Нас Дьявол покинет И Бог отвернется, Сломается хрупко бессильная сталь, И Время застынет, И кто-то вернется, Затем, чтоб найти на пороге Грааль… Не видно лица Неизбежности жуткой, Где пламя ревет И бессильна вода; Душа в небеса Улетает голубкой — Она не умрет. Не умрет никогда… Майя Котовская. Монсегюрский романс, вольный перевод
Она знала, что все произойдет быстро. Вернее, надеялась на это, насмотревшись на других. Мгновение-другое запредельной муки — если повезет и будет много дров. Как же невыносимо больно! Языки пламени пробегают по коже, впиваясь голодными ртами. Словно маленькие злые демоны, что вырвались из преисподней и веселятся, празднуют победу. — Вы не дождетесь моих слез, исчадия ада… — шепчут губы. Забавно разговаривать с огнем — единственным, кто дотронулся до нее в этой жизни. Он сжирает ненавистную митру, едва держащуюся на обритой голове, но которую она не смогла сбросить, как ни старалась. «Еретичка, вероотступница, идолопоклонница». Туда митре и дорога — в самое пламя. И ей следом за митрой. Она исполнила свой долг — что еще просить у Бога? Может, не такой страшной смерти… За что, Дева Мария? Почему этот миг никак не закончится? Он растягивается в бесконечность. Слова молитвы сгорают, не успев слетать с языка. Как жаль, что безумие так и не поглотило ее. Неистовый гул и треск пламени перекрывают рыдания толпы, гарь забивает легкие отвратительным запахом горящей плоти. Она из последних сил выплевывает слова проклятия, все-таки кричит от нестерпимой боли, разрывающей, но никак не останавливающей бедное сердце… Тело, не повинуясь ей, рвет веревки в агонии. Да они и не нужны теперь. — Иисус, помоги мне! — не спастись. Дай силы, осталось немного. Последний вдох, светлым пламенем. Неслышимый никому выдох, почти мольба: «О, мой король… пусть моя жизнь… будет достойной тебя! — и блаженное бесчувствие: — Наконец-то я умерла…»***
Время и вечность опять спорили между собой. «Дай ей покой… Ты ведь можешь? Она заслужила, даже в твоем понимании», — звуков нет, только тихий шелест, будто ветер играет опавшими листьями. «Ей нет покоя. Ей не нужен покой. Она просила не об этом», — второй голос, словно перекатывание металлических шариков. «Я слышал, — если бы это был человеческий голос, в нём явственно прозвучало бы недовольство. — Но этот король уж точно не достоин. Ни ее помощи, ни ее жертвы». «Этот — нет. Но имён она не называла. И не забывай, сегодня была еще одна просьба», — шарики застучали почти грозно. «Я никогда не забываю. Просто не умею. Ты не можешь так поступить! Она не выживет там. Ты не даёшь ей и шанса», — призрачный шелест почти стихает. «Она ведь уже мертва. В ее мире. Все совпало. Слово было сказано. Дважды — из разных уст. Иногда этого бывает достаточно. Время, твой ход…» Все стихло в хрустальном замке вне времени и пространства. Высоко вверх, над рыночной площадью Руана, поднялся огненный столб, как бывает всегда, когда человек сгорает заживо; прожорливый хобот черной воронки спустился к нему с небес, рассекая пространство и время, скручивая миры, переплетая заново людские слова, поступки и судьбы, забирая невидимое людскому глазу…***
Ласковое майское солнышко давно осталось в мирном Хоббитоне — освещать его холмы и перелески, золотить поля, купаться в кронах приземистых деревьев. В Пустынных землях было тихо и сумрачно. Отряд гномов неторопливо двигался по лесной дороге; маг с Торином, как всегда впереди всех, перебрасывались редкими фразами. — Не знаю, рад ли я, что мистер Бэггинс к нам присоединился, — в задумчивости сказал король, — но, Гэндальф, я сейчас принял бы любую помощь… Огненная ветвистая молния с сухим треском рассекла воздух и ударила в дорогу прямо перед ним, хотя на небе — ни облачка. Торин, дернув за поводья, поднял пони на дыбы, крикнув: — Всем стоять! Колонна и так оцепенела. Гномы сбились в кучу. Только Двалин сразу рванулся к королю, но Торин движением руки остановил его. Черная воронка закрыла небо, земля содрогнулась под ногами. Тонкий хобот, вращаясь, ядовитым жалом спустился к дороге, выбросил свою жертву под ноги всадникам, молниеносно втянулся обратно. Опять тишина… Перед ними лежало, съежившись, совершенно нагое, до крайности исхудавшее, покрытое копотью существо. — Воды, — с обожженных губ слетел даже не шепот — хрип, — ради всего святого, воды… — Мне кажется, твою просьбу услышали, — маг усмехнулся в бороду и спрыгнул с лошади, — вот только не знаю, к добру ли? — Здесь и остановимся. Король-Под-Горой вложил меч обратно в ножны (он даже не заметил, как выхватил его). Толкнув пони к отряду, сам подошел поближе к свалившемуся с неба созданию. Гномы, спешившись, с интересом разглядывали странную находку. Недоуменно переглядываясь и тихо переговариваясь, они торопливо рылись в мешках в поисках подходящей одежды. Но не приближались, увидев отвращающий жест Торина, предоставив разбираться с чудом магу и королю, даром что с языков гномов готово было сорваться множество вопросов. Чудо оказалось девушкой. Ей бросили плащ, и теперь она нервно куталась в него. Взгляд у нее был остекленевший, казалось, она не замечала никого вокруг. Выглядела она ужасно: голова лишилась волос — то ли обритых, то ли сожженных — брови и ресницы на перепачканном лице были опалены, но это не портило впечатления от чистых черт, ясных, широко расставленных глаз и милой ямочки на подбородке. Девушка отшатнулась от шагнувшего к ней Гэндальфа, пытаясь отползти, но сил ей явно не хватало. Воду из протянутой фляжки глотала жадно, будто ей несколько дней не давали пить. Стучала зубами о край горлышка, проливала через край, кашляя и давясь.***
Жанна не понимала, что произошло. Она оглядывалась вокруг в полной растерянности, не находя ни стражников, ни епископа, ни костра на площади. Да и сама площадь тоже куда-то подевалась. Только тишина, дорога, деревья и незнакомцы в странных одеждах… — Тихо, девочка, тихо — я тебя не обижу, — высокий старик наклонился и положил ей руку на лоб. — Кто ты и откуда? От его ладони шло благодатное тепло. Оно успокаивало, и Жанне стало чуть легче. Она даже не сразу отпрянула от его прикосновения. — Спасибо, добрый незнакомец, за вашу помощь. Я родилась в деревне Домреми, в той, что сливается с Грю. Мне девятнадцать лет. На родине меня звали Жаннетой, а после того, как я пришла во Францию, стали звать Жанной, — она так часто повторяла этот ответ на допросах, что выучила дословно и отвечала не задумываясь. Услыхав себя, Жанна замолкла, схватившись за горло — она говорила не на родном языке — фразы звучали похоже на речь иноземных захватчиков! Но вот что странно: она хорошо понимала как себя, так и этого высокого старика с седой бородой. Слова, рождаясь в уме, неуловимо менялись при произнесении — будто язык слегка онемел. С новой силой ужаснулась своей наготе, беспомощности и непониманию происходящего, но могла лишь плотнее завернуться в тонкую материю. Может, встретившиеся ей сжалятся и снабдят необходимым? Хотя особо надеяться не стоило. С осторожностью Жанна провела тканью по руке, ожидая новой боли. Но под неровным слоем копоти кожа была абсолютно гладкой и целой. Ни следа ожогов, хотя этого просто не могло быть. Очень тихо спросила, пораженная смутной и тревожной догадкой: — А далеко ли отсюда до Руана? — Даже я никогда не слышал о таком месте, — старик удивленно посмотрел на Жанну. — Скажи, что последнее ты помнишь? — Огонь! — выдохнула она. И ее снова затрясло. Черноволосый широкоплечий мужчина обернулся и впился в нее взглядом. — Гэндальф, да что она такое говорит?! — Пока не знаю, — задумчиво ответил старик в серой хламиде. — Могу только сказать, что она говорит правду. — Правду? Какую правду? Её сжёг дракон, и она упала под копыта моего пони? — Дракон?! — Жанна отшатнулась. «Они, похоже, одержимые», — проскользнуло в голове. Это заразно, она знает. Надо поскорее выбираться отсюда! Странная компания: вроде рыцари, но не очень-то похожи… Все небольшого роста — ненамного выше ее, а седой старик, от которого шло странное, успокаивающее тепло, наоборот, чересчур долговяз. Их предводитель… Корону над его головой Жанна рассмотрела сразу. Король по праву рождения. Такие вещи она видела всегда, хотелось ей этого или нет. И выглядел он достойным короны. — Что, в ваших землях нет драконов? — жестко прищурился тот, достойный, глядя на нее без тени улыбки. — О каком тогда ты говоришь пламени? — Меня сожгли на костре, — прошептала она и, вспомнив о Святом Георгии, добавила: — Драконы у нас в легендах да на флагах и гербах. — Не похоже, что сожгли, — сверкнув синевой глаз, невольный собеседник отвернулся. Что промелькнуло в его взгляде? То ли боль застаревшая, то ли ненависть… — Что все встали?! — рявкнул он на компанию, перешептывающуюся в отдалении. — Оин, Глоин, займитесь наконец лагерем! Людей никогда не видели? Отряд бегом бросился исполнять приказание. — Не обижайся на Торина, дитя мое, — один из них, совсем седой, в темно-красном кафтане, подошёл к девушке и продолжил: — Ты, пусть невольно, разбередила старые раны. Дракон Смауг сжёг наш родной дом, Эребор. Великое королевство гномов… Значит, их предводителя зовут Торин. Странное имя. И он король гномов? Каких еще гномов?! Невысокий, пожилой, но еще крепкий воин, сказавший это, наверняка тоже ненормальный. Хоть и объясняется спокойно, с достоинством, так, что хочется верить ему. Но этого делать нельзя, иначе она тоже потеряет рассудок. Заплакать бы… Но плакать она разучилась очень, очень давно. Разум отказывался воспринимать услышанное. Драконы, гномы… Отторжение достигло высшей точки, её скрутило и вывернуло горькой желчью. Желудок был пуст несколько дней. Откашлявшись и вытерев губы краем плаща, Жанна спросила: — Где я? — А что ты видишь вокруг? — прищурился старый воин. — Я вижу корону над головой… Торина. И тёплый свет от него, — она махнула рукой на высокого старика. — Это уже очень много. Существа, бывшие кем угодно, но только не людьми, недоуменно переглянулись, и Жанна решилась: — Расскажите мне про вашего короля.