***
Когда Саша изъявил желание баллотироваться в Государственную Думу, Витя и Космос в полной мере ощутили нехватку живого, а главное говорящего (иногда и прописывающего по лицу), Фила. Белов с детства был своенравным и самоуверенным, от чего с авторитетным мнением друзей считался крайне редко, только, наверное, Филатов имел какой-то особый подход к мыслительным процессам товарища. Медовые речи о том, что если они, остатки его Бригады, против игрищ на политическом поле, то Саша сразу же отказывается от этой мысли, никого особо не убедили. Жажда власти прогрессировала у них на глазах, так что с большей вероятностью Белый отказался бы от поддержки друзей, нежели от шанса утереть нос Каверину. Пчёлкина эта затея особо не раздражала, скорее изначально казалась опасной, хотя когда у них был последний спокойный день, мало кто помнил, посему он держался нейтралитета, лишь однажды вскользь упомянув, что они с Холмогоровым это всё не одобряют. Космос психовал и приводил вполне разумные доводы, чтобы Саша не лез в это болото чиновников: «Власть развращает, а ты и так не святоша, куда больше-то? Да и опасно всё это, за Ольку с Ваней не боишься?» Но словесные дебаты были проиграны, Белый начал вести предвыборную кампанию, продвигая в массы семейные и духовные ценности, от чего Витя в три погибели складывался от смеха, припоминая все походы налево и направо, а Холмогоров осуждающе поглядывал снизу вверх, выравнивая очередную дорогу. Семейные ценности, ебать, кокаин сближает! Картина вырисовывалась неутешительная, но от этого не менее обыденная, чем предыдущие девять лет. Особой поддержки от почти сросшихся Пчёлы и Коса Саша не ждал, наблюдая их скепсис по поводу баллотирования с самого начала, но был крайне удивлён, когда те без лишних распинаний сообщили, что до выборов их можно даже не пытаться искать, а всю бумажную волокиту отправлять по факсу. Отпуск они решили устроить, отдохнуть, понимаете, от Московской суеты. Белов злился, выливая всё раздражение на молчаливого Макса и ещё более тихого Шмидта, зная, что по статусу может себе позволить и не такое. Но всё же отпустил несчастную, кажется, до сих пор спермотоксикозную, парочку куда им там приспичило. Слушать их скандалы, коими иногда они развлекали весь офис, сил не было. Так может хотя бы у кого-то на личном всё будет хорошо. А Космос с Витей рванули в подмосковье. Наткнувшись спонтанно на объявление о продаже дома за несколько недель до принятия окончательного решения Саши по поводу становления депутатом и передачи всего-всего бизнеса (со всеми, блин бумажками, от которых Витю уже тошнило) в руки двух друзей: «Ну, считайте подарок вашему голубому семейству будет в честь почти десяти лет совместной жизни, да? На свадьбе, конечно, не поплясали, но хотя бы так обозначу своё благословение» (как будто им это благословение было так уж прям нужно, ей богу, Саш, сними корону, тебе на мозг давит), они не долго думая оформили все документы с уже бывшим владельцем почти что развалившейся избушки в какой-то глухомани. Духовный речардж, а вы чего хотели с такой-то жизнью? У Космоса вон, уже седые волоски проглядываются, а ведь только недавно тридцатник стукнул. И уехали, собрав из дальних уголков квартиры старые шмотки, которые было не жалко дотаскать в лесу. Ехать решили на электричке, как в старые добрые, для атмосферы. Конечно, где-то на втором часу езды Космос заныл, что и кокса хочется, и за часы, которые он сам отказался снимать, стрёмно, да и пуховик какой-то непрезентабельный, он бизнесмен, а не дачник несчастный, но Витя стоически это пережил, даже смог убедить Холмогорова, что до конца отдыха никакой наркоты, кроме ящика водки, который они осмотрительно привезли заранее, ему не светит, а часы можно убрать в сумку и не переживать особо. Про куртку смолчал, Космосу только предстояло узнать, что Витя планировал летом огороды копать и огурчики осенью солить. Пускай пока в неведении побудет, побережёт нервы обоим. Всё таки ангельское терпение было у Пчёлы. За час до нужной станции к ним подсела милая, но очень уж разговорчивая бабулька. Космос старательно смотрел в окно, игнорируя, кажется, сам факт существования посторонних, а Витя с лёгкой полуулыбкой отвечал на расспросы случайной попутчицы, согласившись и пирожок свежий попробовать, и кваску-то домашнего хлебнуть. Его радовало взвинченное состояние Холмогорова, всяко лучше перманентного похуизма, которым в последнее время от него веяло. Станция была обшарпанная, почти что развалившаяся под гнётом времени, но от этого только добавляла в оживившегося на свежем воздухе Пчёлу авантюризма, да так, что все вещи тащить пришлось Космосу, пока его ненаглядный носился по лесной тропинке к деревне, тыкая в каждый сугроб пальцем: — Вот, Кос, чё такое горы снега, а не та муть, которую ты нюхаешь, ты только погляди — какой белый! Может, давай Сашке привезём, покажем природу нормальную, а то чахнет в Москве своей, уработается же, — Витю несло нескончаемым потоком восторженного бреда. Свежий воздух и первая за три часа сигарета делали чудеса, превращая Пчёлкина из серьёзного финансиста в пацана лет двадцати, в того, кого когда-то Космос сильно полюбил, отказываясь верить предрассудкам общественности. Здесь, далеко от глаз извечных врагов, Витя мог отпустить себя, что не делал, кажется, даже в постели (а Космос старался, очень), всегда будучи начеку, оглядываясь по сторонам даже в собственной квартире. Они далеко. Они по-настоящему дома. — Хуйню не неси, мы его как повезём? В руках что ли? — Нет, в размороженном виде, а потом в морозилку пихнём, чтобы снежок получился! — Радостно подсказал Витя, опрокидываясь в очередной сугроб, только нос торчал. — Заболеешь, — констатировал Кос, доставая неизменные Мальборо красные. — И я тебя лечить не буду, так и знай! Про лечить — это конечно наглое враньё. Космос любил возиться с беспомощным Витей, заставлять дышать над картошкой и мазать белую грудь неизменной «Звёздочкой». Пчёлкин редко давал слабину, что в бизнесе, что в семейном быту, если их совместное проживание на одной жилплощади так называлось в народе. Он был сильный духом, амбициозный, наглый и с водопадом из бизнес-идей для всей Бригады, никогда ради себя одного не старался. Космос по пальцам мог пересчитать дни, когда не Витенька был решительным и уверенным, а простой парень-наркоша Космос Юрьевич Холмогоров из интеллигентной семейки членкора РАН. Эти моменты ему были ценны: обычно такое случалось после напряжённых встреч и нервных перепалок с Беловым, когда накопленное и хорошо зарытое в глубине раздражение вылезало наружу и грозилось снести потопом всю их любовь до гроба. Космос умел остановить это сумасшествие, вовремя оказаться рядом, быть нейтрализатором всех локальных катаклизмов Вити. Наверное, поэтому они были вместе. (Почти-) всегда спокойный Пчёла, родной и тёплый до усрачки, и (почти-) всегда взбаломошенный Кос. — Ну и не лечи! Посмотрим, как быстро я откинусь, — обиженно просопел сугроб, пока Космос копался в карманах в поисках зажигалки, — Кого ебать-то будешь, а? — Ну не твой труп, это понятно! — Крякнул Холмогоров, поджигая, наконец, сигарету, — А если серьёзно, есть у меня одна чикса на примете… — Холмогоров задорно сверкнул глазами в сторону зашевелившегося Витьки, десять лет душа в душу, а всё равно ревнует к каждому столбу, дурак. — Людочка! Знаешь такую? Снежок попал в грудь, рассыпаясь по пуховику. От Вити он ничего другого и не ожидал. Холмогоров улыбнулся, прикусывая фильтр — не дай бог выронить, всего блок в поездку купил, а «Самца» курить последнее дело. Скинув с плеч сумки, принялся тоже лепить что-то смутно напоминающее снежный шарик, когда прилетел второй от Вити. Теперь уже аккурат за шиворот, нехуй наклоняться жопой к верху, да, Кос? — Слышь ты, ворошиловский стрелок, совесть-то имей! — Космос прицелился, но попал в дерево, зато брызги снега попали Витеньке на лицо, хотя бы так. — А ты Людочку свою! — Прошипел Пчёлкин, барахтаясь в сугробе как жук, которого перевернули на спину шальные детки, — И вообще, ты ахуел? Космос умилялся и таял, как тот самый снежок, растёкшийся лужицей где-то в районе лопаток. Витька, шебутной и беззаботный, скалящий зубы, Витька! Казалось, так сильно любить было невозможно, разорвало бы от чувств, но Космос умудрялся. Не долго думая (он вообще редко думает больше трёх секунд), он улёгся рядом с Пчёлкиным, сгребая того в смутное подобие объятий. — Вы меня с кем-то путаете, Космос Юрьевич, я не Людочка, я Витенька! Не насилуйте! Подумайте! — Смешно верещал Витя, слабо сопротивляясь неожиданному приливу нежности. Отпуск. У них отпуск. Можно расслабиться, не думать о работе-Белом-банке. Можно млеть до обеда в руках любимого мужика, валяясь в постели, гулять по лесу и просто дурачиться, нагонять всё то, что упустил в трудном детстве на окраине столицы. Космос лез целоваться, тыкаясь губами то в щёку, то в нос, то в глаз. Любвеобильный, зараза, и плевать, что мимо люди могут ходить, что Витя уже порядком замёрз, что домой охота. И жрать. До дома шли уже в сумерках. Витя честно забрал часть вещей, перекинув спортивную сумку через плечо, и шмыгал покрасневшим носом, от чего Космос задавил в себе желание обмотать его ещё и своим шарфом. Забота — заботой, но Витька всё-таки взрослый мужик, сам разберётся. В избе быстро стало тепло, печь была классная, на ней даже спать можно было (сейчас там «отдыхали» промокшие куртки и штаны), но дров хватило впритык на одну ночь, хотя до полной темноты Космос успел расколоть парочку пеньков. Хорошо, что не образно, а то Витя его знает. Однажды Кос битый час разговаривал со стулом, просто не заметил, что Витя ушёл спать, душу изливал и в любви клялся. Пчёлкин долго ещё припоминал ему это, иногда нарочно интересуясь: Как дела у стола? Чем занята табуретка? — Слушай, а чё жрать-то будем? — Космос сидел на старом потрёпанном диванчике, закинув ноги на подлокотники. В дурацком адидасовском костюме, который когда-то они купили на родном Рижском. Ну как купили… Честно отобрали, скажем так, хотели Валерке подогнать, а у него уже такой был оказывается. Витя копался в еле-еле работающем холодильнике, почти настольгировал — у его родителей такой же был, — «ЗИЛ». — Сейчас что-нибудь организую, — Пчёлкин задумчиво вытащил какой-то пакет, — тут картошка варёная, огурчик солёный к ней порежу и сальца. Под водку зайти должно. Вообще, Витька вкусно готовил, очень. Космос это просёк ещё в годы учёбы в школе, когда после уроков они вваливались в квартиру Холмогоровых. Надя к плите не приближалась, не барское это дело, а Юрий Ростиславович был вечно занят, поэтому домашнюю стряпню заменяла доставка из ресторанов. А Космосу котлеток бы домашних и борща. А Витя по своей же дурости как-то обмолвился, что может эти самые котлетки с борщом организовать. Акция оказалась не разовой, поэтому негласно было решено, что за здоровое питание алкаша и наркомана отвечает именно он. Отвечал он, конечно, редко. Бизнес-ланчи, во время которых обсуждались деловые вопросы, было принято проводить в приличных местах, а не дома на маленькой кухне под аккомпанемент тупых шуток «для своих». Хотя иногда, когда Пчёлкину можно было спокойно поебланить дома, а Холмогорова тянула бумажная волокита в офисе, он с заботой курицы-наседки давал домашнюю еду с собой. Космоса это умиляло так же сильно, как и любое другое телодвижение Вити, подтверждающее его реальность в целом. Потому что очень часто не верилось, что такой, как он, вообще существует. Конечно, они ссорились. С разбитой посудой, пальбой в стены (фича Космоса, на эффекте неожиданности до сих пор работала), матом и молчанками по несколько суток. В такие моменты наставали жуткие дни для всей Бригады. Космос козлился, отказываясь ехать на «стрелы» с Витей, а Витя много молчал, показывая тем самым, как сильно он оскорблён и расстроен благодаря первому. Перемирие обычно инициировал Белый, закрывая их в одном кабинете, предварительно забирая стволы, лишные трупы были не нужны. Фил обычно дежурил под дверью, вслушиваясь, как сначала накаляется обстановка, но быстро сходит на нет, всё-таки не зря столько лет бок о бок живут, быстро прощают друг друга, больше для вида комедию ломают, для остроты примирительного секса. Валера порой удивлялся, как эти двое заживо не сожрали ещё Саню, слушая, как после того самого перемирия они тихо перешёптываются, придумывая, как же насолить Белому, что запер их. Не его ж это дело, в конце-то концов! Никаких подлянок в итоге от них никто не дожидался, они вновь превращались во влюблённых придурков с пубертатом в мыслях. И так по кругу, пока снова кто-то из них не найдёт повод. Скорее всего, это тоже было частью их отношений — вскипать, орать и временно ненавидеть. Чтобы и себя, и команду в душевном тонусе держать, хули, а то расслабятся ведь. — Вить, а ты где эти шмотки отрыл? — Холмогоров уже минут пять наблюдал за Пчёлой, который натянул на себя любимую когда-то чёрную кофту на молнии. А под ней синяя майка, как в далёком восемьдесят девятом. Даже штаны те же, только вместо модных кроссов с надписью «LA» на подошве — какие-то тапки, а на голове нет кепки. — Так я их убрал на антресоль до лучших времён, — хрустя огурчиком буркнул Витя, — память, как-никак. Космос спрятал улыбку за сигаретой, знал, что Витя не оценит. Тот трепетно относился к старым вещам. Раньше, в самом начале, даже корешки от билетов в кино хранил, боялся, что это, самое ценное и личное, кто-нибудь украдёт у него. Тогда Кос не понимал, смеялся, предлагал в урне порыться, ещё найти, чтобы целая коллекция, а сейчас с уважением относился к таким мелочам, сам боялся, что когда-нибудь забудет хотя бы миг их жизни вдвоём. У него было много фотокарточек: отец купил полароид, а Космос всё лето с этой бандуриной таскался, запечатлял как Витя курит-пьёт-дурачится. На некоторые снимки даже дрочил потом, что греха таить, главное, чтобы Витя не узнал, а то опять издеваться начнёт: Мало тебе было меня живого, что ли? — Да чё ты лыбу давишь? — Заметил таки, — жрать подано, сударь! На стол опустились две тарелки с пышущей картошечкой с зеленью, а рядом отдельная — огурчики и сало, как и обещал. Холмогоров поднялся, прохрустев длинными конечностями, подошёл сзади к Вите, обвивая руками, ткнулся носом куда-то в затылок. Ещё чуть-чуть и заурчал бы наверное. И сам, и живот помог бы. Есть хотелось адово, вкупе со свежим воздухом на природе и всеми бесоёбываниями по сугробам, — так вообще. — Потом попристаёшь, давай есть, — Витя аккуратно развернулся, серьёзно изучая лицо напротив. Они были знакомы всю жизнь, с первого класса вместе, а всё никак привыкнуть не получалось, что статный Космос не за Людочкой (в голове обязательно: Хуюдочкой) таскается, а с ним живёт. И в пердь эту поехал, дом решился купить, и вообще, просто рядом. Всегда, блин, вместе. Один за всех, ебать, и все за одного. А у Космоса на лбу всё написано жирным шрифтом. Люб-лю. Заглавными буквами и три восклицательных знака. Забавно, а ведь даже когда нанюханный, всё равно ведь и домой приезжает, и не блядует, и Витю в плечо целует, когда рядом спать ложится. Витя почти невесомо касается уголка губ, руками хватаясь за предплечья, нежно и аккуратно, не как в их первый раз. В первый раз Витя был в говно. Очень в говно и на полу у туалета. Ихтиандра звал, ага. А ведь хвастался: Не блюю ни-ког-да! Как же, в тот вечер все молодцом были. Налакались без закуси, юный организм всё стерпит, ага. Валера в ванной отмокал, а Витя, вот, на коленях. И Кос рядом — он своё уже отблевал, морально поддерживал друга. Водички принёс, отросшие кудри придерживал, по спине гладил, говорил что-то тихо и вкрадчиво о том, что блевать на тусе — дело святое, не позорное. А потом, когда Витя пинками выгнал Филу сменить вахту у унитаза, умылся и рот прополоскал — засосал, с чувством так, как в последний раз будто. И зажмурился, когда отстранился, боялся, что по ебалу дадут. Так-то резонно, но по лицу не получил, а вот кучу вопросов и желание повторять примерно всю следующую вечность — запросто. Есть сели в чинном молчании. Водку, почему-то, открыть не решились. И так хорошо было, уютно, что ли. Лампочка над столом потрескивала, надо бы заменить, пока не перегорела, над ухом летал чудом выживший комар, а Витя смешно боролся с горячей картошкой, измазался в сметане, которую запоздало достал из холодильника, дул на еду, чтобы остыла быстрее. Космос потягивал чай из огромной кружки (большим людям — большие вещи! И хуй! — как однажды сказал Витя). Наслаждался, по довольному лицу было видно. Первый вечер в этом доме, а уже будто каждые свободные деньки здесь проводят, тупят в старый, едва работающий телек, валяются на огромной кровати в углу комнаты, рядом с печкой, посуду по очереди в тазиках моют, водопровода то нет. Хорошо было, мирно. Часы показывали без четверти час, когда бытовуха была доделана: комар убит, лампочка новая, посуда чистая, даже одеяло в пододеяльник заправлено, а не как у них это бывает в Москве, просто сверху простынки накинуто, чтобы не париться особо. Витя был крайне доволен. И Космосом за то, что про кокс забыл и не выёбывался весь вечер, и собой — изба стала похожа на что-то живое, самобытное. Пыль, конечно, они протрут завтра, если будет не лень, а пока можно было наконец-то лечь. — Вить, погнали спать, а? — Космос выглядывал из-под одеяла, только глазища сверкали в полумраке, торшер в другом углу комнаты решили не выключать, мало ли, поссать ночью приспичит. Витя спать не собирался. Он устал, безусловно, но целоваться хотелось жутко, давно так не накатывало. Словно за последние годы, прожитые в вечном нервяке, хотел отыграться, взять от коротенькой передышки по максимуму. Снял с себя всё, на стул повесил, не то, что некоторые чудовища космические — на диван кинул, как так и надо. И лёг рядом. Потолком любовался секунд пять, пока Космос сам не навис над ним, опаляя жаром то ли от печи, то ли просто горел весь. Поцеловал во вздёрнутый кончик носа, смешно так, мило, в глаза заглянул. У них это как диалог без слов, почти каждый раз, с чувством, как будто им опять по двадцать и сейчас произойдёт что-то, после чего отмотать назад уже будет нельзя. Витя плавится, всё же они знатно натопили, на совесть, тянется сам вперёд, к Космосу, к его губам, к нему. Космос целуется нежно, только трогает Витины губы своими. Не как в городе — украдкой в офисе, в туалете ресторана,***
В Москву они возвращаются помолодевшими лет на пять так точно, с больным горлом у Вити, перемотанной рукой у Космоса (рубить дрова, а не руки, надо было запомнить с самого начала) и полным ящиком водки, опьяневшие от отдыха, но совершенно трезвые. Саша на нервяке не сразу замечает, что его родные и любимые "опричники" вернулись, только спустя часа два улавливает лишние скитания по офису. Сегодня ночью подсчёт голосов. Ему нужно победить. Показать Каверину, что он главный. Ребята не обижаются, когда Белов сразу сваливает всю документацию на них, и так всего два раза звонил, можно не быть мудаками хотя бы пару дней, если Саше это так важно. Даже снежок, тот самый, с дачи, решают вручить позже, когда Сашка станет депутатом. И Саша становится. Орёт, радостный, на весь офис, назначает банкет на следующий день и сваливает к жене и сыну. Гордится собой. Витя сам звонит Томке, она, к счастью, ещё не спит, слушает, что оказывается Фила уже и в себя приходить стал, глазами моргает, понимает, чего ему говорят, радуется вместе с ней, обещает, что они с Косом обязательно доедут до больницы завтра, навестят и развлекут. А сам неосознанно жмётся к Космосу. Всё у них хорошо. И будет хорошо.