Крещендо

      Понедельник пробежал стремительно. На репетицию «Маёвки» не пойду, так как у меня репетиторство у Зиновия Веньяминовича. Понимая, что подобный игнор чреват, в школе пошёл разыскивать Мая. Стал свидетелем позорной сцены. Биолог у нас — довольно молодая симпатичная женщина — Наталья Александровна. Она славится своей принципиальностью, исправить двояк у неё невозможно, зато получить его — запросто, а так как её биология мало кому нужна, большая часть учеников биологию просто отсиживала, согласная с «троечками». Хотя предмет интересный, и всякие штуки она показывала...       После шестого урока направляюсь в кабинет биологии, так как у 11 класса последний урок там был. Дверь приоткрыта, и в щель я вижу Наталью Александровну, которая разводит в ведёрке удобрения для цветов, а рядом Май. В классе ещё несколько человек, поэтому разговор никак приватным назвать нельзя. Учительница с белым лицом, злобно прищурившись, смотрела на Мая и выговаривала:       — …как уголовник, как жлоб! Позоришь родителей! Весь класс от тебя страдает! Сорвал урок!       — Пиздеть не нужно! — цинично и звонко отвечает ей Май. Вот это да! Учителю так! Я примерз к месту, парализованный таким поведением ублюдка. — Если вы не справляетесь с классом, проработав в школе семь лет, это говорит о непрофессионализме! Могу посодействовать, чтобы вас взяли в ветлечебницу, котов кастрировать и больных псов усыплять. И если мне по хую ваша генетика, то вина только на учителе! Меня смогли увлечь только сиськи в столь грандиозном вырезе, а хромосомы пусть в жопу идут!       Все, кто это слышал, стояли в оцепенении. Наталья Александровна стала хватать воздух ртом, как будто задыхается, теперь у неё побелело не только лицо, но и глаза, она схватилась рукой за грудь, стягивая вырез на платье (вырез очень красивый, и разделительная впадинка бюста очень привлекательная). Стало невыразимо больно за неё, как можно такое говорить? Женщине! Да такой симпатичной, такой умной! Пауза, пропитанная шоком и ядом, длилась почти минуту! Наталья Александровна, в конце концов, выдохнула и жестко сказала:       — Деев, ты омерзительный хам! Мне осталось потерпеть тебя до конца года, но ты будешь терпеть себя всю жизнь! Я не уподоблюсь тебе, хотя матерных слов знаю немало! Тем более что такие подонки, как ты, способны еще и на диктофон записывать, провоцируя учителей на неосторожные высказывания! Убирайся!       На эти слова ублюдок хватает ведерко с удобрением и выплескивает коричневую жижу прямо на учительницу. Еще один шок! Наталья Александровна, изукрашенная вонючими, нитратными разводами, униженная при остальных старшеклассниках, гордо выпрямившись, нашла силы сказать:       — Ты, Деев, ответишь за свои слова и действия! То, что ты несовершеннолетний, не даёт тебе право оскорблять меня. Я сейчас же напишу докладную директору и заявление в полицию!       — А кто подтвердит ваши слова? Кто слышал, что я некрасивые слова говорил? Да и жижу эту вы случайно на себя опрокинули, — каким-то на редкость гнойным голосом заявляет Май и угрожающе оглядывается на одноклассников, те молчат. — Видите, свидетелей нет!       — Есть… — этот звук издал я со стороны приоткрытой двери. И я понял, что всего одно слово может стоить жизни. На меня обернулись все. И все с одним выражением лица, с испуганным удивлением.       — Али? — хрипло проговорил ублюдок. — Ты зачем тут?       — Я? Я хотел тебя предупредить, что не приду на репетицию сегодня, я не могу отменить репетитора… Прости! Ты можешь на меня даже остатки удобрений вылить! А завтра приду, ты приготовь ещё пару песен о любви и благородстве, а я подыграю… — я не знаю, откуда у меня слова такие взялись? Откуда такая смелость образовалась? Хотя нет, это не смелость. Наверное, обида. В какой-то момент я стал изменять мнение о Дееве. Я же не слепой, и не дурак. Он плакал, слушая Грига вчера, ты хоть заотворачивайся. А если человек чувствует великую музыку, он не может быть таким подонком. Разочарование и обида — вот что двигало мной. Я развернулся и побежал прочь, чтобы самому не зареветь. Бежал на первый этаж, чтобы в гардероб и на воздух, бежал, лишь бы бежать, как люди, узнавшие страшные вести, бегут, не соображая. Бежал, пока не уткнулся лицом в тело.       — Мышь! Что же ты бегаешь всё время! — ублюдок трясёт меня за плечи. — Мышь, я такой… Ты же знал!       — Знал, — отвечаю я.       — Чёрт! Хочешь, я извинюсь перед этой психичкой?       — «Психичка» здесь ты! Мне ничего не надо. Ты отпускаешь меня сегодня?       — Хорошо, но завтра будь в студии.       Я выворачиваюсь из его рук и иду в гардероб, не поворачиваясь.       — Я буду самим собой. И ты примешь это! Я ублюдок и горжусь этим! Слышишь, мышь? — крикнул он мне в спину.       И понедельник прошёл стремительно. Чтобы не вспоминать отвратительную сцену в биологии, я нагрузил себя делами. А вечером на ученической скрипке от злости отработал сверх нормы два пассажа. Сейчас они идеальны! ***       Во вторник Деев ждал меня на крыльце школы. С букетом цветов. Стоило мне поравняться с ним, схватил меня за руку и поволок на второй этаж в биологию, распахнул дверь и втолкнул туда, я чуть не упал под парты. Наталья Александровна ошарашенно уставилась на нас. Май подал ей букет и коротко сказал:       — Простите меня, я неправ.       — Но… — начала было учительница, нерешительно принимая цветы. Но Май её уже не слушал, он дёрнул меня, разворачивая к себе, и злобно спрашивает:       — Ты доволен?       Я не отвечаю.       — Будешь сегодня на репетиции? — я в ответ киваю. — А к Лидочке придешь? — я киваю. — Точно? — я киваю. — Кефир купить?       И последнего я уже не смог терпеть:       — Ты придурок? Какой кефир?       — Я не придурок, я ублюдок, ты забыл? И не думай обо мне лучше, чем я есть! — выпалил он и стремительно покинул кабинет. Мы с Натальей Александровной остались стоять, выразительно глядя на хлопнувшую дверь.       — Лёша, спасибо тебе за вчерашнее. Ты молодец! Я не ожидала… — сказала Наталья Александровна.       — Да и я сам от себя не ожидал…       — Он тебя догнал вчера?       — Догнал.       — И?       — Не бил, — улыбнулся я.       — Чудеса! — улыбнулась Наталья Александровна.       Чудеса продолжались и дальше. В школу явился Арсен, с жёлтым синяком под глазом. Меня спросили на физике, и я удачно вякнул. В буфете я оказался в очереди вторым и поэтому смог купить пиццу и для себя, и для друзей. На физре Вадим Сергеевич мне ни за что поставил «пять». Так и сказал: «Это тебе, Ли, просто так. Дарю пятерку! Из разряда снегурочек перевожу тебя в снеговики». Видимо, слухи о том, что у физрука шуры-муры с биологиней, не слухи. После уроков ходил в гости к Титу, погулять со Шныркой. Тетя Маша нас накормила какой-то чуднОй кашей — саговой! Первый раз такое слово даже слышу. Правда, тетя Анечка позже обиделась на то, что я сытый пришёл домой. Даже мне часовой бойкот устроила, что для неё невыносимо. Чудеса!       В семь вечера отправился в студию. Май и Женя Перевалов, который тоже был в биологии при происшествии, делали вид, что ничего не случилось. Я тоже старался. Старался критиковать, раздражаться и даже орать на горе-музыкантов, тем более, что они тупили пуще прежнего. Май терпел, сжимал зубы. Иногда мне казалось, что он сейчас ка-а-ак треснет мне по башке. Женька, когда все дружно измученные моими репрессиями и капризами (это правда!), пошли курить, по-дружески сказал мне:       — Али! Мой тебе респект за вчерашнее! Только ты это… поосторожней, что ли. А то костей твоих потом не собёрем… Мы уж насмотрелись на тех, кто пытался Маем командовать… И защищать тебя никто не будет… Это я честно предупреждаю. Без обид потом.       Но по башке я так и не получил сегодня. Хотя сделал всё для этого, наперекор предупреждению звукаря. Я бы даже сказал, что я распоясался:       — На хрена ты это пиццикато выдумал, если грабли вместо пальцев? Что ты опять сюсюкаешь? И сфальшивил в повторе запева! Меня слышнее, чем супер-солиста Мая Сюсюкина! Звук открой! А для этого начни с рта, когда поёшь, ширее пасть разевай! Надо было на хор ходить! Жека, фига ли слышно только соло-гитару, че басы-то умерли? Не подклад, а тынц-тынц какой-то! Эсэс, ты хоть какое-то представление о динамике имеешь? Заткни орган перед скрипкой во втором! Что это за мяукание в начале проигрыша? Бяу-у-у, бяу-у-у! Не дожимаешь на каденции, вот и забивает скрипка, ты же сдыхаешь на последней струне! Это что, вы опять курить? Мне опять вас ждать целый час? Блин…       Под конец репетиции я стал замечать, что Май не то чтобы не реагирует на эти мои выступления, он реагирует не так, как должен был. Я в ор, а он лыбится чуть заметно, рожу отворачивает, видимо, чтобы я не заметил его ухмылку. Гад! А когда уже всё закончилось и парни допивали пиво (без Мая), он велел им всё тут запереть и повёл меня к мотоциклу.       — Едем ко мне? Будешь заниматься на Лидочке своей?       — Едем, — неожиданно тихо после столь бурных воплей сказал я. А Май через паузу, подавая мне шлем, спросил:       — И не боишься, что отомщу?       — За что? — я захлопал ресницами.       — За это шоу, что ты сейчас устроил в студии! — и он тоже захлопал ресницами, копируя меня.       — Я был невменяем.       — В следующий раз, как только на тебя подобная невменяемость накатит, я тебе въебу! Ага! И никто не заступится.       — А-а-а… «въебить» — это что значит сделать? — подавленно спрашиваю я без малейшего намёка на шутку.       — Вот и узнаешь. Поехали!       И мы поехали. Хм, то ли это значит «ударить», то ли «трахнуть»? И то, и другое нежелательно! Лучше бы о другом думал по дороге…       С Лидочкой поздоровался сдержанно, чтобы ублюдка не нервировать. Григ сегодня не фаворит, нот нет с собой. Однако вчерашние три пассажа я прошёл три раза по памяти. Звучит колоритнее! Лучше, чем на ученической (на Каприске-Лариске, у той скрипки тоже свое имя есть).       — Что тебе сегодня сыграть? — уже привычно спрашиваю я Мая.       — Давай что-нибудь энергичнее, агрессивнее что ли?       — Могу токкату и фугу ре-минор Баха, только фугу не всю… Я в программе это не играл, на фуге штрихи отрабатывал…       — На скрипке штрихов больше, чем на гитаре?       — Не знаю… Я же гитарой не занимался… Итак, Бах И Эс! Авторство оспаривается.       Я вскидываю смычок. И сразу форте две параллельные октавы. Мощь! Делаю мягкий обрыв! И в мино-о-о-р… Скрипка забеспокоилась, занервничала, смычок залетал спикатто, и в ми-и-и-инор… Очень красивая токката, жаль, что маленькая! До фуги с ля минор я знаю отлично. А потом все сложно. Полифонию нужно зубрить долго, да и аппликатура очень сложная, быстрая, интервалы коротки. Поэтому играю медленнее, чем нужно. Пару раз ушёл от основной темы, интермедию сыграл всю, а вот среднюю часть безбожно укоротил (просто не знаю!), вернулся в ре-минор и повторил токкату. На скрипке всё равно звучит более ярко, чем на органе, там какофония, а здесь мелодия. Красиво, несмотря на мой непрофессионализм! Минор, а звучит патетически торжественно и даже жизнеутверждающе.       Май в этот раз не скрывался за волосами и не отворачивался к окну. Но рот открыт и брови подняты. А ещё рука в неестественном положении, застыла, поднятая, и удерживает пальцем мочку уха. После паузы Май шумно выдохнул. Не дышал, что ли?       — Хватит на сегодня репетиций.       — Я играл всего пятнадцать минут! — возмущаюсь я.       — Да, сегодня так!       — Блин, — я расстроено и бережно кладу Лидочку на стол. — Ладно, тогда я поеду домой, вызови мне такси, а то с тобой страшно ехать!       — Стоять! — выкрикивает Май. — Во-первых, никакого такси, я тебя увезу, ничего с тобой не случится. Во-вторых, расплачивайся!       — Ты так ужасно водишь, что я… Расплачиваться? — я сник и повесил голову, надежда удрать была глупой.       — Иди сюда! — приказывает он.       — К тебе?       — Не выёживайся только, ближе… ближе-е-е!       Когда я совсем близко к нему, он вдруг толкает меня, и я лечу спиной на пухлый чёрный матрац.       — Мне так больше нравится, — заявляет он и присаживается рядом, перекрывает мою грудь собой, прижимает и целует. Нет! Нет! Это мне не нравится! Его губы слишком командуют! Он гад! Язык слишком мокрый! Мне не нравится! Мне не нравится, когда так нежно... Мне не нравится, когда так нагло! Мне не нравится, когда так хорошо. Я просто потерплю. Дурацкие майские руки, куда вы лезете? Где вы шарите? М-м-м… мне не нравится! Боже! Урод! Мне… не нравится. Нет! Сопротивляйся! Надо рот закрыть. Надо стиснуть зубы! Ну и язык! Наглый, не трогай мой язычок! Зубами за мою губу? Она не вытянется? Мне не нравится… м-м-м… вот, гад! Это такой один поцелуй? От рта до уха? Наглец. Это уже пять, шесть, семь, восемь… ммм. А это тоже поцелуй? Волшебно! Блин, заныло всё, запорхало примитивной мелодией фуги в сплошную полифонию в низу живота. И пальцы его пиццикато выделывают под рубашкой… Делаю усилие, пробиваюсь сквозь туман и вялость:       — Всё! Хватит! Я заплатил! Остановись!       — Упрямая мышатина, — шепчет мне в губы. — Тебе же понравилось? Давай повторим.       — Нет! Не понравилось.       — Хи-хи-хи… Что же ты отвечал тогда?       — Я отвечал? Слазь с меня! Я вообще безответный.       — А у тебя сейчас глаза косят. Ты косой мышонок!       — А ты ещё ближе пододвинь лицо, так вообще бедные мои глазки вывихнутся. Или ты их носярой своим выткнешь! Эй… Всё! Я же считаю! Это уже четырнадцать.       — Чего четырнадцать?       — Поцелуев! А требовался один!       — Наоборот, недостача! Пятнадцать минут репетиции, значит… — и опять присасывается к губам. Мне нравится! Чёрт! Придурок!       — Теперь всё? — спрашиваю я независимым тоном, что в моём положении под ним, конечно, смешно.       — От тебя пахнет кашкой на молочке.       — А от тебя куревом. Быстро слез!       — С ума сойти, он ещё и распоряжается, — удивляется Май и, наконец, слезает. — Я честный и благородный. В последнее время... Поехали!       И мы поехали. Уже перед домом, когда я снял шлем, Май повелел:       — Мышь! Я тут глупость однажды тебе сказал… Не вздумай самостоятельными изысканиями заниматься. Сравнивать меня с кем-то! Просто поверь, что я целуюсь лучше других. Если узнаю, что с кем-нибудь лизался, даже с целью повышения квалификации, убью! Причём не Лидочку, а именно тебя!       — А ты не узнаешь! Я без свидетелей попробую…       — С плюшевым мишкой? Только он не выдаст твои мышачьи тайны. С ним разрешаю. Целуйся! И ещё… до концерта уже шестнадцать дней осталось.       И мне расхотелось шутить дальше. Потопал домой. Буду губы отмачивать в холодной воде, а то как губошлепка после того, как расплатился.