Embryology / Эмбриология

Новая одежда прибыла через несколько дней, о чем позаботился Герцог. «Особая доставка от Леди Беневиенто», уточнил он. Очень вовремя, особенно учитывая, что сегодня ты должна быть на встрече с остальными избранниками Миранды. «Навряд ли нас надолго задержат в этом старом клоповнике», — размышляет Хайзенберг, пока ты достаешь одежду из большой коробки, которую тебе прислала Донна Беневиенто. «Для чего, по ее мнению, тебе вообще нужно столько дерьма?» Он не ошибся — в коробке много одежды. Похоже, Донна постаралась подготовить для тебя несколько разных нарядов. Здесь есть и предметы первой необходимости, такие как нижнее белье, всё в зеленом цвете, который ты выбрала — и который, как ты полагаешь, теперь будет твоим фирменным знаком, под бельем лежит простая, не совсем белая хлопчатобумажная комбинация, предназначенная предположительно для сна. Затем следует блузка — черная, с зеленой вышивкой на воротнике, которая выглядит роскошно даже по меркам мира моды за пределами деревни. Ты удивляешься, как ей удалось проделать такую детальную работу за такое короткое время, но потом вспоминаешь о говорящей кукле, и тайное становится явным. К ней приколота записка: «Блузка + юбка + туфли. Для церкви». Следующей ты достаешь юбку. Длинная до пола, черная, шерстяная. «Я думаю, она как раз для встреч», — объясняешь ты. Когда ты откладываешь юбку в сторону, он берет блузку, хмурясь, как будто она чем-то лично его обидела. «Я же просил что-нибудь практичное», — жалуется он, бросая ее обратно на стол, не обращаясь с ней ни на йоту также бережно, как ты. Конечно, ты не ожидаешь подобного поведения от него. «Типа этого?» Спрашиваешь ты, доставая из коробки комплект комбинезонов, и тебе приходится выше поднять руки, чтобы увидеть их во всю длину. К комбинезону приколота еще одна записка. «Рубашка + комбинезон + ботинки. Рабочая одежда». Ты поражаешься тем, какой красивый почерк у Донны, и тем, с какой тщательностью она выполнила свою работу. В любом другом месте из твоей прежней жизни, ты бы заплатила за это тысячи. «Это больше подходит», — решительно говорит он, протягивает руку и берет один из рукавов комбинезона, растирает его между пальцами в перчатке. Он сделан из плотной, прочной ткани, цвет такой же, как у пиджака Хайзенберга — деталь, которая не остается незамеченной и заставляет тебя чувствовать себя немного неловко. Откладывая комбинезон в сторону, ты отмечаешь, что ткань идеально подходит для твоей новой деятельности. Совпадение, конечно же. За комбинезоном следует простая белая майка — что-то вроде основы под одежду — также ты находишь пару на вид прочных рабочих ботинок, пару парадных туфель, подходящих к образу «для церкви», и несколько пар носков. Удовлетворенный своей оценкой комбинезона, Хайзенберг одобрительно кивает. «В них ты сможешь работать в кузнице. Хорошо. Похоже, Донна все же на что-то годится». «Кузница?» «Позже», — говорит он, махнув рукой в знак отказа. «Давай сначала переживем встречу. Я бы не стал тащить тебя с собой, но Миранда настояла». Он слегка усмехается при этой мысли. «Сучка хочет присмотреть за всем. Хочет убедиться, что мы оба делаем свое дело». Он выдыхает, скрещивает руки и поворачивается к тебе лицом, его бедро слегка опирается на стол. «Нужно поразмыслить над нашей историей». Ты переводишь взгляд с коробки на него в ожидании того, что у него, вероятно, точно есть план, в отличие от тебя. «Насколько из тебя хорошая актриса?» Спрашивает он. Ты пожимаешь плечами. «Ну, я, вероятно, могу продолжать врать, если…» «Мы можем либо убедить Матерь Миранду, что ты пьешь её «Кул-Эйд» и следуешь плану, либо я могу просто сказать всем, что я сделал всё сам, вырубив тебя», — уточняет он. «Поэтому, я спрошу еще раз: насколько из тебя хорошая актриса?» Честно говоря, второй вариант кажется самым простым, но он также… заставляет твой живот скручиваться от тошноты, а ты не хочешь, чтобы остальные думали, что для тебя такое обращение норма. «Для такого, хорошая», — решаешь ты. Хайзенберг пожимает плечами и жестом указывает на тебя. «К делу тогда», — говорит он. «Почему ты любишь Матерь Миранду?». Он делает паузу, поднимая брови. «Я подожду». Ты недолго размышляешь над этим вопросом. С чего бы ты так быстро проглотила наживку? Каду не сделал ничего полезного, только подарил лихорадку, которая, будто, никогда не закончится, так что для тебя это не особо похоже на дар, как у всех остальных. Матерь не вылечила ни одну твою болезнь — твоё самочувствие сейчас хуже, чем когда ты только забрела в деревню. Она даже не предоставила тебе нормального места для существования. Ты живешь на фабрике, где полно трупов, нет естественного освещения, и которой управляет мужчина с металлическими способностями и сверхсилой, становящийся жестоким при каждом удобном случае. Честно говоря, ты в худшей ситуации, чем была, когда все это было простой автомобильной аварией. Автомобильная авария. Бинго. «Матерь Миранда спасла мне жизнь», — начинаешь ты, говоря быстро от сомнения, что придумала не самую лучшую отмазку. «После автомобильной аварии я думала, что умру от холода или буду съедена кем-то в лесу, но она увидела во мне что-то и решила дать мне свой дар — и даже когда я не оправдала ее ожиданий, она простила меня и нашла мне… новую цель». Ты колеблешься секунду. «…Как?» Хайзенберг смотрит на тебя несколько секунд, а затем пожимает плечами. «Неплохо. Ей не понадобится такой монолог, но если это твоя история, то она покроет ее непрекращающиеся долбанные вопросы». Он делает глубокий вдох. «Должно сработать, особенно если я подолью масло в огонь, чтобы они думали, что я в этом тоже замешан». Он поднимает блузку и бросает ее тебе, прежде чем отвернуться и направиться в «кабинет». «Одевайся». Ты быстро складываешь одежду в коробку, оставляя только то, что тебе нужно взять с собой в камеру — но внезапно ты замечаешь еще один предмет одежды, выглядывающий со дна коробки. Детская пеленка — по центру которой аккуратно вышит знак Матери Миранды. Твоя челюсть напрягается, пока ты смотришь на неё, размышляя, стоит ли рассказать об этом Хайзенбергу. Ты вспоминаешь его последнюю вспышку, и твой взгляд перескакивает на вмятину на стене. Сегодня у него хорошее настроение, лучше не портить его. Ты шепчешь под нос тихое «отвратительно», засовывая её на дно коробки и забирая одежду для церкви и часть нижнего белья в камеру, чтобы там ты могла переодеться. Ты раздеваешься в уединении, стоя перед маленьким зеркалом у раковины, чтобы также проверить свои швы. Как только ты сбрасываешь рубашку Хайзенберга и старое, почти сгнившее платье, до тебя доходит, насколько дерьмово ты выглядишь. До прибытия в деревню ты не была супермоделью, но выглядела намного лучше, чем сейчас — по крайней мере, ты была здорова. Тебя поражает как ужасно ты выглядишь, даже не глядя на воспаленный красный шрам между грудей, на который без боли невозможно взглянуть. Твоя кожа приобрела неприятный оттенок, который обычно бывает при анемии, лимонно-желтый, губы бледные, глаза и щеки тусклые. Кожа под глазами и вокруг них потемнела почти до фиолетового цвета, а щеки… ты искренне пытаешься их найти. Но их будто нет. Ты не просто выглядишь исхудавшей, а крайне изнеможденной. Ты сильно похудела и почему-то это тебя не удивляет. Одежда сидит великолепно. Несмотря на ту детскую пеленку, Донна проделала прекрасную работу, и, похоже, из неё действительно неплохая швея. Блузка и юбка, хоть и не в твоем стиле, но довольно приятные и удивительно подчеркивают фигуру. Если бы твоё лицо не напомнило лицо мертвеца, ты бы, наверное, выглядела очень хорошо. …А может ты реально ходячий труп, кто знает. Переодевание оказалось той еще нагрузкой на твой организм, и напомнило тебе, как же дерьмово ты себя чувствуешь. Справедливости ради зеленая трава, кажется, правда помогает от лихорадки и боли в суставах, хоть и только на короткое время. Полностью одевшись, ты возвращаешься в кабинет, где тебя ждет Хайзенберг. Судя по шляпе и очкам, похоже, он тоже готов к выходу. Его взгляд определенно задерживается на тебе чуть дольше, чем обычно, но он ничего не комментирует. Странно, учитывая, что обычно ему есть что сказать, хотя он ясно дал понять, что эти собрания в церкви, которые требует Миранда, доставляют ему неудобства и испытывают его терпение. «Пошли тогда», — выдыхает он, уже, кажется, измученный дальнейшей перспективой. «Я обычно хожу пешком», — объясняет он, прежде чем окинуть твои ноги внимательным взглядом, — «обувь поможет тебе дойти, без потери сознания по дороге». В его словах есть смысл. Ты бегаешь босоногая с тех пор, как очнулась в церкви, а ведь вне территории завода на земле лежит снег и в целом ужасно холодно. «Впрочем, выбор у тебя не велик». Ты следуешь за ним через фабрику, на этот раз без вспомогательных красных фонарей. Конечно Хайзенберг знает, куда надо идти, тем не менее тебя это изумляет. Даже следуя за ним вплотную, ты все равно боишься, что отстанешь или каким-то образом отделишься и никогда не найдешь дорогу обратно к нему или туда, где ты должна быть. Он и так напряжен, по нему это видно, но он всё равно ждет тебя, если ты отстаешь, ведь не ты основная причина его плохого настроения. «Напомни мне попросить у Миранды лекарство, которое я у нее запрашивал», — ворчит он тебе между делом. «А то ты выглядишь так, будто собираешься упасть замертво, если вдруг ветер подует не в ту сторону». Он поворачивается к тебе, когда ты проходишь через очередной дверной проем. «Все еще чувствуешь себя дерьмово?» Ты молча киваешь, и он снова поворачивается вперед, ворча себе под нос что-то вроде «эта сука» и «даже не следит за твоим здоровьем». Может быть кто-то и принял такое поведение за беспокойство — но зная Хайзенберга, ты понимаешь, что это не так. А потом он говорит то, что тебя действительно удивляет. «Если она продолжит упорствовать, я обращусь к Моро», — объявляет он. «Он идиот, но все же он разбирается в этом дерьме». Просить Моро о помощи? Блядь. Должно быть, ты очень плохо выглядишь. Вскоре ты выходишь из гаража и снова щуришься от внезапного солнечного света, глаза немного щиплет, пока ты привыкаешь. Тем не менее, ты продолжаешь идти, твой полностью черный наряд быстро нагревается под лучами солнца. Хайзенберг ведет тебя через небольшое поле, которое обозначает переднюю часть завода, кончики нескошенных сорняков касаются твоих пальцев, пока ты добираешься до ворот, которые открываются с пронзительным звоном от промышленной сигнализации. Пройдя через них, он ведет тебя по мосту, который на самом деле… выглядит лучше, чем ты себе представляла. Если бы ты пришла сюда в качестве туриста, ты бы остановилась и сделала несколько фотографий. Вы идете дальше в относительной тишине, Хайзенберг жует сигару, его молот перекинут через плечо, время от времени он прочищает горло. Иногда цепь на твоей лодыжке слегка вибрирует, и сначала тебе кажется, что он делает это, чтобы напомнить о невозможности побега, но после нескольких раз до тебя доходит, что таким образом он проверяет, что ты всё еще идешь позади. Также он иногда оглядывается, чтобы проверить не отстаешь ли ты. Через некоторое время вы проходите через какие-то руины, у которых ты снова не можешь остановиться, чтобы как следует оценить. Ты задаешься вопросом, что именно здесь находилось раньше, что послужило основанием не только для руин, но и для гигантских статуй четырех королей. И тут, когда ты уже собираешься открыть рот и спросить, ты слышишь звук, доносящийся с высоты разрушающихся развалин — рычание. Сначала ты принимаешь его за животное, но за ним следуют и другие — рычание, еще одно рычание, еще и еще — от этого сердце начинает колотиться, шаги ускоряются, практически мгновенно сокращая расстояние между тобой и Хайзенбергом, пока ты пытаешься понять, кто или что издает эти пугающие звуки. Если он собирается пошутить о том, что теперь ты его защитник в попытке поиздеваться над тобой, ты заставишь его пожалеть об этом. «Просто держись рядом, и все будет в порядке», — говорит он, оценивая как быстро ты оказалась близко к нему. «Что это?» Спрашиваешь ты, сохраняя низкий голос. Звуки становятся все громче и громче, все чаще и чаще, чем дальше вы идете. Он поворачивает голову и смотрит на тебя, ухмыляясь, явно забавляясь тем, как ты напугана. «Ох, я думаю, ты не хочешь знать что это, принцесса». Именно в этот момент ты слышишь шум хлюпанья грязи и столкновения гравия рядом с собой, а затем гортанное, низкое рычание. Ты резко поворачиваешь голову, и твои глаза встречаются с глазами… человека? Животного? Что бы это ни было, он не похож на то, что ты видела раньше, он скалит на тебя зубы, и выглядит крайне нерадостным встрече. Ты вскрикиваешь, бросаешься вперед и отпрыгиваешь от него, врезаясь прямо в спину Хайзенберга и хватаясь за его куртку, адреналин зашкаливает и берет верх. «Черт…», — быстро говорит он, выставляя руку и быстро втискивается перед тобой, оказываясь между тобой и тварью. «Назад, блядь!» Кричит он. «Сейчас же!» Изуродованное подобие человека в последний раз обнажает зубы, прежде чем броситься вперед, огрызаясь, и ты отступаешь назад, внезапно осознав, что вы далеко не одни. Появляется все больше и больше тварей, наблюдающих со всевозможных точек обзора, некоторые над вами, некоторые позади вас, другие нарезают круги и явно возбуждены, предвкушая нападение. Ты понятия не имеешь, что делать. От какофонии звуков, похожих на звериные, у тебя сводит живот, до тебя наконцец доходит, что это, должно быть, те самые ликаны, которыми тебя постоянно пугает Хайзенберг. Ты напрягаешься, пытаясь подготовиться к тому, что Хайзенберг собирается сделать с ликаном, стоящим перед ним, поднимая свой молотом над головой… Хайзенберг наклоняется вперед и лает. Это не передразнивание, хоть и вообще не похоже на собаку, со стороны выглядит так, будто человек наклонился к собачьей морде и насмехается над ней. Но это блядь работает. Ликан отпрыгивает назад и продолжает отступать, его осанка сгарбливается, пока он не поворачивается и не убегает в темноту внутрь одного из зданий. Хайзенберг смотрит на других ликанов, которые наблюдают за ним, и ревет «Съебитесь!» И, конечно, они повинуются. Несколько ликанов остаются, предпочитая сгруппироваться, но все еще рычат на расстоянии. Хайзенберг не выглядит обеспокоенным, вместо этого он снова обращает свое внимание на тебя и смеется. «Гребаные собаки, никаких различий». Он продолжает идти в том же направлении, что и ты, усмехаясь про себя и качая головой, пока ты пытаешься собрать себя по кусочкам. «Пошли», — зовет он тебя взмахом руки. «В конце концов, они привыкнут к твоему запаху». Ты слишком потрясена внезапной и напряженной стычкой, ты не успеваешь отреагировать на его уточнение должным образом, поэтому сломя голову несешься, чтобы догнать Хайзенберга. Остальная часть прогулки снова проходит в молчании. Ты крайне напряжена, чтобы беспокоиться о чем-то еще, кроме того, что может скрываться в деревьях, кустах или тенях, несмотря на то, что сейчас середина дня. Услышав вдалеке еще одно рычание, ты благодаришь судьбу за то, что из всех Лордов, тебя отдали тому, кто может разобраться с ликанами. Ты стараешься не думать о том, что бы с тобой случилось, если бы ты забрела в эту часть местности одна, ты пытаешься отвлечься на то, как хорошо солнечные лучи ощущаются на твоей коже. В конце концов, вы достигаете деревни. «Не разговаривай ни с кем из них», — предупреждает он, когда вы проходите через ворота. «Иначе мы будем торчать здесь весь долбаный день». Это вполне уместное предупреждение — все в деревне, кажется, выстроились на улице, желая взглянуть на Лордов и Леди, прибывших в город на встречу. Только, когда ты задерживаешь на них взгляд дольше, ты замечаешь, что они опускают головы и отводят глаза, будто бояться неприятностей, если их поймают пялящимися так откровенно. Время от времени ты слышишь, как кто-то шепчет «Лорд Хайзенберг», как будто они хотят признать его, но слишком напуганы, чтобы это сделать, также ты слышишь, как они шепчутся о тебе, хотя разобрать их слова тебе кажется крайне сложным. Ещё никто не знает твоего имени, и среди всего шепота, что ты слышишь в свой адрес, слово «сияющая» хуже всего описывает твое состояние и вид. Ты надрывно вдыхаешь, когда слышишь, как молодая женщина говорит кому-то о том, что тебе «так повезло». Быть запертой на фабрике, совершать преступления против человечества на трупах, и позволять Матери Миранде заниматься твоим воспроизводством, словно ты какая-то свинья, — это не то, чему стоит завидовать, хотя ты уверена, что женщина так же заблуждается, как и остальные последователи Матери Миранды. Они думают, что ты была избрана, возвышена, вознесена. Вместо этого, внимание, которого они так отчаянно ищут у Матери Миранды, как раз и удерживает тебя в заточении. Ты молча и абсурдно кипишь от злости на молодую женщину, которая так невинно обрадовалась, увидев, как ты с Хайзенбергом проходите мимо. Ты пробираешься через деревню и подходишь к гигантским воротам, а подняв голову, обнаруживаешь, что они находятся у подножия замка. «Это…» «Замок Димитреску», — подтверждает он, не распахивая эти ворота с той же самоотверженностью, с какой он распахивает двери на своей фабрике, вам обоим достаточно того небольшого прохода, который виднелся вдалеке, чтобы пройти. «Не волнуйся — внутри он еще более уродливый, чем снаружи. Просто надеюсь, что Матерь Миранда не передумает и не отправит тебя туда вместо фабрики». «Мы не пойдем внутрь?» Он качает головой, провожая тебя вверх по холму мимо заросшего виноградника. «Нет. Не сегодня. …Скажи спасибо», — добавляет Хайзенберг, поворачиваясь, чтобы посмотреть на тебя. «У меня такое чувство, что встреча с моими «племянницами» будет чересчур на сегодня». Как только вы достигаете вершины холма, он открывает тяжелую, деревянно-стальную дверь. «Нет, нам с тобой выпала честь пройти через тоннель для прислуги». Он держит её открытой для тебя и ждет, пока ты войдешь внутрь, прежде чем закрыть. Когда он сказал «тоннель для прислуги», ты ожидала увидеть подземный коридор, по типу того, которым пользуются коммунальные службы — но это прямо тоннель, который выглядит так, будто его забросили или забыли отремонтировать, освещенный только промышленными лампами. Ты знаешь, что путь займет всего несколько минут, но время почему-то тянется, пока ты идешь по тоннелю, беспокоясь только о том, чтобы избежать луж и не споткнуться о какой-нибудь камень или кирпич. Твоя «церковная» обувь, к сожалению, и близко не такая прочная, как ботинки Хайзенберга. Ты слышишь ее раньше, чем видишь: Леди Димитреску уже обличает Хайзенберга, прежде чем вы вдвоем вышли из тоннеля в полуразрушенный собор, в котором решалась твоя судьба. «Как мило, что вы решили присоединиться к нам», — фыркает она, наблюдая, как мы оба проходим мимо нее, причем Хайзенберг направляется к своему обычному месту. «Мы ждали всего тридцать минут…» «Да, да, да», — простонал Хайзенберг, занимая свое место на церковной скамье и жестом приглашая тебя сесть прямо рядом с ним. «Я знаю, что ваше утро было насыщенным, ибо пришлось макать свое лицо во все эти помои, которые вас явно состарили — но у некоторых из нас есть обязанности, о которых нужно заботиться начиная с самого утра». Ты пытаешься подготовиться к тому, что через час или около того Хайзенберг выплеснет на Леди Димитреску почти двухнедельное напряжение, но Хайзенберг протягивает руку и опирается на спинку скамьи позади тебя, позволяя своей руке свеситься через край рядом с твоим плечом, его ладонь при этом непосредственно соприкасается с тобой, пока он непринужденно откидывается на сиденье. Поначалу ты напрягаешься, вспоминая, где находишься и в чем пытаешься всех убедить, но затем заставляешь себя расслабиться. «Как причудливо», — отбивается Леди Димитреску. «Тебе дают питомца, с которым можно поиграть, а ты внезапно считаешь себя настолько важным, чтобы отнимать наше драгоценное время». Она приподнимает бровь и ухмыляется. «Я, кажется, припоминаю, что у тебя была небольшая истерика из-за моего маленького питомца». «А я, кажется, припоминаю, как ты отказался принимать её, когда Матерь Миранда…» «Достаточно». Голос Миранды прорезает спор как нож, ее суверенитет в помещении неоспорим, она доминирует над всем и вся. «Хайзенберг — как дела у девушки?» Он слегка пожимает плечами. «Вы можете спросить ее, если хотите…» «Я спрашиваю тебя», — настаивает она. «Помни о важности текущей задачи». Он задерживается на секунду, его взгляд перемещается по собору, ты повторяешь за ним. Донна сидит одна на единственном стуле у трибуны, почти рядом с Мирандой, но все же не прямо рядом с ней. Ее пугающая говорящая кукла снова незаметно пытается подглядывать за тобой через скамью, пронзительно хихикая про себя, а Моро… вряд ли он прячется, потому что боится или стесняется, но он определенно скрывается за дальними сидениями, пытаясь заглянуть поверх них, не привлекая к себе внимания — но когда ваши глаза наконец встречаются, он отступает, поворачивается и ковыляет дальше. Димистреску, наоборот, сидит прямо напротив тебя с сигаретой в руке, выражение ее лица настолько напряженное, что ты бы сочла это прелюдией к насилию будь на твоем месте кто-то другой, и ей каким-то образом одноврменно удается зафиксировать взгляд и на тебе и на Хайзенберге. «Она хорошо держится», — наконец отвечает Хайзенберг после минутного колебания. «Истеричка, но это еще одна причина держать ее на фабрике». Димитреску щелкает языком и закатывает глаза. «Отвратительно — хотя что ещё можно было ожидать от тебя». «Правда?» — смеется он. «А я-то думал, что ты дашь мне несколько советов! У меня конечно нет темницы, но тебе всяко лучше знать, как запирать женщин так, чтобы никто не услышал их криков…» «Как ты смеешь! Это необоснованные обвинения!» «Хватит!» Кричит Матерь Миранда, Димитреску немедленно остывает, как только слышит повышенный голос лидера — хоть и неохотно. Хайзенберг, однако, остается невозмутимым, даже немного довольным тем, как быстро ему удалось ее разозлить. Теперь, к твоему сожалению, внимание Миранды обращено к тебе. «Когда мы можем ожидать новостей?» Спрашивает она, ее голос чуть более нежен по отношению к тебе, чем когда она обращалась к Хайзенбергу. Сначала ты не понимаешь, что она имеет в виду. Даже если бы вы активно пытались, ты не можешь вот так просто запланировать зачатие… Оу. Она имеет в виду твой цикл. «Одна или две недели?» Ты предлагаешь, безумно нервничая встерчаться с ней взглядом во время разговора. «Я была больна…» «Это правда», — добавляет Хайзенберг. «Потому что какой-то мелкий засранец не потрудился помыть руки!» Он поворачивает голову, чтобы посмотреть на Моро, пока выплескаивает недовольство, а Моро демонстративно отшатывается от этого обвинения. «Это неправда!» Сгорбленная фигура кричит, в его голосе слышится искреннее страдание. «Я всегда мою руки!» Он поворачивается к Миранде, которая даже не смотрит на него. «М-матерь, я всегда слежу за тем, чтобы мои руки были чистыми!» — умоляет он. «Несмотря ни на что», — говорит Миранда, ее голос почти злобно спокоен, — «мы должны убедиться в том, что ты здорова. Моро обеспечит тебя всеми необходимыми лекарствами. Тем не менее, должна признать — ты выглядишь сияюще». «Конечно, Матерь Миранда!» Промолвил Моро, его страдание тут же сменилось волнением. «Все, что угодно!» Хайзенберг шумно выдыхает, пальцы на руке у твоего плеча начинают нетерпеливо барабанить по дереву скамьи. «Отправь всё вместе с Герцогом», — инструктирует он. «Она итак настрадалась, чтобы еще чувствовать твою вонь». «Если она чувствительна к неприятным запахам, братишка», — вмешивается Димитреску, — «напрашивается вопрос — как она может выживать, находясь рядом с тобой?» В то время как данная ремарка, похоже, немного задевает Хайзенберга, вызывая у него низкий, разочарованный рык, кукла Донны, наоборот пребывает в восторге. Она вскидывает свои крошечные ручки к своему личику и гогочет, выкрикивая единственное слово «вонючка!», прежде чем спрыгнуть со скамьи и побежать обратно к Донне. Это представление уже кажется чем-то обыденным, хотя ранее его можно было представить только в лихорадочном сне. Однако прежде чем Хайзенберг успевает произнести очередную язвительную реплику, Миранда снова заговаривает. «А в остальном ее потребности удовлетворяются?» «Конечно», — усмехается Хайзенберг, стреляя взглядом на Димитреску так, будто он наставил на нее дымящийся пистолет. Бесконечно довольный собой, его некогда бездействующая рука у твоего плеча обхватывает тебя, притягивая ближе для притворного полуобъятия. «Она все еще ждет твоего щедрого предложения, сестра», — говорит он так самодовольно, что Миранда никак не может понять, что это всего лишь попытка бросить Димитреску под автобус. «Матерь Миранда сказала мне, что уже обращалась к тебе с этим запросом, но насколько мне известно бедная девушка все еще спит на матрасе на полу». Рот Леди Димитреску слегка приоткрывается, ее глаза истончаются от возмущения. «Я…», — останавливает она себя, тщательно выправляя позу, чтобы не выдать, насколько Хайзенберг застал ее врасплох. «Почему бы не спать в одной постели, если вы двое так… совместимы?» — спрашивает она. Хайзенберг слегка наклоняется вперед, его глаза истончаются, самодовольная ухмылка переходит в самодовольную усмешку. «Как ты и сказала», — его голос настолько саркастичен, что это почти шепот. «Я воняю». «Альсина», — говорит Миранда, и использование её имени другими кажется… чем-то запретным, ведь только Матерь Миранда может обращаться к ней так, когда та действительно перешла черту. «Это правда?» Наступает долгая пауза. «…Матерь Миранда, у меня просто не было…» «Когда я говорю тебе что-то сделать», — предупреждает Миранда, не обращая внимания на оправдания, — «я ожидаю, что это будет сделано». Наступает еще одна пауза, Миранда ждет дальнейших аргументов, но их так не поступает — Димитреску слишком умна для этого. «Я надеюсь, что ты немедленно все исправишь». «Конечно, Матерь Миранда. Я устрою всё сегодня вечером». Димитреску сдается, тихо кипит, глядя на Матерь Миранду, а не на тебя или Хайзенберга. Хайзенберг, явно довольный собой, откидывается назад на скамью, как и раньше, немного ослабляя свою хватку на тебе — но не полностью. Его рука теперь покоится на твоем плече, а не на спинке скамьи, хоть он мог этого не заметить, ты, несомненно, заметила. Удовлетворенная тем, что проблема решена, Матерь Миранда возвращает свое внимание к тебе. «К вопросу о твоей следующей проверке», — начинает она. У тебя уже появляются вопросы, но ты не осмеливаешься прерывать ее. Ты не Хайзенберг, и уж точно не Димитреску — тебе придется ждать, как и остальным. «Если следующие три месяца окажутся безрезультатными, Моро согласился провести обследование под моим наблюдением. После этого мы…» «Подождите», — вклинивается Хайзенберг, удивляя тебя. Неужели он забыл, с кем говорит? «Прошу прощения, что прерываю… проверка?» Матерь Миранда смотрит на Моро, который теперь стоит перед Донной и куклой, предположительно, стараясь быть так близко к Миранде, насколько она позволяет. «Матерь Миранда собирается показать мне, на что обращать внимание при проверке её животика, чтобы там мог вырасти ребенок!» Он говорит это с чувством гордости, которое одновременно вызывает глубокую жалость и огромную тревогу. Он ухмыляется, совершенно оскалившись, не замечая (а может, и не заботясь об этом), что слюна буквально сочится у него между зубов. «Только через мой гребаный труп», Хайзенберг внезапно встает, слегка ударяя тебя при этом. «Ты и пальцем к ней не прикоснешься, не после того, как ты облажался в первый раз!» «Я понимаю твои опасения», — говорит Миранда, пытаясь заверить его, ее голос принимает совершенно другой, гораздо более деликатный тон, чем тот, который она использовала с Димитреску. «Но я уверяю тебя, что это простое обследование…» «Он этого не сделает!» Ты стискиваешь зубы, когда Хайзенберг снова обращается к Матери Миранде. «Вы, Матерь Миранда? Отлично. Осматривайте на здоровье! Но рыбаподобный?» Он указывает на Моро. «Если я еще раз поймаю тебя за тем, что ты приближаешь свои грязные гребаные ногти к моей женщине, я выбью этот огромный прыщ, который ты называешь лицом, своим молотом, ты, блядь, понял меня?!» Моро издает звук, что-то между воплем отчаяния и криком боли, и ковыляет в самый дальний угол, который только может найти. Ты готовишься к последствиям, ожидая, что он получит лекцию или даже угрозу от Матери Миранды, но, снова отбросив всю логику, она слегка усмехается. «Весьма эмоционально», — размышляет она. «Возможно, мы подождем. Мы можем вернуться к этому вопросу, когда придет время». Хайзенберг с шумом втянул воздух и сел обратно, его челюсть напряглась, он явно сдерживал себя, чтобы не выпалить лишнего. «Спасибо, Матерь Миранда». Он быстро смотрит на тебя, слегка наклонив голову в ожидании. О, черт, точно. «Спасибо, Матерь Миранда», — повторяешь ты, кивая головой в ее сторону, хотя твой голос звучит заметно тише. Встреча продолжается в обычном режиме. Хайзенберг не возвращает свою руку на прежнее место, твое плечо, за что ты крайне благодарна, ибо слова «моя женщина» крепко врезались в твое сознание. Ты, конечно, понимаешь, что он разыграл карту — все это часть его прикрытия, необходимая драма, которая его устраивает, — но… это фраза теперь сидит у тебя в голове и ты не можешь от нее избавиться. Более того, она не выходит из твоей головы на протежении всей встречи, а затем всего пути обратно на фабрику, в течение которого вы не говорите друг другу ни слова. Это он создал неловкость или ты? Когда вы наконец возвращаетесь в его кабинет, притворная маска полностью исчезает, Хайзенберг снимает очки и опускает плечи. «Надо держать ее подальше от моего члена хоть какое-то время. Что она там сказала?» — спрашивает он. «Два месяца?» «Три месяца», — поправляешь ты, отодвигая сиденье. «Ах, ах, ах», — быстро вмешивается он, отодвигая стул от тебя и запуская его в другой конец комнаты. «Переодевайся. Я покажу тебе, как пользоваться кузницей». «Что?» Спрашиваешь ты. «Я… прямо сейчас?» «Ты что, блядь, оглохла?» — спрашивает он. «Да. Сейчас. Иди переоденься. …Или нет! Сожги свою кожу, твой выбор». Может быть, дело в том, что ты физически устала после всех этих прогулок, уклонений от ликанов и лазания по тоннелям, а может быть в том, что сейчас ты чувствуешь себя лучше, чем за всю неделю, и твои суставы наконец-то перестали болеть, тем не менее тебе действительно, действительно нужно прикусить язык и пользоваться здравым смыслом, несмотря на все желание выговориться. Ты берешь со стола оставшуюся коробку с одеждой и несешь ее обратно в камеру, закрываешь крышку унитаза и ставишь коробку сверху. Переодеваясь, ты осторожно кладешь одежду для церкви обратно в коробку, не желая ее пачкать, и мельком замечаешь, что мох разросся. Это маленькое событие не может полностью улучшить твое настроение, но оно определенно помогает, напоминает тебе о том, чего бы ты хотела видеть больше вокруг себя, когда выберешься отсюда. Все, что тебе нужно делать — подыгрывать Миранде, избегать убийств во время вспышек гнева Хайзенберга, а в остальном не высовываться. Переодевшись в комбинезон и майку, ты смотришь на себя в зеркало. Неожиданно, эта одежда больше подходит тебе. Настолько подходит, как вообще рабочая спецодежда может подходить. Что-то есть в этом цвете, что-то, что делает твой образ в сто раз лучше, чем ты выглядела утром. Твое лицо будто немного округлилось, цвет кожи выглядит здоровым, да и в целом по твоему виду уже не скажешь, что ты торопишься на тот свет… «Быстрее, блядь!» Кричит Хайзенберг. «У нас есть чем заняться!» Ты выходишь из камеры, представая в своем новом рабочем костюме, Хайзенберг едва дожидается, пока ты доходишь до его кабинета, прежде чем жестом попросить тебя следовать за ним. Еще одно новое поручение, еще один лабиринт коридоров, лестниц и лифтов. «Не хватает частей реактора», — объясняет он. «Ты можешь отлить их в формы, а я согну. Командная работа». Комбинезон, хоть и позволяет двигаться лучше, чем утренний наряд, но очень странно ощущается на коже. Не похоже на зуд, но мягкостью и комфортом это ощущение также не назовешь. Похоже на покалывание. Тебе становится интересно, какую ткань использовала Донна. Когда вы наконец добираетесь до упоминаемой кузницы, он щелкает какими-то тяжелыми выключателями и бросает тебе пару толстых защитных перчаток. «Надень их». Он смотрит, как ты их надеваешь — они определенно единого размера, и они, к сожалению, великоваты для твоих рук, но не настолько, чтобы от них было больше вреда, чем пользы. «Если ты будешь вести себя хорошо, я попрошу Беневиенто сделать тебе хорошую пару, как у меня». Он поднимает руку, сгибая и разгибая пальцы, демонстрируя кожаные перчатки, которые он носит. «А если будешь плохо себя вести? Просто потеряешь руки», — говорит он, пожимая плечами, поворачивается и щелкает еще несколькими переключателями. Он подходит к какому-то механизму, поднимает большую ручку и открывает то, что почти похоже на большой стальной пресс. «Форма», — объясняет он, протягивает руку и достает пластину из нижней части, поднимает ее на мгновение, чтобы показать тебе, прежде чем она вылетает из его руки и оказывается на проволочной стойке с множеством пластин, похожих на нее, а Хайзенберг использует свои способности, чтобы достать взамен другую. Он берет ее в руку и вставляет вручную, предположительно, чтобы показать тебе, чтобы ты в конце концов смогла сделать тоже самое. «Потяни это вниз», — говорит он, потянув за ручку, чтобы снова закрыть пресс, — «а затем нажми это», — продолжает он, нажимая на синюю кнопку рядом с машиной. Он указывает на маленький пластиковый индикатор. «Видишь?» Спрашивает он, дожидаясь, пока ты кивнешь, прежде чем продолжить. «Когда он загорит, все готово. Откроешь его», — говорит он, показывая все еще слегка светящийся кусок металла в форме, — «а я сделаю все остальное». Хайзенберг использует свои способности, чтобы поднять больше горячего металла и перенести его на верстак рядом с машиной, сгибая его в нужную форму. «И тебе даже не нужно идти в медицинскую школу». Он отходит в сторону, стоит у своего верстака и смотрит, как ты впервые встаешь за станок. Ты немного медлишь, желая сделать все правильно, но это оказывается достаточно легко. Удовлетворенный твоими успехами, он начинает сосредоточенно формировать детали реактора по мере их изготовления, время от времени используя лежащий рядом молоток, чтобы сплющить концы некоторых из них. Примерно через пятнадцать минут ты понимаешь, что в комнате потеплело. Хайзенберг, должно быть, застает тебя, вытирающей рукавом лоб: «Осторожно. Расплавленный металл обжигает». Здорово. Жаркая рабочая комната и неудобный комбинезон. Учитывая насколько большой он хочет видеть свою армию, кажется что ты проторчишь здесь всю ночь. Примерно через 30 минут работы в тишине он на секунду снимает куртку. «Вот гребаная сука», — смеется он вслух, как будто у него в голове уже проигралась половина разговора, и ухмыляется, сгибая очередной кусок металла. «Только подумай». Она так чертовски уверена в себе». Он смотрит на тебя секунду. «Есть идеи по поводу того, что это за маленькая проверка?» Он спрашивает тебя. Ты пожимаешь плечами, пытаясь притвориться, что тебе не тяжело находится в такой духоте. «Не знаю». «Я задал вопрос, врач». Ты делаешь глубокий вдох, стараясь не закатить глаза. Кажется, он в хорошем настроении, и твоя неконтролируемая реакция на его слова может все испортить. «Это может быть что угодно», — начинаешь ты, обдумывая возможные варианты. «Проверка уровня гормонов, УЗИ, всякое такое, чтобы убедиться, что мое тело способно на то, что ей нужно». «Такие проверки уже были», — говорит он, пожимая плечами. «Пока ты была в отключке из-за внедрения паразита». «Я предполагаю», — говоришь ты, не в силах больше игнорировать то, как в помещении жарко, — «что она, вероятно, захочет посадить меня на что-то, заставить меня овулировать больше или дольше или… что-то еще». Ты расстегиваешь комбинезон до пояса, не снимая рукавов, но впуская воздух внутрь. Слабое облегчение, но что-то тебе подсказывает, что еще и недолгое. Шея в этой штуке так и чешется. Он щелкает языком. «Не надейся, блядь, что она будет сообщать тебе о каждом своем действии», — предупреждает он. Из твоей груди вырывается смех, не поддающийся твоему контролю, зуд на шее становится все труднее игнорировать, особенно, во время совершения действий. «Слушай, я поняла, что уже что-то не так, когда она сказала, что я сияю», — насмехаешься ты. «О, эта сучка чертовски любит это делать!» Он соглашается. «Выбирает себе любимчиков, обхаживает их, а потом разрывает на части». Наступает еще одна долгая пауза, которую заполняет только звук пресса и вибрация металла, когда они взаимодействуют. «Хотя сегодня ты выглядела неплохо». Ты чуть не роняешь блядскую ручку пресса, переключившись на Хайзенберга. Это был комплимент? Он, должно быть, уловил твоё удивление, потому что после добавляет: «Не волнуйся. Просто отмечаю, что ты не похожа на Тягача». На самом деле не стоит волноваться… останавливаешь ты себя, ругаясь под нос. «Просто…» Ты вздыхаешь, на секунду отпуская пресс и натягивая комбинезон. «Шея чешется…», — говоришь ты себе, стягивая рукава и завязывая их на талии, оставляя руки голыми, а торс прикрытым белой майкой, которую ты носишь в качестве основы. Хайзенберг ворчит в знак согласия, сгибая ещё немного металла. «Осталось около 2 часов и тут станет слишком жарко, чтобы продолжать работу. Если ты сможешь сделать еще 250 форм, я вручу тебе награду». Ты ничего не говоришь — тебя слишком беспокоит то, как ткань покалывает твою кожу. Если у тебя аллергическая реакция на неё или что-то ещё, придется попросить другую одежду, а до тех пор носить все то, что осталось в ящике, пока Донна не закончит шить новое. Следующий час проходит в относительной тишине, нарушаемой лишь музыкой вдалеке (которой, конечно, нет — если только Хайзенберг вдруг не стал обладателем современного радиоприемника с доступом к станциям из внешнего мира), и вопросом Хайзенберга, пользуешься ли ты духами или чем-то подобным (к сожелнию, нет, скорее всего тот «девичий запах», о котором он говорит, исходит от ткани комбинезона). Жара невыносима, и ты понимаешь, что все это время ты тупо смотрела вперед на индикатор пресса, вместо того, чтобы следовать инструкции. Когда ты осматриваешь себя снизу вверх, осознаешь, что промокла насквозь — выглядит так, будто кто-то вылил на тебя ведро воды, а сквозь комбинзон даже видны твои трусы. Головокружение длится уже около 15 минут, и ситуация с прозрачной одеждой становится последней каплей. Ты поворачиваешься, чтобы спросить Хайзенберга, можно ли сделать хотя бы десятиминутный перерыв, но тут же замечаешь, что он работает без рубашки… наверное около получаса. До этого момента ты просто не обращала внимания. Забавно. Ох, и снова эта музыка! Кажется в тебе говорит бред, вызванный жарой, но ты внезапно для себя подмечаешь насколько Хайзенберг хорошо сложен. Это впечатляет, но не удивляет, ты осознаешь, что твои мысли ускользают от тебя безответственным образом и с пугающей скоростью, пока он жует кончик своей сигары, ты задумываешься о том, как хорошо, что в такой жаре твоя голова вообще варит, и эй, нет ничего плохого в том, чтобы признать, что твой похититель горяч без рубашки, особенно, если ты находишься в состоянии, когда все твои мысли скатываются в одну и-- «Блядь!» Ты кричишь, отдергивая руку от пресса, сгибаясь пополам и стискивая зубы в попытке не кричать дальше. Хайзенберг, от которого ты не ожидала никакого сочувствия, бросает свое занятие и быстро выхватывает твою руку, чтобы посмотреть, что ты натворила. «Черт возьми», — бормочет он про себя, осматривая место на твоем предплечье, где ты каким-то образом умудрились обжечься. «Ты, блядь, слишком сильно потянула вниз. Будешь так продолжать, получишь ожог!». Твое сердце чертовски колотится, жара лишает тебя возможности думать, и ты не можешь точно определить, что именно заставляет тебя так волноваться. Может быть, тот факт, что ты собираешься получить конкретных звездюлей от Хайзенберга, что стоит без рубашки, и так отлично сложен, и… «Давай», — говорит он, берет тебя за плечи и поворачивает лицом к прессу. Боже, ты готова поклясться, что в помещении стало ещё темнее, и раскалённый металл пресса — единственное, что сейчас освещает комнату, придавая окружению этот красный, кровавый оттенок. «Вот так», — нетерпеливо ворчит он, располагаясь позади тебя и обхватывая с двух сторон. Он берет твои руки в свои и начинает повторять весь процесс, от нажатия на кнопку до потягивания за ручку. «Это не операция на мозге». У тебя уже голова идет кругом, но ты рада, что за спиной стоит Хайзенберг, спасая тебя от падения. Его торс прижимается к твоей спине, и ты понимаешь, что он прошел с тобой не один цикл. Он мог бы остановиться. Ты уже давно всё поняла. Но он продолжает, и теперь ты слишком отчётливо чувствуешь его дыхание на своей шее, и оно похоже на первый, мать его, прохладный ветерок, который ты почувствовала за последнее время. Ворчание, которое от него следует дальше, не похоже на обычное, нетерпеливое. Оно низкое и исходит из его груди. «Ты точно не пользуешься духами или ещё каким-нибудь дерьмом?» Спрашивает он, тон его голоса… блядь. Он как масло, так близок к рычанию, что проникает прямо в тебя, и все, что ты можешь сделать, это покачать головой в ответ. Следующие слова едва не сбивают тебя с ног, когда ты ощущаешь его бороду, прижимающейся к твоей шее. «Ты пахнешь так вкусно, что хочется тебя съесть». Ты не уверена, целует ли он сначала твою шею или вцепляется в твои волосы, но что бы это ни было, он оттягивает твою голову назад и целует так грубо и так жадно, что ты на секунду беспокоишься, что он откусит твою губу, его свободная рука не теряет времени, и пробегаясь по твоему животу, хватается за грудь. Ты стонешь ему в рот, прежде чем он отпускает твои волосы, хватает за талию и практически поднимает на верстак, поворачивая лицом к себе, и все, что на нем было, мгновенно разлетается в разные стороны с множеством игнорируемых тресков и ударов. С этого момента начинается череда грязных, грубых, торопливых поцелуев, которые, кажется, постоянно сопровождаются скрежетом зубов, а его руки пробегают по всем частям и ощупывают всё, до чего могут дотронуться на твоем теле. «То, что я, блядь, собираюсь с тобой сделать», — рычит он, задирая твою майку, ожидая, что ты стянешь ее через голову. «Я собираюсь, блядь, отыметь тебя…» Ты неуклюже тянешься за спину, чтобы снять бюстгальтер — кожа словно поет в этот момент, а воздух, ударяющий в грудь после того, как бюстгальтер снят, кажется спасительным. Хайзенберг, видимо, не может решить, что хочет сделать с твоей грудью, поэтому набрасывается на всё сразу. «Лучшие сиськи, которые я когда-либо видел», — ворчит он, проводя языком по одной из них. «И эта задница, и эти бедра…» Ты обхватываешь его ногами за талию, тихо проклиная, что на тебе все еще надета эта чертова спецовка, а он в брюках. «П-пожалуйста», — хнычешь ты, двигая бедрами навстречу ему. «Пожалуйста что?» Спрашивает он, его рука обхватывает твою челюсть, кончики пальцев в перчатках слегка вдавливаются в твои щеки, пока он, черт, скалится в ответ. «Ну же, принцесса, используй свой маленький умный ротик». Господи, ты чуть не теряешь сознание, тающее, мечтательное чувство охватывает все твое тело. «Скажи мне, чего ты хочешь», — мурлычет он. «Ты хочешь, чтобы я трахал тебя, пока ты не закричишь настолько громко, что Миранда, блядь, тебя услышит?» Спрашивает он. «Или я могу трахнуть твой рот так, что ты действительно захочешь плакать…» Его свободная рука начинает расстёгивать застёжки комбинезона, находящиеся на твоей талии. «Или мне следует раздеть тебя, согнуть над этой скамейкой и уничтожить твою пизду полностью?» Ты хнычешь, твое тело дрожит, ты хочешь его так сильно, что у тебя все ноет. «Ооо, ты хочешь, чтобы я отымел тебя, не так ли?» Ты точно будешь плакать, если он не трахнет тебя прямо сейчас. «Мне все равно, как ты это сделаешь, просто, пожалуйста!» Умоляешь ты, «пожалуйста, сними с меня этот гребаный комбинезон и трахни меня!». Он смотрит на тебя и ухмыляется, прежде чем с нетерпением приняться за комбинезон, развязывая завязанный тобой узел из рукавов, и разбираясь с пуговицами так быстро, что он разрывает их, пока ты стаскиваешь сапоги, после чего он, наклонившись, уже помогает стягивать их с твоих ног. «Надеюсь, у тебя хорошие легкие», — предупреждает он. «Тебе они понадобятся…» И вдруг он останавливается. Ты, прямо сейчас, задыхаешься, хнычешь, потная и практически голая, сидишь полностью готовая на рабочем столе Хайзенберга. Он, однако, очевидно, пришел к какому-то другому выводу. «…комбинезон», — говорит он себе. Он отстраняется от тебя, поворачивается и хватает снятый комбинезон. Секунду он смотрит на него, а затем с внезапным и ужасающим ревом «ЭТО СУЧЬЕ ОТРОДЬЕ!» направляется к прессу с ним в руках. Все металлические поверхности в комнате начинают вибрировать и трястись, включая верстак, на котором ты сейчас сидишь, Хайзенберг открывает панель в стене и ударяет по ней рукой. Раздается громкий, низкий звук тревоги, за которым следует безошибочный звук вентиляторов, ревущих над тобой. К твоему удивлению, комната сразу же начинает не только охлаждаться, но и музыка, которую ты могла слышать до этого, начинает стихать. Свет тоже восстанавливается — и тут ты видишь, как Хайзенберг открывает «топливный» люк под прессом и бросает внутрь твой новый комбинезон. «Эй!» — кричишь ты, когда реальность наконец-то накрывает сознание, и внезапно ты понимаешь, где находишься и что делаешь. Ты в кузнице Хайзенберга, голая, кроме носков и трусов, вся в поту, на его рабочем станке — и, судя по тому, как болит твоя шея, в засосах. «О мой бог», — промурлыкала ты, вскидывая руку над грудью, когда спрыгивала со скамьи, чтобы найти свой лифчик. «Ебаная Беневиенто!» Рычит он, молоток, который раньше лежал на верстаке, пролетает мимо тебя и ударяется в стену с такой силой, что пробивает сталь. «Я блядь уничтожу ее!» Не задумываясь, он швыряет в тебя пальто, чтобы ты могла хоть как-то прикрыться. «Эта жуткая маленькая гребаная сучка!» Он издает еще один рев, и ты вскрикиваешь, когда целая настенная панель вырывается с проводами, лист металла на мгновение остается в воздухе, а затем сминается в шар, словно это был чертов лист бумаги. «Ты!» Кричит он, обращаясь к тебе. «Одевайся, мать твою! Мы выходим на охоту!»