***
Отцу нужно уезжать. Он нервничает, ему тревожно оставлять меня одного. Много раз за утро он пробует со мной поговорить, выяснить, куда я вчера убегал, кто меня обидел, но я кремень. Зачем отцу знать? Хотя он, конечно, догадывается, что дело в моей личной жизни. И даже задает вопрос: — Это связано с Маем? Это он тебя обидел? — Нет! Уже всё прошло, всё нормально. Я всё решил… И, действительно, отоспавшись, я чувствовал себя гораздо лучше. Я уверен: теперь ублюдок от меня отстанет, потеряет ко мне всякий интерес. Максимум — потребует записать скрипку для «Маёвки». Это пожалуйста! Теперь я буду свободен! Конечно, цена свободы слишком высока для меня. Но ведь заплатил! Понятно, что обида скребется внутри, и воспоминание о пережитом унижении не изгладится быстро. Но ведь Май не собирается выносить наши отношения на общественное растерзание. По-моему, он именно об этом говорил… Есть и ещё один след, оставленный Маем. Глупая надежда, что я всё-таки ему небезразличен, успела поселиться во мне. Безвольные губы и наивное тело успели полюбить, когда он к ним прикасается. И потерять эту надежду, потерять эти прикосновения тоже больно. Но излечусь. Уже то, что я сегодня не хочу бежать из города, не умираю от стыда — добрый знак. Излечусь! Свободен! Звонит телефон. Вижу, Май. Хочет проверить, жив ли я? Не отвечаю. Отключаю телефон. Вообще сменю симку или сломаю телефон, он мне не нужен! Днём еду провожать отца на вокзал. Он совсем расклеился на перроне, обнял меня и тихо сказал в ухо: — Прости меня, я плохой отец. Не умею помочь… надеюсь, ты не будешь меня осуждать… — Папуля! Я люблю тебя, — с чувством ответил я и усугубил: — Что бы ни было! Ты мой папа. И я никогда не буду тебя осуждать, ты мне очень помог в этот раз… Потом иду к Гельдовичу на репетиторство. Занимаюсь долго и с упоением. Уношусь далеко в норвежские фьорды. Завтра приедет мама, начнётся новая полоса в жизни. И она будет светлой. Но, видимо, это будет завтра. Когда пришёл домой, с порога понял, что дома не один. С кухни доносится запах жареной картошки. Хм, тетя Анечка? Вроде не должна была прийти… Бегу туда и натыкаюсь на Мая. Ах, да… у него же есть ключ! — Али! Какого чёрта? Ты опять? — злобно кричит мне ублюдок вместо «здравствуй, прости, я принес ключи, прощай». — Что? — непонимающе говорю я. Он прижимает меня к стенке и начинает хлопать по одежде, по карманам. Находит телефон, по-хозяйски вытаскивает, тыкает кнопочки. — Не понял? Сломался, что ли? — растерянно говорит он. — Выключен, — спокойно отвечаю я. Май хмурит брови. — Ты выключил из-за меня? — Да. — Но… почему? — Май, ты бы отдал ключи, а то мама завтра приедет, они ей понадобятся. — Мышонок, я не понял, ты хочешь меня бросить, что ли? — Чтобы бросить что-то, надо сначала взять. Я тебя и «не брал», чтобы бросать. Это ты берешь без спроса всё, что хочешь, а я просто рад, что всё закончилось. Я обещаю, мы с Жекой и Серегой скрипку запишем. Будь спокоен! Май на меня вылупился. Он придуривается или, действительно, не понимает, о чем я говорю? Хлопает глазами и рот открыл. Потом поворачивается к плите, мешает картошку в сковороде. Выключает газ. Это он речь готовит, оттягивая время, или убийство намечает, растягивая удовольствие. — Али… — он серьёзен, говорит с паузами, рожает каждое слово. — Я не ожидал, что ты так обиделся вчера… Наоборот, я решил, что теперь мы точно будем вместе… Я готов об этом всем сказать… — Обиделся? — это главное, что я услышал. — Это неправильное слово, игрушечное просто словечко! Я умер для тебя, Май! Вместе будем? — это до меня вторая часть речи дошла. — Ты обалдел, что ли? Всё! Всё закончилось! Ты программу-максимум реализовал! Ставь новые рекорды, собирай новые экспонаты в свою коллекцию. Какое «вместе»? — Али? Что за рекорды? Что за экспонаты? Ты о чём? Тебе было настолько больно? Прости, я просто неопытен, но я ведь научусь! Я люблю тебя! — Май, это ты сейчас для кого разыгрываешь мелодраму? Для меня? Так я не верю. — Али! — заорал он и схватил меня за куртку, в голубых глазах страх, просто заслуженный артист! — Какая мелодрама? Ты мой! Ты ведь мой? Ты собрался уйти от меня? Я не разрешаю! — Я не твой. Я от тебя устал! Уходи! И не прикасайся ко мне! — тоже заорал я. К счастью, в этот момент прозвучал звонок в дверь. Я, хлестнув Мая по рукам, побежал открывать. Это был Илья Родионович. Ура, он пришёл меня проведать. Он сразу понял, что вслед за мной в коридор выбежал враг. Дядя Илья взъерошил мне волосы и велел мне собираться к ним: — Извини, твоего друга не зовём, он уже уходит? — Он уходит! — решительно заявляю я. И Май, взяв под мышку куртку, действительно ушёл, продолжая играть недоумение и растерянность. — Чего ему от тебя нужно? — сурово спрашивает сосед. — Теперь уже трудно сказать. Всё, что хотел, он получил. Думаю, что теперь он отстанет…***
И я опять неправ. Май и не думал отставать. У всех новая четверть, а у Мая новые «тараканы». Что ему нужно? Встречает каждый день на крыльце школы, идёт следом до кабинета, однажды остался на русском языке, сел со мной рядом, выгнав Арсена, чем в ступор ввел Елизавету Алексеевну и весь класс. Сидел и весь урок пялился на меня, а я весь урок отворачивался. Позорище! Стал моим постоянным соседом в столовой, хоть есть не ходи! Однажды закатил скандал из-за того, что второй день подряд дают рис. Потребовал, чтобы ему положили на гарнир платных макарон. Довольный принёс ко мне и поставил у меня перед носом. Типа, жри! Стыдоба! В среду договорились с Жекой, что приду в студию с Лидочкой и запишу свою партию для «Неба», «Туч» и «Стреляй». Ясно, что ублюдок тоже прикатился. Он вытурил парней из студии, сказал, что записи не будет. Потребовал, чтобы я ему что-нибудь сыграл. Пришлось играть, выпендриваться — себе дороже! Играл ему Элегию Вивальди, ублюдок сидел и изображал влюбленность, типа он тает от меня такого офигительного. Принялся провожать меня до дому из школы, а ведь это нужно на общественном транспорте трястись! При этом ещё и рюкзак у меня забирает. Я что, больной, слабосильный? Однажды в автобусе была толкучка, Май пробрался первым и быстро сел на свободное место, дёрнул меня к себе и усадил на колени, якобы чтобы всем удобнее было. Ненормальный! Всё это он сопровождал бесконечной болтовней. Рассказывал, как провёл день, каковы его планы на вечер, ругал меня за скучный внешний вид, костерил Кабыкина за тормознутость, делился проблемами своего мотика, веселил анекдотами и прочее, и прочее, и прочее. Короче, делал вид, что общается со мной как ни в чём не бывало! Мне чаще всего удавалось молчать. Увиливать от ответа или даже сбегать от него задворками, вокруг школы, через запасный вход. Но он иногда не выдерживал, начинал орать: — Сколько можно дуться? Ты осёл! Я уже сто раз просил прощения! (хотя это неправда, ни разу) Упрямая мышатина! Ты меня вынуждаешь! Я не отстану, и не надейся! — и т.д. Однажды не выдержал и я, ведь с каждым днем его становилось всё больше и больше в моей жизни. Последним уроком была физкультура, на которой я бездарно сидел на скамейке, пока парни играли в баскетбол. Справедливости ради такие, как я, остаются после урока и прибираются в тренерской, раскладывают инвентарь по держалкам и полкам или красиво переписывают каракули физрука со всевозможными нормами в журнал. Вот и я задержался, уходил из спортзала в гордом одиночестве. Но, уже запирая дверь на ключ, был перехвачен Маем. Тот подошёл сзади и запер меня руками к дверям. — Вот ты где! — весело начал ублюдок. — Сегодня репетиция, будь… — Руки убери от меня! Что на репетиции? Когда будем записывать скрипку? — Сегодня не будем. У нас ведь концерт скоро, прогоним программу, одну песню заменим на «Стреляй». — Руки убери! Ты рассчитываешь, что я с вами на концерт пойду? — Да. — Прекрати! Не лезь ко мне! И не рассчитывай, никаких концертов! — А я попрошу ласково! — и лезет ко мне с поцелуями. Я опять открываю дверь спортзала, пытаясь закрыться изнутри. Но Май влетает за мной и начинает наступление: — Мышонок! Давай уже мириться! Придумай мне какое-нибудь испытание. Почему ты не веришь мне? Я тебя люблю! Я ужасно скучаю… И вот тут меня и замкнуло. — Насколько ты меня любишь? — дерзко спрашиваю я. — Измерь! — Чего же ты хочешь от меня? — Чтобы был рядом, чтобы разговаривал, играл на скрипке, слушался меня. Хочу, чтобы позволил себя целовать, не выворачивался, трогать… тебе разве не приятно? — А цена тебя интересует? — Какая цена? — Май опешил. — Становись на колени! — командую я нагло. — Здесь? — Нет, сейчас в кабинет директора пойдём! — Я встану, я попрошу, но, мышонок… Но я его прерываю: — Что же ты так далеко встал? Не дотянешься! — В смысле? — Подползай, ко мне! — и начинаю расстегивать ширинку. У Мая вытянулось лицо. — Ни фига себе! Али! Ты что? Ты же не такой! — Ммм… Вот и вся любовь! Видишь, как легко проверить. Эх, Май, любви без секса не бывает, а я по-другому сексом заниматься с тобой не намерен! — приблизительно вспоминаю я когда-то слышанную партию ублюдка и исполняю без либретто. И обратно начинаю застегивать ширинку. Чёрт! Май вдруг побежал ко мне на коленках: — Я согласен! Я могу! Тебе понравится! — отчаянно закричал он и схватился за мои бёдра, уткнувшись головой в пах. — Всё! – я толкаю его от себя ногами и руками. — Спектакль закончен! Прекрати! Я не ты! Я не хочу этого! Убери руки! — и я уже визжу, потому что он обхватил меня, поднял и потащил на маты, бросил и прыгнул сверху, сидит верхом на бедрах, расстегивает ширинку, но я мешаю, у меня тоже руки есть. Тогда он ловит мои руки и крепко удерживает их за запястья. Наклоняется и ртом расстегивает ширинку. Конечно, ртом достать член из плавок нереально, но Май начал захватывать его губами через ткань. Всё, я готов, я уже не сопротивляюсь и не ору, только глаза закатываю. Ублюдок почувствовал это и выпустил меня. Закончил минет, уже сняв с меня плавки. А потом улегся рядом, облизывается и спрашивает: — Ну? Теперь веришь? Я заплатил цену? Пересиливаю себя, устремляюсь вон, по дороге натягивая штаны. Слышу крик: — Я не понял? На репетицию-то придешь?***
Мне пришлось идти на репетицию. И пришлось согласиться ещё раз идти в «Пели-кан», парни попросили, тем более что скрипку мы так и не записали. С Женькой и с Серегой мы вообще очень неплохо общались. Через меня Женька подружился с Арсеном, потребовалась какая-то компьютерная починка, и я предложил позвать своего друга-одноклассника. Арсен, когда увидел обилие новой техники, даже пританцовывать принялся от восторга. Погрузился, разобрался и остался ночевать с Жекой в студии, что-то обновляя, облегчая и тестируя. Арсен стал иногда бывать на репетициях. В принципе он бы мог и вместо Женьки на звуке посидеть, если понадобится. Предстоящее выступление в «Пели-кане» меня не радовало. Я помнил, чем закончился прошлый концерт. И так как после сюжета в спортзале я с Маем вообще не разговаривал, то передавал свой ультиматум, обращаясь к Сереге: — Эсэс! Передай Дееву, что если только я увижу, как вам притаранили анашу, так я тут же уйду. — Май, — зовёт Серега, — слышь…? — Эсэс, передай мышатине, что уходить из клуба без нас чревато, пусть даже не думает об этом! — Али, тут Май говорит… — Эсэс, а ты передай Дееву, что чреватей с ним укуренным оставаться! И что после концерта я поеду только на такси! — Эсэс, а не поехать ли нам после концерта на такси? А то на мотике-то я не езжу уже неделю! Я некоторым мышам уже все уши прожужжал, что у меня тормоза полетели, а они, мыши эти, глухие, оказывается! — Эсэс! Как ты думаешь, правильно ли будет пнуть Деева прямо на сцене, если он будет своей мордой лезть под смычок? — Эсэс! А если я скрипача за шкирку вытащу на сцену, если он опять замешкается, это будет сексуально? — Эсэс! Передай Дееву, что он урод! — Эсэс! Если передашь, то получишь ты, а не мышь. — Ооо! — стонет Серега. — Как вы оба нас всех задрали своей любовью! — Любовью? – возмущенно ору я. — Задрали? — негодует Май. В «Пели-кан» я опять надел мусорные джинсы и бордовую рубашку. Как и в первый раз, приехали раньше и долго устанавливали оборудование, репетировали в основном новую песню, ту, которая «про войну». На репетицию пришёл хозяин клуба. Угрюмо прослушал, потом подошел поздороваться. Со всеми за руку, а мне на голову руку положил и сердито спросил: — Всё нормально? Я затряс головой. Увидев хозяина в зале, Гарик, мерзкий поставщик дури, не подходил к нам, хотя издалека какие-то знаки изображал. В «артистическую» поставили опять кучу бутылок пива. Парни уже до концерта выдули половину. Людей в зале было больше, чем в первый раз. Капитоша радостно сообщил, что «все местные отморозки в сборе». Что я здесь делаю? Парни ушли на сцену. В этот раз боязни у меня не было, просто ждал, когда нужно выходить. Пожирал чипсы. «Тучи» исполнили в самом начале, а новые две, наоборот, в конце. Май был «в ударе», хотя, наверное, на концертах он всегда такой. Харизматичный. Энергия так и прёт, на сцене не скачет и не плачет, очень сдержан, но чувствуется сила и уверенность. Девчонки визжат, парни свистят, дымина, темень — нормальная такая концертная обстановка. После «Неба» здесь же на сцене Май в порыве обнял меня за шею, забыл, что мы не разговариваем! Крикнул в ухо: «Как тебя не любить?» Новая песня «про войну» пелась уже на такую разогретую публику, что, мне кажется, что если бы Май спел «В траве сидел кузнечик», всё равно народ бы был счастлив. Уже на первом запеве (казню, добью, люблю) Май просто пел на меня и не отворачивался. Я заметил, что глаза-то у него чёрные! Неужели опять курил? Истерика в финале композиции была всеобщая, только я не прыгал и не визжал. Не мой стиль! У всех адреналин, а я как отбивная, обескровлен, ухожу со сцены пошатываясь. Странная реакция. У меня адреналин на другой сцене, там, где софиты и рампы, классический задник, запах старого дерева и почтительная тишина в зале. Парни после концерта собрались ехать к Капитоше, что называется «продолжать». На фига их ждать? Тем более устал. Пока «Маёвка» поёт финальную песню, переодеваюсь и выхожу из клуба с чёрного хода. Направляюсь к остановке такси. Они ниоткуда не появились, они просто стояли вонючей толпой, курили и громко матерились. Все в чёрном, в танкообразных ботинках, у одного уродский ирокез квадратной формы, один лысый, как колено, ещё двое, просто мерзкие. Конечно, я их попытался незаметно обойти. — Зырь, малявка-гастарбайтер чешет! — заметил меня лысый. — Эй, пидор, ковыляй ближе! Я делаю вид, что не замечаю, иду дальше. — Охуеть! Узкоглазый, да ещё и глухой! — и железная рука хватает меня за куртку и бросает в тушу урода с ирокезом. — Я не узкоглазый! Отстаньте! — и это всё, что я успеваю крикнуть. — Гы-гы-гы! Куколка пикает! — А-а-а! Он, наверное, на «Маёвку» ходил. По-русски понимай? Или не понимай? — Хера ли ты шатаешься там, где нормальные мужики гуляют? Меня толкают от одного к другому. И потом удар, в живот, а-а-а… Лечу на землю, к забору. Ещё удар, это ногой… Искры. Они что-то кричат. Меня поднимают за шкирку. Ржут: — Му-му! Скажи что-нить! — Гы-гы-гы! Казан! Муму был немым! — проявляет эрудированность лысый. — Немым был Герасим! А вы, интеллектуалы, руки убрали от парня! — и это голос Мая. Он один? Где остальные? Одному нельзя против всех! Казан от неожиданности выпускает меня, и Май выдергивает на себя. — Цел? — кричит мне Май. — Руки? Я не успеваю ответить, он практически бросает меня за себя. — Ты че, перец? К тебе без претензий, свали! — Нам эта мандовошка нужна! Май закрывает меня. — Я вместо неё! — злобно оскаливается Май. — Чувак, гони стороной! Или ты тоже из них? — Из них! — и удар кулаком по ирокезу, и ногой в колено тощему уроду. — А-а-а-а! — орут отморозки, накидываются все, кроме тощего, тот прыгает на одной ножке. — Май! — ору я. — Беги! Они же убьют! А-а-а-а! Па-ма-ги-те! Май попал по отморозкам не раз, ногами, кулаками, головой. Он бился по-настоящему, отчаянно, наотмашь, не выбирая, куда ударить, не щадя, страшно. Но их трое! А я ничего не могу. Могу только орать! Маю влетело в челюсть, он упал, успел встать, ему ногой в живот. Май выкидывает руку, лысый схватился за лицо, взвыл: вместо носа — красная каша. Но движения Мая всё медленнее, много раз ему влетело в грудь, в живот, в пах. Тощий, прыгающий на одной ноге, вдруг взвыл: «А-а-у-у! Он мой, убью!» — резко развернулся к клубку махающихся и ринулся в центр, но ринулся с ножом. Я инстинктивно бросился к ним. Нет! Но что я сделаю? Я рву на себя Мая за куртку. Но поздно! Нож уже в крови! В крови моего Мая. Он согнулся и медленно отходит, держась за грудь. Отморозки вдруг откатились от нас. Встали, тяжело дыша: — Гога, ты че! — захрипел лысый. — Мы бы и без этого… оххуеть! — Валим! – тихо добавляет ирокез, и отморозки побежали, а мы остались. Май тихо оседает, я поддерживаю, чтобы не упал. — Май! Куда он тебя? — в ужасе кричу я, он не отвечает. Я отцепляю его руки от груди, на куртке порез, судорожно её расстегиваю. Все мокрое, трогаю, на руках липкое, чёрное. Май захрипел, забулькал, хочет что-то сказать… не может! Закрывает глаза! Я рву рубашку, из раны выдувается кровавый пузырь – пузырь дышит, а я нет… — Ма-а-ай! Живи-и-и! Не умира-а-ай… — прошу я и красными, липкими, дрожащими руками достаю телефон.