Хтонь в моей ванной

      Сквозь разбитые окна — он гулял по пустым коридорам, заставляя пыль подниматься в воздух, скрипел проржавевшими петлями, воровал последние крохи тепла, унося его с собой наружу, и дерзко игрался с волосами Реборна, раскачивая его бакенбарды, словно пытаясь утащить его вслед за теплом, в суровый жестокий мир снаружи.              Хотя, судя по состоянию больницы, оставаться здесь было не так уж и безопасно. Плитка на полу растрескалась — часть ее отсутствовала вовсе, обнажая голый бетон, и каблуки его то и дело норовили провалится в провалы. Стены были не в лучшем состоянии — краска на них отслаивалась, завиваясь в крошащиеся от любого прикосновения спирали, часть дверей отсутствовала вовсе, а те, что были, казалось, были готовы рухнуть от простого касания, разваливаясь на гниющие доски.              В некоторых местах пол был разрушен настолько, что сквозь него прорастала трава — сочные, мясистые бледно-розового цвета побеги виднелись там и тут, фиолетовые вьюнки оплетали полуразрушенные перила и ржавые больничные каталки. На стенах же, в трещинах, в местах, где краска отвалилась окончательно, цвела и царствовала плесень. Реборн никогда не видел столь пышной рассады — она нагло, как королева, просачивалась сквозь щели, пышным ковром мицелия покрывая голые стены, переливалась болезненно-голубым цветом, покачивала ворсинками-усиками, словно пытаясь до него дотянутся, следила за каждым его шагом, поворачивая в его сторону пушистые кончики спор.              Он знал, что данная плесень не опасна для него — для него вообще не был опасен никто из обитателей заброшенной психиатрической лечебницы Святой Маргариты Кортонской, разместившейся на юге Зальцбурга, скрываясь под сенью Альпийских вершин. Но другие люди, попытавшаяся проникнуть сюда, будут встречены не столь ласково. Возможно, они даже присоединятся к ее обитателям.              — Я знаю, ты тут, милый! — хрипящий, но все еще отчетливо женский голос пронесся по коридору, — Ну же, покажись мне на глаза! — силуэт девушки появился в конце коридора. Тощая, со спутанными волосами, она медленно брела навстречу ему, мурлыкая под нос колыбельную — ее совершенно не смущало то, что в здании было довольно холодно, а она, босая, брела по разбитой плитке, когда несущий мороз весенний ветер задирал полы ее больничного халата.              Реборн поморщился — он никак не комментировал выбор Скалла по подбору персонала, но иногда некоторые из них порядком его смущали.              — Синьорита Клаудия, это Реборн! — крикнул он ей, когда она подошла поближе. Девушка тут же встрепенулась — она подбежала к нему радостно, как собака, растягивая сухие, потрескавшиеся губы в улыбке.              — Ах, Герр Реборн, — проурчала она, смотря провалами глаз куда-то по левую сторону от него, — вас невозможно не узнать! Вы единственный, кто называете меня «синьоритой»! — она сделала реверанс, кокетливо приподняв оборванные края халата, бросила на него игривый взгляд пустых глазниц.              Реборн подошел поближе, обольстительно улыбаясь — он не знал, что именно видела Клаудия, но вежливость никогда не бывает лишней, — вежливо поцеловал ее исхудалую. Кожа на тыльной стороне ладони ее была настолько тонка, что сквозь нее Реборн мог различить каждую венку, каждую артерию — и видел, как они пульсировали в такт биения сердца.              — О, ну как я могу не поприветствовать столь прекрасную девушку? — ответил он ей своим самым обворожительным тоном, — Могу ли я поинтересоваться, как у вас обстоят дела?              Вообще, он спрашивал, не появлялся ли тут Скалл — его муж все никак не являлся домой после случившегося, и Реборн был несколько обеспокоен, — но синьорита Клаудия явно приняла вопрос на свой личный счет, и начала, обдавая Реборна гнилостным дыханием, рассказывать ему о своей горестной судьбе.              — Ох, представляете, мои глаза опять пропали! — начала она жалобно причитать, суетливо всплескивая руками, — Мне кажется, их забрал герр Джозеф! Он всегда завидовал тем, какие они у меня красивые, я уверена в этом! — из провалов глаз ее потекли ярко-алые кровавые слезы, она подняла руку, размазывая кровь по щекам тыльной стороной ладони. Реборн нахмурился — он не любил, когда дамы ревут, пусть даже делают они это кровавыми слезами.              — Ну, ну, не волнуйтесь, все будет хорошо, — попытался он заверить ее, осторожно уводя окровавленные женские пальцы от лица, — я уверен, они найдутся. Да и зачем ваши глаза синьору Джозефу? У него ведь даже нет головы!              Клаудия всплеснула руками, продолжая всхлипывать и шмыгать носом.              — Вот именно! — воскликнула она, — У Герра Джозефа нет головы, и он пытается забрать части голов других, понимаете? Но, Герр Реборн — она схватила его руку, прижала к своей груди, — Герр Реборн, вы ведь поможете мне их забрать?              Реборн поморщился, — помогать Клаудии у него не был никакого желания, потому как эта милая синьорита потеряла глаза свои года три назад, и никак не могла найти. Она каждый раз находила новых виновных, требовала от них вернуть ей глаза, а когда те, разумеется, не могли предоставить ей желанное, разрывала их на части, отчаянно воя от тоски — и все повторялось сначала.              Реборн постарался выдернуть свою ладонь, отчаянно пытаясь придумать хоть какую-то отговорку, но Клаудия держала крепко — она все продолжала таращится на него пустыми глазницами и широко улыбаться, демонстрируя желтые, щербатые зубы, меж которых застряли красные кусочки мяса.              От помощи синьорите его спас звон — громкий, звенящий, пронесшийся по пустым коридорам, отражаясь от стен, он раздался, казалось, прямо в их головах. Клаудия напряглась.              — Рождение! — возбужденно прошептала она. — Скоро будет Рождение!              Девушка отпустила его руку и побежала по коридору вглубь здания, словно напрочь забыв о его присутствии. Реборн поспешил за ней, наблюдая, как из соседних коридоров выныривают другие изможденные фигуры в больничных халатах, суетливо направляясь в центральную залу, шлепая босыми ногами по голому полу.              Тот, правда, уже не был столь разбитым — трава сплеталась между собой, превращаясь в бледно-розовую ткань, что, словно обнаженная человеческая мышца, пружинила под ногами Реборна, позволяя ему двигаться скорее. Плесень тоже изменилась — становясь все краснее и краснее, в самом зале она покрывала стены целиком, сливаясь в одну, рябящую перед глазами массу алой плоти, на которой тут и там виднелись фиолетовые прожилки вен.              В стенах и полу пульсировала жидкость — она текла и текла, и то, что казалось со стороны переплетением кровеносных сосудов, на деле же являлось корневищем огромного дерева, что возвышалось по центру залы, упираясь мощными ветвями в крышу, пробив потолок второго этажа. Светло-пурпурная, полупрозрачная листва колыхалось под действием невидимого ветра, и Реборну всегда казалось, что это дерево — на самом деле чужие легкие, отчаянно пытающиеся получить хоть каплю воздуха.              Люди вокруг становились на колени, — они преклонялись перед деревом, распевая затяжную, тягучую молитву на языке, который никто из людей на земле не был способен понять — было в нем что-то отчаянное, звериное, напоминавшее первобытный вой существ, что жили на земле задолго до них.              Он вздохнул, и, осторожно пройдя мимо рассевшихся людей, стараясь не наступить случайно на чужие волосы, подошел к дереву и аккуратно постучал по стволу.              — Скалл, — сказал он с терпеливой любовью в голосе, — Скалл, вылезай, я больше не злюсь.              Дерево застыло — любое шевеление его прекратилось, даже листва замерла на мгновение, — и спустя секунду кора ствола разошлась, обнажая мясистую, склизкую плоть, и из него, как из чрева матери, выпал на пол человек, полностью нагой, и еще мгновение спустя он поднял на Реборна фиолетовые глаза.              Реборн вздохнул, присел рядом со Скаллом, протягивая ему ладонь, — его любимое создание тут же за нее уцепилось, благодарно сверкая на Реборна своими большими глазюками, — и Реборн потянул его вверх, помогая Скаллу встать.              Он снял с себя пиджак, набрасывая на острые плечи, и Скалл тут же прижался к нему, преданно глядя на Реборна снизу вверх из-под фиолетовой челки.              — Семпай, — заскулил он, просительно оттопырив нижнюю губу, — а ты точно больше не злишься?              Реборн закатил глаза.              — Точно, — заверил он его, и в доказательство наклонился, целуя Скалла в скулу, — хотя я, конечно, предпочел бы, чтоб ты не лез наперерез пулям. Думаешь, мне приятно видеть твой изрешеченный труп? Особенно, когда я знаю, что некоторые из этих пуль — мои.              Нижняя губа Скалла жалобно задрожала, — он даже жалостливо всхлипнул, глядя на Реборна уж очень большими глазами, в которых начали уже появляться слезы. Глаза действительно были огромные — наверное, раза в полтора больше, чем позволяла человеческая анатомия, но Реборн привык. Привык — и потому эти глазки на него уже практически не действовали.              Практически.              — Но Рен, — плаксиво сказал Скалл, когда они наконец-то перестали целоваться, — мне же было интересно! Я никогда не видел такой странной скульптуры, понимаешь? Она почти как я! Разве это не круто?              Реборн замер, пытаясь вспомнить, какую именно скульптуру Скалл имеет ввиду — и тут же содрогнулся, потому что смысл того современного творения так и не понял, и теперь представил, как он будет идти ночью по гостиной, и, разумеется, биться мизинцем о каждый из его тринадцати углов.              — Ты лучше, — быстро произнес он, желая, чтоб Скалл не попросил ему украсть эту скульптуру на день святого Валентина или, что даже хуже, день рождения Лавкрафта, которого Скалл обожал, и упорно отмечал каждый год. Так же упорно он отмечал день его смерти и Реборн даже не мог сказать, в какой из этих «праздников» он был более радостным.              Скалл несколько скептически фыркнул — судя по всему, за годы жизни с Реборном на лесть он вестись перестал, — и уже собирался что-то сказать, как вдруг дерево снова задрожало.              Оно начало пульсировать, словно сердце, сотрясая все помещение, — а затем кора вновь разверзлась, и оттуда выпал второй Скалл, точно так же — абсолютно нагой, смотрящий на них обоих фиолетовыми глазами.              — Вот черт, — только и произнес он.              Первый Скалл кивнул, доставая из пиджака Реборна Беретту.              — Ага, — произнес он фальшиво-сочувственным тоном, направляя дуло второму Скаллу в лоб, — не повезло тебе, — и нажимая на курок.              Прозвучал выстрел — и второй Скалл рухнул на пол, глядя в потолок медленно стекленеющим взглядом. На лбу его, словно кровавый цветок, раскрылась большая дыра.              Реборн поморщился. Ему стоит еще раз поговорить со Скаллом насчет дырок от пуль — особенно когда он только что отчитывал его насчет того, что он не любит видеть Скалла, продырявленного выстрелом из его собственного пистолета. Пускай мужа это не особо волновало — но он же должен заботиться о его нервной системе и уважать желания Реборна видеть свою любовь живой, и, желательно, целой.              Скалл тем временем отпихнул собственный труп босой ногой, подталкивая его с все еще сидящим на земле людям.              — Ешьте! — скомандовал он, и вся толпа вокруг них подскочила, набросилась на труп, словно дикие звери, с воем разрывая его на части. Реборн слышал хруст костей, треск рвущейся кожи — и оголтелые, обезумевшие крики людей, что отталкивали и царапали друг друга, стараясь добраться до самых вкусных частей. Клаудии, как он заметил, в этот раз досталась рука — пальцы, накрашенные фиолетовым лаком, свисали из ее рта, пока она тщательно пережевывала чужую плоть, радостно хрустя хрящиками и возбужденно порыкивая.              Он вздохнул — в животе у него заурчало и Реборн осознал, что он действительно проголодался. Скучая по Скаллу, он не проглотил ни кусочка, и сейчас, наблюдая за тем, как Клаудия радостно хрустит плотью его мужа — клона мужа? — он подумал о том, что возможно, не отказался бы к ней присоединиться.              Но он бы не был Реборном, сильнейшим в мире киллером, если бы все не предусмотрел все заранее.              — Дорогой, — он приобнял Скалла за плечи, прижимая к себе, и начиная ласково урчать ему на ушко, — как ты смотришь на то, чтоб отобедать в Бруннауэере? Так получилось, что, совершенно случайно у меня там забронирован милейший столик на двоих, а мы, честно сказать, давно уже не были на свидании.              Скалл развернулся к нему, восторженно распахнув глаза.              — Ох, Рен, ты заказал нам столик в мишленовском ресторане? Ты такой заботливый! — восхищенно произнес он, но тут же сдулся, несколько смущенно одергивая полы Реборновского пиджака, словно только сейчас вспомнив, в каком именно виде он предстал миру. — Но Скалл, наверное, не может пойти так…              Реборн, усмехаясь, чмокнул его в щеку.              — Ты прекрасен в любом виде, — заверил он его, — и вообще, неужели ты думаешь, что я, заказав нам столик в ресторане и комнату в первоклассном отеле, не позаботился о такой мелочи, как сменная одежда для тебя? Ты думаешь, что я насколько недалекий?              Скалл разулыбался, затем заправил волосы за ухо, словно бы невзначай бросая на Реборна взгляды из-под ресниц.              — Нет, Рен, ты у меня самый лучший, — произнес он с кокетством, — а что там с отелем? Хорошее место? Как кровать?              Реборн, улыбаясь, потянул его прочь из зала — пол из плоти пульсировал под их ногами в такт биению сердца, и сейчас Реборна не могли смутить не полубезумные люди вокруг, ни даже то, что им пришлось переступать через чью-то оторванную ступню. Возможно, это не доели второго Скалла, возможно, Клаудия все-таки добралась до Джозефа, он не знал — и не сказать, что сейчас это его сильно интересовало.              — О, там отличные кровати, я узнавал, — проурчал он томным голосом Скаллу на ушко, с восторгом наблюдая за тем, как оно заалело, — я уверен, тебе понравится.              Скалл хихикнул в кулачок, бросая на него все более и более заинтересованные взгляды.              — Да неужели? — спросил он игриво, и Реборн гордо кивнул, а затем и вовсе подхватил Скалла на руки, держа его в захвате невесты, чтоб его дорогому мужу не пришлось идти босиком по разбитому кафелю и грязной земле. Скалл довольно прижался к его груди, закрывая глаза, заставляя Реборна тихонько замурлыкать, словно довольного кота.              Вот она, счастливая семейная жизнь.       

G̵̝̥̮̤̣͙͓͇͙̳̑̃̂̾̍̄̎̎͆ͅL҉͕̫͈͓͍̮̟̂̎̀̓̀͐͆̍̆A҉̙͔̥̖̖̘̘͇̅͂̃͆Z҉̙͕̩̫̳̪̰̭͈͓̾͆̽̊͐̏̾A̵̰͓̪̯̰̯̫͔̾͂̊͐̋ͅ