***
Тэмин растерянно на телефон смотрит, не понимая, почему подруга звонок сбросила. Ответ через минуту в чате всплывает. — Что-то не похоже на нее, — бормочет она, складывая конкурсное платье. — Всякое случается. Джин еще та деловая дамочка, — говорит переодевающийся в сторонке Чимин. — И то верно, — соглашается Ли, перечитывая сообщение Ким, которая пишет, что в студии отца проблемы нарисовались, и ей, как доверенному лицу, необходимо с этим разобраться. Не знает, когда освободится, но просит не переживать, добавляя в конце дурацкий смайлик. Последнее особенно подозрения, что здесь что-то не чисто, вызывает. Тэмин не может не переживать, обнявший ее со спины Хосок нервозность чуть сглаживает. — Я так понимаю, посиделки отменяются? — вставляет развалившийся в кресле Юнги. — До следующего раза отложим. Нет смысла праздновать без главной виновницы торжества и ее парня, — соглашается подпирающий стену Чонгук. — Я тогда к Тэ поеду. — Кто бы сомневался, — иронично усмехается Пак. — И вообще-то, мы с Минни тоже не мимокрокодилы. Наш номер лучшим признали! — Хочешь сказать, что ты еще не распланировал вечер в компании своего покемона? — не менее иронично отбивает художник. — Я точно распланировал, так что бывайте, — поднявшись с насиженного места, хватает за руку опешившего Чимина Мин, даже не противясь бесящему его прозвищу, и спешит на выход из помещения, не забыв прихватить и букет с рюкзаком. — До сих пор с трудом верится, что они встречаются, — вздыхает Чонгук, смотря этому двойному безобразию в спину. — А по мне, все закономерно, — произносит Хосок, забрав у Тэмин сумку и чехол с платьем. — Мы домой. Кое-кому надо подготовиться к завтрашней контрольной по математике. — А можно я тоже к Тэхену? — жалостливо канючит Ли, уныло плетясь за мужчиной. Чонгук смеется, слыша удаляющиеся нотации Хосока о важности аттестата. Чуть погодя он выходит из закулисья сам и идет на улицу, попутно печатая в телефоне ответы Тэхену. Предвкушая скорую с ним встречу, не замечает, как вне стен университета оказывается. Зря. У ворот стоит отцовский BMW, окно которого приспускается. — И чему это ты так радуешься, сын? По сторонам даже не смотришь, — разрушает все планы парня ненавистный голос. Приходится смиренно сесть в машину, иного выхода у него нет. — Что ты здесь делаешь? — устроившись на задних сидениях рядом с дающим водителю отмашку трогаться отцом, спрашивает художник. — Что за тон? Впрочем, я спущу тебе эту вольность. Настроение располагает, — улыбается Саныль, чем вызывает в Чонгуке непонимание. Он в параллельную реальность попал или что? Мужчина тем временем продолжает: — Сегодня у нас семейный ужин. Решил тебя лично забрать. Чонгук ущипнуть себя хочет, происходящее ему определенно не нравится. Чтобы отец и сам его забирал? И эта странная улыбка... Очевидно, тот чему-то рад. Остается только надеяться, что не очередным на него безумным планам. — Мог бы и предупредить, — выдыхает, подавляя в себе подспудное желание выпрыгнуть из иномарки прямо на ходу. Повисает гнетущая тишина, присутствие Саныля давит, благо ехать не долго, дорога до итальянского ресторана занимает двадцать минут. Чонгук, в отличие от затянутого в классический костюм мужчины, явно не проходит туда по дресс-коду, на что Чонгуку, в общем-то, все равно. Ему и в потертых джинсах с толстовкой неплохо, а с влиянием отца его в этот ресторан даже голым пустят. Смешно ровно настолько, насколько и грустно. — С твоим гардеробом надо срочно что-то решать. Постоянно позоришь меня, — словно прочитав его мысли, комментируют на пороге заведения. — Чтобы завтра пришел в офис в подобающем виде, и в парикмахерскую сходи, весь оброс. — Уж как-нибудь без тебя разберусь, — огрызается парень, заходя в слепящее пафосными люстрами помещение, выполненное в золотых тонах. Стягивает с себя кожанку и передает ее в руки лебезящего метрдотеля, который, беспрестанно кланяясь, разве что им ноги не целует. Чонгук закатывает глаза и, заприметив мать и брата, движется к их столику. — Привет, милый, — улыбается ему ласково Лина. Чихо лишь угрюмым взглядом одаривает, в ответ получает аналогичный. — Привет, мам, — поцеловав ее в щеку, усаживается рядом художник. От вечера ничего хорошего ждать не стоит, пускай хоть к родному человеку будет поближе. Защитит от возможных нападок Саныля, если потребуется, на себя удар примет. Никто не спешит заводить разговор, молча меню перелистывают. Каждое из блюд, исходя из цены, вероятно, золотой пыльцой посыпают. Чонгук в первое более-менее знакомое тычет и стакан яблочного сока у записывающего в блокнот официанта просит. Саныль неодобрительно цокает, но не спешит замечание делать. Не престало перед посторонними сына отчитывать – моветон. — Чонсон хвалит тебя. Говорит, что ты неплохо осваиваешься в компании и все на лету схватываешь, — начинает он, когда официант уходит. — Было бы странно, посыпай он мою голову пеплом. Я же все-таки Чон, – ехидничает студент, плохо сдерживающийся при разговоре с ним. Лина предупреждающе его колено под столом сжимает, намекает не провоцировать. — Все дерзишь, мальчишка, но знаешь… Я рад, что ты голову не задираешь, явственно свои возможности осознаешь. Другой бы на твоем месте спасибо сказал, но не ты. И раздражает, и, как нестранно, уважение вызывает, — спокойно произносит мужчина. Чихо недоуменно на него таращится, вилку сжимает, не понимая незаслуженной похвалы. — И кстати, ты действительно себя хорошо показал. Я лично наблюдал за тобой и остался доволен. Работы, конечно, предстоит еще много, но ты на верном пути. Чонгук в окно безразлично смотрит, предпочитая его слова проигнорировать, впрочем, как и всегда. Ему никакого удовольствия не доставляет здесь находиться. В храм к Тэхену уносится мысленно, незаинтересованный в чужих излияниях. — Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, — повышает тон старший Чон. — Мы, кажется, уже не раз проходили эту тему. — А я непонятливый. Говорю же, твой секретарь преувеличил мои таланты, — повернув голову, язвит художник, встречаясь с холодными глазами отца. — То же касается и тебя. Ты видишь то, чего нет, убеждая себя, что я идеальный наследник. — Я вижу достаточно. Например, то, что ты, несмотря на мой запрет, продолжаешь заниматься своей мазней. Потрудись следы заметать лучше. Руки в краске, растворителем за километр несет. Отвратительно. Чонгук думает, что отвратительный здесь только Саныль, но на этот раз его колкость проглатывает, осознавая, что и без того достаточно сегодня его провоцировал. От матери неприкрытая тревога исходит, глаза слезящиеся с одного на другого мечет, не зная, как разрядить обстановку, за сына становится страшно. Пока официант расставляет перед ними тарелки, Чихо не перестает удивляться спокойствию отца и приходит к выводу, что все дело в общественном месте, а иначе почему брату все сходит с рук? — Давайте не будем ругаться. У нас все-таки семейный ужин. Мы так давно не собирались все вместе, — пригубив вина, миролюбиво Лина вставляет. — Вчера из вуза пришел табель успеваемости Чи. Он такой молодец, набрал высшие баллы по всем предметам. Чихо выжидающе на Саныля поглядывает, ожидая его реакции, а в ответ - равнодушный кивок, иными словами, ничего. Санылю, кажется, поставленная перед ним паста важнее. Парень закипает, повторно вилку до побеления костяшек сжимает, вставший в горле комок пытается сглотнуть. Не получается. Тиски неприятия и обиды все внутренности удушающе оплетают. На языке горький привкус. Яд, вероятно. Внутренние демоны не дремлют и здесь. Слова унижения нашептывают, злобой сочатся, взгляд мрачными видениями застилают. Прятаться они больше не собираются. Поводки спущены.***
Чимин, прижатый к стене комнаты Юнги, постанывает в терзающие его губы. Мин, стоило только в нее зайти, как с цепи сорвался, теперь яростно вылизывает чужой рот. Бесстыдно прохладными после улицы руками под толстовкой танцора блуждает, табун мурашек и дрожь у него вызывая. Куртки подле их ног брошенными остаются, обувь следом летит. Пак в ощущениях тонет, сил на сопротивление не находит. Капитан, подхватив его под ягодицы, несет в кровать, на плед опрокинув, сверху над ним, вдавливая в простыни, нависает. — Хён, подожди... хён... — прерывисто шепчет Чимин, перемежаясь с безумными поцелуями, мысль какую-то пытается донести. — Мне в душ надо, я весь после выступления потный. — А смысл? Снова вспотеешь, — в ответ, буквально в его беззащитную шею вгрызаясь. Танцор очередной стон издает, как одержимый мечется по постели, не понимая, как с голым торсом оказаться успел. Музыкант к его соску припадает, покусывает и зубами оттягивает. Ему от его танцев вконец сорвало крышу. Раньше он мог только им со стороны любоваться и от невозможности получить желаемое злиться. Сейчас его сирена сама к нему руки протягивает, сладким голосом слух услаждает. На такого его никакой выдержки не хватает, а Юнги и не сдерживается, порывисто с себя одежду скидывает, оставаясь в одних джинсах. Видом размазанного по простыням Чимина упивается. Алеющие метки с прошлого раза потускнеть не успели, капитан их с удовольствием обновляет, долго им не сойти с карамельной кожи. Юнги не даст. С дня рождения не так много прошло времени, но капитан потихоньку раскрывает своего парня, его раскрепощает, но до главного не доходит. Терпеливо ждет, понимая, что для Чимина это все ново и пока страшно. Сегодня он хочет попробовать зайти дальше. Облизывает солоноватый от пота кадык, параллельно стягивая с Пака штаны. Узкие брюки поддаются с трудом. Мин их и любит, и проклинает. Танцор с недавних пор стал выбирать более яркую и обтягивающую одежду, периодически надевая вещи из ранее неиспользуемого арсенала. Юнги как-то спросил, почему Чимин их не носил раньше, на что тот ответил, что носил, но только в особенные дни и для выступлений. Музыкант улыбки в университете сдержать не мог, догадавшись, что Плясунья именно для него так теперь наряжается. Расправившись с брюками, Юнги нижнее белье резко сдергивает. Чимин его от себя испуганно отталкивает, стыдливо прикрывается, огромными глазищами смотрит. — Хён… не смотри, — поджав ноги, жалостливо просит, ладонью пряча свой пах. — Ну чего ты? Мы вместе, помнишь? — качает головой капитан, перехватывая его руки. — Не прячься от меня. Я ничего плохого не сделаю и дальше, чем ты позволишь, не зайду. — Тогда... тогда выключи, пожалуйста, свет, — боясь, что Юнги увидит его шрам, тихая просьба. Юнги хочет Чимина видеть, но отказать ему не смеет, затем возвращается поспешно и устраивается между его ног. Сменив тактику, более нежно в губы целует, не напирает. Невесомо ведя ладонью по гладкой груди, осторожно к чуть опавшему члену спускается, оглаживает большим пальцем розовую головку, размазывает выступившую смазку по всей длине. Чимин дергается, но не отползает, смирно лежит, чувствуя, как от приятных ощущений все внизу загорается, пальчики на ногах поджимает, робко в его кулак толкается. Сам поцелуй углубляет, тянется к чужой ширинке в желании ответное наслаждение подарить. Хватит уже бревном быть. Юнги так ласков и терпелив с ним, а он что? Джинсы не без помощи приспускаются, Мин, опасаясь, что Пак передумает, торопливо их в сторону откидывает вместе с бельем, представая полностью обнаженным. Бледная кожа капитана в полумраке комнаты словно светится, из-за чего скалящуюся голову волка на бедре хорошо видно, а еще видно... И без того весь красный танцор готов на месте сгореть от смущения. Во избежание, жмурит глаза, что нисколько не помогает – под веками вырисовывается не менее яркая картина, дополненная возможным итогом происходящего сейчас. — Кроха, это все еще я, — подсев к нему вплотную, в его пухлые губы выдыхают, после накрывая их своими. Чимин, поддавшись успокаивающему хриплому голосу Юнги, нерешительно ладошкой его пах накрывает, дрожащими пальцами вверх-вниз по члену проходится, вызывая судорожный вздох. Тем воодушевленный, в движениях увереннее становится, читает на любимом лице неподдельное удовольствие, коротко улыбается, не меньшее получая от осознания, что делает ему приятно. Юнги на его естество руку укладывает, соединяет два органа вместе, задает темп. Танцор боязливо взгляд опускает, увиденному жутко смущается, но пасовать себе запрещает. Вместо этого вторую ладонь присоединяет, помогает. Музыкант от него подобного шага явно не ожидал. Оба постанывают. Пак вновь глаза прикрывает, тяжело дышит. Мин, наоборот, глаз не отводит, каждую его эмоцию, жест запоминает. Следит за подергивающимся под тонкой кожей кадыком, облизывающимися губами, дрожащими ресницами. Завораживающее зрелище. Свободной рукой его спину поглаживает, машинально к ягодицам по пояснице сползает, несильно одну из сжимает, какую-то странную шероховатость нащупывает. Понимание быстро приходит, жаль не быстрее выскочившего из кровати Чимина. — Чимин… — кричит вслед убегающему парню Юнги, коря себя за поспешность. Знал же о шраме, не только телесном, но и душевном, и все равно забылся. Пак, суетливо запираясь в ванной, не реагирует. Мин по двери колотит, умоляет открыть. Ответом безмолвие и прерывистые всхлипы приходятся. — Малыш, давай поговорим. Выйди ко мне, пожалуйста. Танцор по деревянной поверхности скатывается на пол, головой из стороны в сторону машет, кулак закусывает, давя в нем рыдания, кристальные капли об холод кафеля разбиваются. Демоны прошлого вернулись. На левой ягодице отчетливое «шлюха» горит, как будто не годы с того дня прошли, а всего лишь секунды. Чимин Юнги не винит, винит он себя, ненавидит за страхи, с которыми ничего поделать не может. От искренней обеспокоенности в голосе капитана только сильнее хочется плакать. Капитан худшую кандидатуру себе в парни избрал. Зачем ему такой дефектный? Он даже о шраме не знает и, вероятно, принимает его за истеричку. Подумаешь, до задницы дотронулся, а ее владелец, не удосужившись объясниться, как трусливый заяц, сбежал — Чимин, я тебя люблю. Люблю, слышишь? — упираясь лбом в дверь, шепчет Юнги. — Прости меня... — За что ты извиняешься? — не понимает хлюпающий носом Пак. — Это же я... — Я тебе ранее пообещал, что буду ждать столько, сколько потребуется, — перебивает Мин. — Это касалось моего прощения, хён. Ты его давно получил. — Значит, считай, что я обобщил. Я буду ждать тебя, и это самое главное. Тебя, Чимин. Танцор сквозь слезы его словам улыбается, утирает с лица влагу, снимает с дверного крючка халат Юнги и, накинув его на себя, выходит, чтобы тут же в крепких объятиях оказаться, в щеку дарящего их носом уткнуться и сказать: — Я тебя тоже, хён. Очень люблю. Юнги по пояснице его успокаивающе поглаживает, не говорит ничего. Все, что было нужно, уже прозвучало. Подхватывает ослабевшее тело на руки и относит в кровать. Укладывает Чимина и, натянув белье, укладывается сам, накрывая и его, и себя одеялом. Обвив со спины, баюкает, выдыхает ему в шею: — Мы все преодолеем. Чимин кивает. Обязательно преодолеют.