Плащ, кинжал и позолоченная лилия

Не всё, что говорил Хибари, было неправдой. Он был паршивым лжецом и не делал из этого секрета – на то у него была Наги. Сам он придерживался фактов, а выводы оставлял на чужой совести. Он знал, что правда рождается и умирает в глазах смотрящего. Он также знал, что есть гораздо больше одного способа освежевать кота. Когда ему только исполнилось семнадцать, он действительно схлопотал привод. Он помнил тишину сразу после липкого хруста, с которым лопнули связки и кость вышла из плечевого сустава. Никакой крови, никакой драмы. Это была тишина высшего класса – звук его правоты. Он погружался в неё заново много раз, пока сидел в камере. За него назначили залог, формальный, родителям ничего не стоило бы его заплатить, но они этого не сделали. Поначалу было досадно, но в каком-то смысле он их понимал. Он был не по годам рассудителен – к концу недели он был почти готов признать свою вину, перед судом и перед отцом, а потом достойно понести наказание, но в последний момент что-то пошло не так. Его попросили на выход, сказав что залог уплачен и его готовы забрать. Так он познакомился с Иемицу. – Палки и камни, как говорится, но вот так вот забрать у парня будущее – дело серьёзное. Спортсмены, сам понимаешь, кладут все яйца в одну корзину… Ему вот-вот должны были предложить контракт, и тут такое. Они сидели дома у Савады-старшего вдвоём, в то время как всю остальную толпу буйных увезли переживать потрясение в какое-то более располагающее место. За окном стрекотали кузнечики, вечер был на редкость благостным, особенно после долгих стерильных дней взаперти, и Иемицу расселся на полу с не первой по счёту банкой пива, слишком фамильярно. Парни в их возрасте, говорил Иемицу, творят дичь сплошь и рядом: издержки взросления, кому как не ему это понимать. Трагедия в том, что в этот раз под горячую руку попались чьи-то очень реальные амбиции. Кто знает, сложилась бы судьба Ямамото в профессиональном спорте – теперь Хибари лишил его возможности это проверить, и бремя несбывшихся надежд естественным образом ложилось на него. Иемицу вызвался выполнить роль медиатора между отцом Ямамото, который требовал голову Хибари, и отцом Хибари, который как будто был не против её отдать. – Это неправильно, – сказал Иемицу с выражением праведной убеждённости, присущей, видимо, всем Савада по праву родства. – Нам такая вражда ни к чему – я же знаю, что вы, ребята, друзья… Это было откровенным враньём, или желаемым, упрямо принимаемым за действительное, но Хибари не стал возражать. Иемицу пообещал замять дело. Не только убедить отца Ямамото забрать заявление, но и вычеркнуть всю эту неприятную историю из его жизни. Он, само собой, был готов вложиться в реабилитацию Ямамото, но и Хибари так просто с крючка спустить не мог, он должен был взять его под своё крыло – убедиться, как минимум, что подобное не повторится в будущем. Даже тогда Хибари не был настолько наивен, чтобы поверить в альтруистичность его намерений. Он сухо поблагодарил Иемицу и ушёл домой – вот только дома его больше не ждали. Когда Иемицу что-то предлагал, можно было смело ставить свои последние деньги на то, что всё уже решено. После Атлантик-Сити, Наги ждала его в Вашингтоне в полной готовности. Она нервничала – во многих смыслах это задание принадлежало ей гораздо больше, чем ему, и, в отличие от него, на полевой работе не заканчивалось. – Нам обязательно придётся об этом поговорить, – сказала Наги, прежде чем уйти. В брючном костюме и с планшетом наперевес она ничем не отличалась от клерков из Белого дома, не хватало только шнурка с пропуском. Кто знает – может, когда-нибудь. Он не был против, но на следующий день она не вернулась ночевать домой. И на следующий. И ещё долго. Формально краснокирпичный дом на берегу Потомака принадлежал одному из фондов CEDEF, но они жили здесь достаточно давно, чтобы считать его своим. Три года назад, когда его переправили из Тосканы, Наги уже успела закончить курс в Академии и обжить свою половину дома. Ей досталась жизнь, которую обещали им всем. Ему достался второй этаж. Он выключил телефон, лёг спать и, кажется, проспал три дня подряд. Он делал всё очень медленно: смотрел, как разбухают чайные листья под кипятком, пережёвывал еду с закрытыми глазами, нашёл на полке в гостиной томик Дадзая и перечитывал, сидя на балконе. Пресекал порывы открыть рабочую почту. В июньском воздухе было липко от пыльцы – зелень обволакивала каждую улицу на много миль и ветер с реки тут ничем не помогал. Он понятия не имел, где лежали антигистаминные. Перебрал шкафчики во всех ванных, но нашёл на кухне. Инцидент Эстранео был чем-то вроде автохтонного фольклора. Никто не знал ничего доподлинно, но все любили строить из себя знатоков. Впервые он услышал о нём от Иемицу – была такая тенденция, когда речь шла о “делах”. Так Иемицу обычно выражался: “никаких разговоров о работе за столом”. Отбросив эвфемизмы, версия Иемицу была самой прозаичной из всех, что Хибари слышал. Несколько отморозков вырезали небольшой приход недалеко от Генуи – это была даже не деревня, так, поселение на три улицы и школа-пансион при церкви. С кем не бывает. Никто бы и ухом не повёл, только вот через пару месяцев начались первые рейды, а через полгода – аресты посыпались как из корнукопии. Многие из друзей Иемицу заработали ордеры в Интерполе именно тогда, да и сам он чудом избежал цепной реакции. Чуду, естественно, хорошо заплатили. Примерно в то же время и как раз из-за этого Иемицу пришлось залечь на дно в Японии. Не то чтобы поворотный момент, но заметная засечка в его карьере. Он смотрел на неё в позитивном ключе: отличный повод провести время с семьёй и взяться за воспитание подрастающего сына. Присмотреться, так сказать, к будущему поколению. Не многим пришло в голову провести связь между резнёй на севере Италии и волной облав. CEDEF были в числе первых. Кому-то захотелось выйти из игры, и они сделали это довольно грязным, но эффективным способом. Так всё и закрутилось. Следующую версию он услышал от Гокудеры, из всех людей. Это был его кокаиновый период. После четвёртой, что ли, операции Ямамото крепко сидел на трамадоле, а Гокудера сидел на всём подряд для поддержания командного духа. Иемицу заставил Хибари провести вместе со своими мальчиками пол-лета примерно через год после их “недоразумения”. Это было одним из условий, и совершенно неясно, для кого – большим наказанием. Лето выдалось странное: Ямамото не разговаривал с ним по очевидным причинам, Цуна осторожничал, чтобы не дай бог не встать на чью-то сторону, поэтому говорить в основном приходилось Гокудере. Под кайфом в нём открывались бездны. Началось с обсуждения второй мировой, наметамфетаминенных камикадзе и секретных проектов ЦРУ, а закончилось городскими легендами. Для Гокудеры, который на момент происшествия жил в Италии, эта история была очень буквальной и близкой к телу. Рассказывали, что когда всё улеглось после первого потрясения, под прикрытием церкви обнаружили целый склад высококлассной дури. Не в промышленных масштабах, и даже не в масштабах уличной торговли, зато в таком широком ассортименте, что местной полиции пришлось вызывать экспертов из международного комитета по контролю за наркотиками, чтобы идентифицировать их все. Дальше стали разбираться с горой трупов – и, подумать только, почти все были по уши накачаны дерьмом на любой вкус. Экспертизу быстро свернули, когда стало ясно, что большинство из несовершеннолетних жертв пробивались по базам пропавших без вести. Полиции такое было не к лицу. По словам Гокудеры всё было однозначно. Эксперименты над людьми, государственная операция, в этом не было вообще ничего удивительного или нового. Тогда Цуна не выдержал и спросил – но убил-то их кто? На профессиональную зачистку было похоже меньше всего. Кому-то удалось сбежать? Они поспорили на этот счёт, и Хибари не помнил, на чём остановились в итоге. Третью и последнюю версию ему выдал Каваллоне, многим позже. Он сказал что-то про пальцы в пирогах – у него были мучительные метафоры, и вовсе не из-за языкового барьера – и про то, что люди в позиции Иемицу знали куда больше, чем делали вид. В первые часы, когда новости только-только стали спускаться по виноградной лозе, отец Дино уже обрывал телефоны и жёг что-то у себя в кабинете. Потом они разговаривали об этом с Тимотео, в очень узком кругу, и оба будто не имели ни малейшего понятия. Между их семьями были секреты, но этот казался каким-то особенно стыдным. Именем Эстранео перебрасывались походя, хотя ни в каких официальных сводках оно не всплывало. Вот такая простая арифметика. Хибари разбудил шум на кухне. Наги вернулась, пока он спал, и вроде бы снова собиралась уходить. Увидев его, она сникла. – Лал приехала. Теперь они его точно сломают. О, это было серьёзно. Наги ни на что не намекала, не вслух. Это перестало быть его проблемой примерно шесть дней и пятнадцать часов назад. Она оставила свой планшет на столе и сказала: – Иемицу всё равно заставит тебя отсмотреть, а мне нужна расшифровка. Убьём двух зайцев? Наги становилась очень опасной женщиной. В то время как Наги училась на психологическом в Стэнфорде, Хибари чистил стойла на конном заводе в Тоскане. Он узнал об этом постфактум. Сначала он думал, что это и было наказание, но потом выяснилось – просто хобби Каваллоне. Бегать десять километров перед завтраком, работать по локоть в грязи и объезжать молодых лошадей. Иемицу справил его туда, не дожидаясь окончания учебного года, рассудив, что в Намимори они как на пороховой бочке, слишком много сильных личностей для одного маленького города. Так Хибари остался без аттестата о среднем образовании, зато с глубокими познаниями о коневодстве и возделывании виноградников. Каваллоне, в отличие от Вонголы, были старыми деньгами в полном смысле этого слова. В семнадцать он не говорил ни слова по-английски, поэтому Дино пришлось выкручиваться и придумывать другие методы общения, а Хибари – ориентироваться по ситуации. Он не знал, чего Иемицу хотел добиться. Когда друзья или подчинённые Каваллоне – Хибари их не различал – позволяли себе слишком много в его присутствии, он не церемонился. Выбив сознание из одного в первый раз, он ждал возражений, но их не последовало. Через несколько месяцев они переехали в зимнюю резиденцию, Дино стал выводить его в люди, и даже тогда ничего не изменилось – на каждый косой взгляд он раздавал по сломанному носу, будь то люди из ближнего круга или заезжие гастролёры. Позже понял – злобным породистым щенкам не вырывают клыки, их приучают к цепи и стайной иерархии, а со временем начинают науськивать на добычу. Видимо, он прошёл отбор. Постепенно он менялся и сам это замечал. Надышался простором и нашёл выход энергии, многообразно. Иемицу выгадал правильное время, чтобы позвать его в Вашингтон, ещё немного и он бы размяк. За несколько лет в Италии он разобрался с основным такелажем – достаточно, чтобы понимать специфику работы, но из практических навыков овладел разве что умением делать ставки на скачках. Чтобы поступить в Академию, ему выдали американский паспорт и такой же диплом, как у Наги. Разница была в том, что она его действительно заслужила, а он даже в Пало-Альто ни разу не был и говорил по-английски с жирным итальянским акцентом. На деле это не имело ни малейшего значения. Не их первых Иемицу устраивал на работу в Бюро, не их последних. Первые пять часов Рокудо стоял лицом к стенке, как ведьма из Блэр. Зрелище было настолько увлекательное, что Хибари поставил запись на троекратную перемотку и заказал ужин. Каждый раз, когда в динамиках что-то шелестело, он проматывал обратно, чтобы ничего не упустить, но слов там не было. По-крайней мере тех, которые можно было вычленить. Ещё полсуток Рокудо просто сидел, скрестив ноги на полу, уткнувшись лицом в угол комнаты. Запись видео шла из трёх точек; аудио писалось только от одной, самой дальней камеры. Хибари как раз дошёл до десерта, когда послышались первые различимые фразы. Его знаний итальянского не хватало, чтобы понять их смысл, но по некоторым словам и повторяющемуся каденсу можно было предположить, что это что-то вроде молитвы или детской песенки. Ритмом она напоминала стишок про мёртвого Кайзера, которого не пустили в рай. “Он весь разоделся, и некуда идти”. Хибари убрал со стола и выкинул остатки еды, переместился на диван в гостиной, прежде чем продолжить. Свет решил не зажигать, концентрация у него работала лучше в полутьме. С третьего дня записи стали прерываться на незначительные промежутки, видимо потому что под камеры попадал кто-то ещё. Сотрудников на записях они не светили. В стыках были оставлены голосовые записи с пояснениями – Рокудо не ел, поэтому к нему стали пускать персонал, – и списками препаратов. Хибари узнал только раствор глюкозы, остальные просто записывал, не строя догадок. После одной из таких склеек на картинке кое-что поменялось: пропала кушетка. В комнате и так не было ничего, кроме неё. Хибари промотал дальше из интереса, но не увидел ничего необычного вплоть до четвёртых суток. Он дотянулся до своего телефона, сфотографировал экран планшета и, подумав пару минут, отправил сразу Наги и Гокудере. По вопросительному знаку каждому. “Какого хуя”, “я в Италии”, “ему не показывай” – понятно, Гокудера был не в курсе, и Ямамото тоже. Наги не отвечала. – Давай ещё раз и с чувством, – сказал Хибари. Разговор шёл чуть меньше года назад, уже после того, как Ямамото попытал удачу в Принстоне и вернулся на щите. – Зачем тебе это? Они сидели втроём в Вашингтоне, в этой же гостиной. Цуна сидел справа у окна, Хибари обращался к Иемицу. Ни один из прежде услышанных доводов его не впечатлил. Иемицу хотел получить выжившего Эстранео – все уже уяснили, – но Хибари не собирался вписываться в эту историю и тратить полгода своей жизни без весомых аргументов. Весь ущерб, который Рокудо мог причинить, он причинил десять лет назад. Хибари не видел целесообразности мести и не верил в то, что у Рокудо осталась ценная информация, связи или полезные таланты. Хибари не верил ни единому слову Ямамото или Гокудеры, которые провели с Рокудо почти год, и очень сильно сомневался в суждениях Наги на этот счёт. На взгляд Хибари, Рокудо был всего лишь выкидышем большой игры, одним из тысяч. Он выжил, но не спасся. Его можно было бы добить из милосердия, но не более. Было заметно, что Иемицу мнётся, выбирая версию, которая понравилась бы ему больше всех. Теперь, когда у фамилии Хибари появилась приставка “агент”, с его мнением приходилось считаться. Иногда. Иемицу устроился поудобнее, сцепил пальцы перед собой и сказал: – Трофей. Цуна поморщился и отвернулся к окну, стал что-то выглядывать на подъездной дорожке. Это было невыносимо, но Иемицу продолжал: – Предположим, он ни на что не годен. Я так не думаю, но допустим вы, ребята, правы. Даже в таком случае, представь: мы приводим его в порядок, привозим с собой и сажаем за стол… ладно, нет, ставим на разумной дистанции от стола переговоров. Так, показываем мельком. Кто это у вас новенький? О, это… – Иемицу сделал широкие глаза, многозначительно покивал. – Тот самый? Да, тот самый… Да ну нет. Вот тот, который в четырнадцать столовым ножом убил сорок человек? Обошёл подготовленных спецов, две границы и сдал половину европейского начальства в Интерпол? Точно он?.. Иемицу говорил ещё долго и с энтузиазмом, переводя взгляд с Хибари на Цуну и обратно, как будто папаша, рассказывающий о прелестях рыбалки и подбивающий своих бестолковых сыновей на авантюру. Самое глупое – Хибари знал, что эти его трюки работают. Не на них с Цуной, а на тех, с кем им приходилось иметь дело. Будет Эстранео – будет история, и Иемицу сможет раскрутить её любым удобным для Вонголы способом. – Если откажешься, Наги поедет одна, она уже решила, – сказал Цуна чуть позже, уже без Иемицу. – Рёхей и Хана останутся на средней дистанции. – И всё? – Получается так. Плохой расклад – и Цуна это прекрасно знал; Хибари такой бездарный подход к делу крайне раздражал – Цуна знал и это.