Крещендо

      Что может быть лучше воскресенья для простого школьника? Только понедельник, но во время каникул! Сплю до пролежней, валяюсь до одурения, пока тетя Анечка уже не отобрала одеяло и не пригрозила облить водой. Не обольёт, конечно, но надо вставать. Репетиторство у Гельдовича в 15.00, можно обжираться плюшками и зырить тупые клипы по МТV. Правда, нашел какой-то рок-канал, стал слушать. Хм, в принципе, есть и интересные композиции. Только не пойму, этим рокерам обязательно нужно выглядеть так по-уродски?       Гельдович меня ругал, так как я выучил только один фрагмент из двух. Второй разучивали вместе, с наставником, конечно, легче. Зиновий Веньяминович хоть и покрикивает и называет «крабообразным» — типа «не руки, а клешни», но специалист он от Бога. По окончании репетиторства спросил его, как он относится к музыкантам, которые на эстраде или в альтернативной музыке поигрывают.       — Если «поигрывают», то неплохо отношусь. Это заряжает позитивом и денежками. Это тоже опыт. Но если музычка забирает необходимое у музыки, тогда и отношение другое. Там ведь примитивная мелодика, топорная техника, надрыв на уровне слов, а не нот. Если заниматься преимущественно популярной музыкой, то техника и вкус теряются… А почему ты спрашиваешь?       — Меня пригласили в одну группу поиграть, и я не знаю, что делать…       — Пригласили в постоянный состав?       — Вроде нет…       — Ну, так поиграй! Что хоть они играют?       — Рок, ну типа психоделику…       — Ой, какие красивые слова! Играй, только вовремя выучивай основной материал.       Сразу после Гельдовича звоню Маю, прошусь к Лидочке на свидание.       Май опять встречает меня у ворот сам и опять платит за такси. Я попытался воспротивиться, но тот сказал, что пока я «сирота», он предоставит мне гуманитарную помощь. Опять ведет к себе в комнату и достает скрипку в красном шелке.       — Лидочка, привет! — шёпотом произношу я своей любимой, провожу носом по грифу. Но тут же замечаю, что Май закипает. Черт! Похоже на ревность. Продолжать нежности не стоит, мало ли что…       Достаю ноты с метками учителя, раскладываю на столике поверх всяких журналов, бокалов, бутылок. Но все равно низко, пюпитра у рокера нет. Становлюсь на коленки. Так легче…       — Может, кефира принести? — слышу я и краснею: блин, кефир – это моя домашняя репетиция в труселях, которую этот ублюдок наблюдал целый час!       — Обойдусь… А ты будешь тут, смотреть?       — Конечно! Ради этого всё и затевалось!       — Что затевалось?       — Репетируй давай, пытливый мышонок.       Май усаживается по-турецки на черный матрац. Он зритель. Блин, ничего не поделаешь. Ну и что! Буду с Григом общаться и с Лидочкой, а этот – лишняя мебель.       И я начинаю репетицию. Играю третью сонату сначала, что успел выучить. Спотыкаюсь, начинаю заново. Без смычка повторяю «пальцы», шёпотом считая ритм. Пропеваю нотки. Еще раз сначала до крещендо. Дальше новые фрагменты. Штудирую сложный пассаж, чтобы звук усиливался незаметно, довожу Лидочку до истерики, да и себя тоже. Кефир кислый, он приводит в чувство. Еще раз с пианиссимо до форте! Лучше! Соединяю пассажи. Перехожу к последним двум. Сбиваюсь! Пальцы устали держать четвертую октаву, но добью! Еще раз. И еще кефир! Опять без смычка, первая позиция, вторая, третья, четвертая. Ухожу в третью октаву, убираю флажолеты. Психую. Неужели басок ослаб, или это я халтурю? Еще кефира! Мычу ноты: си, си бемоль, си, ля, до… Играю еще раз. Лучше. Соединяю через портаменто. Почему Гельдович против? Скольжением же лучше, краше, выразительнее! Буду так! Разминаюсь через упражнение «соль-ре» на штрих спиккато. Это движение серединой смычка мне всегда давалось трудно, это легато кистью я свободно исполняю. Еще раз «соль-ре»! И снова фрагменты вместе. И раз: до, до, си бекар и-и-и тремоло на ля ... Сбиваюсь. И вырывается:       — Бля-а-адь!       И слышу:       — Но кефира больше нет.       Сознание резко возвращается. Это Май? Что за кефир? Смотрю на него, вытаращив глаза:       — Кефир?       — Ты уже две бутылки выдул. Я не приготовился к таким объёмам.       До меня доходит, что кефир все-таки был. Май мне его подсунул во время занятия. И я выпил две бутылки?       — А сколько времени? – спрашиваю я.       — Да уже вечер, — вдруг раздаётся чужой голос за спиной, я подскакиваю. Вижу немолодого, но красивого мужчину в сером джемпере. Кого-то он мне напоминает?       — Знакомься, — говорит Май. — Это мой отец, Герман Львович. Пааа.. что ты смущаешь Али? Послушал и иди уже к себе!       — Али? На араба не очень похож. Скорее на китайца в третьем поколении…       — Алексей Ли, — пискляво блею я, — а Али — сокращенно!       — Понятно. Вот у друга твоего музыка, а у тебя, олух, дрыгалка! — заявляет мужчина Маю и обращается ко мне: — Вы, юное дарование, не могли бы убедить моего сына прекратить музицировать и пойти в финэк учиться? А то, боюсь, удерет в культпросветучилище, укурыш!       — Па! Всё! Высказался и вниз! Там мама тебя ждет и в теа-а-атр! До свидания! — категорично прерывает мужчину Май и даже идет к нему и мягко выпроваживает из комнаты. Блин! Я лопух! Нужно было этому Герману Львовичу сказать, что его сын у меня скрипку украл и изнасиловать хочет. А я тупо промолчал, оглушенный Григом. Вздыхаю…       Май закрывает за отцом дверь и подпирает её собой.       — Может, достаточно учить? Сыграй что-нибудь просто… для меня… пожалуйста!       — Грига хочешь?       — Опять сонату для скрипки?       — Нееет, я банален. Пер Гюнт Соната № 2 песня Сольвейг.       — Играй…       Смычок… и …на открытом звуке интро! На первой октаве мелодия и в-в-верх… то-о-о-оненько, нежно. Это не плач, это грусть, переложенная на музыку, светлая тоска по уходящему времени, печаль от непрекращающейся разлуки… Что может быть лиричнее, нежнее? Я сам балдею! Знаю, что раскачиваюсь вслед за легато, как мачта при легком ветре. И потом легкая, оптимистичная вставка… И опять минор… Мелодия «восходит призрачно, восходит странно, она из снега, она из солнца»*. Вечная невеста — Сольвейг — звонко и в то же время тихо поет колыбельную своей любви, любви без возраста, без надежды… И пианиссимо в третьей позиции… вниз… А брови вверх! Тишина.       Открываю глаза, а Май сидит на корточках, подпирая дверь, голову склонил так, что я не вижу лица, только волосы, как занавес, скрывают действие. Руки сжали колени. И опять белые костяшки. Может, он болен?       — Май! – и он снова вздрагивает. — Тебе плохо, что ли?       — Плохо, — он хрипит. — Отвернись!       — Может, таблетку? Воды? Кефира? Блин… я весь выпил…       — Отвернись, я сказал! — заорал он. Черт! Что за припадок? Только же был в хорошем настроении! Я отворачиваюсь, тупо гляжу на Мика Джаггера и показываю ему язык. Ощущение, что тот тоже делает мне рожу. Веселый старикашка! Ничего из роллингов не знаю, знаю только, что легенда, классика рока, современники «Битлз». Может, выучить какую-нибудь их песенку? Что там Май делает? А вдруг он наркотик принимает? И велел мне отвернуться…       — Май! Может, еще что-нибудь сыграть…       — Собачий вальс.       — Ты веселое что-то хочешь? Могу «Шутку», только не Баха, лучше Комаровского. Хочешь?       — Хочу.       — Мне Джаггеру играть или повернуться можно?       — Играй ему.       Блин! Нормально к публике задом стоять? Пусть даже публика — это один человек, и тот ублюдок. Играю «Шутку», но до конца не получается, так как чувствую запах курева, Май подошел к окну и закурил.       — Чего вдруг прекратил?       — Я не могу играть этой фотографии, а ты не слушаешь, а куришь.       — Я слушаю. Хочешь, брошу курить?       — Совсем?       — Ну ты и жук!       — Мышь же.       — Ладно, мышь… Хватит уже меня рвать. Есть хочешь?       — Нет. Хочу домой.       — Блин… Давай довезу тебя?       Я стою, обняв Лидочку обеими руками, прижав её к себе струнами, завиток на уровне носа. Не отдам! Уйду с ней! Я же вижу, она нравится Маю, он внимательно слушает её и слушается, у него чуткое восприятие звука, он её понимает. Май не сможет её покалечить. Не отдам и всё.       Май повернулся на меня, ощутив моё решительное упрямство, повисшее в паузе, застывшее в моём неответе. Какими-то красными глазами он удивленно посмотрел в меня, склонил голову, добродушия и след простыл.       — Положи скрипку на стол!       Я отрицательно мотаю головой.       — Али, не заставляй меня делать это…       Я опять мотаю.       — Али, если ты не положишь, то я…       Он наступает на меня и тянет к Лидочке руку. Не дам, уворачиваюсь, закрываю её спиной. Зажмуриваюсь, съеживаюсь. Мамочки, вдруг ударит?       — Али, ты дурачо-о-ок… Ты думаешь, что я тебя буду бить? Нет, ми-и-илый…       Его руки на моей спине, на плечах. Я отступаю, но стена уже рядом, сбежать сквозь неё не получится. Даже вжаться в неё сложно, скрипку испорчу! Я держу её, мою Лидочку, защищаю! Но кто защитит меня? Его руки на мне, во мне. Я изгибаюсь, пыхчу. Май прижимается ближе, сквозь два слоя одежды — его и моей — я чувствую его жар. В затылке его дыхание, а потом зубами в позвоночник, в шею, сквозь рубашку, колючесть кожи на моей гусячьей шейке. Но руки!       — Что ты делаешь? — заныл я. — Я не разрешал…       — Скрипку забираешь, значит, разрешал! — страстно шепчет мне в ухо ублюдок. И его руки не задевают Лидочку вовсе, всё достается мне, вся его похоть и ласка. Как он выстроил все позиции пальцев, мастер аппликатуры по телу. Моему, между прочим, телу! Шарит по мне, одежда не защищает, тут нужны латы. Сжимает половинки задницы, не-е-ет! Еще постанывает при этом. Я пытаюсь оттолкнуть его задом, но он этим пользуется и просовывает руки через талию на низ живота, сжимает мне то, что в паху, я пищу. Но ему мало. Пробирается к пуговице брюк, расстегивает, потом молнию… Черт, брюки сейчас свалятся! А его движения становятся какими-то беспорядочными, неосознанными. Караул!       — Май! — я ору. — Сдаюсь! Я положу скрипку! Я уйду без неё, пусти! Я говорю «нет»!       Он тут же отпускает меня, буквально отскакивает и разводит руки в стороны, дескать, смотри, я услышал тебя и безопасен. На расстоянии-то он безопасном, но взгляд хищный, дыхание злое, свистящее. Я осторожно, приставными шажочками, чтобы не вспугнуть зверя, подхожу к столу и кладу Лидочку на шёлк. До свидания. Я ещё приду.       И таким же трусливым, приставным шагом пробираюсь к двери.       — В кухню, накормлю! Потом увезу, — командует Май, как будто всё нормально, как будто и не пытался меня сейчас отыметь.       — Можно я без кухни? — жалко скулю я.       — Не можно.       И мы идем в кухню. Вернее, он идет, а я плетусь. Усаживает меня за большой стеклянный стол, через который я разглядываю ноги в носках. Хм, дырка, что ли, на носке? Май накладывает что-то в тарелку, разогревает в микроволновке, ставит передо мной. Плов? Фи! Ненавижу рис! Бе-е-е… Ковыряюсь вилкой…       — Жри! — угрожающе процедил извращенец.       — Я не люблю рис!       Он подходит и кладет руку мне на спину, ближе к шее.       — Кушай, мышь! Все грызуны любят рис, — и начинает гладить по спине, я выгибаюсь и заглатываю плова побольше.       Мда! Эффективный способ. У тёти Анечки так не получится, от её рук у меня в теле такой паники не образуется. Съем что угодно, лишь бы он руки убрал. Давлюсь рисом, вкуса не чувствую, все ощущения сбились там, где горячая ладонь стимулирует процесс пищеварения.       — Умница! Рис он не любит. Вот тебе сок.       Май забрал, наконец, свою мерзкую, тёплую руку, которая напрягала и возбуждала во мне то ли протест, то ли надежду. Встал напротив и тоже взял высокий стакан с соком.       — Послушай, мышонок! В следующий раз я не смогу остановиться. Поэтому не испытывай меня. Понятно?       Я киваю и грустно вздыхаю.       — Я тебе настолько физически противен?       Я растерялся. Что отвечать? Что противен? Так неправда…       — Все говорят, что я красив… А тебе не нравлюсь? — продолжает допрос Май.       — Причём здесь твоя красота? Ты — парень!       — Ну и что?       — Ничего! Мой первый поцелуй в жизни … и с парнем. Это же ужас!       — В чем ужас-то? Тебе не понравилось?       — Мне не с чем сравнить.       — Могу организовать сравнительную экспертизу, назови любую девчонку, проверь. Но я выиграю!       — Это только ты можешь такое предложить. На фига мне любая?..       — А что, есть какая-то одна-единственная? Так ведь нет. Я узнавал. Нет ведь?       — Всё! — решительно заявляю я. — Интервью закончено! Без комментариев. Везите меня домой.       — Что ж, едем! Хотя можешь остаться.       Я подкрутил ему у виска и выпучил глаза.       — Я к тебе только ради Лидочки прихожу!       Май забрал у меня посуду и за шкирку повел к выходу.       — А теперь новые правила, — сказал он мне в спину, сопровождая меня к мотоциклу. — Каждая репетиция с Лидочкой имеет свою цену. Сегодня была рекламная акция, супербонус!       — Сколько? — резко затормозил я, но меня опять ткнули вперед.       — Всё зависит от репетиции. Начальная цена первой — поцелуй!       Я опять остановился.       — Май! Ты озабоченный придурок, — тут же получаю подзатыльник.       — Ты меня услышал?       — А кто кого целовать должен?       — Я тебя. А ты надеялся чмоком обойтись?       Я горько вздыхаю. Получаю шлем, садимся. Когда заревел мотор, я в сердцах высказался:       — И как меня угораздило вляпаться!       — И я тоже удивляюсь! — крикнул мне Май и рванул в холод. Обнимаю его, зажмуриваюсь, чтобы не видеть эти рискованные развороты и подсечки, думаю, взвешиваю, рассуждаю. А если я взвешиваю и рассуждаю, значит, соглашусь. Подумаешь, поцелуй! Мне даже понравилось в первый раз… да и во второй тоже… И всё-таки он мерзкий ублюдок! И Лидочку я верну. Как-нибудь... Но не так, как он хочет. * Стихотворение Е. Евтушенко «Песня Сольвейг»