Огненные дьяволы

      Подспудное ощущение опасности не отпускало, ни когда Каз присоединился к остальным, помогая сворачивать своеобразные кулисы и убирать реквизит, ни когда привычно отказался от вечерней выпивки, мотивировав утренней сменой. Впрочем, Маттиас передал ему бутылку отличного виски — поощрительный презент от Антонио. От такого Каз никогда не отказывался, хотя за последние годы у него скопилось уже две полки, тянущих на собственный мини бар, особенно после того, как он перевез к себе коллекцию Джорди.       — Подвезти тебя? — Маттиас, откинув капот, возился во внутренностях мотора в свете единственного оставшегося висеть прожектора. Фургончик фыркал и натужно чихал, но заводиться не спешил. — Да святой Джель! Опять, что ли бензин на заправке был паленый?       — Скорее, масло, — Каз прислонился к стене рядом, уперевшись одной подошвой в штукатурку и рассеянно подкидывая в руке бутылку. — Свечи потом проверь.       Тело ломило, и приятно ныло в перенапряженных растянутых мышцах. Свидетельство хорошей работы с полной выкладкой.       — Напомни, когда ты в последний раз хотя бы садился за руль? — скептически осведомился Маттиас, не вылезая из недр мотора. — Я уж молчу о том, когда под капот залезал?       — В прошлом году, когда мы по дороге с гастролей на шоссе сломались, — с достоинством отозвался Каз. — Тогда же в три смены и вели!       — Понятно, — Маттиас покачал головой. — У тебя когда права кончаются?       Каз задумался.       — А знаешь, даже не помню. Мне машин в свое время с головой хватило. У нас маленький город, проще пройтись.       — Ну да. Ладно, ты проверь потом перед следующей поездкой, а то влиплем с дорожными службами, — Маттиас не стал развивать тему, и Каз был ему за это искренне благодарен.       — Договорились.       Тот год выдался дерьмовым у них обоих, так что с Маттиасом общаться было проще всего: он умел молчать там, где всегда лучше промолчать и забыть.       Маттиас терпеть не мог драки и замкнутые пространства, Каз с трудом переносил машины. Они оба умели делать вид, что этих нюансов не существует.       Пьетро тогда совершил нечто невозможное, он поднял, кажется, все свои связи, чтобы вытащить Каза и Джорди из Колумбии. Каз даже не представлял, как он сумел это провернуть, как сумел спасти хотя бы одного из них, хотя и сам Каз был не жилец.       Он помнил только горячечный полубред и дикую боль. И душную, тесную, трясущуюся темноту, от которой боль накатывала липкими тошнотворными приступами, с каждым разом все сильнее. И запах. Запах разложения затмевал собой всё, и Каз всё никак не мог поверить, что это исходит от его родного брата.       Их вывозили контрабандой, в деревянных гробах с просверленными отверстиями для воздуха. В редкие минуты сознания Каз звал брата, окликал по имени, говорил с протухшим мертвецом, лишь смутно удивляясь, почему Джорди не отвечает. Наверное, не слышит из-за шума грузовика или продумывает очередную статью.       Иногда крышка гроба приподнималась и кто-то вкалывал ему в руку что-то, отчего Каз отключался на несколько часов, но потом действие наркотика спадало, и боль возвращалась в воспаленное спутанное сознание.       Каз до сих пор со стыдливой досадой вспоминал собственную безобразную истерику, которую устроил, очнувшись уже в больнице на территории собственной страны и узнав, что Джорди уже похоронили. Первый раз в жизни, когда ему отказало обычное хладнокровие, он впервые перестал контролировать психику до такой степени, чтобы потерять всякий человеческий облик, а затем и сознание.       Самая постыдная страница его биографии. Если он не сумел спасти брата, то должен был хотя бы достойно встретить весть о его смерти.       Маттиас был тем, кто вытащил его из того опустошенного бессмысленного существования. Ну, не сам Маттиас, а скорее тот факт, что его самого надо было вытаскивать из местной тюрьмы. Зато у Каза появилось дело, которое потребовало вновь включить расчетливое циничное мышление, чтобы добиться поставленной цели.       — Твой лимон плоды дал, кстати, — сообщил Маттиас. — Скинуть фотки?       Каз почувствовал, как в груди что-то нехорошо защемило.       — Скинь, — глухо отозвался он. — Интересно… посмотреть.       — Сам не хочешь зайти, заодно квартиру проверишь?       — Нет, — голос внезапно стал ещё более хриплым, чем обычно. — Я тебе доверяю. Знаешь, я пойду! Пешком пройдусь, мне полезно.       Он больше не мог жить в их с братом прежней квартире, хотя теперь она целиком и полностью принадлежала ему. Не мог даже заставить себя зайти туда. За все эти годы он был там два раза: один, когда забирал вещи, и второй раз, когда отдавал ключи Маттиасу вместе с договором об аренде.       Каз предпочел снять небольшую квартирку в первом попавшемся месте, поближе к работе. Райончик был хоть и злачный, но вполне приличный. Фонари по ночам, по крайней мере, горели.       Джорди полжизни выращивал в горшке здоровенный лимон невесть зачем (была у него такая придурь, он вообще любил растения) и не чаял добиться от него собственно лимонов. Насколько Каз помнил, лимон не поддался на уговоры ни разу, сколько удобрений под него ни заливали. И в былые времена Каз не упускал случая лишний раз подколоть горе-садовода, который никак не мог дождаться плодов со своей прелести. А всего-то надо было не умирать ещё хотя бы пару лет…       Площадь к полуночи почти опустела, только фонари отражались в подсвеченных струях фонтана. Каз шел быстрым шагом, позволяя себе вдыхать теплый ветер и ни о чем не думать. До дома ему было всего пару-тройку километров по относительно освещенным улицам, а если повезет, то можно будет поймать какой-нибудь старый вяло ползущий автобус, по-ночному пустой.       Повезло. Каз в последний момент запрыгнул в уже отъезжающий автобус и обессиленно рухнул на сиденье, не обращая внимания на нахмуренный и настороженный взгляд водителя.       Слишком. Сегодня всего было слишком. Эмоций, надежд, воспоминаний… Нога требовательно заныла, напоминая о себе, и Каз успокаивающе похлопал её, точнее себя, по колену.       — Все заживет, старушка, дай только до дому доберемся.       Нога послушно притихла. Вероятно, предвкушала, как воздаст ему за все мучения денька так через два, когда он расслабится.       Он прикрыл глаза, вызывая в памяти образы прошедшего вечера. Гром аплодисментов, пылающие искры кругом, и свою озаренную волшебным сиянием невесту…       Однажды он убьёт Джаспера! Особенно за эту якобы понимающую ухмылочку. Ладно, самому Казу тоже пора поубавить пыл. Если Инеж согласится войти в их команду, то можно будет уравнять её с остальными и успокоиться на этом.       Он хотел продолжать танцевать с ней. Действительно хотел. Говорят, каждый чересчур увлеченный танцор в глубине души ищет такого же, как он, — человека, страстно влюбленного в танец, готового до кровавых мозолей учить не получающийся элемент, чтобы на сцене взлететь невесомо и так легко, чтобы зритель не заметил даже напряжения в твоих мышцах, не то что твоей боли.       Инеж казалась ему именно такой, готовой бороться за совершенство по нескольку часов кряду. Он видел, как она работает, смиренно и воодушевленно. Ей было как будто все равно, что учить. Перенимать чечетку у Джаспера или учиться вместе с Уайленом элементам современного хип-хопа.       Каз никогда не мешал им, он предпочитал наблюдать со стороны. Выискивать сильные и слабые стороны, ловить стиль и находить яркие решения для каждого из своих воронов. Каждый силен чем-то своим, так пусть это своё сияет ярким пламенем на их несгораемых крыльях.       Он без сомнения переделает роль Невесты. Собственно он уже ранее переделывал её под Нину, но теперь в его власти было поставить ей отдельный номер, в котором Инеж бы засверкала. Ей по-прежнему не хватало плавности движений, но Каз уже сомневался, стоит ли указывать ей на это и начинать отрабатывать эту плавность. Инеж была чертовски хороша в имитации боя и, возможно, в акробатике. Там её резкость ей не мешала ни капли, наоборот, добавляла некую изюминку, непредсказуемость. Глядя на такую девушку, ты никогда не сможешь предугадать: она танцует, чтобы соблазнить тебя или же чтобы перерезать горло?       Каз сам не знал, откуда у него такие мысли на её счет, но отчего-то его не отпускал этот образ — девушки с клинками, притаившейся за спиной жертвы, способной либо даровать жизнь, либо отнять её в мгновение ока. Опасный, красивый образ, на грани добра и зла. Вечный выбор между грехом и святостью.       Ладно, в приливах вдохновения его иногда начинало заносить. Он не знал, откуда в его голову приходят эти образы, но после возвращения из Колумбии они все чаще всплывали в воображении яркими готовыми решениями. И Каз следовал по тому пути, куда его вело провидение, помноженное на любовь к огню.       Плохо освещенные улицы медленно тянулись в окнах тарахтящего подпрыгивающего на брусчатке автобуса. Проплывали мимо обшарпанные стены низеньких домов, в два этажа, не более. Широкие и разноцветные, они часто имели несколько дверей, каждая из которых вела в отдельную квартиру — а по сути отдельный дом.       Белые решетчатые заборчики, поставленные поверх бледно-розового каменного бордюра, были здесь всегда, сколько Каз себя помнил. Они толком ни от чего не защищали, разве что от пьяных идиотов за рулем, но они были красивыми. Неотъемлемая часть атмосферы их города. У иных хозяек получалось увить их зеленью, а где-то бывало слишком солнечно, и сухие выгоревшие плети безжизненно повисали на белых прутьях, словно казненные мученики.       Над многими дверьми, к слову, висели распятия, тесно соседствующие с древними индейскими символами, приманивающими удачу. Их темные очертания резко выделялись на светлом камне домов.       Автобус проехал мимо широкого проспекта, на мгновение приоткрыв перспективу уходящих вдаль улиц и стоящего на их перекрестье одного из самых примечательных зданий их города — главной городской больницы. Её огромные окна светились мягким оранжевым цветом, а по вздернутым ввысь шпилям проскакивало что-то вроде едва заметных молний. Занятная иллюминация.       Каз, прислонившись виском к стеклу, привычно считал про себя статуи святых вдоль фасада. Он успел насчитать пятерых, прежде чем автобус свернул в переулок. Святая Елизавета, святой Николас, святая Маргарита, святой Феликс и святая Мария.       Всего их было тринадцать — святых, хранящих это место. Все они были созданы талантливым скульптором и отданы в дар больнице, когда здесь чудесным образом сумели вылечить его дочь, практически без лекарств и надежды на благополучный исход операции. Сами врачи говорили, что это было чудом.       Каз видел, как закладывался фундамент этого величественного здания. С самого раннего детства он вертелся между стерильными больничными койками, а выбегая наружу, тут же оказывался среди каменной пыли и летящих во все стороны опилок. Он знал каждого из этих святых в лицо и никогда не испытывал перед ними никакого пиетета. Они были его друзьями, его хранителями, доверенными лицами, только им были ведомы его мальчишеские секреты, детские злые слезы и маленькие радости. А он в свою очередь знал их секреты: у святого Феликса под большим пальцем ноги была здоровенная трещина, и туда можно было спрятать кучу всяких вещей, а у святой Маргариты был отбит кончик носа, поэтому с определенного ракурса казалось, будто она забавно сморщилась и едва сдерживает смех.       Когда он вырос, то выросли и его секреты, стали опаснее, злее, непристойнее, но святые по-прежнему продолжали безропотно хранить их. Так святая Елизавета стояла, простирая к прохожим руки, увитые розами, а в глубине каменных бутонов то прятались флэш-карты с сомнительным содержанием, то не менее сомнительные пакетики таблеток.       Автобус остановился, презрительно чихнув мотором, и Каз, выудив из кармана куртки горсть мелочи, не глядя сунул её водителю и выпрыгнул в открывшуюся со скрипом дверь. Оставалось пройти пару сотен метров, и он будет дома.       Огромный дуб простирал свои ветви над половиной улицы, под чернильную черноту его ветвей не мог пробиться ни один фонарь. Окрестные жители язвительно прозвали его “повелитель тьмы”, но ни обкорнать его, ни спилить вовсе никто так и не собрался, несмотря на добро от муниципалитета. Просто все, включая Каза, приноровились включать фонарики и как можно скорее перебегать широкую темную полосу. Так он поступил и в этот раз.       И на этот раз его ждали.       Первый удар Каз предугадал скорее интуитивно, по едва ощутимому колебанию воздуха. Просто потому что весь вечер ожидал чего-то подобного. Он увернулся от чужой руки и наугад пнул ногой. Судя по приглушенному вою попал куда надо. Фонарик на телефоне успел высветить скрюченную фигуру и дикую гримасу, а затем удар сбоку выбил его у Каза из руки.       Светлый прямоугольник отлетел куда-то в траву, а Каз отмахнулся от нападающего уже ножом, мгновенно возникшим в другой руке, в последний момент отвернув его так, чтоб лишь мазнуть лезвием по чужому телу. Мокруха у самого дома ему была точно ни к чему. Надсадное пыхтение за спиной заставило его мгновенно обернуться и отскочить за миг до того, как кто-то успел схватить его за капюшон куртки. Вой и приглушенный мат прекратились, и ранее подбитый противник под грубый окрик товарищей присоединился к ним. Каза начинали окружать.       Богатый опыт уличных драк подсказывал ему, что надо любой ценой делать ноги. С двумя ублюдками он ещё бы справился, может быть… С тремя — возможно, на свету и в равных условиях, но трое на вошедшего со света в темноту человека это было уже многовато.       Количество все равно возобладало над качеством. Каз сосредоточенно отмахивался, стараясь не подпустить к себе невидимых противников. Если его схватят и втянут в ближнюю драку, ему конец. Идиот! Надо было позволить Маттиасу подвезти его...       Он лишь на мгновение отвлекся на шум сбоку, и это стало роковой ошибкой. Сильный удар в спину опрокинул его на землю, и на него тут же навалились сверху, прижимая к земле. Чужие руки схватили его за плечи, и Каз судорожно втянул воздух, уже не понимая, это тьма вокруг стала гуще или просто в глазах темнеет. Паника забилась где-то в груди, заставляя тело цепенеть и трястись мелкой неконтролируемой дрожью. Рифленая подошва с силой опустилась на кисть с ножом, вдавливая её во влажную скользкую землю.       — Эй, держи его крепче! Этот ублюдок меня порезал!       Кажется, кто-то от души пнул его по ребрам, но Каз даже этого не заметил, он, широко распахнув глаза, цеплялся взглядом за далекое светлое пятно фонаря и из последних сил пытался не потерять связь с реальностью.       — Эй! Вы что это делаете, шпана?       В свете фонаря возникла фигура. Каз смутно видел, как приближаются чьи-то ноги, но никак не мог сфокусировать взгляд. Чужие руки, чужое тело, прижимающееся к его, тесная духота, в которой невозможно сделать вдох, наполненная трупной вонью...       Раздался сочный звук, как будто кому-то от души сровняли нос с лицом, и навалившаяся тяжесть исчезла, словно сметенная могучим ураганом. Каз вдохнул полной грудью и рывком заставил себя вскочить. Все ещё слегка покачиваясь, он обернулся и обнаружил, что драться ему в общем-то не с кем.       Его спаситель оставался невидим, только на фоне рыжей, освещенной фонарями улицы виднелись три убегающие фигуры.       — Ты как, парень? — поинтересовался незнакомый голос, и чужая рука протянула ему светящийся прямоугольник телефона. — Не зря они здесь полвечера толклись, я за ними давно уже наблюдаю. Думал, обчистить кого хотят, а они видать тебя поджидали.       Каз схватил телефон, практически вырвав его из чужой хватки, не успев подумать, насколько это вежливо.       — Сильно досталось?       — Жить буду, — голос был охрипшим, каркающим, словно он в полном молчании ухитрился сорвать голос. — Спасибо!       — Идти можешь? Пойдем к фонарям, не стоит в темноте стоять, — посоветовал спаситель и, словно подавая пример, первым вразвалочку направился туда, где начиналась светлая полоса.       Каз последовал за ним, вполголоса матерясь и потирая ребра, по которым начинала растекаться тупая неприятная боль, мешающая размеренно дышать.       Его спаситель оказался старше его на несколько лет, ему было уже отчетливо к тридцати, если не больше. Метис, на чьем лице причудливо сочетались индейские и европейские черты. Он был выбрит наголо, и с шеи до самых запястий был покрыт затейливыми татуировками. Устрашающая личность и вместе с тем до странного знакомая.       Каз умел отличать специальные татуировки местных жителей, берущих свое начало от ацтеков и майя, где каждая из которых несла свой строго определенный смысл, от татушек, сделанных просто по приколу. Человек перед ним был воином до самых кончиков ногтей, и он этого не скрывал. На плече у него красовалась специальная метка, изображающая солнечный круг. Местные парни делали такую, когда возвращались из армии. У Каза тоже такая была, и у Маттиаса, и у Джаспера. Но ещё десяти концентрических кругов, каждый из которых символизировал год службы по контракту, у них не было точно.       Помимо этого говорящего знака были ещё, не менее говорящие: древние божества скалились с плечей его спасителя, и были выполнены в технике, которой владели только татуировщики местных племен. Учитывая, что вся анестезия у них сводилась к чаше с традиционным ритуальным напитком из перебродившего сока лиан, то клиентов со стороны у них было немного. По крайней мере, Каз зарекся повторять этот опыт и следующую татуировку делал уже цивилизованно, в салоне.       Спаситель мельком оглядел его и, удостоверившись, что Каз не истекает кровью, приветственно сложил руки напротив груди, как при молитве, и представился:       — Мал Оретиос.       Каз с радостью повторил этот жест. Он был одним из тех редких европейцев, кто впитал местную культуру так легко и естественно, словно сам был здесь рожден. К тому же, она вполне отвечала его потребностям в дистанции от людей. Северную традицию пожимать руки при знакомстве он в последнее время откровенно ненавидел.       — Каз Бреккер.       Три языка пламени обвивали запястье его нового знакомого, и Каз невольно задержал взгляд. А затем заметил круг, перечеркнутый крестом, вытатуированный на тыльной стороне ладони. Метка того клуба, в котором Каз негласно работал букмекером...       — Спасибо за помощь! — произнес он и слегка поклонился.       — Да что там, — Мал пожал плечами. — Втроем на одного, да ещё в темноте — так себе расклад. Убить бы не убили, но поколотили бы знатно. Знаешь их? Задолжал кому, может?       — Скорее, одолжил, — Каз задумчиво потер лоб. — Нет, не знаю. И рассмотреть не успел.       Неужели это банда младшенького Пима явилась мстить за телефон? Бред какой-то… С другой стороны, ополчиться на него мог кто угодно: начиная от проигравшегося клиента и заканчивая родной букмекерской конторой, где всегда царила своя специфическая грызня.       — Аккуратнее по темноте ходи тогда. Я-то здесь редко по вечерам бываю, работаю. Надо мне здесь фонари, что ли, развесить, — задумчиво произнес Мал. — А то жена скоро приедет, а тут этот дуб все небо застит.       — Сопрут, — лаконично отозвался Каз, в своё время познавший это на горьком опыте. — Район такой.       — Ну, пусть попробуют… Тоже здесь живешь? — Мал с интересом посмотрел на него. — Соседи, значит. У меня окна на эту улицу прямо выходят. Увидел, что тут происходит, вот и выскочил.       — У меня чуть подальше, — Каз предпочел отделаться неопределенным жестом в сторону, противоположную от его дома.       Он наконец, вспомнил, откуда ему знакомо лицо этого человека. Ну конечно, им же последние три месяца были завешены буквально все стены клубов, где проводились нелегальные бои. Но там Мал именовался по-другому: Следопыт, тот самый боец, который плотно занял лидирующие позиции во всех рейтингах подпольных боев.       Каз даже как-то видел его в деле. Мал дрался со вкусом, сосредоточенно и увлеченно. Жестоким он не был, противников не добивал и никогда не выходил на смертельные схватки, хотя они стоили не в пример больше. Однако он был методично безжалостен, не считаясь ни с возрастом, ни с умением соперника, и порою почти без эмоций укладывая раздухарившегося противника в нокаут одним метким ударом.       Пожалуй, той шпане действительно повезло, что она успела удрать.       — Ладно, доброй ночи тебе! Если помощь медицинская не нужна, то я тогда пойду, — произнес Мал и ещё раз придирчиво оглядел Каза. — Хочешь мазь вынесу, синяки смазать? Действенная штука, за ночь рассосет, следа не останется. Привез её из США, там какие-то оленьи рога намешаны и ещё что-то подобное, хорошая вещь.       — Нет! Спасибо, но я обойдусь, — Каз покачал головой. — Меня почти не задело, а руку перевяжу просто, не впервой. Спасибо, что выручил!       — Ну, смотри, — Мал хмыкнул. — Может, ещё свидимся, раз уж соседи! Доброй ночи! — он двинулся широкими шагами к крыльцу, и перед тем как зайти, обернулся и дружелюбно махнул Казу на прощание.       Каз без энтузиазма помахал в ответ.       — Надеюсь, что нет, — в конце концов, пробормотал он.       Малу определенно не стоило знать, что если бы не недавний полицейский рейд, то его вскоре бы ждала одна крайне неприятная сделка, проводить которую, скорее всего, поручили бы именно Казу. И Мала ждали бы очень неприятные последствия, если бы он отказался слить решающий бой.       Теперь же Каз всерьёз задумался над изменением условий. Иметь по соседству профессионального бойца — иногда, как показывает практика, весьма неплохо. Но совсем нехорошо — делать его своим врагом.

* * *

      Антонио неодобрительно поцокал языком, когда Каз поднял руку, потянувшись за блокнотом, и широкий рукав футболки обнажил предплечье с только недавно поджившим вороном, все ещё окруженным красноватым ореолом:       — Рисунки на теле носишь, а всё неженатый.       Каз тяжело вздохнул, но прикусил язык. Ввязываться с Антонио в дискуссию было чревато громогласным экспрессивным спором, на который у Каза не было ни сил, ни желания. Бумаги он уже подписал, договоренности уладил, задержался выпить чашку кофе. Благо в их стране этот напиток всегда был в почете, а Антонио готовил его просто божественно.       — Не начинай, — безнадежно отмахнулся Каз и обреченно уткнулся в свою чашку. Он знал, что это не поможет.       Изначально Антонио был деревенским жителем, он жил в горах, в одном из племен киче, вплоть до пятнадцати лет, потом подался в город, да так здесь и остался. Однако на косность и закоренелость его взглядов городская жизнь уже никак не повлияла. Он строго придерживался тех принципов, которые впитал с детства, и как Каз не пытался вдохнуть в приятеля хоть немного современности, он раз за разом терпел сокрушительную неудачу. За свои представления о жизни Антонио держался стойко.       В том числе это касалось и татуировок. Антонио, как и его соплеменники, считал, что их достоин лишь тот, кто стал настоящим мужчиной, то есть женился и к возрасту Каза зачал уже хотя бы двух-трех детишек. Единственным исключением считался знак солнца на левом плече — символ воина, служившего стране. Холостой и татуированный Каз рождал у него серьезное неодобрение.       — Чико бьянко, белый мальчишка! — сердито выдохнул Антонио. — Совсем не ценишь жизнь! Она слишком короткая! Оглянуться не успеешь — пролетит как ветер! Мужчина должен иметь смелость быть мужчиной! А как ты станешь им, если не несешь ответственность ни за кого?       — Как-нибудь уж стану, — пробормотал Каз.       Антонио сокрушенно покачал головой и махнул рукой. Молодых горожан, которые делали татуировки по приколу, не задумываясь об их истинном сакральном значении, он презрительно называл “mocasines”, то есть лоботрясами. Каза он таковым считать не мог, и это только порождало дополнительный шквал ворчания.       — Жизнь упускаешь, — ещё раз веско предупредил он.       — А ты живешь прошлым, — парировал Каз. — Ты старомоден, сейчас в мире совсем иные ценности!       — Я-то хотя бы живу, — отозвался Антонио. — Ценности меняются, а дети — ключ к вечности.       — Или к её разрушению, — цинично хмыкнул Каз и поставил чашку на стойку. — Сколько с меня?       Сам Антонио женился в шестнадцать, в семнадцать впервые стал отцом. По правде говоря, Каз уже сбился, сколько у того к тридцати трем годам было детей: то ли семь, то ли девять. Зато с именами проблем у Антонио не было, он называл их по именам святых — хранителей больницы. До тринадцатого ребенка должно было хватить.       Вот и сейчас некоторое количество черноволосой, смуглой, одинаковой малышни носилось по бару и путалось под ногами пока ещё редких посетителей. Антонио наклонился, подхватывая на руки одного из них, и, выпрямившись, недоуменно посмотрел на Каза.       — Да забудь! За счет заведения! — отмахнулся он. — Главное, приманивай ко мне посетителей почаще, и мы с тобой в расчете! Верно, Елизавета? — он ловко вскинул черноволосую девочку на плечо и наклонился к кассе, пробивая пустой чек. Учет Антонио всегда вел тщательнейший.       Каз кивнул им на прощание и вышел, стремясь разминуться с маленькими фигурами, на прямой при разбеге приобретающих скорость баллистических ракет. И столь же сокрушительную силу столкновения.       По утрам площадь всегда казалась меньше, но собор оставался все таким же величественным. Каз невольно сбавил шаг и поднял голову, в который раз завороженно рассматривая полукруглый купол, обрамленный остроконечными шпилями и подсвеченный солнечным ореолом. Искусная лепнина над входом всегда чем-то притягивала его взгляд. Как ни странно, там были изображены вовсе не религиозные сюжеты, а обычные бытовые сцены: торговцы на рынке, чеканщик монет, игроки за карточным столом и нечто, подозрительно напоминающее публичный дом. Каз никогда не спрашивал, что это значит, но оно ему нравилось. Честностью. Чтобы избавить человека от порока, религии стоило этот порок хотя бы признать.       — Доброе утро, сеньор Бреккер! — окликнул его кто-то, и опустивший взгляд Каз мигом углядел на ступенях фигуру священника. Он махал ему рукой и жестами подзывал к себе.       — Что же так официально, отче? — добродушно усмехнулся Каз, приблизившись. — А как же “Каззи”, “негодный мальчишка”, а в самых исключительных случаях “мальчик мой”?       Падре Иоганн посмотрел на него снисходительно:       — Пойдем-ка со мной, Каз!       — Зачем это?       — Давно в божьем доме не был, пора бы навестить. Давай-давай, проходи! — падре всегда ходил с тросточкой из-за когда-то перенесенной травмы, и этой тросточкой ему было очень удобно дружелюбно подталкивать Каза в спину. — Уж если перед церковью плясать горазд, то и внутрь заглянуть изволь! Для порядку-то!       Каз закатил глаза и начал подниматься по широким ступеням. Падре Иоганн, прихрамывая, следовал за ним, не оставляя шанса незаметно ретироваться. Лишний раз обижать старика Каз не хотел.       Изнутри собор казался ещё больше. Легкий, светлый, он был наполнен светом, лившимся из высоких узких окон.       — Отец Апрат уже коситься на тебя начинает, ворчит днями напролет. Погонит тебя от церкви, что делать-то будешь, где пляски устраивать? Хоть вид сделай, что готов его уважить, — падре как всегда проявлял здравый цинизм и практичность. — И на службу приходи!       Под его строгим взглядом Каз послушно опустил руку в чашу со святой водой и, тяжело вздохнув, показательно опустился на колено и перекрестился.       — Так-то лучше, — кивнул падре, когда Каз встал.       — У меня нет времени на эти службы, прости, — смирившийся Каз теперь следовал за ним, пока падре вел его между колонн. — Без обид, но я действительно во все это не верю! А нравоучений мне и так хватает.       — Юности свойственны заблуждения, — отрезал падре. — А отношения лишний раз портить тоже ни к чему. Как Пьетро-то поживает?       — Нормально, — отозвался Каз. — Хочет ещё один зал вроде открыть, зовет меня преподавателем.       — Ну а ты?       — Не знаю, — Каз пожал плечами. — Может, это неплохой путь. В любом случае, это уже потом, после конкурса будет.       — А, собираешься все-таки? — падре Иоганн улыбнулся. — Молодец! Добрый путь! Добрый. Уныние — грех, но и соблазн великий, ты с ним борешься, как немногие готовы. Молодец!       — Да, потом может ещё в Мексику съездим, — Каз улыбнулся тоже. — Продемонстрирую тамошним судьям твои приемы с тростью! Ловкость рук…       — ...и никакого мошенничества! — закончили они хором, и падре Иоганн добродушно рассмеялся.       Впрочем, Каз не шутил. Он мало знал о юности отца Иоганна, да тот никогда о ней и не говорил, однако именно он поразил воображение тогда ещё шестнадцатилетнего Каза, непринужденно разогнав целую толпу местных ребят, весьма рослых и отнюдь не робкого десятка, которые как раз всерьёз вознамерились Каза побить. За дело, конечно... но не суть важно.       Важно было то, что Каз даже не представлял, что можно так сражаться обычной тростью. Это было круто. А уж в исполнении безобидного хромого священника так и вовсе захватывающе. Ещё падре мастерски показывал карточные фокусы, руки у него жили как будто какой-то своей таинственной жизнью, и добрую половину приемов Каз узнал именно от него.       — Скажи тогда Пьетро, что у меня ещё несколько ребятишек объявилось. Они способные, сообразительные, воруют только часто. Но это от голода. Может, найдется у него местечко какое?       — Скажу, — Каз кивнул. — У нас были места. И ещё хотел предложить… Знаешь же, Джаспер ведет компьютерный клуб при колледже? Может провести хотя бы несколько занятий, вдруг кто заинтересуется?       — Хорошая идея… — задумчиво протянул тот и покачал головой, словно что-то прикидывая. — Смогут тогда найти работу получше в будущем, да и Алехандро таких ценит.       — Ага, главное, чтобы вербовщики не оценили, — мрачно добавил Каз. — А так посмотрим, может из кого и выйдет толк.       Падре Иоганн занимался миссионерством, собирал вокруг себя детей из всех окрестных деревень, часто и сам ездил, развозя лекарства и учебные материалы на своем маленьком тарахтящем пикапе, многих детей из-за отсутствия нормальных учителей он учил сам, подросткам постарше помогал находить более-менее оплачиваемую работу, пока они не связались с совсем уж дурной компанией. Когда-то точно так же он привечал у себя детишек местных врачей, светловолосых, белокожих и ощущавших себя отчаянно чужими. Нет, их, конечно, не травили, но все местные предпочитали держаться подальше. Белые люди здесь были чужаками, диковинкой, а для многих и бедствием, и, честно говоря, ни Казу, ни Маттиасу легче от этого не становилось.       Они остановились неподалеку от алтаря, отделенные от него лишь колонной. Каз прислонился к ней спиной и оглянулся, как всегда прикипев взглядом к колеблющимся огонькам свечей. Живой огонь всегда манил его к себе.       — Возьми, — падре протянул ему незажженную свечу, которая будто сама собой возникла в его руках. — Поставь за брата, легче станет.       — Не хочу… — Каз попятился. — Не надо, отче. То, что меня крестили в детстве, не значит, что я остался католиком! Не втягивай меня в эти ритуалы!       — То, что ты не принимаешь эту веру, не значит, что ты не заслуживаешь утешения, — мягко отозвался падре и вложил свечу Казу в ладонь. — Возьми. Сам решишь, как тебе поступить. Боль со временем уйдет, но только если ты не будешь за нее держаться.       Каз угрюмо стиснул в пальцах мягкий желтоватый воск и вновь оглянулся на заставленный свечами алтарь. Когда он обернулся, падре уже исчез. Свечу хотелось переломить надвое и зашвырнуть в самый дальний угол, но этого делать Каз не стал. Он просто прислонился затылком к прохладному камню и несколько раз глубоко вдохнул пропахший церковными благовониями воздух, пытаясь успокоить дыхание.       Ладно, падре просто хотел проверить, не собирается ли Каз творить глупостей, а заодно замолвить словечко за своих подопечных. Все просто и практично.       Тихие легкие шаги за спиной заставили его замереть и затаиться за колонной. Сейчас Каз точно не желал никого видеть, особенно знакомого.       Шаги затихли, легкое дуновение сквозняка вдруг защекотало ноздри каким-то смутно знакомым ароматом женских духов, и Каз, нахмурившись, осторожно выглянул из-за колонны.       Это была Инеж. Такой он её ещё не видел. Закутанная в темно-синюю шелковую шаль, она стояла вполоборота к нему и с печальной улыбкой смотрела на статую святой, перед которой стояло больше всего свечей. Губы её едва заметно шевелились в какой-то одной ей слышной молитве.       Почему-то Каз так и не решился покинуть своего укрытия, но и перестать наблюдать за ней почему-то не мог.       Инеж, очевидно, не замечала его. Она по-своему бесшумно проследовала к подножию статуи и добавила к длинной веренице свечей ещё одну. И обернувшись, едва удержалась от испуганного вскрика. Каз на своем месте тоже вздрогнул.       — О, сеньорита, я напугал вас. Простите великодушно, я не хотел! — Алехандро Эскартиа деликатно поддержал её за локоть, не дав покачнуться.       — Все в порядке, сеньор, — Инеж поспешила отстраниться, не поднимая глаз, и вновь обернулась к статуе. — Я тоже была неловкой.       Алехандро не ответил, он с печалью смотрел на лик святой, озаренный сиянием свечей, потом медленно поднял руку и осенил себя крестным знамением. Каз скривился: он терпеть не мог все эти лицемерные жесты. Все равно они ровным счетом ничего не значили и ни в чем не могли помочь. Алехандро однако казался на удивление искренним в этом действии.       Святая, казалось, смотрела прямо на него, и когда он склонил голову перед ней, то как будто печальная, нежная улыбка на мгновение тронула её каменные губы. Или это был отблеск от свечи?       — Правда, она прекрасна? — неожиданно спросил он в пространство. — Совершенная, как солнце...       Инеж приблизилась и встала чуть поодаль от него. Её темные глаза блестели в колеблющемся мареве свечей, и Каз видел её восхищенный зачарованный взгляд. Она смотрела на статую так же, как когда-то на него на тренировке. Неожиданно это его задело, словно он когда-нибудь претендовал быть единственным объектом восхищения в её жизни. Что за бред? Ему вовсе это не нужно.       — Она поразительна… — чуть слышно выдохнула Инеж. — Кто это?       — Это святая Алина, мученица бельгийская, — отозвался Алехандро, не отрывая тоскующего взгляда от мраморного лица, — покровительница добрых дочерей и тех, кто только ищет свой путь к Богу.       — Вы её почитаете, — Инеж кинула в его сторону внимательный взгляд.       — Скорее поклоняюсь и тоскую, — Алехандро грустно усмехнулся краешком губ. — У неё лицо моей жены.       — О…       — Она умерла. Много лет назад. Один скульптор создал эту статую, вдохновившись её обликом. С тех пор я прихожу сюда помолиться за её душу и взглянуть на неё ещё раз. Многие свечи здесь посвящены ей.       — Соболезную вашей потере, — Инеж опустила голову и, помолчав, все же добавила: — Я ставлю свечу за человека, который однажды помог мне и подарил свободу, часто вспоминаю его. Я не успела узнать даже его имени. Эта помощь стоила ему жизни...       — Такое бывает, — фраза прозвучала равнодушным отрезвляющим щелчком кнута. — Жизнь жестока. Считается, что лучшие из нас уходят первыми. Знаете, как у нас говорят здесь? Не будь лучшим, будь живым.       Каз не слышал, что ответила Инеж, он отпрянул, прислонился к колонне спиной и до боли прикусил губу, почувствовав вкус крови на языке. Сегодня все вокруг словно сговорились испытывать его нервную систему на прочность. Это были слова Джорди, которые он в свое время не уставал повторять младшему брату. Своеобразное утешение и одновременно с тем скрытый вызов — совершенствоваться назло всему миру и умело скрывать свой прогресс от других.       Два года, два чертовых года он пытался вытравить из памяти эти воспоминания, похоронить их где-то глубоко в себе и не вспоминать, пока не придет время. Какого черта все привязались к нему сегодня?       Какого черта Инеж так беспечно болтает с сорокалетним мафиози? Печальный вдовец, как же… Каз бы не удивился, если бы узнал, что Алехандро Эскартиа скорбит по женщине, которую лично же и убил. Это было бы вполне в его духе.       Он сам не понимал, почему эта случайно подслушанная, невинная в общем-то беседа вызвала в нем такую злость и смутную, необъяснимую даже ему самому тревогу. Инеж не стоило говорить с этим человеком, совсем не стоило…       Свеча медленно крошилась в онемевших, судорожно стиснутых пальцах.