Плащ, кинжал и позолоченная лилия

Примерно полтора часа за барьерными ограждениями автострады не видно ничего, кроме полотна убранных пшеничных полей – пейзаж исключительно скучный, нагоняющий сон, так что Хибари сжимает руль покрепче и подкручивает температуру кондиционера вниз. Рокудо, сидящий на пассажирском, заснул ещё в пробке на выезде из Милана. Прошлой ночью Хибари уступил ему кровать, а сам остался в гостиной, на совершенно не предназначенном для сна жёстком диване, и почти сразу пожалел – свет на верхнем ярусе не гас до рассвета, Рокудо вился там, как неупокоенный дух, периодически спускаясь вниз, чтобы хлопнуть дверью в ванную или погудеть краном на кухне. Садясь в машину, Рокудо вбил адрес сам и сказал, что дальше придётся ориентироваться на местности. Они едут на юг через Пьемонт, границу с которым Хибари мог бы и не заметить, зато на подъезде к Лигурии всё меняется: дорога закручивается змеем, врезается в горный хребет чередой эстакад и тоннелей. Когда они едут через особенно длинный из них, Рокудо просыпается, но ничего не говорит вплоть до тех пор, пока они не съезжают к побережью. – Дождь не обгоним, – говорит он. На небе ни облачка, только сильный ветер, гнёт деревья и разгоняет водную гладь. Здесь он не ошибается. В одном из маленьких портовых городов, которые для Хибари все на одно лицо, навигатор отправляет их влево и вверх по растрескавшейся дороге; дождь обливает их как раз в тот момент, когда она превращается в узкую, наполовину поросшую кустарником колею без намёка на пригодность. На этом навигатор исчерпывает свои силы, но и заблудиться здесь сложно, дорога ещё долго остаётся различимой, развилки встречаются редко и каждый раз Рокудо указывает в сторону наиболее объезженной тропы. Остановиться Хибари решает лишь когда они поднимаются выше, он чувствует, что землю совсем размыло, и мало что видит за дождевой завесой; видит главное – ограждений нет, только отлогий, но скалистый спуск. Хибари толкает дверь, после трёх часов тишины водный поток едва не оглушает, воздух по-прежнему горячий, только теперь ещё и наседает влажностью. – Так можем и полдня прождать, – говорит Рокудо спустя десять минут. – Надо двигаться. Рокудо забирает из багажника шерстяное одеяло из толстой шотландки – утром он предлагал взять ковёр, но Хибари наотрез отказался, пришлось идти на компромисс, – и дальше они шагают пешком. Волосы и одежда промокают моментально, об этом и думать нечего, грязь добирается по кроссовкам и джинсам почти до колен. Остаток пути не долгий, но кажется бесконечным, пока они наконец не выходят к опустошённой деревне, которую Рокудо десять лет назад уничтожил. Хибари не пытается ничего рассмотреть специально, восприятие и без того смазывается, они идут быстро и не останавливаясь по центральной дороге, и кажется, что других здесь нет. То, что он успевает увидеть, не отличается ничем от десятков таких же мелких поселений, жилых и заброшенных, которые он видел, пока жил в Тоскане, только уступы круче, низкорослые жёлтые дома стоят будто на лестнице, и они карабкаются по ней вверх, прямо к сложенной из булыжника часовне. Ни выбитых стёкол, ни снятых с петель дверей. Дождь притихает, но не перестаёт. Они идут дальше. Замок на глухих воротах оказывается проржавевшим и прочным, Хибари дёргает его просто на всякий случай, пока Рокудо огибает забор. Деревья растут густо по обе стороны, сплетаются кронами и трогают крышу здания, но нижние ветки слабые, молодые – их спиливали, догадывается Хибари, чтобы никто не бегал туда-сюда. Напрасно старались. Поравнявшись с Рокудо, он видит, как тот накидывает свёрнутое одеяло поверх отрезка забора, где часть охранных шипов недостаёт. Шипы не слишком длинные и такие же ржавые, как замок. Рокудо не слишком доволен результатом, говорит: – Надеюсь, у тебя есть прививка от столбняка. Забор высокий, но преодолимый. Хибари сцепляет ладони и подсаживает Рокудо, ждёт, пока тот оседлает ровную часть ограды и протянет руку, потом разгоняется на пару шагов, отталкивается и подтягивается вверх, Рокудо помогает ему удержаться. Головой Хибари задевает облако душистой мокрой листвы и прикидывает шансы прыжка – шансы кажутся дерьмовыми, по ту сторону из земли торчит битая плитка. Рокудо спускается ловко, но аккуратно, и Хибари следует его примеру. – Как ощущения? – спрашивает наконец Хибари. – Как на собственной могиле, – улыбается Рокудо и шагает вперёд, к поросшему плющом двухэтажному дому. Идея, наверное, не из лучших, но Хибари дал взять себя на крючок – ему было интересно; потерять он ничего не потеряет, а приобрести кое-что мог. Внутри здания смотреть не на что: всё вынесено подчистую, сначала силами местных правоохранительных органов, потом местных авторитетов, а потом и CEDEF, хотя к тому времени, насколько он знает, ничего уже не осталось. На первом этаже угадываются открытые общие помещения, обнесённые белой плиткой или тёмным деревом, пыльные и с задутыми прошлогодними зимами жухлыми листьями, растрескавшимися рамами и холодными, местами взломанными полами. На втором – ряд общих спален, Хибари прикидывает, что в каждую могло бы поместиться по десять двухэтажных коек, может больше – типичный приют. Он останавливается у одной, с восточной стороны, оценивает чистоту работы. Если что-то от Эстранео здесь и осталось, то только в голове у Рокудо. Тот подходит к нему со спины и говорит: – Правильно нашёл, это моя. Хибари оборачивается и видит перед собой спокойную невозмутимость, спрашивает: – Приятные воспоминания? Призраки детства? Рокудо медленно моргает и смотрит на него пару секунд, оценивающе. – Кёя, – тихо и вкрадчиво говорит он. – Как ты думаешь, что с нами здесь делали? Ни одна из версий, которую Хибари приходилось слышать раньше, не складывалась для него в цельную картинку. Он мог подумать об этом с профессиональной точки зрения, отбросив всё, что знал о Рокудо, – приюты не славились добрым отношением к своим подопечным, особенно психически скомпрометированным, особенно такие уединённые приюты, принадлежащие церкви, и имеющие неясные связи с криминальным миром. Повстречай он Рокудо при других обстоятельствах, он мог бы сказать ему: тебя здесь пытали, заставляли делать вещи, о которых тебе не хочется вспоминать. Скорее всего, использовали как биологический материал – тестировали новый товар, прежде чем пустить его на рынок, пережигали мозги тебе и твоим друзьям, а может и просто сдавали в аренду для чьих-то больных нужд, по ситуации и сходной цене. Это очень печально, но такова жизнь; к тому же, нашёлся способ положить этому конец. В любой итерации этой истории есть одна неизменная часть – та часть, где Рокудо берёт в руку что-то острое и тяжёлое, и оставляет после себя ковёр мёртвых тел. Хибари симпатизирует этой части, в отрыве от всего остального, он видит в этой части достоинство, которое могло бы перевесить все прочие недостатки. Он мог бы сказать: тебе сдали дерьмовый расклад, но ты всё равно всех переиграл. Наблюдая за тем, как Рокудо огибает свою пустую бывшую комнату по периметру – и хотя Хибари совсем не уверен в том, что это действительно его комната, Рокудо вполне мог соврать, – он почти что готов озвучить это. Но потом Рокудо разворачивается к нему с выжидательным выражением, и Хибари говорит совсем другое: – Могу представить, но думаю, что это несущественно, – Хибари кажется, что лицо Рокудо окрашивается в какой-то странный оттенок надежды, но не надолго, ровно до тех пор, пока он не продолжает: – Я думаю, что ты придаёшь этому слишком большое значение. Знаешь, что важно для меня? Ты подставил слишком много людей, что бы там с тобой ни делали, у тебя в руках было слишком много информации, статистически невероятно много для четырнадцатилетнего ничтожества из итальянской глуши. Тебе помогли, использовали как расходную пешку – Иемицу до сих пор не знает кто, и я не знаю. Может и не узнаем никогда, если ты сам не расскажешь. Хочешь совет? – Нет, – говорит Рокудо. – Не рассказывай. Это не в твоих интересах, – Хибари проводит рукой по бездверному проёму, кидает последний взгляд в комнату и разворачивается в сторону лестницы, слышит, как Рокудо не торопясь шагает за ним. – Иемицу – злопамятная сволочь, он умеет играть в долгую. – Я чувствую в твоих словах личную обиду. Горький опыт? – Чувствуй что хочешь, – на улице по-прежнему идёт дождь, и жара ещё пуще, по пути обратно к забору Хибари прошибает потом. – Твои заигрывания с прошлым – тонкий лёд. – Этого ты и хотел с самого начала, разве нет? – Рокудо мешкает на парадных ступеньках, вынужденно повышает голос. – Знать, как всё было на самом деле? – Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, Рокудо. Если ты привёз меня сюда добровольно, значит собрался врать. Обстановка подходящая. – И зачем же мне это? – Рокудо равняется с ним, заодно проверяет их лаз через забор. – Доверие, сочувствие, контроль. Что-то из этой комбинации, точно не знаю, мне и не интересно. Иемицу выбрал себе эту головную боль, пусть дальше тебя обрабатывает, возит в путешествия, набивает цену, знакомит с приятными людьми и фратернизирует со своей семьёй. Моя работа – твой ошейник, не больше и не меньше. – Понимаю, – кивает Рокудо. – Если в руках только молоток… Будь добр? Рокудо ждёт, пока Хибари поможет ему забраться вверх, и Хибари уже почти собирается, но в голове рисуется чёткая картинка: Рокудо прыгает через забор первым и оставляет его здесь. Хибари никому не сообщил, куда направляется, сигнал здесь не ловит, может пройти несколько дней, пока его отсутствие вызовет подозрения, и ещё день или два, пока кто-нибудь додумается искать машину Каваллоне по GPS. – Сначала я, – говорит Хибари. Оказавшись по ту сторону, он видит как Рокудо задерживается наверху. Сидит и смотрит, как будто собирается спуститься обратно во двор и исчезнуть там навсегда. Хибари оставляет его и начинает медленно идти в сторону домов – почему-то уверен, что Рокудо бежать не станет, зная, что он поблизости. У машины Хибари вытирает руки от грязи, не знает что лучше – включить кондиционер и сразу заболеть, снять и выжать одежду, или преть дальше, как есть. Выбирает последнее и терпит, влажность вгрызается в нервы, но он заставляет себя привыкнуть; он ждёт. Рокудо по пути обратно совсем не тот, что Рокудо по пути туда. Он точно так же ничего не говорит, но и не спит – грызёт пальцы, отвернувшись к окну. Остановившись на заправке, Хибари выпивает кофе и съедает что-то мерзкое, похожее на хот-дог, пока Рокудо жмётся в кресле рядом. Хибари уже видел его таким – прошлой зимой, когда тот, так сказать, шагнул с глубокого края, а потом перестал есть и спать. Хибари подавляет в себе раздражение – то ли от плохой еды, то ли от запаха промокшей одежды, то ли от чёрного пятна, в которое Рокудо стремительно погружается, – и они едут дальше, наперегонки с закатом. На полпути до Милана Хибари осознаёт глубоко и чётко, что им придётся провести вместе ещё как минимум неделю, включая и поездку в Женеву, и несколько бестолковых дней перед ней. Последствия сегодняшней эскапады их явно не скрасят. Хибари, без особой охоты, думает – что бы сделала Наги? Прикрыв глаза на полсекунды, он снова упирается взглядом в серую стрелу дороги перед собой и говорит: – Мне жаль. Боковым зрением видит, как Рокудо медленно оборачивается к нему лицом, полным отвращения и жалости, шепчет что-то себе под нос по-итальянски – какое-то ругательство, – и так же негромко добавляет: – Боже… ему жаль, – смеётся невесело и отворачивается. Во всяком случае, Хибари попытался, поэтому следующие слова выходят из него свободно: – Ладно, ты прав, ни черта мне не жаль, – говорит он. – Если тебе так нравится, копайся дальше в собственном дерьме. Обмажься им, если хочешь, только других не заставляй смотреть. – М-м. Найду дыру потемнее и останусь там, чтобы тебе не мешать. – Отличная идея. – Можешь выпустить меня прямо здесь, – Рокудо несколько раз несильно стучит кулаком по стеклу, за которым несутся стремительно гаснущие пустоши, а за ними, уже достаточно далеко, апеннинские склоны. – Свалишь всё на меня, скажешь, что я тебя обманул и сбежал. Если поймают, я тебя не выдам. Что-то в памяти Хибари щёлкает, он пока не вполне может понять, что именно. Слова Рокудо звучат слишком легко и проверенно. – У тебя нет документов, – говорит Хибари. – Нет денег, нет телефона. К тому же, тебя теперь знают в лицо все, кому ты хоть немного интересен. Выйдешь из машины, и игра закончится. – Да что ты. По-моему других игр у вас и не бывает, только те, в которых исход заранее решён. Я-то как раз к ним привык – поддельная территория, проплаченные судьи и ничего не подозревающие соперники. Это не игра, Кёя, это спортивная охота. Тебе самому как, нравится? Чувствуешь себя победителем? – Понятия не имею, о чём ты, – отвечает Хибари, хотя и может догадаться. Рокудо смеётся ещё раз, теперь со смесью досады и понимания, и всю оставшуюся дорогу сидит молча, почти не двигаясь. Добравшись до квартиры, Хибари сразу запирается в ванной и стягивает с себя сырую одежду – думать и дышать сразу становится легче. В горячем пару душа у него будто наконец открываются глаза, день прокручивается перед внутренним взором; он и сам больше не понимает, зачем согласился ехать. Думал, что Рокудо это отвлечёт, поможет примириться с новой реальностью, которая так или иначе является продолжением того, что он оставил десять лет назад в горах на лигурийском побережье. Но Хибари промахнулся: примирение и сочувствие – уж точно не его форте. Нужно было запереть его здесь и уехать в офис, заняться настоящими делами, узнать побольше об этом их новом потенциальном партнёре, может, съездить ещё раз к Саваде-младшему и поговорить с глазу на глаз. Вполне вероятно, завтра он так и поступит. Своей чистой одежды у Хибари не осталось, поэтому он роется в шкафчиках и полках рядом с раковиной, но среди стопок полотенец ничего годного не находит. Он проверяет корзину для белья и к своей удаче вытягивает спортивные штаны и пару маек Каваллоне, свежих на вид, видимо брошенных в общую кучу перед отъездом. Они ему слегка велики, но не пахнут ничем, кроме порошка, – Хибари решает, что на сегодня сойдёт, и примерно в тот же момент слышит, как за дверью раздаётся первый раскат бьющегося стекла. За ним идёт второй, и третий, и так далее – к моменту, когда Хибари выходит в гостиную, пол уже густо усыпан осколками. Разделавшись с полдюжиной стаканов, Рокудо принимается за комплект из фарфоровых тарелок. Методично берёт одну за другой со стеллажа и отправляет их в полёт до ближайшей кирпичной стены – черепки бойко брызгают из точки столкновения. У него приличный бросок, думает Хибари, зрелище было бы почти успокаивающим, если бы не стоило десятки тысяч в убитом имуществе. Наверное, они оба это заслужили. Рокудо как утешительный приз, а Хибари как наказание за то, что допустил мысль о втором шансе. Только когда Рокудо добирается то ли до вазы, то ли фруктовницы муранского стекла, Хибари говорит: – Достаточно. – Нет, – Рокудо кидает на него взгляд, который – эпитом кипения на медленном огне. – Поможешь? – Нет. – Тогда не мешай. На кухне Хибари находит щётку и снова возвращается в гостиную, опирается на неё слегка и ждёт: под светом люстры пол блестит голубоватыми драгоценностями, как прозрачная вода над чёрным вулканическим песком натёртого деревянного пола. Французский кофейник, круглые подсвечники, картинная рама, по счастью пустая, бутылки, пустые не до конца, – ничто не проходит мимо рук Рокудо, и всё звонко гибнет, покинув их. Хибари знает, что у Каваллоне вкус на дорогие вещи, и при этом почти нет к ним привязанности – скорее всего, история о массовом уничтожении собственной гостиной его позабавит. Сам Хибари не болеет за его чувства, и тем более не болеет за чувства Рокудо, который таким образом что-то из себя выплёскивает, но в моменте начинает испытывать крайнюю степень раздражения. Свинское обращение с вещами, к тому же чужими. Когда-нибудь это закончится, успокаивает себя Хибари, на полках уже почти ничего не осталось. – Когда больше нечего жечь… – ухмыляется Рокудо, будто прочитав его мысли. Осколки хрустят под подошвами кроссовок, когда он подходит к окну и слегка дёргает за ручку, впускает поток вечернего воздуха, говорит: – В чём-то ты прав, Кёя, знаешь… в своей категоричности. Я попробовал – и у меня не вышло. Удачи в следующий раз, верно? Он не посмеет, думает Хибари. Все эти его трюки с ножами, ожогами и разбитыми машинами – всё напоказ, всё на публику. Одержимость смертью как чуткий сейсмограф; зашкалит чуть сильнее – и окружающие у него в руках. – Расскажи мне напоследок, – Рокудо упирается одной ладонью в край рамы, другой держит ручку окна, налегает вперёд, к провалу потемневшей улицы под ним; говорит, полу-обернувшись: – Чем тебе руки испачкали? – Что? – Хибари оставляет щётку у стены и делает шаг чуть ближе. Дальше пол весь в стекле, а за обувью он сходить не успеет. – Чьей-то кровью? Или чужими деньгами? – Рокудо отталкивается, разворачивается, смотрит теперь ровно на Хибари, но спина его по-прежнему наполовину по ту сторону окна. – Должно же быть что-то, из-за чего ты ходишь перед ними по струнке? Сам ведь ты не такой – я знаю, что не такой. Между ними не больше трёх метров, сплошь острых и опасных, и пока Хибари пытается найти оптимальный способ их преодолеть – рядом стол и пара стульев, на стене висит вытканное полотно, что-то из этого он может использовать, чтобы оказаться ближе, не изрезавшись, – на него накатывает запоздалое понимание. Ну конечно, Рокудо съездил на свою могилу, закольцевался в своих воспоминаниях, покаялся, возможно, и теперь ему действительно нечего терять. Может, только ради этого и согласился ехать в Италию. С пятого этажа прямиком до твёрдого тротуара – шансы потерять всё окончательно у него хорошие. – Ничего подобного, – говорит Хибари. – Я там, где должен быть. – Врёшь, – смеётся Рокудо. – Врёшь и боишься. Чего ты боишься, Кёя? Расскажи, и на этом попрощаемся, я ведь уже никому проболтаться не смогу. – Иначе что? Прыгать ты собрался в любом случае, зачем мне что-то говорить? – Предсмертное желание. – О. – Хибари чуть наклоняет голову в бок и отступает назад. – В таком случае точно обойдёшься. – Холодно, – улыбается Рокудо и на мгновение соскальзывает рукой с оконной ручки, одна его нога зависает над пропастью, ещё немного – и окно выбило бы вторую с края, треснуло бы по пальцам, и он бы полетел; но Рокудо не летит, он втягивает себя назад в комнату, а Хибари дёргается вперёд и осознаёт, что поменялся в лице, только когда Рокудо заходится в смехе: – Бедный, бедный Кёя… Мечтаешь от меня избавиться, но тут же ловишь нервный срыв. Случись что со мной, и тебе влетит, да? Дали команду охранять – значит надо подчиняться. Каким ещё командам тебя выучили? “К ноге” я уже видел, “нельзя” у тебя тоже отлично получается. Что ещё?.. Вспышка красного, которая застилает перед Хибари мир, давно не была такой вдохновлённо яркой – он не чувствует ни пола под собой, ни расстояния до окна, и в этом промежутке в полдыхания он не до конца уверен: когда доберётся до Рокудо, в какую сторону толкнёт? Так и не определившись до конца, Хибари хватает его за майку и швыряет вбок. Стулья разлетаются по сторонам, край стола выбивает из Рокудо болезненный выдох, до того приятный своей неожиданностью, что Хибари не может сдержаться, добавляет ещё немного от себя – крепкая дубовая столешница с радостью принимает затылок и плечи Рокудо, когда Хибари приподнимает его за грудки и с силой вбивает вниз. С заплывшим взглядом Рокудо пытается что-то сказать, воздух в лёгкие возвращается со второго раза: – Фас?.. – Рокудо улыбается, а Хибари ещё секунд пять не чувствует ничего, кроме своего кулака на его брюшине, и удовлетворения от того, как с каждым подходом стирается выражение превосходства на его лице. Рокудо добился своего, проскальзывает у Хибари, но расстраиваться из-за этого он не станет, тем более теперь, когда Рокудо наконец вскидывает руки и пытается отбиться, столкнуть его с себя. Рокудо уворачивается, соскальзывает со стола – лицо горит злым азартом, он готов податься вперёд, но Хибари его опережает. У него получается ещё два хороших выпада, а на третьем что-то меняется. Загашивается адреналин, и Хибари цепляется за край столешницы, чтобы не упасть. Рокудо замирает всем телом буквально в середине движения, которое из нападающего превращается в неуверенное, говорит: – Боже, – и подталкивает его, помогает сесть на стол, шипит: – Чёрт возьми, Кёя! Всё, армистис… Не дёргайся. Поле зрения на мгновение гаснет, поэтому Хибари понимает не сразу, откуда столько боли; всё становится кристальным и бессловесным, и так же быстро возвращается в норму. Покружив где-то вокруг него, боль опадает в самый низ и остаётся там, в ступнях. Сцепив зубы, Хибари ставит ноги обратно на пол и идёт в ванную. Он идёт долго, как будто целый день, чёрные пятна в глазах и голос Рокудо рядом, с упорством робота повторяющий его имя, ничуть не помогают. В конце концов он доходит. Через минуту или год – он в ванной, где пол гладкий и приветливый, но ему всё равно больно, поэтому, опустившись на оттоманку, он закрывает глаза, и открывает только когда Рокудо поднимает его левую ногу вверх и чем-то на неё плещет. Хибари прищуривается, чтобы рассмотреть. Красивая бутылка с прозрачной жидкостью – какая-то скандинавская водка. Оказывается, было ещё что и бить, и жечь. – Какая же ты мерзотная тварь, – говорит Хибари. Правую ступню тоже обдаёт как ожогом, но по крайней мере зрение возвращается в фокус. Он не знает, на кого зол больше, хоть злиться прямо сейчас и не получается. – Хватит, Кёя, это серьёзно, – Рокудо усаживается на край ванны, выворачивает его ступню к свету, щурится здоровым глазом и говорит: – Надо чтобы кто-то посмотрел, а я ни черта не вижу. У тебя есть люди? Конечно, у Хибари есть люди. Люди, которым он никогда в жизни в таком виде не покажется. Верно расценив его молчание, Рокудо добавляет: – Аптечки здесь нет, обезболивающих тоже. Я проверял. Только это, виски, и пара бутылок красного. – Давай. Хибари проглатывает полстакана водки и снова прикрывает глаза; чувствует, как его ноги обливают то водой, то алкоголем, а в промежутках пальцы Рокудо вытягивают лишнее из порезов – красивые дребезги, прозрачные, бирюзовые, кремовые в кофейную крапинку. Когда Рокудо выходит из комнаты, Хибари чуть приподнимается и видит их все, разбросанные в красных разводах по белому дну ванны. Тепло в его груди борется с теплом, вытекающим из него на пол, момент видится ему как дурацкий обрывок сна, пока он не слышит пронзительный стон надрывающейся ткани у себя над ухом. Рокудо вернулся с корпией. Хибари ловит себя на мысли, что у Рокудо хорошо выходит накладывать повязки, даже из шёлковых лоскутов, оставшихся от простыни. Он догадывается почему – эта причина, затерявшаяся где-то далеко в прошлом, в следствие которой он получил и порезы, и заботу о них, наконец обрастает реальностью. Даже для него. Он видит тихую сосредоточенность Рокудо, спокойную решительность – и ни тени прежней драмы, никаких улыбок; расслабленный сомкнутый рот, плавные рассчитанные движения, опущенные плечи, прямой взгляд без наигранных искр. Закончив, Рокудо опускает его ноги, одну за другой, на бортик ванны повыше, и говорит: – Если до утра не остановится, придётся что-то делать. По крайней мере, найти чем наложить швы. Они сидят так ещё немного, в разрежённом молчании. Хибари хочет спросить Рокудо, счастлив ли он теперь – ему всегда хотелось нарваться на нечто подобное, всеми правдами и неправдами, даже когда они ещё притворялись, что нравятся друг другу. Хибари обещал себе, что не станет играть ему на руку. Теперь, увидев его серьёзное, какое-то чересчур открытое лицо, Хибари только сильнее убеждается в собственной правоте – верить нельзя ни единому слову, ни жесту, никакой из эмоций; что-то там внутри крутится и переключается по желанию, без ритма или смысла. Потом Рокудо уходит. Из-за стенки Хибари слышит шуршание щётки о пол, мягкий перекат стекла под ней. Хибари чувствует себя полностью побеждённым. Обыгранным. Ненависть течёт внутри него медленно, почти немо – прямо сейчас в его теле у неё слишком много соперниц. Но оказывается, что и это не предел, потому что через десять минут Рокудо опять перед ним, говорит: – Надо отнести тебя наверх. – Не выйдет. Я тяжелее, чем кажусь. – А я сильнее. Держись. Рокудо подхватывает его поперёк туловища, Хибари повисает у него на плече, как мешок мусора, – на торте унижений нынешнего вечера это всего лишь тонкая глазурь. Взобравшись по лестнице на второй ярус, не без усилий, Рокудо опускает его в кровать, потом возвращается за бутылкой и тушит свет, так что остаются только слабые жёлтые отблики с улицы и снизу, из гостиной. – Некрасиво получилось, – вздыхает он и оставляет водку на полу, у изголовья кровати. – Я не хотел. – Хотел, – безучастно кивает Хибари. С доверием и сочувствием не вышло, зато контроля хоть отбавляй. – Хотел, – соглашается Рокудо, – но не так. Хибари чувствует следующий прилив боли, на этот раз тупой, поднимающийся чуть не до колен, и тянется сделать ещё несколько щедрых глотков. Он кладёт голову на подушку, дышит и сжимает веки, надеясь, что Рокудо рассеется, как видение. Но он открывает глаза, и Рокудо по-прежнему тут. – Что тебе ещё надо? – Посидеть с тобой? – Ни в коем случае. – Посижу, пока не уснёшь, – Рокудо садится на край кровати. – Расскажу тебе что-нибудь, чтобы отвлечься. – Рокудо, твою же мать… – начинает Хибари, и не может собрать в себе достаточно злости, чтобы послать его. Она есть, полчаса назад её было столько, что можно было утопить Рокудо в ней дважды, но у того Рокудо, который сидит перед ним теперь, полчаса спустя, к ней как будто иммунитет. Не потому что тот хочет помочь ему, а потому что наконец успокоился и принял человеческое обличье. – Дай руку, – Рокудо подсаживается немного ближе, убирает волосы за ухо и говорит: – Покажу тебе кое-что. – Не трогай меня, – отвечает Хибари, и тем не менее чувствует, что его правая ладонь оказывается у Рокудо в руках, как в чаше. Рокудо продолжает на пониженных тонах: – Мы делали так, когда что-то болело. Посмотри сюда, – он раскрывает ладонь Хибари кверху, будто хочет прочесть судьбу. – Я положил тебе что-то в руку, тебе надо угадать – что. Хибари не понимает толком, от чего хочет смеяться – от нелепости ситуации, от того, что он сам же себя подставил, или от того, что давно не пил ничего крепче газировки. После короткой паузы выдыхает: – Что ты несёшь? – Я вижу, что тебе хреново, Кёя. Я бы извинился, но не хочу, потому что мы оба знаем, что со мной ты поступил намного хуже. – До сих пор злишься? – Не на тебя. – Зря. Лучше злись на меня и мсти дальше, как собирался. – Помню, ты уже говорил сегодня. Не трогай прошлое… – … не подстрекай систему. – Не чини, что не сломано? – И это тоже. – Мне кажется, Кёя, или ты даёшь мне советы, как другу? – Тебе кажется. Я пытаюсь локализовать диапазон проблем, которые ты можешь создать. Рокудо поджимает губы и снова переводит взгляд вниз, на их руки: – Никто не ходил за мной по битому стеклу. – Не выдумывай, – Хибари закатывает глаза и пытается вытянуть ладонь, но Рокудо не пускает. – Ты меня выбесил, намеренно, а я тебя побил. Никаких глубинных смыслов. – Глубинных может и нет, но мы стоим на мягкой земле, разве не чувствуешь? Что будет, если начнём копать? – он выдыхает с усталой улыбкой. – В любом случае, сегодня у нас вынужденное перемирие… Хибари хочет сказать – никто не объявлял тебе войну, иначе мы бы здесь не сидели, – но чувствует, что смысла нет. – … поэтому просто пей свою водку и подыграй мне немного, хорошо? – Рокудо смотрит ему в глаза: – Что я положил тебе в руку? – Ничего, – говорит Хибари, но из бутылки отпивает. Нытьё боли в ногах то отступает, то снова накатывает, с ним он спорить не может. – Попробуй ещё раз. Что у тебя в руке? – У меня в руке, – говорит Хибари, – острое чувство отчуждённости Джека. Угадал? – Смешно, но неправильно, – Рокудо поднимает свои ладони, и ладонь Хибари в них, двигается ещё ближе, потом кладёт обратно себе на колено. – Оно живое. Тёплое. – Пусть будет птица, – Хибари говорит первое, что приходит в голову, чтобы Рокудо отстал, и ставит бутылку обратно на пол, трёт глаза. Возможно, уснуть действительно получится. – Отлично, – голос Рокудо звенит неподдельным удовлетворением. – Какого цвета? – Бурая. – Нет. – Чёрная. – Боже, Кёя, ты хотя бы попробуй посмотреть, – Рокудо подаёт ему собственную же руку так, будто там действительно что-то есть, и Хибари перестаёт понимать, кто это перед ним вообще такой, и откуда он взялся. Но, так и быть, он смотрит. Смотрит, но естественно ничего не видит, только их бледные руки в неясности полутёмной комнаты; тем не менее, он говорит: – Золотая. – Ну, – морщится Рокудо, – не настолько поэтично, скорее жёлтая. Канарейка. – Мы едем в шахту? – Нет, мы нашли её в кусте с подбитым крылом. Сколько нам было лет? Двенадцать? – Больше, – Хибари двигается вбок, чувствует мягкую подушку под щекой и закрывает глаза. – Да, кажется больше, четырнадцать или пятнадцать. Мы шли домой из школы и увидели, как она бьётся в кусте. Помнишь, в каком? – Розовом, – отвечает Хибари. – Ты исцарапал лицо… – … пока вытаскивал птицу, точно. Я хотел нести её сам, но ты не позволил. Очень эгоистично с твоей стороны, я всё-таки пострадал больше, спасая её, а нёс ты, как трофей. – Потому что у меня рука твёрже, – Хибари думает, это же так логично, Рокудо лишь бы что-то сломать – вазу, птицу, свою жизнь. – Ладно, согласен. Потом мы устроили ей гнездо из пледа и газет. Сначала она рвалась улететь, но со временем привыкла. Там было тихо, зелёная лужайка за окном, плеск в пруду… – У меня дома, – подсказывает Хибари. – В кладовке рядом с кухней. – Ты сидел с ней целыми днями, поил и кормил семечками. Я приходил вечером с банкой червей. Черви ей нравились больше, но ты с семечками всегда был рядом, поэтому тебе она доверяла. Снова несправделивость… Хибари думает, что метафора Рокудо становится слишком запутанной, и в то же время, сквозь подступающий сон, видит и птицу, и россыпь семян, и какую-то безбожно далёкую дату на обрывке газеты в птичьем гнезде. – Мы долго с ней возились, – продолжает голос Рокудо. – Целую вечность. А в конце недели она окрепла достаточно, чтобы попытаться взлететь. Ты не хотел её отпускать, верно? Мы чуть не подрались, потому что я говорил, что нельзя запереть её в кладовке на всю жизнь. В итоге мы договорились, что отпустим её там, где нашли, и если она вернётся, то оставим у тебя дома. На самом деле я был уверен, что вернётся, я видел, что она к тебе привязалась… Мы отнесли птицу обратно, оставили у розового куста и смотрели, как она прыгает на месте, пушит перья, взлетает раз и другой, выше, смелее, расправляет крылья, и потом… Он хлопает рукой по раскрытой ладони Хибари так резко, что тот вылетает из дрёмы в момент, открывает глаза и первое что видит – незрячий глаз Рокудо вполоборота. – Соседская гончая, – Рокудо слегка пожимает плечами, мол, что поделаешь: – Сорвалась с цепи и поймала лёгкую добычу. Конец. – Сволочь, – выдыхает Хибари и падает обратно на подушку: – Я уже спал… Рокудо отпускает его и кладёт руки на край кровати, будто собирается встать и уйти, но не встаёт, и не уходит. – Да уж, прости, – он задумчиво смотрит перед собой. – У меня есть ещё одна. Начинается по-другому…