Хтонь в моей ванной

      Реборн бы соврал, если бы сказал, что Скалл не показался ему… интересным прямо с самой первой их встречи, хоть и некоторое время своей жизни он упорно отрицал этот факт.              И это была ошибка — ты не должен отрицать происходящее, ты должен просто принять странности и жить с ними, как ни в чем не бывало.              Даже если странность изначально выглядела, как обычный гражданский паренек лет двадцати, ничем кроме своего яркого фиолетового окраса и пронзительных громких писков не запоминающийся.              Вот только Скалл не был обычным пареньком — Реборну стоило понять это сразу, как минимум по тому факту, что их предполагаемое облако, если он верно понял расстановку сил, не вело себя так, как полагается нормальному гражданскому. Сначала Реборн списал это на тот факт, что Скалл был настолько тупым, что даже не понял, где он оказался, и кем были люди, сидящие вокруг каскадерской тушки, но ему стоило знать лучше. Ведь знаки были всегда.              С самого первого дня. С самого момента встречи, когда Реборн прощупывал пространство пламенем, желая сориентироваться, и ему показалось, что под шлемом облака нет абсолютно ничего, лишь таинственная, клубящаяся пустота.              Тогда он отринул свои ощущения, — Скалл практически сразу стянул шлем, являя миру патлы фиолетовых волос и смазливую мордашку с такой кучей макияжа и пирсинга, что фраза «он выглядит так, словно у него проблемы с отцом» переставала казаться Реборну такой уж шуточной. Он помнил удивление всех, ну, может, кроме Луче, когда они изумленно разглядывали парня, который в свои двадцать так и не вышел из фазы подросткового бунта, а также молчаливое мучительное осознание того факта, что им с этим нелепым созданием предстоит еще и работать. Реборн не нанимался быть нянькой для гражданских идиотов — он, знаете ли, киллер международного класса.              К счастью, проблем особых Скалл не создал — по крайней мере, он даже близко не приблизился к той грани, когда Реборн переставал ехидно комментировать, а доставал пистолет и открывал огонь на поражение. Ну подумаешь, несколько громких нелепых воплей о том, какой Скалл-сама великий и потрясающий — они прекрасно прекращались выстрелом рядом с облаком. Скалл всегда дергался, забавно пищал, а потом обиженно-насуплено смотрел на всех исподлобья, как ребенок, у которого забрали конфету. Приходил в себя он так же быстро, — обычно, правда, как раз из-за конфет, которые Луче таскала в складках своего платья и щедро раздавала всем желающим. А если уж они были на миссии, и Луче не могла угостить облачко сладостями в силу своего отсутствия, достаточно было подождать около пятнадцати минут, и Скалл переставал дуться, возвращая себе обычное выражение очень восторженного щенка.              Это была вполне приличная цена за его навыки, — все же, ребенок был каскадером, и сбрасывал погони он хорошо. Трупов не боялся, вопросов лишних не задавал, и Реборн бы уже был доволен настолько, насколько вообще можно быть довольным в ситуации, когда один из сильнейших боевых элементов в группе оказывается непутевым гражданским, но это было еще не все.              Вместе со Скаллом в их жизнь пришли… Вещи. Загадочные штуки, которые он, да и никто из сильнейших, не мог объяснить — шорохи из пустого угла, раздающиеся из пустых комнат еле слышные голоса, затихающие, стоило только прислушаться, мелькающие на краю глаза тени. Сначала их было немного — первые дни Реборн списывал это на игру воображения, пытающегося привыкнуть к новому месту, но Вещи никуда не пропали, а наоборот, стали более явными, словно они тоже привыкали к новому месту, и сейчас наконец осмелели, становясь более заметными.              Терпение Реборна лопнуло на смайлике. Обычном таком улыбающемся смайлике, нарисованном пальцем на запотевшем зеркале. Проблема была в том, что зеркало находилось в личной Реборновской ванной, и Луче клятвенно заверила, что она находится в личном пользовании Реборна, куда не может заходить никто, кроме него. Да и возник он буквально за секунды — вот Реборн выходит из душа, бросая косой взгляд в зеркало, и никакого рисунка не было, вот он берет полотенце, желая вытереть себе волосы, а вот он вновь смотрит в зеркало, и на нем уже появилась нелепая улыбающаяся рожица, показывающая Реборну язык.              Этого Реборн уже отрицать не мог — как минимум потому, что никто не должен показывать Величайшему Киллеру язык, даже загадочные необъяснимые Вещи. Он, конечно, мог решить, что он сошел с ума, все это ему мерещится, а смайлик нарисовал он сам, потом сразу об этом забыв, но Реборна такая концепция не устраивала.              Во-первых, потому, что тогда его следовало бы пристрелить. Ради блага человечества, разумеется. Он был сильнейшим в мире убийцей, чьи возможности выходили за грани человеческих, а пламя Солнце в груди полыхало испепеляющим все пожаром — и лишь рамки принципов да здравый ум позволяли ему сдерживать способности, защищая людей от безумия. И если эти стены рухнут, его надо будет убить. А Реборн отказывался умирать от такой тупой причины, да еще ради блага человечества, которое он не очень-то и любил. Так что он был абсолютно в своем уме, ясно?              Второй причиной, доказывающей, что он еще не слетел с катушек, были остальные сильнейшие. Ведь не один Реборн замирал, переходя в боевую готовность, когда слышал тихий смех детей из шкафа, не только он выплескивал свое пламя в попытке обнаружить нарушителя, когда замечал, что все стулья в столовой перевернуты, но и другие. Сначала он думал, что это могут быть шутки Вайпер, — один бог знает, что эти чокнутые туманники считают смешным, — но однажды он застал ее, злобно шипящую на радио, из которого вместо нормальных мелодий доносились какие-то заунывные сатанинские песнопения. Реборн тогда вздохнул и метким выстрелом разнес его на кусочки, — в основном потому, что такие звуки оскорбляли его чувство музыкального вкуса.              А еще это доказывало, что Вайпер не была источником Вещей, — нет, ее чувство юмора все еще было довольно странным, — но эта конкретная Туманница никогда бы не пошла на шутку в ущерб своему личному комфорту, Реборн уже успел это понять. Хотя он до сих пор не мог осознать, почему Вайпер решила, что материализовываться из разлетающихся бабочек было веселее, чем ходить ногами через дверь. Ну, это так, к слову.              Он пытался по-тихому узнать от Луче о истории дома. Хей, они жили в центре Сицилии, каждое из зданий тут было чертовым историческим музеем, — а еще это был один из домов, принадлежащих мафиозной семье, так что Реборн не сомневался, что тут происходило до черта разнообразных убийств разной степени жестокости и кровавости. Может быть, какой-то из предыдущих донов, — хотя, зная историю семьи, Донн, — Джиглио Неро возмутился тем, что их потомок до сих пор не замужем, хотя уже давно беременна, и таким образом проявлял свое возмущение?              Луче на его осторожные вопросы лишь помотала головой и сказала, что раньше такого никогда не было, да и все ее предки традиционно не выходили замуж, так что претензий к ней никаких быть не должно. Тогда Реборн сделал уже достаточно очевидный вывод, — причиной Вещей был кто-то из остальных. Пронаблюдав за сильнейшими, — и получая недоуменные и настороженные взгляды, когда его ловили на шпионаже, замаскированного под куст, — он пришел к тому, что причиной могли быть Верде или Скалл.              После этого изображать из себя детектива ему надоело, так что он плюнул на все, и в один прекрасный вечер заговорил об этом прямо на «семейном» ужине, когда все сильнейшие дружно соревновались в игре «кто утащит себе самый вкусный кусочек». Победил, разумеется, Реборн, хоть Лар и пыталась составить ему достойную конкуренцию. Но он лучший киллер, он может все.              Так что, с наслаждением прожевав нежную телячью вырезку в сметанно-чесночном соусе и промокнув губы изящной вышитой салфеткой, он приступил к разговору.              — Так, милая Донна, у вас прекрасный особняк, — он начал издалека, краем глаза видя, как остальные немного напряглись. Ну, кроме Лар, которая пыталась сделать вид, что она не обиделась за то, что он своровал последний кусок мяса, и Луче, которая уже знала, о чем он будет говорить.              Вот поэтому Реборн не очень любил иметь дела с пророками — их совершенно невозможно удивить.              Но остальные напряглись, даже Верде отложил свои расчеты, а Скалл перестал сосредоточенно выкладывать из остатков каши рожицу, высунув язык от усердия. Реборн гордо надулся от направленного на него внимания, прокашлялся и вежливо продолжил.              — У него наверняка очень богатая история, да? — он усмехнулся, — если бы я верил в сверхъестественное, я бы сказал, что тут вполне могли обосноваться призраки.              Все замерли, уставились на него во все глаза, некоторые недоуменно, а некоторые настороженно. Реборн внимательно отслеживал их реакции, — в основном Скалла и Верде, естественно, — а потому мог легко видеть, как недоумение Верде превращается в… нахмуренность?              Реборн удивленно приподнял одну бровь, призывая Верде говорить. Тот не стал долго ломаться.              — Я бы никогда не подумал, что вы верите в паранормальное, — фыркнул он презрительно, — вот кто, кто, а сильнейшие же наверняка должны полагаться на собственные силы, а не на всякую сверхъестественную чушь.              Реборн нахмурился, ощущая, как Фонг рядом с ним поперхнулся и захрипел.              — Ох, Верде-дагэ, — начал он осторожно, — но ведь иногда же могут происходить ситуации, которые невозможно объяснить лишь наукой… Ну, например, — он сделал паузу, и, чуток поморщившись, продолжил, — например, когда ты хочешь помыться после задания, а из крана в твоей ванной течет кровь, и ты вынужден после этого оттирать все пламенем Урагана, и эмаль ванной повреждается от пламени, и всё пахнет железом, и… — он оборвал предложение на полуслове, и, вновь натянув на лицо обычную улыбку, сказал, — Чисто теоретически, разумеется. Не то, чтоб я верил в сверхъестественное.              Реборн скептически посмотрел на Фонга. Для простой теории его вопрос был уж слишком конкретным. Он вздохнул. Если из его крана польется кровь и запачкает его белую рубашку, он перестреляет всех здесь присутствующих. Ну, исключительно из чувства противоречия. Кроме Луче. Потому что она миленькая.              Верде, кажется, был единственным, кто не понял весь подтекст вопроса Фонга. Он фыркнул.       — Если наука не может объяснить некоторые «сверхъестественные вещи», — Верде обозначил кавычки пальцами, показывая свое презрение к таким вещам, — то это лишь потому, что она недостаточно развита, чтоб вычислить взаимосвязи. И этого нужно не бояться, а попытаться вывести эту взаимосвязь, чтоб в будущем у человечества не было таких проблем! Вон, раньше и Пламени посмертной воли люди боялись! Знаете, сколько людей было сожжено, когда они случайно проявили свое пламя, и их объявили последователями дьявола? Много. Такого нельзя допускать! — он хлопнул по столу, встал, злобно сверкнув очками, и начал длинный, длинный монолог о том, что нужно не бояться всего нового и необычного, а наоборот, нужно пытаться его разобрать, разложить на детали, внимательно изучить.              Всё, разумеется, на благо науки.              Пусть Верде и говорил достаточно яростно и увлечённо, гораздо интереснее для Реборна, — да и остальных, будем честны, — было наблюдать за реакцией Скалла на слова их Грозы. Облако становилось все бледнее и бледнее, нервно заламывая пальцы, а на словах Верде про то, сколько болезней люди победили, занимаясь вскрытием трупов, на висках Скалла выступил холодный пот. Реборн тихонько фыркнул, развеселившись от такой бурной мимики — по крайней мере, ему стало окончательно ясно, кто именно стоит за всеми этими загадочными Вещами.              Это было очень… Любопытно. Настолько, что киллер решил не продолжать попытки вывести облако на чистую воду, позволяя ему увильнуть и сбежать к себе в комнату сразу после ужина.              Реборн, честно сказать, любил хаос — и он был просто очарован идеей увидеть, сколько хаоса в его жизнь может принести настоящее сверхъестественное существо. Ради такого дела он был готов простить и странные шорохи, и тени по углам, и детское хихиканье — почему вообще детское хихиканье считается жутким? То есть, это же дети. Они маленькие. Что они могут тебе сделать?              Хотя, наверное, единственное, что он простить не мог — это выставление его идиотом. Реборн помогал убирать Луче тарелки со стола после ужина, когда обнаружил, что мордашка, которую Скалл сосредоточенно рисовал кашей, один в один выглядела как смайлик у него на стене.              Даже высунутый язык был на месте.              Реборн сердито нахмурился.              Этот гражданский у него еще попляшет. Он не собирается давать ему спуску лишь потому, что Скалл, предполагаемо, является паранормальным монстром.

To be continued⟩