***
— Если отправимся прямо сейчас, успеем посмотреть не только Гинкакудзи, но и, как давно мечтает Хаку, Гион, а вместе с ним и майко, уверена, они встретятся на нашем пути, — держа путеводитель в руке, рассуждала я, бросая взгляд на трапезничающих родителей и теперь недовольного раскрытием своего секрета брата. Я зашла к ним несколько минут назад и попала на время завтрака. Отец взглянул на сына с удивлением: — С каких пор тебя интересуют ученицы гейш? Хаку раскраснелся, опустил взгляд к собу и сильнее сжал палочки пальцами. Пришлось спешить на помощь, коль я стала виновницей неоднозначной ситуации: — Трудно не любоваться гейшами и их ученицами, я бы тоже хотела взглянуть на этих девушек, рассмотреть наряды, прически, украшения… Где в Токио ты встретишь подобную Киотским гейшам аутентичность?.. — Маскарад для туристов, — кивнула мама, и добавила: — но и не рассчитывай увидеть старинную подлинность в Киото, все претерпело изменения. — Значит, ты тоже не поддерживаешь эту идею? — Я не поддерживаю то, что вы собираетесь сорваться в город. Посчитай дорогу от этого места до серебряного павильона и района гейш, плюс дорога обратно. В час дня вы должны стоять у дверей рёкана, а за полчаса до открытия быть на виду у всех, кто приехал разделить с Учиха это… — мама задумалась и тяжело выдохнула, — несомненно, предстоит громкое открытие. — Поэтому вам лучше остаться, — заключил отец. Мама кивнула и продолжила в задумчивости: — Уже сейчас за окном можно увидеть пару фургонов новостных каналов, не знаю, что будет во время открытия… — она повернулась к отцу, — Атсуши, ты видел?! Стоило им построить рёкан даже не в городе, а в далеком захолустье — это стало главной темой обсуждений! Я зарылась обратно в карту и вышла из помещения в коридор: предпочла не слушать уже второй раз за утро мамины возмущения после обнаружения фургонов под окнами, не хотелось который раз слышать ноты зависти в ее голосе, а в глазах видеть крохотный отблеск надежды, означавший, что та все еще мечтает о такой же как у Учиха популярности и для семейного бизнеса. Вот только между тем, что делают Учиха и тем, что делают Мори — довольно большая разница: Учиха предоставляют услуги, они работают с потребителями, а Мори только лишь строят для тех, кто будет работать с этими самыми потребителями. Людям не так важен фасад с прилагающейся к нему небезызвестной фамилией, сколько качественная начинка с громкой фамилией и их безупречной репутацией во многих областях. Несомненно, застройщик играет немаловажную роль, но есть случаи, когда он не так уж и важен. Возможно, приложи папа руку к строительству этого рёкана — сейчас мама вела бы себя иначе. В конечном счете мы с Хаку все же вырвались за пределы нашей клетки — отправились гулять по окрестностям, пообещав вернуться обратно в рёкан в назначенное родителями время. Идя неспешным шагом по улицам, мы изучали архитектуру старых домов, осматривали небольшие магазинчики, встречавшиеся по пути, подмечали качество дорог, инфраструктуру, смотрели на людей вокруг, будто были туристами. Кроме осмотра домов и людей, наше занятие могло показаться странным или ненужным, но мы находили в этом и хорошую возможность изучить «другой мир» за пределами большого города как можно более детально, и способ провести время вместе, разговаривая о чем-то, что интересно каждому. Особенно интересной наша прогулка была для Хаку: в отличие от меня, он бывал за пределами большого города не так уж часто — особенно редко в более взрослом, осознанном возрасте. Иногда он так же как и я любил сместить фокус внимания на что-то более простое и понятное, на старое и почти забытое, правда, оставаясь при этом таким же тихим мальчиком, погруженным в свои мысли, в которых было отдано слишком много места для папиного наследия, работы компании, учебы и саморазвития. Сколько ни смотри на Хаку со всех сторон — он остается закрытой книгой, высокой крепостью, к которой трудно подступиться. В этом мы не похожи друг на друга, не считая случаев, когда я нахожусь в угнетенном настроении или переживаю нелегкий период своей жизни, как происходит в данный момент. Не будь сейчас «гадкого периода», может быть, я бы не смогла получить такого удовольствия от прогулки по окрестностям города. Мы стояли среди большой толпы гостей и репортеров, смотря на Фугаку-сана и его жену, стоящую чуть поодаль от мужа. Слушать речи о всем известной истории развития их бизнеса, постройке рёкана и прочего было довольно скучно, поэтому мое внимание то и дело обращалось к людям, родителям, к желанию отдохнуть и поспать еще хотя бы несколько часов до предстоящего вылета в Токио. Через какое-то время мое наблюдение было направлено только на родительницу, меня смутили ее телодвижения и странная напряженность, отпечатанная на лице. Она то и дело заламывала пальцы, переминалась с ноги на ногу, и внимательно смотрела на Учиха, будто собиралась вот-вот поймать на себе их взгляд. Иногда она посматривала на меня, а когда мы встречались взглядами — та отводила его обратно в сторону Учиха. Странно, что в ее поведении произошли настолько сильные перемены, казалось, вчера она была абсолютна спокойна и это ее спокойствие продолжится все то время, что мы проведем в этом месте, но что-то снова пошло не так. Размышляя глубже, исследуя все ее поведение за субботнее утро, я вспомнила кое-что интересное: мама стала вести себя странно уже когда мы с Хаку вернулись с прогулки в их номер, вот только тогда я не придала ее поведению никакого особого значения, даже не думала что-то анализировать. Если говорить про отца, то с ним все было в порядке, как обычно, кажется, он вел себя как и всегда до открытия гостиницы. Отец по жизни скуп на яркие эмоции, его голова остается холодной в большинстве случаев, он не выражает радость или злость так, как это делаем мы с мамой или другие люди, не способные держать себя в руках, когда это необходимо. Поэтому даже если что-то произошло между ними обоими — это можно распознать только по маме, и почти никогда по отцу. Или что-то произошло только с ее стороны, а отец ни о чем не догадывается? Открытие рёкана, общение с репортерами и гостями — все это происходило за пределами помещения, на улице. После помпезного перерезания ленточки и благодарностей за всеобщее внимание к очередному детищу Учиха, Фугаку вместе с женой и старшим сыном попросили гостей пройти в специальный зал, предназначенный для чайных церемоний. Я не могла понять, следуя за родителями и всеми приглашенными: как мы поместимся в зале для чайных церемоний, который по обыкновению не вмещает в себя более двадцати человек? Оказалось, даже помещение для церемоний Учиха сделали с расчетом на большие компании — поместились все, включая пару фотографов и несколько журналистов. Нас ожидало что-то важное, раз в помещении находятся представители прессы? Стоя на улице, затерянная в толпе, я была почти спокойна, рассчитывая остаться незамеченной Итачи. Мне казалось, мы точно сможем избежать столкновения взглядов и мне не придется чувствовать себя укоренной темнотой глаз Учиха — так все и случилось. Он абсолютно не смотрел по сторонам, не изучал людей глазами, внимание мужчины было направлено только на тех, с кем предстояло вести диалог. Тогда я позволила себе расслабиться, спокойно выдохнуть и более не беспокоиться о встрече с Итачи, но в моей жизни теперь не бывает статичного спокойствия — все, о чем я беспокоюсь, рано или поздно происходит наяву. Доказательством тому стал наш приход в зал с остальными — как я предположила только после посадки за стол, — очень важными гостями. Сидя за столом, у меня не было возможности остаться незамеченной. Теперь нервничать предстояло мне, пришлось принять мамину эстафету: я заметно ерзала на месте, бегала глазами по незнакомым лицам, по столу, по убранству помещения, по рядом сидящему брату… и после по Итачи. Я не могла не смотреть в его сторону, когда Фугаку говорил о старшем сыне и том, что в скором времени передаст ему бразды правления, отойдет от штурвала в сторону, но отойдет недалеко — всего на несколько шагов, при этом продолжая принимать участие в семейном бизнесе, правда, возложив на своего сына все тяжкие обязанности. Микото по-прежнему будет заниматься тем, чем и всегда до этого дня, Саске будет наращивать опыт, чтобы впоследствии начать помогать брату в работе, а Фугаку по-прежнему будет их несокрушимым плотом, на котором будет плыть вся его семья. Он не уходил со своего поста в отставку, вовсе нет, он всего лишь передаст его наследнику, готовому к серьезным переменам, и будет поддерживать во всем со стороны, будет как и прежде принимать участие в важных делах. Размышляя над услышанным, пока люди наперебой задавали волнующие всех вопросы, я вдруг поняла, точнее, предположила: если Итачи вдруг принимает серьезный пост главенства, смещая отца чуть в сторону, значит, тот в скором времени должен будет обзавестись семьей. Чтобы занять серьезную должность, Итачи должен быть классическим примером не только толкового наследника, который уверен в своих силах и в ком не сомневается ни семья, ни все те, с кем они ведут дела, но так же тот должен состоять в узах брака, должен быть полноценен со всех сторон, показать свою полноценность окружающим. Должен укрепить свои позиции, вступить в выгодный для обеих семей брак. Получалось так, что Учиха Итачи все же нашел невесту. В таком случае, зачем Саске беспокоиться обо мне теперь? Неужели младший сын оказался обделен всей нужной информацией, всем тем, что происходит внутри их семьи? Если бы Саске знал, что теперь у его старшего брата появилась невеста — он бы не стал вести себя как прежде. Но я допускаю вероятность ошибочности своих суждений на этот счет. Когда я вернулась в реальность и взглянула на Итачи — тот смотрел в нашу сторону. Я обожглась о его темные глаза куда более сильно, чем могла себе представить до этого момента, чем вообще могла рассчитывать. Тело одномоментно сковал ступор, голова отключилась, по спине прошли неприятные мурашки. Мне было больно, стыдно и неприятно, я раскаивалась за прошлое и говорила это глазами и выражением лица, но вряд ли Итачи понял что-то по моему выражению, вряд ли он смог бы понять, о чем я прошу прощения глазами. Вдовесок к новости о передаче правления компанией старшему сыну, Фугаку сообщил без какой-либо определенности и не называя конкретных имен, что через неопределенное количество времени их компания вступит в новые деловые отношения с другими компаниями, с которыми еще никогда не вступала даже в диалог. Таково решение Итачи. Новый управленец внесет ряд изменений, когда займет положенное ему место. Сложив два и два, я метнула взгляд в сторону родителей, однако не смогла разглядеть их лиц из-за Хаку и нашего между друг другом расстояния. Неужели мы окажемся в списке тех самых компаний, с которыми Учиха намерены вступить в деловые отношения? Только так я могла бы объяснить хорошее настроение родителей, однако не складывалось: будь все действительно так и для компании отца грезили настолько благоприятные перспективы, неужели родители стали бы скрывать хорошую новость от своих детей? Они стали бы умалчивать что-то столь важное? Перемалывая в голове всю информацию, при этом мучаясь догадками и в некоторых моментах совсем идиотскими предположениями о дальнейшей судьбе нашей семьи, я стала испытывать приступ легкой головной боли, будто что-то сжимало ее с двух сторон. По большей части мне было плевать на изменения главенства в семье Учиха, единственный, о ком я сейчас думала, был Саске, который ничего мне не рассказал, не делал даже намеков. Либо тот старательно скрывал от меня информацию, либо — во что мне не хотелось верить и допускать даже мысли, что все складывается именно так, — тот попросту ничего не знал. То есть будь сейчас Саске в этой комнате, в окружении всех этих лиц и представителей прессы, сидя рядом со своими родными, он бы впервые услышал настолько важную для него информацию? Что бы он испытал в этот момент? Как бы Саске смог выдержать висящее в воздухе напряжение, выдержать молчание родителей, молчание старшего брата? Не такое ли поведение можно охарактеризовать словом «предательство»? Получив местами развернутые, местами неполные или даже уклончивые ответы, люди стали постепенно остывать, информация мало-помалу устаканивалась в их головах. Думаю, большинство сидящих за столом испытывали то же, что и я, хотя и малая часть их переживаний, сомнений и прочего были мне невдомек. Меня не трогали возможные перемены в делах всех тех сидящих за столом людей, что они теряют или приобретают — меня трогало только то, что я испытываю, о чем переживаю, что хочу разъяснить, какие ответы получить от родителей. На душе было гадко, почему-то я чувствовала себя обманутой, но не понимала кто именно меня обманул и обманул ли вовсе. Родители скрывали предстоящее сотрудничество с Учиха? Или все-таки мы не в списке счастливчиков? Но в таком случае для чего мы присутствуем в этом зале? Или меня обманывал Саске? Он что-то знал, но не стал рассказывать, или он тоже находится в неведении, как и я? За короткий отрезок времени у меня накопилось столько вопросов, что все их не удержишь в голове даже если разложить в определенной последовательности. Из одного вытекало другое, переходя во что-то еще, и по итогу получалась вязкая жижа, которую вряд ли можно успешно разбавить водой. Не смотря на ошеломляющие новости, люди не поскупились на поздравления для Итачи в конце чайной церемонии. А я в это время желала лишь одного — как можно скорее услышать комментарии родителей.***
Хаку заботливо вел меня под руку, контролируя каждый свой шаг, он был очень осторожен. Я вошла в васицу словно в бреду, упала на мягкую подушку сразу, как оказалась в середине большого помещения, не позаботившись о снятии обуви при входе. Брат отодвинул фусума по просьбе отца, открывая моему взору небольшой рабочий уголок, включавший в себя стол из темного дерева, пару стульев и небольшой книжный стеллаж, расположенный у стены. Отец занял место за столом, держа напряженный взгляд в стороне от моего сотрясающегося истерикой тела — я дала волю эмоциям, наконец оказавшись вдали от посторонних глаз. — Отец, — позвала я дрожащим голосом, смотря на него застланными слезами глазами, — вы не можете так поступить, вы не можете решать этого за меня, расписывать мою жизнь под себя! Пожалуйста! — Юмико… — вдруг с нескрываемым беспокойством в голосе сказал Хаку и собрался было подойти ко мне чуть ближе, но был прерван отцом. — Хаку, прогуляйся в саду, ни к чему… — Почему он должен уходить?! — пискнула я, — Почему мой брат не должен видеть, что вы со мной делаете?! — Юмико! — Пусть он смотрит, как вы принуждаете меня быть подстилкой Учиха! — Юмико, пожалуйста! — взмолилась родительница, стоявшая у угла стола. Я перевела на нее полный ненависти взгляд, в миг прокрутив в голове картинки всех ее совершаемых действий перед ранним ужином с Учиха, на котором я узнала о страшном решении своих родителей, страшном решении обеих семей. Она знала все с самого начала, как и отец, и никто из них не рассказал мне правды, никто не признался, какова истинная причина нашей поездки в Киото. Отец и Хаку отправились в свой номер сразу после окончания чайной церемонии, все остальные гости разбрелись в нужных им направлениях. Мама, держа меня под руку, уверенно вела нас на второй этаж в мой номер, пообещав ответить на все мои вопросы как только представится подходящая возможность, а сейчас мы должны были переодеться в более подходящую одежду для раннего ужина с семьей Учиха, которые покинут это место сразу же, как закончат с нами — у них были дела в Токио, необходимо было провести окончательное собрание внутри семьи и с советом директоров, а так же дать комментарии уже непосредственно перед токийской прессой, чтобы избежать распространения недостоверной информации в некоторых желтых газетах. В тот момент я поняла, что все мои догадки были верны — родителям действительно удалось выстроить мост, подводящий их к Учиха. Она торопила меня, поскольку до начала ужина оставалось всего полчаса, за которые мы обе должны были успеть привести себя в подобающий вид. Родительница переоделась в, на мой взгляд, слишком торжественную для обычной трапезы одежду, а я пыталась совладать с надеванием юкаты, в которой то и дело запутывалась без маминой помощи. Она подготовила для меня одежду заранее, видимо, когда мы с Хаку отсутствовали на прогулке. Уличив возможность нормально поразмыслить над всем тем, что случилось за слишком короткий отрезок времени, по итогу все показалось мне слишком рваным, быстрым, непонятным, а главное: я не могла понять, почему все эти изменения в семье Учиха происходят так стремительно и, казалось, они и сами были не до конца подготовлены к изменениям внутри компании. Или так считала только я, до этого никогда не сталкиваясь с чем-то столь серьезным, как внезапные известия о передачи поста наследнику? Может, именно так все и происходит: без долгих расшаркиваний, ненужных рассуждений и подготовок? Многое изменилось за то время, что я не видела Итачи. До нужной нам двери, у которой нас уже ждали папа и Хаку, оставалось около пятнадцати шагов. Мама резко остановила меня, впившись пальцами в мое плечо, скрытое тканью юкаты, и ее взгляд переменился в долю секунды: в нем появились жесткость и укор. Она вдруг прошептала с явной угрозой в голосе, смотря на меня прежде невиданными мной глазами: — Я знаю, кто такой Мацумура Норио и кем он приходится Хидану, — сказав это ледяным голосом, она заставила меня обмякнуть, заставила меня задержать дыхание в ужасе, почувствовать распространение холода по кончикам пальцев. — Больше я не допущу прежних ошибок, я не позволю тебе опозорить нашу семью. Если ты посмеешь испортить ужин и не согласишься с нашим общим решением — разрушишь все то, что строил твой отец, из-за чего он так страдает сейчас. Ты разрушишь жизнь младшего брата. И если это произойдет — я найду рычаги давления. — Чт… я… — я стала заикаться, пытаясь уложить все то, что только что услышала, пытаясь узнать свою мать в женщине, сказавшей мне ужасные слова. — Я не хочу расстраивать Атсуши, твой отец не заслужил неблагодарности от дочери, связавшейся с сыном убийцы. Все, что ты услышишь в той комнате — произойдет в любом случае. Тебе нужно лишь молчать. Она дернула меня за собой, в миг вернув лицу прежнее спокойствие и дружелюбие. — Я имею право голоса с тысяча девятьсот сорок шестого года! Общество больше не руководствуется менталитетом феодально-кастовой системы, я не подчиненная! — сквозь рыдания пищала я, чувствуя себя загнанной в клетку, ключ от которой уже давно был выброшен в море. Наверное, я всегда была в этой невидимой моим глазам клетке, и те спокойные года свободы — добрый жест родителей, оказавшийся с ограниченным сроком действия. Я задыхалась от паники и невозможности вырваться, оказываемое на меня давление было слишком сильно, стены клетки сжимались и сжимались, заставляя меня испытывать ужас, биться в панике, иногда замирая в исступлении, совсем не понимая, что я могу изменить и как смогу вырваться. — Ты моя дочь, — сказал отец, смотря прямо в мои глаза. В нем не было жалости. Почему он поступает так с единственной дочерью? Почему я пошла в расход, когда настали тяжелые времена для компании? Мой голос задрожал: — Значит, быть вашей дочерью — это ровняется слову «подчиненная»? Я всего лишь подчиненная без права голоса, без своих желаний строить личную жизнь так, как мне захочется? Если не подчинюсь вашему решению, сдадите меня в бордель, как когда-то большинство родителей наказывали всех своенравных дочерей? — Юмико, у тебя есть определенные обязанности, — начала мама спокойным, рассудительным тоном, в котором все же слышались стальные нотки, — мы слишком долго позволяли тебе делать все, что тебе захочется, а не то, что ты должна делать для семьи… Мне нужно было быть внимательнее… — Тебе не нужно было потакать всем ее прихотям! Посмотри, от кого она отмахивается — от Учиха! — Ты прав… — Почему вы не рассказали мне об этом? — я зарыдала сильнее прежнего, вновь почувствовав себя преданной близкими людьми, до последнего момента держащими в тайне то, что касается меня и моей жизни, — Почему я узнала об этом так?.. Почему?!.. — Окончательное решение было принято этим утром… — ответила мама, — Итачи оповестил своих родителей о давно принятом им решении только вчера вечером, а сегодня утром они приняли его выбор. Я вскинула голову выше, смотря на родителей, когда до меня дошло осознание: — Когда мы с Хаку смотрели окрестности… — Соглашение о помолвке, — восторженно, с придыханием сказала Микото, к глазам которой стремительно подступали материнские слезы радости, — все так волнительно… — Микото, — позвал Фугаку, в его голосе был явный упрек, — это неподходящее место. — Боюсь, я тоже не смогу сдержаться… — мама сделала глубокие вдох-выдох, прикрыв глаза. Опешив от поведения расчувствовавшихся женщин, отец Итачи прокашлялся, прежде чем сообщить деловым тоном: — Перед соглашением о помолвке нам необходимо учесть гороскопические и хиромантические заключения экспертов. Итачи положил на стол подготовленную папку с бумагами, которую тот держал рядом с собой с самого начала раннего ужина. — Я позаботился об этом. — Совместимость темпераментов? — не унимался отец Итачи. Казалось, он охотно искал воспрепятствование браку, чтобы прекратить дальнейшие переговоры по этому вопросу. — Было учтено все, что необходимо. — Итачи придвинул папку чуть ближе к середине стола, снова привлекая к ней всеобщее внимание. — Пожалуйста, каждый может ознакомиться с заключением. Кроме меня и Хаку, обе семьи взяли в руки по копии заключения, на несколько следующих минут в помещении воцарилась тишина. — Кажется, все в порядке, — задумчиво сказал отец, не отрывая взгляд от бумаги. — Вряд ли бы мы находились сейчас за одним столом, будь что-то не так, — будничным тоном рассуждала мама, — Итачи подошел к этому вопросу со всей необходимой серьезностью. Вы воспитали прекрасного сына. — Вас могут смутить несколько пунктов, пожалуйста, обратите внимание на оставленные к ним комментарии, — заметил Итачи. — Значит, — Фугаку поднял грозный взгляд на сына, — нам советуют оставить все на усмотрение жениха и невесты, но этот пункт, — палец мужчины несколько раз ткнул в черные строки, — непосредственно задевает всех, не только тебя и Юмико. — Думаю, мы справимся. — У всех бывают трудности, следствием которых является различие взглядов или разное отношение к определенному вопросу, — отозвалась Микото, взглянув на недовольного прочитанным мужа, — их совместимость не могла быть идеальной, так же как и наша с тобой не была без борозд, но тогда никто не придал этому значения, и ты считаешь, что наши родители сделали ошибку? Фугаку проигнорировал вопрос жены и, уязвленный, вернулся к бумагам, чем заставил Микото улыбнуться, ее ладонь подбадривающе погладила плечо сына. — Значит, вы все равно все знали, но не посчитали нужным рассказать об этом мне — человеку, который является главным участником этого кошмара… — я улыбнулась, смотря в пол, пытаясь понять, чем заслужила такое отношение от собственных родителей — и не находила ответ. — Традиционный договорной брак — твоя обязанность, Юмико, — холодно ответила мама. — Я знала, какая поступит реакция, ни к чему было провоцировать тебя раньше времени — иначе в каком виде ты бы сидела за одним столом с Учиха. Сидела бы вообще. Ее слова и холодный расчет размеренно выкапывали яму под моим телом, я была погружена в нее почти что с головой. — Вы смотрите только на ценность новых родственных связей, игнорируя отсутствие чувства любви или привязанности между мной и Итачи. Важен статус семьи и их родословная, вы смотрите на этот брак сквозь проклятую призму материальных запросов и потребностей, не думая обо мне… Этот «удачный» только для вас брак — способ упрочения своего общественного положения… С помощью меня, моей жизни! — Упрочение общественного положения для всей семьи, — добавил отец. Я подняла голову и взглянула на него с мольбой. — Не делайте этого. Отец был непреклонен, он покачал головой, смотря на меня так, будто перед ним находится провинившийся ребенок, чей неправильный поступок стал для него сокрушительным разочарованием: — Помолвка состоялась, Юмико, возвращайся в свой номер и приведи себя в порядок. — Ты, — я обратилась к матери, переведя на нее залитые слезами глаза, — уже давно думала об этом, мечтала сделать меня подстилкой для Учиха, с твоей материнской подачи рушится вся моя жизнь, мое будущее… Она вдруг покачала головой, нахмурив брови: — Теперь твое будущее будет намного лучше, чем мы могли мечтать, и, поверь, я не имею к этому никакого отношения. — Чт… — я округлила опухшие глаза, — кто?.. Вместо родительницы слово взял отец: — Итачи приехал к нам… кажется, неделю назад? — он взглянул на маму с вопросом, продолжив: — Или с того дня прошло немного больше недели. Итачи сам обратился к нам с этим предложением. Конечно, мы дали свое согласие. Ему оставались некоторые приготовления, нужно было отсеять девушек, предложенных Микото. Мама добавила будничным тоном, все их общение походило на рассуждение о выборе выпечки в булочной лавке: — Не знаю, как он настоял на своем выборе, кандидатки были слишком сильны, их статусы в разы превосходят статус нашей семьи. — Прекратите говорить об этом так, словно я являюсь куклой, стоящей в витрине магазина! — взмолилась я, срываясь на слишком быстрые вдох-выдох, говорящие о вступившей в свои права истерике. Мама вновь взяла слово: — Ты не кукла, ты та, кто укрепит наше и свое положение в обществе, ты откроешь для всех нас новые перспективы, вступив в удачный брак. Вступить в родственные отношения с Учиха — подарок, и мы должны оберегать его всеми силами, мы должны принять этот великодушный подарок и сделать все возможное, чтобы все получилось так, как запланировано. — Оберегать подарок, а не свою дочь… Слушая о своем предназначении и великой значимости моей жертвы, я будто потеряла какой-то смысл где-то глубоко внутри, осталась немощной оболочкой, сидящей на полу перед непреклонными родителями, которым был важен лишь статус нашей семьи и то, что мог дать предстоящий брак единственной дочери с представителем семьи Учиха, и никому из них не было важно учесть мои желания и планы на будущее. Забыть о поездке заграницу для дальнейшей учебы и остаться в Токио, чтобы помогать семье — пожалуйста, я не противилась этому, старательно свыкалась с внезапной переменой, почти забыла о своих планах и мечте. Но стать разменной монетой, стать той, кого ведут на убой, желая принести в жертву для процветания компании — я не хотела, я не могла согласиться на это, уложить такое в голове и послушно следовать за родителями, тянущими меня за веревку как послушную корову, приготовленную для продажи. Когда отец вдруг схватился за руку матери и зажмурил глаза, показывая второй рукой жест, просящий всех замолчать — все звуки стихли. Ему стало плохо, но это был не приступ, ничего критичного. Хаку немедля открыл окно нараспашку, чтобы впустить в помещение свежий воздух, после чего налил воду в стакан для отца. Мама, мигом подлетевшая в середину комнаты, подняла меня на ноги несколькими резкими движениями и вытолкала в коридор прочь из номера, после чего я выслушала очередные ужасные слова, вылетающие из нее подобно артиллерийским снарядам, бьющим по самым уязвимым местам: она обвиняла меня в плохом самочувствии отца, говорила, что благодаря моим пререканиям и истерике из-за радостного для всех события, я разрушила все ее старания и вернула отца к той точке, когда тот часто чувствовал себя плохо из-за болезни. Вдобавок к этому она не забыла напомнить, насколько я была глупа и что сделай я несколько неверных действий, попадись вместе с Хиданом на глаза опасным для нашей семьи людям — репутация отца могла пострадать, все могло пойти крахом. Дочь связалась с сыном известного маньяка-сектанта, заставившего собственного сына зарезать родную мать. Что могло быть хуже? И напоследок ко всем высказанным обвинениям, она поведала мне все от и до: когда и как узнала всю правду о Хидане, что она знала о моем переезде из съемной квартиры в отель, и знала причину, по которой все это произошло. Но мама молчала, не позволяла себе заговорить об этом с кем бы то ни было, не могла рассказать отцу, опасаясь возникновения приступа и его ответной реакции, опасаясь тех действий, которые тот мог предпринять в отношении меня. Пусть она и выставляла себя как мою защитницу — этого было недостаточно для того, чтобы я стала смотреть на нее прежними глазами, смахнула обиду и послушно последовала под венец с выбранным ими мужчиной. Не рассказывая о моих ошибках отцу, она так же защищала и себя от его гнева. Когда она собиралась рассказать мне о своей осведомленности — та не знала, и в ряд ли бы это произошло даже в этом месяце, не произойди всех предшествующих до этого момента событий. Не произойди проклятой помолвки, больше похожей на продажу товара. Когда перед своим возвращением обратно в номер мама выплюнула в меня информацию о моем скором переезде в двухуровневую квартиру Итачи и что мои вещи будут перевезены в нее из отеля уже завтра — мне стало дурно. Я облокотилась о стену всем телом, когда мама исчезла за дверью номера, всеми силами стараясь не закричать от услышанного, не потерять ориентацию в пространстве. С трудом дойдя до своего номера, я влетела в него на трясущихся ногах и упала на татами, зацепившись за порог правой ступней. Пока я задыхалась от приступа паники, мои руки старались как можно быстрее избавить тело от мешающих тряпок. Я была напугана своим состоянием, мозг прекрасно понимал, что происходит, что это что-то ненормальное, и отдавал рукам импульсы, благодаря которым они помогли телу избавиться от проклятой юкаты. Я стала ползать на четвереньках по всей площади номера, абсолютно не отдавая себе отчет о совершаемых действиях — голова была забита мыслями о помолвке и родителях, бросивших меня к ногам Учиха. Я представляла себя беспомощным жеребенком, неспособным встать на ноги, потому что те не могли ходить. Не смотря на паническую атаку, истерику и невозможность мыслить здраво, мою голову вдруг посетила четкая мысль, которой я должна была повиноваться: «Срочно бежать из этого места». Это был единственный инстинкт, вены выжигал адреналин, ноги были готовы бежать без остановки многие километры, голова прояснилась. Подлетев к чемодану, я стала мигом заталкивать в него все немногочисленные вещи, оставленные в некоторых местах номера. Стерев с лица все разводы от косметики, имевшие возможность показать окружающим мое ненормальное состояние, я стала выглядеть не намного лучше прежнего, но зато теперь точно могла избежать лишних расспросов и внимательных взглядов. Руки делали всю необходимую работу слишком быстро, они были быстрее мыслей. Охваченная страхом быть пойманной и не сбежать из рёкана, я была гонима противным чувством: будто кто-то поджидает меня за стеной или дверью, что этот кто-то вот-вот ворвется в номер, чтобы помешать моему побегу. И когда он схватит меня — я погибну. Слетев со ступеней с громоздкой поклажей, я стремительно миновала зону приема гостей, вылетела на улицу в отрезвляющий холод и побежала в сторону стоянки такси, местоположение которой подметила сегодня утром, гуляя с Хаку по окрестностям. Мне удалось успеть приехать до скорого прибытия поезда, следующего в Токио скорым рейсом. Уже находясь в салоне, я проверила уровень заряда смартфона, проверила сумку и перевела взгляд к окну, страшась увидеть родителей на перроне. Ехав в это место в такси, я боялась, что уже сейчас за мной идет погоня, что если меня не схватят при посадке в поезд, то точно схватят в нем. Но никого не было. В голове будто звенел раздражающий все нервные окончания оркестр, наверное, слишком сильно поднялось давление, и плюсом к головной боли шли тошнота вместе с слабостью во всем теле, которое позволило себе расслабиться, адреналин в венах стал понемногу истощаться. Я не знала, куда поеду после прибытия в Токио поздним вечером, что мне делать дальше. Смотря на пейзаж за окном, я пыталась придумать хоть какой-то план, старалась успокоиться и не дать волю горячим слезам, но мозг отказывался мыслить здраво, постоянно возвращая меня к пережитому. А вспоминая абсолютно спокойное выражение лица Итачи, покупающего меня как товар, я была готова вот-вот лишиться рассудка. Приняв десятый по счету звонок от Саске, я приложила смартфон к уху на автомате, чувствуя себя опустошенной, не рассчитывая, что смогу произнести хотя бы слово. — Ю, где ты? Вы закончили? Когда ближайший рейс? — затараторил Учиха, и слушая его голос, я представила нас родственниками, как мы собираемся за одним семейным столом, как я сижу рядом с Итачи в качестве его жены. Слезы побежали вниз ровными дорожками, я дышала в трубку, не зная, что могу сказать Саске, совсем забыв все его вопросы. Мне не было жаль потерять его как любовника — такие мысли даже и не смели прийти в мою голову, что-что, а потерять Саске я боялась меньше всего. Единственное, от чего мне было плохо — перспектива вынужденного родства с ненавистной мне семьей. — Знаешь, — слипшиеся губы открылись, казалось, что я говорю заплетающимся языком, но тот просто-напросто был не в силах двигаться, — я… выхожу замуж за твоего старшего брата.