сочится из разбитого парня, ползет по полу, стенам, окну, грозясь вырваться из помещения и затопить весь особняк. Люди насочиняли всяких жутких легенд о заброшенном храме, но Чонгук может им рассказать истории пострашнее о проклятом особняке Чон, и они уж точно не будут выдумками. Храм, наоборот, оказался теплым приютом, где он успел оставить свою душу и
сердце.
Тэхен… Боже, что художник ему там наговорил в порыве гнева на своего отца, а теперь так и вообще пропадет на долгое время. Да он даже написать ему ничего не может, потому что амбалы Саныля отобрали его айфон. Что его ангел о нем подумает? Чонгук ведь обещал не бросать его, а в итоге сейчас не в лучшем положении, чем тот. Надо хоть как, но раздобыть телефон. Не только за тем, чтобы объясниться с Тэхеном, но и рассказать обо всем Чимину. Точно. Чимин. Лучший друг его в беде не оставит, но как ему все объяснить? «Привет, коротышка-хён, меня тут под домашний арест посадили, не мог бы ты присмотреть за моим ангелом?» Ну не бред ли? Впрочем, особого выхода, как и выбора нет, а кроме, как к нему, с подобной просьбой пойти не к кому. Он будет в шоке, конечно, но поймет. Это же Чимин, самый добрый и отзывчивый человечек.
За всеми этими мыслями и нервным истощением, Чонгук засыпает, даже не замечая, что к нему пришла мама, которая после почти полночи охраняет его сон, нежно поглаживая по голове.
***
Весь следующий день Чонгук не выходит из комнаты. Аппетита совсем нет, а учебники и материалы, в которых он закопался, окончательно добивают. Чонгуку претит все делать по указке отца, но так надо, чтобы хоть немного усыпить его бдительность, а там уже и искать снисхождения. Чон честно пытается написать какой-то особенно геморный реферат, но мысли то и дело возвращаются к Тэхену. Говорил ему, что вернется сегодня, а сам даже позвонить возможности не имеет. Остается лишь надеяться, что ангел не копается в себе и покинутым себя не чувствует. Он ведь такой ранимый и беззащитный… Только обрел надежду, а теперь… Чонгук обещал его вызволить из храма, но куда там, когда и сам себя из особняка вытащить не в состоянии. Нужен телефон и срочно, или, не услышав Тэхена, не сказав, что не бросил и обязательно к нему придет, быстро сойдет с ума.
— Привет, милый, — останавливает очередной круг самобичевания Чонгука вошедшая с подносом еды Лина. — Слуги сказали, что ты не спускался ни к завтраку, ни к обеду. Прости, не смогла прийти раньше. Твой отец обязал меня присутствовать с ним на встрече.
— Привет, мам, — сразу же оборачивается художник и встает из-за стола, чтобы помочь ей расставить посуду. — Как ты тут? Надеюсь, из-за меня у тебя не было с ним проблем? — закончив с помощью, обеспокоенно спрашивает, крепко ее обнимая.
— Чонгук-и, задушишь, — смеется она, а когда сын отстраняется, заметно грустнеет. — Мы долго разговаривали с Санылем, но он ко мне не прикасался, если ты об этом. А общение с ним мне всегда нелегко дается, ты же знаешь.
— Если он что-то посмеет тебе сделать я… — было начинает Чонгук, но Лина не дает ему мысль закончить.
— Пожалуйста, не надо. Давай не будем об этом. Как гласит одна восточная мудрость, записывай плохое на воде, а хорошее в своем сердце. Расскажи лучше, где ты пропадал все это время. Что-то мне подсказывает, что не у Чиминни, — тепло улыбается женщина, присаживаясь на кровать.
Чон, садясь рядом, немного смущается того, что сейчас должен рассказать, но заряжаясь мягкой энергетикой самого родного для себя человека, решает не таиться, хотя бы частично, но перед мамой раскрыться:
— Мам… Я встретил одного
ангела человека, и это… ну. Он мне очень нравится.
— И этот человек парень? — спрашивает Лина без какого-либо осуждающего подтекста.
— Да, но Тэхен правда замечательный… Тебе бы он очень понравился, — все сильнее смущаясь, поясняет художник. Но это же мама, верно? Тем более такая, как Лина, она не осудит. Никогда его ни в чем не упрекала, не станет и теперь.
— Если ты так говоришь, сынок, то у меня нет причин не верить тебе. Я знаю, что до недавнего времени ты не встречался ни с кем. Тебе уже двадцать два, и я, если честно, немного запереживала. Так что, если этот мальчик смог тебя настолько быстро очаровать, значит, он и вправду особенный. У моего Чонгук-и вкус истинного ценителя красоты, как душевной, так и физической. Плохого он не выберет точно, — улыбчиво произносит женщина, трепля волосы сына, в объятиях которого оказывается через секунду.
— Я знал, что ты все поймешь… Ты лучшая, знаешь? – шепчет он, утыкаясь носом в уютную выемку на плече матери.
— Была бы лучшей, если бы нашла в себе силы убежать с тобой под сердцем, когда была такая возможность, — грустно вздыхает Лина, поглаживая Чонгука по спине.
— Мам… не говорит так. Тебе не в чем себя винить. Если бы не ты… ты все для меня. Ты самая-самая и этого ничто не изменит.
Чонгук так и обнимает мать не в силах выпустить ее из рук. Он честно по ней немного скучал, даже когда был с Тэхеном. Звонил ей и утром и вечером, пока ангел спал, убеждаясь, что с ней все в порядке, а потом заверял ее, что и у него все отлично. Лина, слыша в голосе сына неподдельное счастье, в этом не сомневалась. Материнское сердце сразу почувствовало, что ее мальчик повстречал кого-то особенного. Так бы они, наверное, и просидели до самого вечера, если бы не заворчавший желудок художника, отчего он неловко смеется, а миссис Чон, строго на него посмотрев, заставляет взяться за палочки для еды.
— Надеюсь, на скорое знакомство с твоим без сомнения очаровательным парнем, — говорит она с хитринкой во взгляде, пока сын с аппетитом поглощает бобовую лапшу.
— Ну, мам! Пока рано и у него… — чуть ли не давится Чонгук. — Там очень сложная ситуация, но когда-нибудь обязательно.
— И мой сын, как истинный принц, выручает его из беды? — хмыкает Лина.
— Типа того. Только вот принц сам застрял в башне с драконом без возможности даже ему позвонить, — фыркает Чон. — Кстати, ты не могла бы дать мне свой телефон? Мне бы хоть предупредить…
— Саныль знал, что ты можешь о таком меня попросить, поэтому мой сотовый тоже сейчас у него в кабинете, — грустно вздыхает женщина, но спустя пару секунд ее глаза загораются. — Впрочем, я могу сказать, что жду срочный звонок от двоюродного брата.
Он один из потенциальных партнеров нашей компании, и твой отец очень хочет получить его расположение, но это у него без меня никак не получится, так что…
— Мам, ты чудо, — сияет Чонгук.
— Сегодня за ужином я попрошу у него свой телефон. Будь поблизости.
***
Лина не слишком верит в успех придуманного ею плана, но не попытаться не может. Ради счастья сына она готова пойти на все. К ее удивлению, обычно подозрительный Саныль без лишних вопросов передает ей ключ от своего кабинета, прося не забыть намекнуть брату о сотрудничестве. Женщина без грамма эмоций кивает и идет наверх, где сразу же натыкается на поджидающего ее Чонгука.
— У тебя минут пять, не более, — шепчет, открывая двери.
Чонгук, залетев в помещение, спешно пытается найти в сейфе свой телефон, но находит лишь мамин, но ему и этот сойдет, нужные номера он наизусть помнит. Времени и вправду почти нет, поэтому парень выбирает позвонить первым Чимину и попытаться хоть что-то да объяснить, трезво рассуждая, что друг позаботиться о Тэхене в случае чего сможет, а это сейчас первостепенная важность. Осталось только преподнести информацию правильно и не испугать впечатлительного танцора… Но какого же удивление Чонгука, когда он понимает, что вроде бы покалеченный, но такой шустрый Чимин уже успел обо всем разузнать, чему шока добавляет присутствующий рядом Юнги. Чонгук этого немного пугается, ведь Мин даже не друг ни ему, ни Паку. Хотя про последнего вопрос еще спорный. Что там у них за отношения такие? Один другого скидывает с лестницы, а потом они мило сидят в кафе с последующими прогулками до заброшенного храма. Ахуеть романтика. Страхи мигом улетучиваются, когда Чон слышит самый любимый, обеспокоенно спрашивающий, как у него - его человека, дела, голос. Ну что за прелесть ? Как же ему хочется оказаться сейчас с ним, но…
В коридоре шаги раздаются, и художник, догадываясь, что это не мама, суетливо поручает Чимину заботу о своем ангеле, следом пощечину от ворвавшегося в кабинет отца получает. Теперь синяк точно проявится. Лина в ужасе что-то на заднем плане кричит, Саныль, отобрав у дезориентированного сына айфон, скидывает звонок и откидывает его прочь.
— Ты, кажется, меня не понял, Чонгук. Тогда продемонстрирую тебе наглядно, что бывает, когда мне не подчиняются, — шипит он, толкая парня, предварительно ударив его по лицу еще раз, на пол. Прекрасно знает, что ему не страшны побои, зато за мать, как лист кленовый, трясется.
Чонгук, осознавая, что за этим последует, тут же на ноги подскакивает, но все равно не успевает предотвратить неизбежное: Саныль плачущую навзрыд женщину под ребра со всей силы бьет, заставляя ее рухнуть от боли, за что художник на него бросается и начинает с остервенением избивать, что быстро предотвращается сбежавшейся на шум охраной. За охранниками в кабинет вбегает Чихо и, заметив лежащую на ковре мать, испуганно на нее смотрит, затем помогает подняться.
— Мам? Что с тобой? — с тревогой спрашивает.
— Ничего, сынок. Все хорошо. Немного повздорили, — опираясь на младшего сына, сипло из-за слез отвечает Лина.
— Этот ублюдок ударил ее! — кричит Чонгук, безуспешно брыкаясь в крепкой хватке удерживающих его мужчин.
— И в этом виноват только ты, — спокойно, без тени раскаяния припечатывает Саныль. — Увидите его в комнату и заприте, — приказывает подчиненным.
— Чонгук-и, ты не виноват. Не слушай его, — плачет мама, протягивая к художнику руки.
«И опять ты его покрываешь, мама» — думает Чихо, глядя с ненавистью не на отца, а на брата.
