Через тернии

— Титова, с запястья замах, а не с плеча! — это была моя десятая попытка ударить по воротам, где уставший под конец тяжелой тренировки, стоял Щукин. Я снова и снова подбирала шайбу, проезжая к линии, и начинала движение к воротам. Замах. И крик Макеева. Все сначала. Сегодня хоккей был для меня непосильной ношей, наказанием и мукой, а не любимой игрой. От него хотелось сбежать, выбросить коньки и клюшку, никогда не выходить на лед. Запястья горели и дубели, я едва могла ими пошевелить, от напряжения ведущая рука ныла, а ноги не слушались. Макеев был непреклонен, не разрешая уходить со льда, пока не увидит нормальный бросок. Я сдавалась, стучала клюшкой по льду, лажала и бросала раньше времени. Моя шайба вновь и вновь попадала в штангу. — Титова, хоккеист должен быть злым, а не нервным! — я не знала, как злиться, когда внутри все требует остановиться, уйти и опустить руки. Злости не было, была только противно-горькая обида от собственного бессилия, была боль от усталости, забитые руки и ноги, ненавистная клюшка и слишком хороший вратарь в рамке. Все было против меня. С момента первой игры прошла неделя. Впереди была серия выездных, от которых зависело место в турнирной таблице. Неделя вдали от дома, чужие площадки, новые команды и большая ответственность. Мы так и не общались с Костровым, избегая разговоров, я искала его глазами в холле после тренировки и каждый раз натыкалась на Самойлову. Рядом всегда оказывался Кисляк, как преследователь, он давил на мои больные точки, подначивал и злил меня. Как я завидовала ей, обрекая себя на постоянные муки разума, поиск ответа. Чем она заслужила то, о чем робко мечтала я? — Титова, соберись! — я вдруг нашла в себе ту злость, о которой упорно твердил Макеев. Ее источник, захоронение внутри меня, место откуда черпать ее можно было еще долго. Мои чувства к Кострову были этим источником. Как заноза, которую нельзя было вытащить, он зудел внутри меня своими взглядами и улыбками, которые были адресованы не мне. Ничего не обещая, не давая надежд, он стал скульптором воздушных замков в моей голове и сам же их разрушил. Я начинала движение с синей линии, от напряжения все мышцы остолбенели, я вся сосредоточилась на кистях, с которых должен идти удар. Щукин, уже не веривший в мою победу, устало передвигался в рамке, не приседая на щитки, едва следуя моим движениям на льду. Замах. Шайба пролетает в ворота под щитками опешившего вратаря. Довольный Макеев постучал клюшкой по борту. — Все в душ. Радостное предвкушение выездной серии омрачала мысль о возможном возвращении отца. Конечно, мы не были с ним близки и часто даже не здоровались, увидевшись после тяжелого рабочего дня, но не заметить моего отсутствия дома будет слишком даже для него. Оставался единственный вариант. И прямо сейчас он заходит в ледовый. — Рубик, я же сказал, мне нужны бабки! — загруженный своими проблемами, в желтом спортивном костюме, точно вышедший с разборок 90-х годов, Олег Иванович появлялся во дворце, как гром среди ясного неба. Узнать о его присутствии можно было по слишком активному движению Казанцева, который, узнав о приезде спонсора, летал по дворцу с неведомыми скоростями, решая все скопившиеся проблемы одним взглядом. Заметив на горизонте крестного, серьезный пижон Вадим Юрьевич превращался в улыбающегося Вадика. — Да на кой черт мне твой коньяк. Готовь деньги, Рубен. Все. — Олег Иванович, подождите, — встретить Калинина во дворце было приятной неожиданностью для меня, созревавший в голове план подговорить крестного, мог потерпеть крушение, ведь я не знала, где смогу найти его. На телефон Олег Иванович упорно не отвечал, Колюня лишь сбрасывал все звонки на личный и на рабочий номера, а глуповатая секретарша Настя мычала в трубку. — Мне нужна ваша помощь. — А, Агата, привет, — крестный был явно не расположен к общению, когда дела в бизнесе шли туго, его добродушие терялось под маской злого и жесткого владельца комбината. Он хлопнул меня по плечу, не останавливаясь и заставляя меня набирать его скорый темп. — Может тебе Колюня поможет? Я занят. — Нет, нужны именно вы, — придется быть настойчивой, несмотря на попытки Николая остановить меня, я продолжала бежать за Калининым, сбивая на своем пути идущих навстречу людей. — Мне нужно, чтобы вы соврали моему отцу. Прикройте меня. От этой фразы Калинин резко остановился, поворачивая корпус в мою сторону. В его глазах читалось удивление вперемешку с испугом, я никогда не впутывала его в мои отношения с отцом, зная, к чему это может привести. Между ними была холодная война, поджечь которую мой отец не мог из-за сильного влияния крестного на бизнес. Протянув телефон Колюне, Олег Иванович напряженно спросил: — Чего натворила? — Пока ничего. Но мы завтра уезжаем на выездную серию. А мой отец все еще не знает о том, что я играю в хоккей. Его нет дома третью неделю, не знаю, когда он вернется, но, если это случится во время моего отъезда, будут большие проблемы. — Переваривая информацию, Калинин не спешил отвечать, пытаясь понять, чем может помочь мне. Решив не мучить родственника, я добавила: — Скажите, что отвезли меня к бабушке в деревню, он никогда ей не позвонит. Конечно, не хорошо было использовать бабушку в корыстных целях, ведь я никогда не ездила к ней, после ухода матери мы разругались, и гордость не позволяла никому сделать первый шаг. Но в одном я была уверена, смертельно обиженный отец никогда не наберет в телефоне номер бабушки. Матери предавшей его женщины. В хоккее все средства хороши. Калинин отреагировал на эту идею без энтузиазма, готовый отказаться, он пообещал помочь мне рассказать все отцу, но я стояла на своем сильнее, чем он ожидал. После нескольких минут спора он устало выдохнул. — К маме Колюни поедешь, ее номера у него нет. — Испуганный Николай едва не начал набрать номер мамочки, но я успела вовремя его остановить, уверяя, что не потревожу его маму. От радости решения самой главной проблемы перед выездом мое настроение поднялось выше, чем обычно. Пришедший Казанцев прервал мой разговор с крестным, я решила оставить их наедине, нужно было бежать домой собираться. С утра был выезд от дворца. Зима медленно сдавала позиции, я забывала надевать шапку, предчувствие весны согревало, снег таял, от чего дороги покрылись лужами, а с крыш задорно текла капель от сосулек. Все оживало, и я тоже. В холле было пусто, я выбежала из дворца, не застегнув куртку, погружая себя в приятную прохладу. Недалеко от меня стояла машина Самойловой, только вместо Кострова с дочкой Достоевского был Кисляк. Мило о чём-то беседовавшие они не заметили меня, когда я прошла рядом. Интересно, неужели Кисляк все-таки добился своего, я не раз замечала его завистливые взгляды. Как же мне хотелось, чтобы это увидел Костров. Я проснулась утром намного раньше назначенного времени. Волнение от предстоящей поездки не давало спать, ночью я едва уснула, а проснулась через пять часов. Вестей от отца не было, он не отвечал на звонки, никто из его подчиненных и друзей не знал, куда он уехал и как скоро вернется. Страх перед неизвестным накрыл меня холодной волной, нервная дрожь заковала все тепло в цепи, в плен не сдавался лишь разум. Эмоции кричали, пугали, искали самый страшный вариант развития событий, когда разум оставался спокойным. Он не первый раз делает так, случись, что страшное, я бы узнала об этом первой, да и Калинин явно не в курсе проблем отца, а значит они не настолько масштабны. После сборов необходимого на неделю сумка оказалась еще тяжелее, в нее поместились все предметы защиты, которые обычно лежали в раздевалке. Боясь опоздать, я вышла из дома с огромным запасом времени, но потратить его на прогулку не решилась, сумка свисала с одного плеча и тянула меня к земле, от чего пришлось тащить ее двумя руками за собой. Утренние автобусы были набиты. Объемная сумка, клюшка и коньки, я не вписывалась в утреннюю атмосферу города, который спешил на работу. От ночных заморозков снег окреп, хрустел под ногами, был плотным. Таким только лепить снежки. Зима крепко цеплялась за право быть главной, то впуская весну в город, то прогоняя ее и начиная править единолично. Сегодня я была первой, у служебного входа стоял только пустой автобус, нанесенная по бокам надпись и яркие наклейки с рисунками обозначали его принадлежность к клубу «Медведи». Только вот водитель явно не был так близок к клубу, в лицо он знал только Казанцева и Макеева, раньше них в автобус я попасть не смогла. Ожидание утомило меня, я вдруг почувствовала, что совершенно не выспалась. Энергия, генерируемая моим волнением, закончилась вместе с ее источником, я успокоилась, ведь деваться было некуда, и вся накопившаяся усталость упала на меня сверху. Я села на свою сумку, поставив ее на участок земли без снега. Сегодня мы приедем и сразу сыграем первый матч в серии. Надеюсь, Костров не будет играть по своим правилам, увидь это Макеев, до четвертого звена понизят нас вместе. — Агата, доброе утро, — первым к нашему автобусу подтянулся ВасГен. В своем красном костюме, нагруженный несколькими сумками для оказания помощи, он выглядел бодро. Ничто не могло выгнать из него заботливого доктора, первым делом он опросил меня по состоянию, заметив даже покрасневшие глаза. Ничего от него не скроешь. — Плохо спала? — Скорее мало, — уклончиво ответила я, стараясь больше не смотреть в глаза Фролову. Еще не выпустит меня на игру и протирай форму на скамейке. Постепенно к автобусу стекались парни, вместе с ним приходили и их близкие. Меня стукнула по голове мысль, что провожать Кострова приедет Самойлова, я забегала глазами в поисках Кисляка, который не изменял себе и явно опаздывал к отъезду, вместе с ним не торопился и Саша. Посматривая на часы, Макеев подгонял нас загружать баулы в багажное отделение автобуса, волнуясь за время в дороге, он начинал набирать опаздывающих, когда из-за углы выехала машина Самойловой. Глупо было надеяться, что она приехала одна, открыв пассажирскую дверь, из машины вышел Костров, спеша к автобусу, он не забыл попрощаться с Яной. Прямиком за ними приехал и Кислый, в приподнятом состоянии духа, он чмокнул в щеку Самойлову, получив недовольный взгляд и от нее, и от Кострова. — Все на месте? — пересчитывая нас глазами, Макеев отдал команду водителю, закрыв дверь, мы выдвинулись в дорогу, следуя за внедорожником Казанцева. Парни привычно распределись по местам, я выхватила свое желанное кресло у окна, рядом с Назаровым. Вадим был отличным вариантом для поездки, за время жизни в команде у нас не возникло ни одного конфликта, мы играли в разных звеньях, не касались друг друга в жизни и поддерживали нейтральное общение, иногда перекидываясь вопросами. Громче всех вещал неутомимый Кисляк. Начиная со сборника анекдотов, он вдруг достал из сумки планшет. — Парни, смотрите, что есть, — поднявшись на ноги, он опирался на спину соседнего кресла, рядом с ним сидел Антипов, но фото на планшете предназначались явно не ему. Кислый демонстративно повернул экран в сторону Кострова, сидящего через два ряда кресел, Андрей начал листать галерею. Вчера был день рождения Кисляка-страшего, более официального торжества я не видела ранее, фотографии пестрили местными знаменитостями в узких кругах, но фото, следующие за портретами отцов Кисляка и Самойловой, поразили не только меня. — А вот, зацените, — улыбнувшись, Кисляк остановился на фотографии, где сидел он с Самойловой. Приобняв ее за плечи, Андрей улыбался и на портере, и в жизни. Костров нахмурился, стараясь не подавать вида, что его как-то задевают эти фото. — А это кто? — Бакин всегда умел задавать вопросы вовремя и к месту, от чего автобус наполнился смехом. Кисляк довольно перелистнул на следующий кадр. — А это, Бакин, девушка, — все те же лица, но на этой фотографии Кисляк целовал Самойлову в щеку, как будто специально для кадра, но делая вид неожиданного кадра. — Красивая, — поставил свою оценку Бакин. — Некрасивых не целуем, — я перевела взгляд на Кострова, который уже не скрывал своего интереса к фото, в его глазах читалась только обида и злость, и эти чувства передались и мне.