Embryology / Эмбриология

Хайзенберг ведет тебя по, казалось бы, бесконечному лабиринту коридоров. К сожалению, чувство что кругом одни лестницы усиливает твою дезориентацию — ты быстро теряешь представление о том, находишься ли ты на два, три или четыре этажа выше (или ниже) того места, где спала. «Никуда не ходи без меня», — предупреждает Хайзенберг через некоторое время, пока ты поднимаешься по еще одной небольшой лестнице. «Поверь, ты не хочешь здесь заблудиться». И ты можешь это понять, потому что лабиринт кажется бесконечным, и что если ты действительно заблудишься здесь, то никогда не найдешь выхода. Но тут Хайзенберг, полный сюрпризов, останавливается на верхней площадке, слегка поворачивается, чтобы улыбнуться тебе, когда ты его догоняешь. «Увидишь, почему». …Если дело не в запутанных кордидорах, то в чем тогда? Ты не уверена, что хочешь знать. Как только ты добираешься до лестничной площадки, стальные двойные двери перед тобой открываются, демонстрируя первую зону, которую ты бы описала как 'открытую', а воздух, ударяющий тебе в лицо, можно было бы назвать 'немного свежим'. Карл выводит тебя с площадки в это новое пространство. И тогда ты видишь его — настоящий завод — и его размеры действительно поражают воображение. Шкивы, краны и другие механизмы непостижимого масштаба перемещают куски… чего-то. С того места, где ты находишься, трудно сказать, что производит эта фабрика. Каждый слой механизмов, кажется, имеет под собой другой слой или переплетается с ним. Ты никогда не видела ничего подобного раньше, и от одного только размера некоторых механизмов тебя охватывает страх. «Впечатляет, не правда ли?» Говорит он, заметив, что ты не можешь оторвать глаз. «Да…», — тихо соглашаешься ты. Какая-то часть тебя пыталась найти какой-нибудь выход, какой-нибудь путь наружу — но огромные размеры этого места все свели на нет. В конце концов, его предупреждения о том, что ты заблудишься, не кажутся преувеличением. А что если ты действительно, действительно потеряешься? Ты не уверена, что сможешь когда-нибудь выбраться или даже вернуться к Хайзенбергу. …Предполагая, что он и не будет искать тебя. «…Что ты создаешь?» Ты спрашиваешь, вспоминая его комментарии о том, что нужно быть более сговорчивой, даже если он, бывает саркастичен. Он пожимает плечами, продолжая идти дальше. «Увидишь». Хайзенберг внезапно останавливается возле панели на стене и нажимает кнопку — это лифт, который, как ты можешь предположить, является промышленным, судя по его размерам и шуму, который он издает. «Не хочу портить тебе сюрприз». Ты очень, очень хочешь спросить, почему это должно быть сюрпризом, но будучи уже наученной ты решаешь промолчать, как раз когда лифт наконец прибывает на ваш уровень и створки открываются. Хайзенберг ждет, жестом руки показывая на внутреннюю часть лифта, сигнализируя, чтобы ты вошла внутрь. «Мадам», — говорит он с ухмылкой, его голос пропитан сарказмом. Ты изо всех сил стараешься сдержать отвращение, когда входишь в лифт. «Полагаю», — говорит он, следуя за тобой и нажимая еще одну кнопку внутри, а затем дергает за рычаг, и двери закрываются, — «эта сучка сделает тебя «Леди», если ты решишь развить в себе какие-то способности. У тебя будет свое собственное местечко и все такое». Он скрещивает руки, фиксируя взгляд на тебе, оценивая как конкурента, прежде чем пожать плечами. «Эх, скорее всего, она отдаст тебе болото. Она давно хотела заменить Моро». Лифт движется мучительно медленно — или так только кажется. «…Но ты убьешь меня, если это случится». Замечание вырывается из тебя, словно тебе надоело удержать его в себе. Хайзенберг, однако, ухмыляется, слегка посмеиваясь про себя. «Умная девочка», — замечает он. «Какой ты конкретно Врач, еще раз?» «Я не Врач, ещ…» «Ты знаешь, что я имею в виду!» Он огрызается. «Посмотри правде в глаза, милая — ты не собираешься возвращаться к учебе в ближайшее время, так что давай просто притворимся и сделаем вид, что все кончено. Какой ты врач?» «Эээ…» Ты делаешь глубокий вдох. Черт, а ведь ты думала что всё же обойдется без подробностей. «Я… я проходила несколько стажировок в кардиологии…» На самом деле ты ничего не делала, а просто наблюдала. «Но моя стажировка здесь была для изучения респираторных…» «Ты кардиолог», — заявляет он, его голос звучит прямо поверх твоего, показывая, что его больше ничего не интересует, а ухмылка превращается в что-то искреннее, от уха до уха. «Музыка для моих грёбаных ушей», — смеется он, его голос разносится по лифту. «Скажи, принцесса, ты веришь в совпадения?» — спрашивает он. Не желая снова заставлять его ждать ответа, учитывая его реакцию в прошлом, ты как бы бормочешь в ответ. «Э-э… я имею в виду…» «Это оно», — снова смеется он. «Чистое, блядь, совпадение. Судьба, если хочешь. Я думал, что мне придется начать копаться в исследованиях Миранды, о которых мне не положено знать, думал, что мне предстоят тяжелые испытания, а потом ты просто упала с небес! Идеально!» Лифт останавливается, и двери начинают открываться. «Я бы поцеловал тебя, если бы это было не то, чего хотела эта старая сука». Он снова ведет тебя за собой, жестом показывая, чтобы ты следовала за ним, и проводит тебя через еще одну пару двойных дверей и вниз по еще одной большей лестнице. Здесь жарко, влажно, как будто тебя окружают только печи. Словно кто-то включил отопление, а потом просто забыл выключить его. Наконец, ты подходишь к еще одной двойной двери, Хайзенберг делает паузу и оборачивается, чтобы взглянуть на тебя. «Заставить нас быть вместе будет самой большой ошибкой, которую эта сучка когда-либо совершала!» Он объявляет, двери открываются и разбиваются от удара о стены за ними. Он проводит тебя в помещение, похожее на лабораторию, в котором много столов, слишком много… Хоть твоё медицинское образование может быть полезным для Хайзенберга, для тебя оно имеет обратный эффект в данный момент — ибо ты легко распознаешь труп, когда увидишь его. Они повсюду. На каждой поверхности лежит хотя бы один труп, за исключением единственной скамьи в конце комнаты, которая явно предназначена для инструментов, записей и всего остального, что необходимо для чего бы хрен пойми ни было. Некоторые трупы более свежие, чем другие, хотя все находятся на различных стадиях разложения, но ни одно из них не далеко от того, чтобы его можно было забальзамировать. На какой-то миг ты надеешься, что это и есть — самое дерьмовое в мире похоронное бюро. Но потом его рука осторожно притрагивается к твоей спине и подталкивает вперед, после чего ты начинаешь замечать странности этих трупов, куски металла, прикрепленные к телам, головы, покрытые странными приспособлениями, которые обхватывают череп, как своего рода повязка, и ты понимаешь, что все это сделано преднамеренно. Конечно. Все, что делает этот человек, не просто так. «Это все незавершенные работы», — объясняет он, направляя тебя дальше, к другой двери в задней части. «Прости за беспорядок. В нём есть смысл, поверь». Дверь открывается, ведет в небольшой коридор, который ведет к еще большим дверям, еще большим вопросам — но затем ты слышишь это, новый, глухой звук, отличающийся от шума механизмов на этой фабрике — низкое, звериное шипение, исходящее из-за двери с номером «3». Это не комнаты. Это клетки. «Иди», — инструктирует он, слишком мягко на твой взгляд, нехарактерно для него, уставившись через тебя на маленькую решетку чуть выше уровня твоих глаз. Ты немного напугана тем, что слышишь внутри камеры — звуки шарканья, тяжелого и дрожащего дыхания и еще большее шипение — но в то же время ты совершенно не хочешь идти против его приказа. Ты выпрямляешь спину, делая вид, что заглядываешь за край, но он видит тебя насквозь. «Мне принести тебе блядскую подставку, чтобы ты могла встать?» Ты делаешь глубокий вдох, зная, что он не позволит тебе уйти, не рассмотрев все должным образом, и поднимаешься на носочки, достаточно высоко, чтобы хорошо видеть сквозь решетку. Ты слышишь удар о дверь, прежде чем увидеть что за ней — что бы это ни было — хотя есть подозрения, что ты знаешь, что за ней, просто отказываешься в это верить. Когда труп по ту сторону двери шипит на тебя и пытается просунуть свои пальцы сквозь решетку, ты вскрикиваешь и бросаешься назад с такой силой, что ударяешься о кирпичную стену позади, а Хайзенберг надрывно смеется, и кажется, будто ты никогда не слышала его смеха. «Думал, что к этому моменту ты уже немного свыклась! Особенно, после говорящей куклы, мутировавшей рыбы, вампирши-ведьмы ростом под 600 футов…» «Что это?» Спрашиваешь ты, твой голос едва слышно хрипит, пока тварь бьется об дверь. «Один из моих маленьких проектов», — объясняет он. Он внезапно хлопает кулаком по металлической двери и поворачивается, чтобы крикнуть за решетку. «Заткнись, блядь, там!» Рявкает он. Это не особо помогает заставить существо полностью замолчать, но, если уж на то пошло, оно хотя бы перестает бросаться на дверь. Удовлетворенный, он прислоняется к бетонному зазору между рядами дверей, наблюдая за тобой. «Я называю их Тягачами», — объясняет он. «Что… что с ним не так?» Спрашиваешь ты. Любопытство соблазняет тебя посмотреть еще раз, но существо издает гортанный рык из-за двери, от чего ты сильнее прижимаешься спиной к стене. «Ну же, куколка», — говорит Хайзенберг хоть и совершенно снисходительно, наклоняясь, чтобы оказаться на уровне твоих глаз. «Я знаю, что ты достаточно умна, чтобы выяснить сама». Он снова выпрямляется, положив одну руку на бедро, его глаза изучают тебя. «Продолжай! Мне нравится наблюдать, за тем, как работают шестерёнки в твоем мозгу». На этот раз ты не можешь оторвать от него взгляд, боясь, что у него случится еще одна вспышка гнева и он бросит тебя туда вместе с этой штукой. Ответ кажется таким простым, но он настолько логически невозможен — нет, он настолько этически невозможен для тебя, что ты не можешь заставить себя признать его. Признать происходящее здесь, что позади тебя действительно комната с трупами, которая как бы намекает в какой гребаной ситуации ты оказалась. Признать, что ты живешь в кошмаре, из которого можно выбраться только одним способом — заключить сделку с дьяволом и помочь ему сделать все, что бы черт возьми то ни было. Признать означает понять, что единственной надеждой на выживание будет похоронить мораль и этику, которыми ты так дорожила до приезда в эту деревню. Ты смотришь ему в глаза, чувствуя себя более обнаженной, чем тогда, когда тебя буквально раздели перед ним догола, более напуганной тем, кем, как ты знаешь, тебе нужно стать, если ты ценишь свою собственную жизнь больше, чем его. Если бы он не был так страшен, ты была бы немного удивлена тем, насколько он харизматичен. И вот наконец, ты стоишь перед выбором: раскрыть себя или погибнуть, а ведь прошло менее 48 часов в одной компании с ним. «…Они мертвы, не так ли?» Спрашиваешь ты. «И именно поэтому тебе нужна моя помощь». Существо снова внезапно бросается на дверь, заставляя тебя вздрогнуть. «Потому что они… такие». Он ухмыляется, но на этот раз в этом есть… что-то еще. То, как он смотрит на тебя. На этот раз он не насмехается над тобой, его не забавляет что-то, что ты сказала, он смотрит на тебя так, будто только что увидел решение головоломки, будто ты — ключ к замку́, в котором он ковырялся месяцами. «Нужда — это сильное слово», — наконец говорит он, — «но, как я уже сказал, ты умница. Думаю, мы хорошо сработаемся». Существо издает еще один рык, и Хайзенберг закатывает глаза, а затем жестом приглашает тебя следовать за ним. «Пойдем», — говорит он. «Все равно, проект провальный. Я даю ему еще восемь часов, прежде чем он начнет есть сам себя». Хайзенберг ведет тебя обратно в комнату, полную трупов, и останавливается возле скамьи с инструментами и напильниками. «Тягачи», — начинает он, протягивая тебе чертеж какого-то головного убора, — «самые простые. Вставь им черепной имплантат, и они отлично подойдут для того, чтобы тянуть за рычаги и раскалывать камни», — объясняет он. «Хотя тупые, как дерьмо собачье. Едва ли продержатся три минуты в комнате с ликаном». «Ликаном?» Спрашиваешь ты. Он делает паузу, оторвавшись от стопки бумаг в своих руках, и поднимает на тебя бровь. «Мохнатые ублюдки с большими зубами?» — Спрашивает он. Когда ты отвечаешь лишь пустым взглядом, он рычит про себя. «Она проделала настоящее гребаное представление с твоей головой. Не может быть, чтобы ты их не заметила». Он качает головой, продолжая, как будто этот намек для него не более чем небольшое побочное замечание, а не что-то потенциально меняющее твою жизнь, и протягивает тебе еще один лист бумаги — фотографии и всевозможные сканы, сшитые в файл, с подробным описанием некоторых вариантов того, что ты только что видела в камере. «А вот эти — нечто посерьезнее». Фигура, которую ты видишь на фотографиях, хоть и не очень высокого качества, представляет собой увеличенную и выглядящую хуже версию существа в клетке. Однако эта фигура деформирована. Головной убор побольше, что-то торчит из его груди, трубка, проходит внутрь и наружу из его туловища, и… «Это дрель?» — Спрашиваешь ты. «Да», — отвечает он с улыбкой. «Нравится?» Ты не отвечаешь, да и не нужно. На самом деле он не спрашивает, ему наплевать на твое мнение, и ты это прекрасно понимаешь. «Подожди, пока не увидишь другие прототипы, над которыми я работаю». Несмотря на постоянно присутствующую в его манере угрозу непредсказуемости, в его голосе звучит нотка искренней гордости. В документе, который он тебе дал, изложены основные проблемы, с которыми он столкнулся, начиная с остановки сердца вскоре после оживления, для которых он нашел решение в виде специфического 'реактора'. Однако, когда ты просматриваешь записи, кажется, что в реакторе есть проблемы. Неоднократные случаи отказа, проблемы с поломками и 'перезарядкой', что бы это ни значило, после чего реактор достигает критической температуры и либо взрывается, либо сгорает прямо в грудной полости. С этим образом в твоем сознании глаза медленно отрываются от записей, и смотрят на тела на столах, когда тебя осеняет, что гигантские машины на открытой территории завода не перемещали оборудование или материалы, как ты думала. Они перемещали трупы — и у него, должно быть, тысячи трупов в запасе. «Это безумие», — говоришь ты себе, слова вылетают со вздохом и тебе всё равно, слышит он или нет. «Вот, что Миранда ожидает, что я сделаю с тобой, принцесса», — отвечает он залпом, как будто весь этот разговор для него — самая обыденная вещь в мире. «Иногда приходится бороться с огнем с помощью огня». Твои руки дрожат, как и бумаги в них. Ты надеешься, что он не заметит. Но он замечает. Конечно, замечает. Хайзенберг много чего умеет, и наблюдательность, к твоему сожалению, один из его талантов. Он снова наклоняется, опираясь одной рукой на скамейку, его глаза оказываются на одном уровне с твоими. «Послушай, милая», — выдыхает он. «Я открою тебе маленький секрет». Его голос снижается до уровня шепота, несмотря на то, что вы оба совершенно одни в недрах, как ты уже поняла, завода, в котором никто, кроме него, не знает, как ориентироваться. «Мы оба знаем, что мне не нужно просить тебя о помощи. Мы оба знаем, что я достаточно умен, чтобы разобраться в этом с достаточным количеством времени — и ты достаточно умна, чтобы знать это. Я делаю это, потому что жалею тебя». Что-то холодное касается твоей шеи, слиток металла быстро скользит под подбородком и наклоняет твое лицо вверх, побуждая тебя посмотреть ему в глаза. В отличие от ошейника, слиток гладкий, заменяет руки, которые Хайзенберг обещал не возлагать на тебя. Обещание, которое он сдержал, за исключением того, что наложил швы и проводил тебя в свою ужасающую комнату трупов. «Я отомщу этой суке так или иначе, и поскольку она решила сжечь нас обоих, я хочу дать тебе возможность, которую мне пришлось выкраивать для себя на протяжении большей части гребаного десятилетия». Наступает долгая пауза, и ты готовишься к тому, что у него случится очередной приступ гнева, как каждый раз, когда он переступает через эту линию разговора, притворного торга, где он ведет себя так, будто у тебя есть выбор, помимо «помочь или сгнить». Однако приступа не последовало, и слиток осторожно отодвигается и опускается на скамейку. «Ты не хочешь быть такой, как мы», — говорит он, выпрямляясь, а его голос все еще сохраняет тот же низкий тон, хоть и без скрытого сарказма, который, кажется, является его неотъемлемой частью. «Конечно, она позволит тебе играть в «Лордов и Леди», даст тебе землю, работу, заставит тебя чувствовать себя важным — но в конце концов, ты окажешься рабом, как и тот ублюдок в камере». И затем, его глаза отводятся в сторону, Хайзенберг прислоняется спиной к краю скамьи и смотрит на трупы, которые усеивают комнату. «Она извратит твой мозг, заберет твои воспоминания, превратит тебя в еще одного из своих гребаных монстров… и самое страшное, что ты не захочешь уходить, потому что как только ты перестанешь быть чем-то новым и захватывающим для нее и ты перестанешь быть ее любимчиком — ты начнешь гнаться за этим кайфом, как будто это единственное, что удерживает тебя от превращения в пыль». Единственное, что действительно предсказуемо в Хайзенберге — это то, насколько он непредсказуем. В одну минуту он смеется, ведет себя так дружелюбно, как ты только можешь себе представить, а в следующую секунду он впадает в ярость и угрожает тебе смертью. Но сейчас это другое, то, чего ты не испытывала и не ожидала от него. Это не его легкомысленные, короткие, громкие вспышки гнева. Это низкая, гудящая, кипящая ярость. До сих пор ты видела только пламя, а это — топливо, и это страшнее, чем то, когда он использует свою силу, страшнее, чем рев его голоса во время гнева. «У тебя есть ЭКГ?» Спрашиваешь ты. Если бы ты не была уверена (а на данном этапе ты готова признать, что это не так), ты бы сказала, что застала его немного врасплох. Однако более вероятно, что ты просто вывела его из задумчивости — не стоит принимать это как должное. Он секунду смотрит на тебя, затем наклоняет голову к маленькому аппарату в углу, стоящему рядом со столом, на котором лежат три тела. «Хорошо.» Ты делаешь глубокий вдох, кладешь бумаги обратно на скамейку и, чувствуя себя как в момент прорыва в победе над вполне оправданным страхом перед трупами, подходишь к аппарату. «Ты можешь усыпить их?» «Усыпить кого?» «Солдат». Ты не ждешь его реакции, решив сосредоточиться на том, чтобы вытащить аппарат ЭКГ из угла, не прикасаясь к телу, к которому ты не хочешь прикасаться. «Не помню, чтобы я их называл так», — замечает он. Ты пожимаешь плечами, осторожно перемещая аппарат через комнату. «Так написано в твоих записях». Машина немного прокручивается на своих колесах, и когда ты опускаешь глаза, чтобы проверить причину, понимаешь, что в колесе застрял кусочек волоса одного из трупов. Ты кривишь лицо, морщась при мысли о том, что его придется как-то вытаскивать. «Почему?» Спрашиваешь ты через секунду, оглядывая столы в поисках какого-нибудь… гаечного ключа, или инструмента, или… палки? Что-то, чем можно выковырять его, не прикасаясь к волосам. «Может, мне стоит их назвать как-то по-другому?» Аппарат ЭКГ медленно приподнимается, снова привлекая твое внимание, и ты замечаешь, что колесо начинает само по себе откатываться назад. Через мгновение или два, волосы разматываются с него, но вместо того, чтобы упасть обратно на пол, они медленно протаскиваются мимо тебя, наконец, останавливаясь около скамейки, к которой ты намеревалась подкатить аппарат. Ты смотришь на Хайзенберга, когда он отталкивается от края скамьи, и пожимает плечами. «Впечатлен твоей грамотностью». Пока ты подключаешь и настраиваешь машину, он начинает перемещать тела. Некоторые он кладет на столы, которые стоят недалеко от тебя, а других он перекидывает через плечо и тащит из комнаты бог знает куда, по два или даже по три трупа за раз. Ты делаешь вид, что не впечатлена. А зря. Мертвые тела довольно тяжелые. Вы оба подготавливаете лабораторию в относительной тишине, никто из вас не произносит ни слова, пока не приходит время ему принести тебе подопытного.