Ошибки систем нужно исправлять

      В очередной раз оказавшись на краю смерти, Гарри подумал, что о такой откровенно отвратительной жизни и жалеть не стоит. То есть, сначала он, конечно, попытался найти выход из ситуации, но потом решил смириться и просто устроить взрыв поярче напоследок, раз нельзя спастись. Поттер не мог назвать себя фаталистом или самоубийцей, что бы ни говорил Снейп, но и жить особо не стремился. В его короткой четырнадцатилетней жизни было так мало хорошего, что и вспомнить нечего. И поэтому, стоя на краю гибели в очередной раз, Гарри приготовился к смерти со спокойствием камикадзе. Даже решил проорать «Банзай» где-нибудь между экспеллиармусом и бомбардой. Мальчику не хотелось бы быть пессимистом, но разве была хоть одна причина, чтобы держаться за жизнь?       Единственные год и три месяца, насчёт которых он уверен, что они были счастливыми, он не помнит, следующие девять — почти десять — лет он провёл у дяди и тёти в рабстве, а каждый год в Хогвартсе, потенциально счастливый, портили то Волдеморт, то окружающие. Можно ли назвать его жизнь хоть сколько-нибудь хорошей? Было ли в ней вообще хоть что-то, не отравленное воспоминаниями о смерти родителей, унижениями со стороны Дурслей, танцами со смертью с Тёмным Лордом в качестве партнёра и всеобщим презрением? Особенно этот курс, с Турниром, откровениями в коридорах и всеобщей ненавистью — для самоубийства вполне хватило бы и одной из этих неприятностей. И всё же, Гарри решил бороться вопреки желанию сдаться. В этом было что-то от верований древних воинов, понимающих, что врага не победить, и всё же выходящих на бой с оружием в руках и молитвой на устах.       Ни одной молитвы Гарри не знал, маги вообще в вопросе религии придерживаются атеистических взглядов. Всё, что ему оставалось, глядя на пар, поднимающийся от котла с ужасным содержимым, это размышлять о всякой ерунде и напряжённо выжидать удобного случая для яростного броска. Обоими этими навыками Поттер овладел в совершенстве — сколько раз ни оказывался на краю гибели, каждый раз в голову лезла какая-то чушь: то сам себе рассказывал законы Гампа, то пел песню про пьяного шотландца, которой его научил Дин Томас. То, что в этот раз ему захотелось поразмышлять о превратностях жизни, не стало сюрпризом.       Что же ценят люди в своей жизни? Богатство, славу, семью? Богатство было — в доставшиеся Гарри по наследству груды золота можно было бы нырять, как Скрудж МакДак, если бы не риск сломать себе шею и войти в историю, как Мальчик-который-выжил-после-авады-чтобы-умереть-от-жадности. И перед гоблинами было бы стыдно потом. К сожалению, единственное, что можно было бы сделать с этим золотом, кроме купаний, это построить из них башенку: выносить из банковской ячейки больше минимальной суммы в тридцать галлеонов на школьные покупки было нельзя, потому что его опекун в магическом мире — Дамблдор — установил такой лимит. В первый раз оказавшись в Косом переулке, мальчишка ошалел от новых впечатлений и покорно тащился за Хагридом как привязанный, а когда очухался, то уже стоял около дома на Тисовой улице, зажав в одной руке помятый билет, а в другой — ручку от огромного сундука. Одежду, не указанную в списке, он купил в магловском магазине и даже спустя четыре года так и не вырос из неё: изначально взял на несколько размеров больше, вместе с тем рассчитывая подрасти за год хотя бы на пару сантиметров и привычно предпочитая прятать худобу за мешковатыми свитерами и джинсами.       Когда летом перед вторым курсом Поттер попытался повторить фокус с набиванием карманов до отказа, его тут же парализовали охранные заклинания сейфа. Гоблины из злорадного удовольствия от унижения волшебника сначала долго распинались об ограничении суммы, разрешённой к выносу, и только потом освободили уставшего и порядком разозлённого Гарри. Когда Поттер спросил Дамблдора о причинах подобных ограничений, то в ответ получил пространную лекцию про любовь к ближнему своему, опасность развращения незрелых умов порочным богатством и что-то о зависти малоимущих. Так и тянуло спросить — а он тут причём? Конечно, покупать золотой котёл и мифриловый телескоп Гарри и не собирался, но хоть новую одежду можно было купить.       А малоимущими, под которыми подразумевались, очевидно, Уизли, некоторые вовсе не были — достаток этих «некоторых» был явно выше среднего. Подумайте сами, семь детей собрать в школу очень трудно, пусть и всем, кроме первого и последней, можно дать подержанные вещи. Как Гарри убедился на своём горьком опыте, минимальная сумма — тридцать галлеонов — настолько минимальная, что хватает её ровно на новую мантию, котёл, книги, ингредиенты и канцтовары. За вычетом мантии и книг, оставалось двадцать галлеонов. Всё остальное приходится покупать: котлы не доживают до конца года, даже если ты самый прилежный ученик в классе, канцтовары расходуются в таком количестве, что складывается впечатление, что эссе студентов Хагрид подкармливает прожорливых лесных чудовищ, а всякие глазки жучков и корешки, остающиеся после окончания курса, изымаются Снейпом и складируются в шкафах для следующего поколения студентов. Вот и считай, двадцать галлеонов на семь лет на семь детей — и почти тысяча выходит, а это гигантская сумма, можно квартиру купить за три тысячи. Вот и думай — либо у них есть тайный доход, либо нет мозгов при гипертрофированном инстинкте размножения.        Что там дальше по списку? Почёт и уважение перед доблестными победами? Славы было хоть отбавляй, но гордиться тем, что выжил, когда умерли родители, Гарри не собирался. Из своих приключений он выбирался живым и относительно здоровым, но их тоже нельзя было назвать безусловными победами. А какой смысл гордиться абы какими подвигами? Каждое «достижение» имело ощутимый изъян, по крайней мере для Поттера, что обесценивало его. В победе над Квирреллом сработало аж несколько элементов неожиданности: во-первых, материнская защита оказалась достаточно агрессивной, чтобы сжечь профессора даже не до костей, а сразу до пепла, а во-вторых, общая тупость окружающих сыграла на руку сразу всем — кто вообще ставит в качестве препятствия для тёмного мага шахматы и головоломки, которые разгадывают даже первокурсники?; за бой с василиском Гарри было ужасно стыдно — убить тысячелетнюю реликтовую змею, которая просто подчинялась приказам, размахивая мечом как палкой, казалось ему выходом для ленивых, потому что он не потрудился придумать другой способ решения проблемы, не убивая при этом редкое и древнее существо; про спасение Сириуса вообще запрещено распространяться, если не хочешь убить его.       И вообще, Поттер не любил славу и всеобщее внимание, что бы там Снейп ни шипел. Гарри бы отдал всё своё скудное имущество, всю опостылевшую славу, если бы это оживило родителей. Всё, что мальчик помнил из тех самых, счастливых времён, — это вопль мамы, умоляющей Волдеморта не трогать его, Гарри. Иногда ему снились тёплые руки, пахнувшие озоном и тёплым сладковатым древесным запахом — так, наверно, пахла палочка отца. Это его руки сжимали в объятьях мальчика, когда тот был совсем маленьким.       Дом на Тисовой улице он никогда не называл домом, а Дурсли никогда не были его семьёй. Это было местом для сна, исправительно-трудовым лагерем и камерой пыток. Здесь Гарри мог спать, скрючившись в чулане на раскладушке, здесь он стоял враскорячку весь день, не разгибаясь, бесконечно выскребая дом, здесь дядя Вернон бил и унижал его. На каникулах Гарри некуда было деваться — на улицу его не выпускали, пока он не сделает всю работу по дому, а это занимало весь день, а выходя наконец на свободу, был шанс натолкнуться на Дадли и его полоумных приятелей. В младшей школе было хорошо — можно было прятаться в библиотеке, которая работала до восьми, сделать там уроки и спокойно почитать.       Нельзя было учиться лучше Дурсля-младшего — а это означало, что учиться нельзя было вообще. Если, не дай бог, оценка за тест была выше хоть на один балл, то это автоматически означало, что Гарри — лгун, а за ложь было положено суровое наказание. При таком отношении родственников делать домашнее задание становилось опасным занятием. Библиотека давала ему возможность сдать второй SAT на высший балл и получить неплохие бонусы в средней школе. Это же отношение сохранилось и в Хогвартсе — стараться на экзаменах Поттер не собирался вплоть до СОВ, а до этого мог получать одни «удовлетворительно» и «выше среднего» и не выделяться в толпе не очень умных гриффиндорцев.       Но школьный год заканчивался и наступали каникулы, и вплоть до шестого класса Гарри безумно ненавидел их. Летом библиотека закрывалась и родственники получали Поттера в своё полное распоряжение. Это означало, что с семи утра и до десяти вечера мальчик был вынужден терпеть насмешки, издевательства и побои. Любимым развлечением старшего Дурсля было сесть на диван в гостиной, поставить Гарри напротив и найти повод ударить. Поводом мог стать недостаточно ровно выстриженный газон, плохо помытая машина, факт существования — что угодно. Каждый промах подсчитывался и суммировался, после речи в руки брался шнур от магнитофона, счёт умножался на два, а то и на три, и обналичивался на месте. Шнур бил не до крови и даже не до синяков, но место удара всё равно краснело и горело, особенно ночью, когда после наказания Гарри лежал в чулане и глотал слёзы.        Кулаки мужчина старался не применять, опасаясь убить тощего мальчишку, которого шатало от слабости и голода. Ему было достаточно походя отвесить оплеуху, чтобы у Поттера темнело в глазах от боли. Дадли тоже мог только бить — в своём ограниченном словарном запасе он был похож на простого как палка Вернона, разбирающегося в экономике, но безнадёжно косноязычного. Самым страшным противником в этом плане была тётка: она жалила сердце своим острым грязным языком. Именно из её рта впервые прозвучала фраза про родителей-алкоголиков и наркоманов. Но даже она не могла быть страшнее пьяного Вернона. Надравшись, он пускал в ход и кулаки, и ноги, и шнур. Однажды, выхлебав две бутылки виски, заливая горе после неудавшихся переговоров, Дурсль достал из шкафа ремень с металлическими бляхами по всей длине и от души выстегал племянника куда дотянулся. После этого мальчика на целый месяц оставили в покое. Если бы дядя заглянул в лицо Гарри в тот момент, то получил бы инфаркт — залитое слезами боли, оно было искажено от слепой безумной ненависти.       Гарри иногда задумывался о причинах такого отношения Дурслей по отношению именно к нему — с остальными они были вполне дружелюбными и где-то даже приятными людьми, пока не осознал одну простую вещь: дядя Вернон бил его, потому что ему было можно. Свобода, перешедшая во вседозволенность, неограниченная власть над другим человеком — всё это пьянит слабых духом, позволяет совершать самые ужасные поступки и не чувствовать себя виноватыми. Если подумать, то главой семьи всегда был дядя — он в любой момент мог сказать тёте Петунии закрыть свой поганый рот и уйти нахрен, и та, сжимая рот в гузку и сводя брови, молча выходила из комнаты. Гарри был в их власти целиком и полностью, как не был их сын Дадли и не был бы любой другой сирота, взятый под опеку. Малейший намёк на насилие в семье по отношению к сыну или жене вызвал бы ряд проверок в полиции. Гарри мог ходить в откровенном рванье — даже не в одежде не по размеру, а просто в старой грязной рубашке и рваных джинсах, но никакой реакции от правоохранительных органов не следовало.       Если бы хоть раз пришёл человек в форме и сказал «сэр, мэм, я здесь, чтобы проверить поступившее сообщение о домашнем насилии в вашей семье. Почему ваш племянник весь в синяках?», то жизнь маленького Поттера стала бы несравнимо лучше прежней. Но никто не пришёл, и Дурсль-старший понял, что в его распоряжении бессловесное чучело для разрядки. Его можно бить, если случился неудачный день на работе, его можно унизить, если собственный сын снова разочаровал. Не будь Гарри, на кого бы он переключился — на жену или сына?       Когда Поттер уехал в Хогвартс, подальше от Литтл Уингинга, лучше не стало. Исчезли шнур и «у дурной суки щенки дурные», появились бесконечное назойливое преследование и «мистер Поттер, иллюстрация к слову „бездарность“, порадуйте меня и скажите, где применяются златоглазки». С каждым днём Гарри всё больше понимал, что чулан был лучшей частью его жизни — там никто не навязывался, не обсуждал и не оскорблял. В чулане можно было спрятаться от всего мира, потому что мир был отвратителен.       И всё же, спустя пару месяцев пребывания в школе, Поттер смог найти замену чулану — заброшенный класс на втором этаже стал спасением от всеобщего внимания, местом, где можно было спокойно выплакаться и отдохнуть от пронзительных взглядов окружающих, ожидающих неизвестно чего. Там же он читал учебники и писал эссе, пока Рон и Гермиона не стали достаточно прилипчивыми, чтобы от них нельзя было отвязаться и спрятаться. А в этом году Рон и Гермиона вообще стали ему отвратительны. После их поступка Гарри не мог общаться с ними, не испытывая брезгливость и отвращение. Вынужденная изоляция стала настоящим спасением от всех людей.       Так что, подводя итог вышесказанному, Гарри Поттер мог сказать совершенно честно — с такой жизнью ему не было жалко расставаться. В ней было слишком мало хорошего и слишком много плохого. Хотелось бы перед смертью успеть насолить Дурслям, но раз не сложилось, то хотя бы Волдыморде можно испортить праздник.       «Наверное, это можно было назвать пролётом жизни перед глазами», — меланхолично подвёл итог своим размышлениям Гарри, наблюдая, как из котла стал вырастать тонкий тёмный силуэт человека, похожего на скелет. Осталось только дождаться, когда этот идиот упустит инициативу, как всегда и случалось — и можно поддать жару напоследок.