Плащ, кинжал и позолоченная лилия

За день до прибытия нового соседа по комнате Мукуро оглядывает свою спальню, пытаясь увидеть её так, как видел бы чужой человек. Снять слой привычности со всех предметов, услышать их голоса. Итак, кто из вас предаст меня сегодня вечером? Он начинает от порога, упирается ладонями в дверной косяк по обе стороны от себя, он держит в руках всё, что ему принадлежит. Буро-зелёный ковролин хранит в себе больше секретов, чем все библиотеки на кампусе вместе взятые, и ни за что их не выдаст. На него можно положиться – во всех смыслах. Цвет всепрощения; ошибки пропадают в нём, как в болоте. Каждая комната на этаже застелена таким же, по крайней мере так можно предположить, лично он в этом не убеждался. С обеих сторон – две узкие кровати. Между ними два рабочих места, рядом с которыми помещается по одному стулу. Вещи складываются в два шкафа, встроенных у входной двери, и под кровати. Немного места для менёвра в промежутках. Немного – самую чуть. Он обитает по левую руку от двери, или по правую от окна, смотря как посмотреть. Он не застилает постель, но это нормально, мало у кого в колледже есть на это время. Нет ни горы ношеной одежды в изножье кровати, ни торчащего из корзины мусора, на полках только покосившиеся стопки учебников, а на столе – лаптоп. Что тут может броситься в глаза? Он садится на ничейную – вскоре заново чью-то – кровать и смотрит на свой мир отрешенным взглядом. Наверное только то, что он – неудачник, оставшийся в общежитии на втором курсе. Большинство нормальных людей к концу первого сбиваются в стаи, по меньшей мере обрастают достаточным количеством приятелей, чтобы выбраться отсюда. Почему-то считается, что делить загаженный дом в трущобах на семерых предпочтительней, чем оставаться здесь. Следующий этап взрослой жизни. Его это не трогает. Его охватывает сомнение другого порядка – чего-то явно не хватает. Какого-то личного отпечатка, наводящей мысли. Он видел как другие в первый день на кампусе обклеивали стены плакатами и развешивали гобелены. Некоторые крепили их сразу к потолку, превращая и без того клаустрофобно маленькую комнату в пещеру подростковых одержимостей. Это выглядело инфантильно, но уместно. Другие, из семей побогаче, меняли казённую мебель на покупную, избавлялись от всего лишнего, устраивали себе оазис скандинавского минимализма. Кто-то раскладывал на подоконниках кристаллы и свечи, которые было строго запрещено зажигать. Кто-то втайне держал грызунов, рисовал муралы, варил мыло. Он прикусывает ноготь на большом пальце, задумавшись. Плохая привычка. В ближайшем гипермаркете нет садового отдела, но есть стенд с комнатными растениями и травами. Он долго рассматривает мясистые лапки суккулентов, перистые листья папоротника, уродливые наросты кактусов, и в итоге выбирает несколько горшков. Каждое из растений в них слегка подбитое и подкошенное, повидавшее жизнь. Так кажется правдоподобнее. А может из-за того, что выбросить их на помойку будет не так жалко. Учиться за ними ухаживать в его план не входит. Он составляет их на пассажирском сидении своей машины и едет обратно. По пути замечает, что ни один из его новоприобритённых питомцев не пахнет. На следующий день он уходит рано утром. Дел у него нет, но встреча с новым соседом представляется тяжкой и неловкой, если он просто будет сидеть и ждать. Совсем другое дело – если будут ждать его. Он уходит с лаптопом под мышкой и возвращается к обеду, но в комнате по-прежнему никого нет. Только со второго взгляда он замечает, что что-то изменилось. Рядом со второй кроватью стоят часы-будильник, с матовым чёрным корпусом и стрелками без цифр. Они встречаются только под конец дня. Когда он заходит, новый сосед лежит на кровати поверх одеяла с телефоном в руках, а его ботинки аккуратно, носок к носку, оставлены у двери. Уже темнеет, внутри сумерки гуще, чем на улице, и единственный источник света – бледный экран телефона, подставленный к лицу как фонарик во время страшных историй у костра. Он включает верхний свет. Новый сосед – японец, но говорит на чистом английском, второе или третье поколение. Второкурсник, криминалист. Сначала он думает, что Хибари жил в другом кампусе, но выясняется, что перевёлся из университета в другом штате. Хибари не вдаётся в подробности. Это к лучшему – если ему есть что скрывать, он и до него докапываться не станет. После обмена формальностями и номерами телефонов, между ними устанавливается консенсус молчания. Этот консенсус поддерживается неделями. Хибари встаёт рано и не засиживается допоздна, поэтому Мукуро меняет все свои утренние пары на вечерние и дневные. Для этого приходится сменить несколько второстепенных предметов, подмаслить декана и надавить на пару отстающих учеников, чтобы те уступили свои места в группах. Он не уверен, идут ли ему навстречу из-за его неотразимо дружелюбных улыбок или из-за нежелания нарваться на что-то. На что? Он роется в вещах Хибари не из любопытства. Он фотографирует удостоверение личности, расписание пар, документы о поступлении, но не находит ни фотографий семьи, ни записных книжек. Возможно, Хибири фанат технологий и держит всю личную информацию в облаке под двойным шифрованием. Читает только на планшете, пишет конспекты только на компьютере. Это похоже на правду, учитывая его клиническую педантичность. В порядке эксперимента он начинает забирать вещи Хибари и складывать их у себя под кроватью. Он хотел бы начать с чего-то вроде ручки или закладки, но Хибари ими не пользуется, не хранит мелочей, у него всё учтено. Поэтому он идёт ва-банк и достаёт рубашку из шкафа Хибари – белую, глаженую – одну из пяти точно таких же. Потом достаёт из сумки с гигиеническими принадлежностями зубную щетку. Через день, отсчитав пятнадцать минут после того как Хибари уходит на утренние пары, он выбирается из постели и открывает чужой шкаф – рубашек снова пять, и щётка на своём месте, только теперь она не белая и пластиковая, а бамбуковая с чёрной щетиной. Результат его устраивает, он постепенно теряет интерес. Присутствие второго человека в комнате влияет на его жизнь не больше, чем три горшка с зелёными побегами, которые обосновались на подоконнике между ними. Так или иначе, проходит два месяца. Поздний октябрь окутывает город туманным саваном, сотканным из запаха жженой листвы. Время замедляется. Он сидит под флуоресцентными лампами аудиторий, как на дне озера. Всё вокруг зелено и двигается как во сне, толща воды превращает звуки речи в бессмысленные вибрации. Перед ним открыта большая линованная тетрадь, но он в ней ничего не пишет. Ещё в прошлом году он понял, что достаточно тщательно изучить учебный план, чтобы сдать курсовые и высидеть экзамены. Продумано и предначертано. В колледже не бывает каверзных вопросов или сломов связи следствия и причины, в отличие от настоящей жизни. В колледже есть два типа аудиторий: бетонный модернизм и скрипучая классика. Он предпочитает второй тип. Здесь ему легче раствориться в объятиях истории, запавшей в щели на треснувшей древесине парт, осевшей пылью на недостижимо высоких потолках. Он видит, как меняются профессора за кафедрой, как редеют и наполняются ряды студентов; осень-зима-весна, шершавый твид, разлитые чернила, опущенные головы. Мысли о прошлом неизбежно выводят его к своему собственному. Он думает, что стоит им позвонить, и осекается. День всех святых выпадает на пятницу. Одно из братств закатывает вечеринку, на которую приглашены все. Парковаться приходится за два квартала, и когда он выходит к особняку, лужайка перед ним уже завалена пивными банками и обрывками чьих-то костюмов, из окон выплёскивается музыка и свет всех оттенков радуги. На входе его перехватывает кто-то из “братьев” – громкий тип со шрамом на виске, в прошлом году он жил с ним в одном общежитии, а в этом вступил в организацию. Он приветствует Мукуро по имени, но вот его имя остаётся загадкой. Впрочем это неважно, люди вокруг скользят и закручиваются в водовороты – у стола с выпивкой, у диджейской стойки, у заднего крыльца. Он берёт в руку мокрую ото льда бутылку пива и бродит по дому. Ему нравится наблюдать за тем, как веселятся ряженые, и за теми, кто пришёл без костюмов. За дверью в сад собрались курильщики, людей и чертей здесь поровну, и он не уверен, к кому следует отнести себя. В отличие от тихонь, стоящих вдоль стенок среди рек алкоголя и рвущей слух музыки, ему не сложно втиснуться в самое сердце компании, и так же естественно из неё испариться. Вовремя ввернуть шутку, подставить плечо запутавшемуся в собственных ногах первокурснику. Он ловит на себе взгляды и ему это нравится, несколько раз его выманивают в середину гостиной, в гущу танцующих, кладут руки на плечи, мокро целуют в щеки. Он смеется и возвращает коварные взгляды, но не выпускает бутылку из руки – так он может в любой момент уйти на дистанцию, отвлечься, увернуться. После полуночи вечеринка выходит на новый виток – члены братства собирают бригаду добровольцев и отсылают её за едой. Остальные выходят в сад нагуливать аппетит. Музыка по-прежнему кричит, но внутри остаются только парочки, сцепившиеся на диванах, и те, кто уже перебрал сильно больше меры. Это мимолётный момент, транзитная территория ночи. Он поднимается на второй этаж, затем на третий. Здесь тише и свежее, и внезапно заметны резные панели из ореха, вытоптанный тысячами ног паркет и завитки лепнины. Задрав голову, он кружится по оси, широко открывает глаза. Лестничный колодец заканчивается стеклянным решётчатым люком, но звёзд не видно. Люк приоткрыт. – Часто здесь бываешь? – говорит он, вылезая из люка по пояс. Хибари оборачивается, но застанным врасплох не выглядит. Он держит точно такую же бутылку пива, рукава рубашки закатаны до локтя – и это пожалуй единственное отличие в его внешнем облике. Хибари поджимает губы – кажется, это что-то вроде улыбки: – Вечеринки – это не мое. – Правда? – удивление в голосе Мукуро только отчасти наигранное. Он действительно не ожидал его здесь найти. – Ты пришёл в порядке этикета, понимаю. Жест доброй воли. – Этикет есть этикет, – Хибари откидывается на локоть, почти ложится на рубероидную поверхность крыши, чтобы дотянуться рукой до Мукуро. Они чокаются горлышками. Мукуро делает первый за вечер глоток. Выясняется, что Хибари без машины, поэтому под утро они едут домой вместе. Можно было и пешком, но он настаивает. Есть что-то заманчивое в том, чтобы поставить другого в положение должника. Он берёт с Хибари слово, что тот скажет, если ему понадобится машина или машина с водителем. Нехотя, Хибари слово даёт. Утро начинается с пальцев. В комнате пусто и ещё почти совсем темно, он раскрывает ладонь и пересчитывает их. Ему снилось, что небо превратилось в воду – в рябую лиловую поверхность, из глубин которой просвечивали огромные солнца. Ему снилось, что дождь поднимался от земли вверх. Ему снилось, что все дороги в городе медленно трескались и распадались на куски, а под тротуарной плиткой открывалась голубая пропасть. Недобрый сон, сон в руку. Он смотрит на свои и пересчитывает пальцы снова, и снова, и снова. Считает ступеньки пролётов, спускаясь из общежития, много раз выключает и включает свет в туалете, пока никого нет, и долго смотрит в зеркало, пытаясь подловить своё отражение на чём-то незаконном, на чём-то, чего ему не следовало бы делать. Люди вокруг – нервные и простуженные. В обеденный перерыв понедельника выпадает первый снег и сразу тает, будто кто-то опасливо трогает струны перед тем как взяться за дело всерьёз, к выходным – вырастают сугробы. Из окна его комнаты видно огромное бежевое пятно на дорожке рядом с общежитием, где кто-то поскользнулся, неся кофе, и лишился своего завтрака. Хибари тоже стоит у окна в нерешительности. Его кровать уже застелена, он вернулся из душа, который всегда принимает с утра, но одет не так, как обычно ходит в библиотеку, клубы и на дополнительные занятия, или куда он ещё там ходит по выходным. На нём нет рубашки, только тонкий серый свитер и чёрные джинсы вместо брюк. Вид почти праздничный, точнее – отпускной. Не в пример ему, Мукуро только вылез из кровати. Пижамные штаны, обёрнутое вокруг плеч одеяло и всклоченные волосы, но это не мешает ему смотреть уверенно. Возможно, потому что у него над Хибари есть привилегия роста. Хибари просит довезти его до прачечной. Обычно он гуляет до туда пешком, но теперь для этого слишком холодно и дороги ещё не чищены. Он достаёт из шкафа одну из тех аккуратных кубических конструкций, обитых белой тканью, которые работают как корзины для белья, а если поднять – превращаются в удобную сумку с ручками. Мукуро запихивает свою грязную одежду в спортивную сумку, и они едут. Сперва ни у одного из них не находится мелочи. Они петляют несколько раз вокруг квартала, пока не утыкаются в кафе, где продают исключительно бейглы и чай – никому из них не хочется чая, но парень за стойкой наотрез отказывается разменивать купюры, если они ничего не покупают. Хибари берёт это на себя, платит за чёрный чай – другого нет, – который тут же покрывается отвратительной плёнкой. Он остаётся остывать в подстаканнике между их сиденьями. Нужно убить час и Мукуро снова заводит машину. Они едут медленно вдоль побеленных притихших улиц и перебрасываются незначительными репликами, пока Хибари не начинает рассказывать о давнем нераскрытом деле, которое крутится юлой в его голове последние недели. – Его нашли в дымоходе, прямо в самом низу, – говорит Хибари. – Он пролежал так несколько недель, пока хозяин дома не пришел, а это был летний дом, зимой туда не ездили. Из-за минусовой температуры тело неплохо сохранилось. – Он что, залез туда сам? – Похоже на то, замки на дверях были нетронуты. – Может, ему кто-то помог? – Есть и такая теория. – То есть этот парень просто залез в дымовую трубу, застрял там и умер? Звучит предельно нелепо, скрывать не буду. И в чём подвох? Если он сбежал из дома, наверное, просто искал где бы бесплатно переночевать. – Наверное. Только когда его нашли, на нём не было половины одежды. Байка, штаны и носки – всё лежало в гостиной перед камином, в нескольких метрах от дымохода. Как они там оказались, если он умер оттого, что физически не мог двинуться с места? На секунду Мукуро отвлекается от дороги и думает о том, каково это – медленная смерть в замкнутом колодце. На легкие давит холодный кирпич и дребезжащая паника, вокруг ничего, только сверху – квадрат безразличного серого неба. Долгая, безмолвная смерть. Почти ритуальная, как у замурованного в стену монаха. Страх и неизбежность смирения во имя чьих-то суровых богов. Чувствуя, что пауза затянулась, он спрашивает: – Ну и какой из всего этого вывод? – Не мсти родителям, – отвечает Хибари. – И не экономь на Эйрбиэнби. – Уф, холодно, – Мукуро хочется смеяться, и он не сдерживается. В историях Хибари редко попадаются вспоротые кишки или сексуальные извращения, хотя и совсем без них не обходится. Как и должно его специализации, он равнодушен к страданиям, которые препарирует. По большому счёту его занимают головоломки – не складывающиеся показания свидетелей, парадоксальные мотивы, внезапные исчезновения. Ключи без замков. Он постепенно достаёт по одному из памяти или из учебных пособий, и делится ими с Мукуро, как будто думает вслух. Несколько раз в неделю они вместе обедают в общей комнате, иногда стоя пьют кофе на кухне в общежитии. Мукуро быстро замечает, что Хибари совершенно не умеет выбирать еду, хотя явно может себе это позволить. Он смотрит, как Хибари накалывает на вилку полупрозрачный неспелый помидор, и сердце чуть-чуть разбивается. В тот же вечер он готовит две тарелки пасты с душистым базиликом и четырьмя видами сыра – правда, неизвестно какими именно; какие нашлись на разных полках в трёх холодильниках, которые делили все студенты с их этажа. С миру по нитке. Он не брезглив и давно подворовывает. Никто не жалуется на пропажи. Они ужинают в спальне молча – Хибари за столом, а он в кровати, в наушниках, уставившись в экран лаптопа. Ему не нужно смотреть или спрашивать, чтобы понять, что попал в точку. Хибари забирает у него грязную тарелку, заодно и все те, что тухли на его столе, и уходит их мыть. Дело идёт к Рождеству и сдаче курсовых, вечера затягиваются. Ток времени вязнет в густом снегу, оранжевых фонарях и душном натопленном воздухе. Он сидит допоздна за рефератами и дополнительным чтением, обрастает пометками и липкими листочками, исписывает стену над кроватью датами и именами прямо поверх побелки. Иногда он возвращает долг и тоже что-то рассказывает – когда Хибари уже лежит под одеялом и листает телефон перед сном. Он пытается говорить связно, но мысли то и дело расщепляются и уходят по тангенсу куда-то вверх и в сторону. Невозможно понять, насколько внимательно слушает его Хибари, он почти никогда не задаёт вопросы, но и не закрывает глаза, пока Мукуро не договорит. Впервые за долгое время он начинает испытывать скуку, и ему это не нравится. Она накидывается на него как приступ чесотки посреди лекции, он дёргается и цепляет себя за волосы. В перерывах вклинивается в компанию к одногруппникам, обсуждающим сериалы и политику, после уроков хватает профессоров за пуговицу и долго и нудно советуется с ними насчёт курсовых. По утрам он перебирает оранжевые баночки с таблетками и прикидывает, не стоит ли отрегулировать дозировку. Пробует так и этак. За две недели до начала каникул Хибари обрушивается с какой-то очень неприятной простудой. Держится до последнего, несмотря на сип в лёгких, но вынужденно сдаёт и надолго оседает в кровати с температурой. Мукуро это отчасти радует – теперь ему не надо придумывать, как занять себя в долгие промежутки между сном и учёбой, дел становится по горло. Наспех закончив свои, он садится за курсовые Хибари. Тот, конечно, написал их уже почти полностью, остаются последние редакции, список цитат и ссылок на источники. Хибари надиктовывает недостающие куски между приступами кашля и питьём горячего бульона, приготовленного Мукуро. Ненадолго он получает лицензию на полную вседозволенность. Копается в вещах и компьютере Хибари в его же присутствии под предлогом помощи, но на самом деле потому, что контроль над чужими вещами очень успокаивает. Он штурмует запасы продуктов Хибари и решает, чем они оба будут завтракать и обедать. Если Хибари и терпит это нехотя, то поделать ничего не может. Он часто говорит “спасибо”, но явно этому не рад. Иногда Мукуро намеренно подходит к грани, растянув рот в елейной улыбке угождающего добродетеля, только чтобы посмотреть на реакцию. Но в итоге его подводит своя собственная. Поздно вечером он приносит Хибари стакан воды, и когда Хибари садится в кровати, чтобы запить таблетку, говорит что-то про температуру и кладёт руку ему на лоб. Секундное движение снизу вверх, взлахмачивается чёрная чёлка, Хибари пожимает плечами и говорит, что чувствует себя лучше, перед тем как снова лечь под одеяло. Хибари не видит, как улыбка опадает с его лица. Что-то неправильное в корне – жест, предназначавшийся не ему и не здесь. Перед глазами встают другие мальчики и девочки, с другими проблемами, смотрящие на него покрасневшими глазами. Может, всё-таки стоило им позвонить, и может, ещё не поздно. Зажмурившись, он делает несколько шагов к своей кровати и насильно выталкивает из лёгких выдох. Хибари успевает выздороветь как раз, чтобы уехать домой на Рождество. Мукуро везёт его в аэропорт и с энтузиазмом провожает, шутит о том, что наконец-то сможет вздохнуть спокойно и отдохнуть от его бесконечных трупов и орудий убийств. Снаружи валит мокрый снег и Хибари выходит из машины один, прорезает потоки людей наискосок по парковке и исчезает в приплюснутом сером здании. Ему действительно становится спокойнее, тише – той тишиной, которую нарушают не слова, а чьё-то присутствие. Дворники расчищают перед ним серую промокшую дорогу, долгую и монотонную, как дневной сон, и он чувствует, как кокон вокруг него снова срастается. Он думает о том, чем займётся в ближайшие две недели. У него есть несколько приглашений на праздничные ужины, из которых предстоит выбрать, вечеринка в дискуссионном клубе, новогодняя попойка в братстве, и он даже думает о том, что можно выбраться за пределы города. На лыжный курорт например, но не кататься, а пить горячий шоколад и ездить на подъемнике, смотреть на горы. Он думает о них в момент, когда капот его машины встречается с электрическим столбом. Остальное остаётся в тумане – и дорога до кампуса на эвакуаторе, и звонки в страховую компанию, и медпункт, и много чего ещё. В конце дня он заходит к себе в комнату, садится на пол и кладёт усталую голову на край кровати. Он отделался почти легко: шоком, растянутой шеей и огромным синяком на груди. И счётом, который ему не оплатить даже в самых смелых мечтах. Открыв телефон, видит сообщение многочасовой давности от Хибари. “Добрался нормально”. Он набирает ответ – “Я тоже.”